Анна Абамелек родилась в 1814 г. в семье Давида Семеновича Абамелека и Марии (Марфы) Иоакимовны Лазаревой. Анна получила хорошее домашнее образование. В семье говорили и писали на двух языках — русском и французском. При этом не забывался и родной армянский язык: все дети обучались ему. Мария Иоакимовна начала учить Анну армянскому языку, когда той было семь лет. Она пишет об этом в одном из своих писем: «Начала учить Анюту мою по-армянски, и смею уверить вас, что никогда не упущу из виду целительные наставления ваши и первым долгом всегда буду считать, чтобы дети мои совершенно знали национальный язык свой» (1821).
В 1832 г. Николай I подписал указ о пожаловании Анны Давыдовны во фрейлины императрицы Александры Федоровны. Анна блистала на придворных балах. Она считалась одной из красивейших женщин России.
Всю жизнь Анна занималась переводами, проявив в этом большой талант. В числе языков, которыми она владела, были — английский, французский, армянский, грузинский, немецкий и греческий языки. Переводила на французский Пушкина, Лермонтова, Тютчева, Некрасова, на русский — Гете, Гейне, Байрона. Уже в 17 лет, в 1831 г., на французский язык она перевела стихотворение А. Пушкина «Талисман» и поэму И. Козлова «Чернец». Поэт Иван Козлов, как и Пушкин, посвятил ей стихотворение.
Тогда поэзия не считалась женским занятием, и стихотворные труды Анны Давыдовны были для души, средством выражения эмоций и таланта, но не продиктованы жаждой славы или желанием показать утонченность натуры. Ей это было ни к чему, одной из красивейших и образованнейших женщин и России, и, пожалуй, Европы.
Пораженный расцветшей ее красотой, Пушкин писал той, которую забавлял в детстве, но уже двадцатилетней: “Я смел вас нянчить с восхищеньем”, а Иван Мятлев прозвал Анну “Восточной звездой”. Евгений Баратынский тоже все восторгался, чаще в стихотворном виде, ходил вокруг да около, но был робок душой и поступками, да к тому же женат, а вот брат его, Ираклий, смелости набрался.
В 1835 г. талантливая переводчица и фрейлина императрицы выходит замуж за флигель-адъютанта Ираклия Абрамовича Баратынского, происходившего из старинного польского шляхетского рода Боратынских. Ираклий Баратынский участвовал в Русско-турецкой войне 1828-1829 гг. и в подавлении Польского восстания 1830-1831 гг. В 1853 г. произведен в генерал-лейтенанты. На этот брак в одном из своих писем отозвался русский дипломат и сенатор, московский почт-директор Александр Яковлевич Булгаков: «Абамелек выходит замуж за Баратынского, адъютанта государя… Одни говорят, что они соответствуют друг другу, другие — что нет».
В первые годы своего замужества Анна Давыдовна жила в Санкт-Петербурге, также часто бывала в родовом имении мужа Мара в Тамбовской губернии. С 1842 г. Анна жила в Ярославле, где Баратынский был генерал-губернатором. В 1846 г. Ираклий Баратынский был переведен в Казань. Анна Давыдовна стала там главной попечительницей всех учебных и воспитательных учреждений. Сенатор и товарищ министра Государственных имуществ Михаил Веселовский отзывался о ней так: “Я видел Баратынскую на балах. При ее приближении все расступались в каком-то восторженном настроении. Пока она танцевала, не спускали с нее глаз. Все бывшие у нее возвращались, очарованные ее умом и любезностью. Говорили, что она несколько вмешивалась (вероятно, не без пользы для дела) в управление губернии”.
О семейной жизни Анны мы можем узнать из ее же писем. Приведем ниже одно из них. Лето 1836 г. Анна проводит в военных лагерях лейб-гвардии гусарского полка, где служат ее брат, корнет Семен Абамелек, и корнет Михаил Лермонтов: «Я с половины июля веду жизнь совершенно боевую. Живу в лагере в избе крестьянской, тесной, душной, но, к счастью моему, чистой. Слышу только звук трубы и оружий, ибо под окнами нашими гаубвахта, но, несмотря на шумное однообразие жизни сей, я здесь, как и всюду, счастлива и довольна, когда муж мой близ меня. Часто разлучают нас маневры, учения и дежурства при государе императоре в Красном Селе, но с некоторого времени погода так дурна, что нельзя было даже делать учений, и признаюсь чистосердечно, что я была признательна дождю, когда он мне доставлял отраду быть чаще с мужем моим вместе. Я так довольна своей судьбой, что не завидую ни богатству, ни почестям. Несмотря на то что я быть бы могла в большом свете. Мы всегда удостоены вниманием царским и в особенности милостями императрицы, и всегда получаем в обществе самый приветливый прием. Ни занятия военной службой, ни состояние наше не позволяют нам что называется courrir le monde. К тому я не имею склонности с тех пор, как счастлива у себя, но иногда необходимо нам посещать двор. Рождение императора и императрицы провели мы в Петергофе. Государыня ко мне необыкновенно милостива Граф Виельгорский мне сказал, что я буду приглашена следовать за Двором в Гатчину на трехдневные маневры. Несмотря на хлопоты беспрестанных переселений, я очень довольна честью сей, в особенности потому, что буду там видеть Ираклия. С ним расставаться я думаю, что не привыкну никогда. Вот подробное описание о нашем житье-бытье Муж мой поручает изъявить вам свою преданность. Брат Сеня сам хочет вам писать. Он добрый и прекрасных свойств молодой человек. Самолюбие сестры в сторону, я должна вам сказать откровенно, что он слывет в полку примером хорошей нравственности и поведения. Муж мой его любит братски, и мы всегда втроем неразлучны».
И Анна, и Ираклий, будучи в тесной связи с неспокойным тогда литераторским цехом, принимали живейшее участие в судьбе многих поэтов и писателей. Вот и вся история пушкинской дуэли прошла у них перед глазами, с начала в 1836 г., вплоть до того самого выстрела на Черной речке. Потом Анна, скорее всего использовав свою необычайную близость к великой княгине Елене Павловне, попыталась вступиться за Лермонтова, когда тот, неугомонный, собрался драться с де Барантом.
Интересен тот факт, что обе семьи — Лазаревы и Абамелек — были в близких родственных отношениях с Хастатовыми, которые в свою очередь являлись родственниками Лермонтова по материнской линии. Жена Акима Васильевича Хастатова — Екатерина Алексеевна Столыпина — была родной сестрой бабушки поэта, Елизаветы Алексеевны Арсеньевой.
Даже перешагнув роковой для красавиц рубеж сорокалетия, Баратынская все еще считалась красавицей, держала себя на своих приемах с большим тоном и принимала в перчатках, о чем говорил весь город, даже ее кресло в гостиной стояло на некотором возвышении.
В 1856 г. была награждена орденом св. Екатерины меньшего креста.
После смерти своего мужа в 1859 г. тридцать лет Анна Абамелек прожила вдовой и, фактически единственным близким человеком все эти годы был племянник, князь Семен Семенович Абамелек-Лазарев (муж Марии Павловны Демидовой, внучки Авроры Карловны) – сначала она нянчила его ребенком, вырастила в крупнейшего промышленника и одного из богатейших людей России.
В годы Крымской войны активно занималась сбором пожертвований в пользу раненых. В 1879 г. была отмечена Мариинским знаком беспорочной службы 1-й степени.
Долгое время она жила в Германии, занималась переводами на английский язык русских и немецких поэтов. Она издает их трижды, в 1876, 1878 и 1882 гг.: 19 стихотворений А.С. Пушкина, 16 – А.К. Толстого, 3 – М.Ю. Лермонтова, несколько – Ф.И. Тютчева и других. В эти сборники включает она и трех немецких поэтов: Гейне, Гейбеля и Фрейлиграта.
В 1876-1877 гг. в Баден-Бадене ею изданы на русском языке «Переводы немецких, английских и французских стихотворений». Половину этой книги составляли переводы 26 стихотворений Г. Гейне из его «Книги песен», «Ирландские мелодии» Т. Мура, стихи Гейбеля, Лонгфелло. Она присылала свои переводы в Россию в журнал «Вестник Европы» (1875. № 1; 1877. № 12). Кроме того, ей принадлежит «Заметка о вдове поэта барона А.Д. Дельвига». Некоторые переводы А.Д. Баратынская подписывала псевдонимом «А Russian lady».
Умерла в 1889 г. в возрасте 75 лет. Покоятся супруги рядом на кладбище Воскресенского Новодевичьего монастыря в Санкт-Петербурге.
А.С. Пушкин посвятил Анне Давыдовне стихи, публикуемые в сочинениях поэта под заглавием: «В альбом княжны А.Д. Абамелек» (9 апреля 1832 г.)
Когда-то (помню с умиленьем)
Я смел вас нянчить с восхищеньем,
Вы были дивное дитя.
Вы расцвели – с благоговеньем
Вам ныне поклоняюсь я.
За вами сердцем и глазами
С невольным трепетом ношусь
И вашей славою и вами,
Как нянька старая, горжусь.
Через несколько лет семейные реликвии Абамелек пополнились автографом другого великого поэта. Перед последним отъездом на Кавказ М.Ю. Лермонтов, товарищ ее брата по школе гвардейских подпрапорщиков, а потом и однополчанин, подарил Анне Давыдовне автограф своего стихотворения «Последнее новоселье».
В мае 1832 г. Анна Давыдовна уехала в Европу, и в ее альбоме появляются стихи П.А. Вяземского: «Княжне Анне Давыдовне Абамелек» (Перед отъездом в Москву):
Любезной родины прекрасное светило!
Приветствую тебя на чуждой стороне!
На небесах родных ты улыбалась мило,
Но на чужбине ты еще милее мне.
Кроме стихов в ее альбом, Вяземский посвятил ей и стихотворение «Флоренция» и одно из последних своих стихотворений он снова посвящает ей: «Еще одно последнее сказанье» (Посвящается А. Д. Баратынской, 1874, Германия, Гамбург):
Из книги жизни временем сурово
Все лучшие повыдраны листы:
Разорванных уж не отыщешь ты
И не вплетешь их в книгу жизни снова.
Не поздно ли уж зачитался я?
Кругом меня и сумрак, и молчанье:
«Еще одно последнее сказанье,
И летопись окончена моя».
Иван Петрович Мятлев (1796-1844) посвятил ей стихи: «Княжне Абамелек»:
В душистой тьме ночных часов
От звезд далеких к нам слетая,
Меж волн сребристых облаков
Мелькает Пeри молодая, –
И песнь любви она поет, –
И нам мила той песни сладость, –
И в грудь она невольно льет
Тревогу чувств, тоску и радость.
Подобно ей, явилась ты
С ее небесными мечтами,
И в блеске той же красоты
С ее улыбкой и слезами.
Восток горит в твоих очах,
Во взорах нега упоенья,
Напевы сердца на устах,
А в сердце пламень вдохновенья.
Поэт И.И. Козлов (1799-1840) писал в альбом княжны Абамелек:
Восток горит в твоих очах,
Во взорах нега упоенья,
Напевы сердца на устах,
А в сердце пламень вдохновенья.
Абамелек Анна Давыдовна
Аппони Рудольф
Граф Рудольф Аппони (Надь-Аппони), сын Антона Аппони, родился в 1812 г. Секретарь австрийского посольства в Париже, в 1838 г. В эпоху Июльской монархии писал о том, существует около трех тысяч человек, которые считают, что именно они и есть “весь Париж”.
Графиня и жена посла,
Прелестница и дама света,
Но на чужбине умерла
И по обычаю отпета
В далеком храме на горе….
Эти стихи Булата Окуджавы посвящены старшей дочери Александра Христофоровича Бенкендорфа – графине Анне Аппони, которая родилась 11 сентября 1818 г., а ее крестным отцом был император Александр I. Сохранилось письмо монарха, в котором он выражает счастье быть ее восприемником. (Через 17 лет малышка превратилась в девушку ослепительной красоты, чудного роста и с изумительным голосом. Она была первой публичной исполнительницей гимна «Боже, царя храни». Исполнял хор, но начинал запевала, вот именно Анна и была запевалой. Со своим будущим мужем, графом Рудольфом Аппони, она познакомилась во время его короткого визита в Россию, в качестве секретаря австрийского посольства.
Венчание состоялось в мае 1840 г. в Санкт-Петербурге, в Зимнем дворце, по православному и католическому обряду. Невесту причесывала императрица, а к алтарю вел император в форме венгерского гусара с орденом Святого Стефана на груди. Великий князь Михаил Николаевич был на этой свадьбе мальчиком, который нес образ.
Рудольф и Анна имели детей: Шандор Аппоньи, Граф де Надь-Аппони (1844-1925) и Илона Аппоньи, Графиня де Надь-Аппони (1848-1914).
Граф Рудольф Аппони был представителем семьи дипломатов, сам дипломат до мозга костей, профессии он учился не в университетах, а в доме родителей. Аристократ, консерватор, пуританин, человек тонкого вкуса, разбирающийся в искусстве, убежденный католик, любящий семьянин. Венгр по рождению, он чувствовал себя как дома в Австрии, Германии, Италии, Британии. Он принадлежал к тому узкому кругу, войти в который дано было немногим. О таких как он, писал сэр Джордж Бьюкенен: «Сын посла имел доступ в высшее общество, где или были на «ты» со всем миром или почти не привлекали к себе внимание».
После Парижа семья Аппони перехала в Баден (1847-1849), где они прожили бурные годы венгерского восстания. Затем был Турин (1850-1853) и Мюнхен (1853-1856). И надолго – Лондон, так как Рудольф стал послом Австрийской (с 1867 г. Австрийско-Венгерской) монархии в Великобритании (1856-1871). Анна была ему не только заботливой женой, но и другом, помощницей в работе. Русская аристократка гордилась возможностью сидеть рядом с представителями дома Габсбургов – эрцгерцогами Райнером, Карлом-Людвигом и Людвигом-Виктором.
Граф Аппони обладал искусством дипломата – скользить по тонкому льду, и быть в ровных отношениях со всеми. Самые добрые отношения сложились с послом Российской империи бароном Ф.И. Брунновым. Видимо, графиня Анна не забыла, что когда-то барон был личным секретарем ее дяди, князя Х.А. Ливена. Рудольф добился уважения и англиканской церкви, и католического меньшинства Британии. Это при нем австрийское посольство переехало в один из самых фешенебельных районов Лондона. Много путешествующий, он всегда писал в своем дневнике: «я отплыл из Англии» и «я 50 раз пересек Ла-Манш».
В 1871 г. он получил назначение на должность посла во Франции. Но нельзя сказать, что Париж стал для него так же приятен, как Лондон.
Почти всю жизнь проживший за границей, Рудольф хотел, выйдя на пенсию, провести старость в родовом поместье Ленгвел, лежащем на чудесных венгерских равнинах. Провел там лето 1875 г. Строил планы перестройки и ремонта замка. Но 31 мая 1876 г. внезапно умер в Венеции. В некрологе говорится: «после тяжелых страданий». Была ли с ним в этот момент Анна – неизвестно. В том же некрологе говорится – «в октябре месяце прах будет помещен в родовой гробнице Надь-Аппони». Однако, Анна перевезла его прах в Ленгвел и похоронила его на горе возле католического храма.
Из воспоминаний Александры Эстерхази (Аппони), невестки графини Анны: «После внезапной смерти супруга свекровь продала квартиру в Париже и приехала вместе с сыном, который оставил дипломатическую карьеру, в родовое поместье в Ленгвел».
Семидесятилетие Анны праздновали в 1888 г. Она сидела на веранде между сыном и невесткой и принимала искренние поздравления. Об этом празднике писала газета SzekszárdVideke. Она дожила до 82-х лет и была удивительно свежа умом и детски свежа духом – само обаяние. Из воспоминаний ее племянника, князя Сергея Волконского: «Она любила мои приезды, потому что с кем же из окружавших могла она вспомнить Петербург?
– Ну, а скажи мне, выходы в Зимнем дворце все бывают?
– Бывают, тетушка, раза три в год.
– Как три раза? Да в мое время пятнадцать раз в год. А в Страстную пятницу дамы в черных тренах. И, приложившись к плащанице, надо было обернуться и сделать низкий реверанс государю и императрице и другой – великим княгиням».
Графиня Анна Аппони скончалась 19 ноября 1900 г.
Армфельт Сигрид
Графиня Сигрид Акселина Фредерика Армфельт, урожденная баронесса Оксеншерна (Sigrid Axelina Fredrika Oxenstierna) (1801-1841), дочь шведского барона Карла Густава Оксеншерны (Carl Gustaf Oxenstierna af Eka och Lindö) и англичанки Марианны Томкинс (Mariana Tomkins).
Замужем за графом Александром Густавовичем Армфельтом (1794-1875), министром–статс-секретарем Великого княжества Финляндского, действительным тайным советником, членом Государственного Совета.
На время новогодних праздников 1834 г. Аврора приехала в Петербург, а в марте месяце она вместе с графиней Сигрид Армфельт и ее детьми поехала в Хельсинки. По сохранившимся воспоминаниям, первую ночь своего путешествия они провели на постоялом дворе в Пампула, где для приезжих была только одна комната и одна кровать, так что дети спали на кровати, а Аврора и графиня провели ночь на полу на соломе.
Дети: Гедвига (Эдвига, Ядвига-Агнесса, Хедвиг-Агнес, Hedvig Agnes Armfelt) (1821-1848), в замужестве Шелашникова; Марианна (Мариана-Густава, Mariana Gustava, Marianne) (1823-1921), фрейлина императрицы Александры Федоровны, замужем за своим двоюродным братом, графом Густавом-Артуром-Вильгельмом Армфельтом; Августина (Сигрид-Августа, Sigrid Augusta, Augustine) (1826-1911), замужем за Карлом Венцелем Роткирхом, второй раз – за Густавом Фредериком Роткирхом; Владимир (Мориц-Владимир, Mauritz Vladimir) (1827-1888); Александрина-Иоганна (Alexandrina Johanna) (1830-1836), Эбба-Евгения (Ebba Eugenia) (1831–1922), замужем за Александром фон Эттером (Alexander von Etter).
Бетанкур Августин Августинович
Agustín José Pedro del Carmen Domingo de Candelaria de Betancourt y Molina
Родился Августин-Хосе Педро дель Кармен Доминго де Канделярия де Бетанкур-и-Молина (полное имя) 1 февраля 1758 г. на острове Тенерифе (Канарские острова, Испания), в городе Пуэрто-де-ла-Крус в семье потомственного дворянина.
В 1781 г. Бетанкур окончил Королевскую академию изящных искусств Сан-Фернандо в Мадриде. Его большое дарование и талант инженера и изобретателя проявились уже в студенческие годы. Например, в те времена все ткани были натуральными и производились преимущественно из льна, хлопка и шерсти. Большинство тканей, особенно для простого люда, были довольно грубы, что видно по мундирам из грубой шерсти для солдат и младших офицеров XVIII века в экспозициях многих исторических музеев. Шелк предназначался людям богатым и поэтому занимал особое положение. Технология производства шелковых тканей была необычайно сложна и трудоемка. Достаточно отметить, что при размотке одного кокона гусеницы шелкопряда получают шелковую нить длиной более 1200 м. Именно сложность технологии, содержащей много, как бы сейчас сказали, «ноу-хау», долго препятствовала заимствованию ее европейцами (а не только жестокое наказание тому, кто попытается украсть секреты шелка). Бетанкуру удалось настолько значительно усовершенствовать технологию производства шелковых тканей, что в Испании до сих пор в работах по шелку упоминается его имя.
В 1798 г. Бетанкур руководил строительством технического чуда — первого в Испании электрического телеграфа между Мадридом и крупным портом Кадисом. Линия телеграфа длиною около 700 км состояла из цепочки башен, отстоящих друг от друга на расстоянии прямой видимости. Оптический телеграф передавал условные сигналы путем смены положения горизонтальных и вертикальных реек. Наблюдатель на башне визуально принимал сигнал и тут же передавал его дальше. В ясную погоду передача кратких сообщений происходила с немыслимой в то время скоростью. Например, на самой длинной в Европе российской линии связи от Москвы до Варшавы (1200 км) сигнал передавался за 15 минут. Только в 1830-е гг. на смену ему постепенно пришел электрический телеграф. После этой успешной работы в 1800 г. Бетанкур стал генерал-инспектором созданного им Корпуса путей сообщения, а также всех дорог и мостов Испании.
Ситуация в родной Испании, да и в соседних странах, не очень способствовали стабильной жизни и мирному творческому труду инженера, к чему так стремился Бетанкур. И он собрался на Кубу, где его таланты стремилась применить местная знать – землевладельцы-сахарократы. Им уже не терпелось механизировать производство сахара и приумножить свои доходы. Испанскому инженеру были выделены средства, на которые он приобрел все необходимое для работы на острове, где должен был пробыть не менее 6 лет. Однако судьба распорядилась по-своему. Тайные интриги и козни врагов Испании, а также военные действия Наполеона помешали осуществлению планов Бетанкура. Его путешествие через Атлантику не состоялось. Он, как было задумано совместно с крупнейшими сахарократами Кубы, так и не смог приехать на далекий антильский остров. Куба навсегда потеряла возможность использовать талант гениального испанского инженера, получив от него «на память» лишь первую паровую машину для сахарного производства и некоторые идеи более удобной и выгодной доставки сахара в морские порты острова.
Невозможно определить все причины, из-за которых в 1807 г. Августин де Бетанкур был вынужден покинуть родную Испанию и переехать сначала во Францию, а затем, не попав на Кубу, в Россию. Но доподлинно известно из документов Российского государственного военно-исторического архива (РГВИА), из Формулярного списка о службе и достоинстве свиты Его Императорского Величества, состоящего по Армии Генерал-Лейтенанта Бетанкура, что 30 ноября 1808 г., в год своего 50-летия, Августин де Бетанкур был принят на русскую военную службу в чине генерал-майора. Вместе с ним в Петербург приехала и вся его семья: жена Анна, три дочери – Каролина, Аделина, Матильда – и сын Альфонсо.
В архиве Испании хранится подлинник письма Бетанкура из Петербурга своему другу от 21 декабря 1808 г., в котором он пишет: «Будучи разлучен с семьей и не желая служить ни Наполеону, ни Жозефу, я принял решение поступить на службу к российскому императору, который обращается со мной самым почтительным образом, какой вы только можете себе представить. Я обедаю с ним один-два раза в неделю, решаю дела непосредственно с Его Величеством, он мне положил 20 тыс. рублей годовых, оплачивает мои апартаменты…».
Еще в ноябре 1807 г. по рекомендации известного дипломата, посланника России в Мадриде И.М. Муравьева-Апостола, Бетанкур в первый раз посетил Россию, чтобы ознакомиться с новой для него страной и обсудить возможность перехода на русскую службу. В архиве Испании имеется подлинник донесения графа де Нороньи премьер-министру Педро Севальосу от 8 декабря 1807 г., в котором он сообщает: «Несколько дней назад в столицу Российской империи прибыл дон Августин де Бетанкур, интендант королевской армии. Я представил его графу Румянцеву, который принял гостя с великими любезностями. Российский министр назначил ему прибыть во дворец, где обер-гофмейстер императорского двора представил его государю императору для личной аудиенции. Такой чести удостаивались ранее только послы, ибо других иностранных особ представляют императору на приемах».
Очевидно, что для Бетанкура, благородного дворянина, такое расположение и отношение к нему со стороны высокопоставленных лиц играли немаловажную роль, и возможно, именно этот факт лег в основу его решения о переезде в Российскую империю.
Такому выбору способствовала и личная встреча Бетанкура с императором России, которая состоялась во время переговоров Александра I с императором Франции в сентябре 1808 г. в городе Эрфурте. Наполеон Бонапарт благосклонно отнесся к просьбе Александра I направить в Россию видных французских инженеров и одобрил кандидатуру Бетанкура как ученика знаменитого парижского ученого Гаспара Монжа. А незадолго до этой встречи самого Монжа Наполеон назначил председателем Сената, присвоив ему титул графа.
За 16 лет служения России Бетанкур сделал очень многое. Широкую известность и авторитет принесли Бетанкуру реализация его проектов по защите города Твери от разлива Волги; по созданию центра важнейших водных и торговых путей сообщения в России; по реконструкции Вышневолоцкой, Тихвинской и Мариинской водных систем; по развитию устаревшей системы водоснабжения Царского Села с учетом пополнения воды для парков Царского села и Павловска и др.
Наиболее ярко его талант проявился при сооружении ярмарочного ансамбля в Нижнем Новгороде, где под его руководством было построено более 60 зданий крупнейшей в России ярмарки. Он провел кардинальное переоборудование Тульского оружейного завода с установкой паровых машин, созданных по его проекту. Успешной модернизации способствовало то, что еще до приезда в Россию Бетанкур изучал паровые машины и новые технологии обработки металлов в странах Западной Европы. Вслед за этим он построил в Казани новое литейное производство для пушек. Это было как нельзя кстати — вскоре войска Наполеона вторглись в Россию, и началась Отечественная война 1812 г.
Первым воплощенным в России инженерным проектом Бетанкура стал воспетый Пушкиным фонтан «Девушка с кувшином» в Екатерининском парке Царского Села (скульптор П.П. Соколов), сооруженный в 1810 г.
Затем Бетанкур создал проект оригинальной механической землечерпалки с паровой машиной для очистки рек и каналов. В августе 1812 г. землечерпалка, изготовленная Ижорским заводом при его участии, была доставлена в Кронштадтский порт и запущена в работу.
В 1813 г. по проекту Бетанкура строится первый постоянный (деревянный арочный) мост через Малую Невку – Каменноостровский, вызвавший восторженные отзывы современников. Вообще при Бетанкуре его ученики заложили основы проектирования новых конструкций мостов – висячих Пантелеймоновского и Египетского через Фонтанку, Почтамтского через Мойку, Банковского и Львиного через Екатерининский канал. В 1829-1830 гг. был сооружен уникальный Мало-Конюшенный мост через Мойку и Екатерининский канал, а в 1828-м – Большой Конюшенный мост через Мойку, ставшие неотъемлемой частью архитектурного облика Петербурга.
Год 1816: в Петербурге на Охте строится первый лесопильный завод, оснащенный сконструированными Бетанкуром паровыми машинами, – прообраз многих последующих аналогичных заводов в России.
Год 1818: в столице вошла в строй возведенная по проекту Бетанкура и под его непосредственным руководством ассигнационная фабрика «Экспедиция заготовления государственных бумаг» (ныне фабрика «Гознак»). Бетанкур спроектировал и построил два фабричных отделения – бумагоделательное и типографское, сконструировал для них паровые машины и оборудование, изготовленные частью в Петербурге, частью в Англии, разработал специальный рецепт изготовления бумаги из пеньки и льняного тряпья, предложил рисунки купюр и особую технологию нанесения их на бумагу, изготовил нумерационную и грифовальную машины.
Год 1821: начал действовать «бетанкуровский» Исаакиевский наплавной мост, соединивший берега Невы по линии «Исаакиевский собор – здание 12 Коллегий», по образцу которого впоследствии возводились другие наплавные мосты через Неву и ее рукава.
Год 1823: по проекту Бетанкура на Большеохтинском кладбище возводится оригинальная каменная Георгиевская церковь (разобрана в 1938 г.).
Бетанкур спроектировал леса и механизмы для подъема колонн Исаакиевского собора, использованные Огюстом Монферраном. На их основе последний создал систему механизмов, с помощью которой установил в 1832 г. Александровскую колонну на Дворцовой площади.
Бетанкуру приходилось решать и другие сложнейшие инженерные задачи. Осенью 1820 г. сильный порыв ветра согнул крест на куполе Казанского собора, при этом яблоко у основания креста деформировалось. Городской архитектор П.С. Филиппов в целях экономии средств рекомендовал выправить конструкцию на месте, без ее демонтажа. Однако генерал-губернатор граф Милорадович, усомнившись в рекомендации Филиппова, обратился за консультацией к Бетанкуру, и тот в феврале 1821 г. дал такой ответ: «Для устроения сего креста нужно: 1) снять оный, чего невозможно сделать без лесов, расположа их на верхней части купола; 2) главную полосу, коей утверждается крест, в куполе сковать из цельного куска и 3) разрезать лучи, окружающие оный». Реализовать это предложение поручили архитектору А.А. Михайлову. В начале 1822 г. за дело взялись подрядчики И. Ваншин и И. Карягин, сумевшие, как и обещали, поставить крест и яблоко на место к 20 августа, а к сентябрю завершить ремонт кровли.
Огромной заслугой Бетанкура стала организация в 1816-1824 гг. Комитета для строений и гидравлических работ, под наблюдением которого осуществлялись крупные градостроительные мероприятия в Санкт-Петербурге, Москве, Нижнем Новгороде, Архангельске, Киеве. Так, Комитет, возглавляемый Бетанкуром, сыграл решающую роль в экспертизе и реализации проектов застройки Санкт-Петербурга уникальными ансамблями и сооружениями (Дворцовая, Сенатская, Михайловская площади, Марсово поле).
Звездный час Августина Бетанкура в Москве: 30 ноября 1817 г. здесь открылся возведенный по его проекту Манеж. В конструкцию огромного здания Бетанкуром был заложен ряд уникальных инженерных решений – в первую очередь безопорное деревянное перекрытие шириной 45 метров.
В 1820 г. Бетанкур создает Комиссию проектов и смет Главного управления путей сообщения – первую «всероссийскую» проектную организацию не только в области отечественного транспорта, но и в строительстве. Основанный им Комитет для строений и гидравлических работ явился своеобразным государственным органом, осуществлявшим контроль за всеми стройками в Российской империи (экспертная оценка градостроительных планов, архитектурных решений, планов городского благоустройства). Таким образом было обеспечено достижение отечественным строительством нового уровня на основе широкой инженерно-технической экспертизы наиболее крупных проектов.
Главное же детище Бетанкура – организованный и возглавленный им Институт Корпуса инженеров путей сообщения, который был учрежден манифестом Александра I 2 декабря 1809 г. По инициативе Бетанкура с самого начала к преподаванию в Институте привлекли крупнейших российских и зарубежных специалистов. Августин Августинович всемерно способствовал формированию прогрессивного взгляда на расширение строительства путей сообщения как важного фактора экономического развития страны, оставлял в Институте лучших выпускников и готовил из них будущих профессоров (А.Д. Готман, Я.А. Севастьянов, А.И. Рокасовский, М.С. Волков, В.Н. Денисов, П.П. Мельников и другие), он сразу же взялся за создание институтской библиотеки, учебных кабинетов, а немного позже – музея.
Видя, что количество выпускников ИИПС (за 1811-1824 гг. было подготовлено всего 150 инженеров) явно недостаточно, Бетанкур предложил образовать Строительный отряд, куда могли поступать работники других отраслей, не получившие строительного образования. 17 апреля 1819 г. император утвердил эту инициативу, и строительные организации ведомства путей сообщения стали пополняться специалистами, осваивавшими дело непосредственно на практике.
Одновременно Бетанкур разработал проект организации Военно-строительной школы и Школы кондукторов путей сообщения для подготовки офицеров-строителей уровня техников-исполнителей. 1 мая 1820 г. и это предложение было утверждено. Здания Кондукторской школы возводились по проекту и под наблюдением Бетанкура. В 1839 г., сыграв свою роль, она закрылась, а ее оборудование передали Институту. Ранее, в 1826 г., Институт «вобрал» в себя и Военно-строительную школу: воспитанники ее старшего класса поступили на 1-й курс ИИПС. В 1819-1822 гг., находясь на посту Главного директора путей сообщения, Бетанкур обеспечил продолжение начатого в 1817 г. строительства Московского шоссе, образовав с этой целью Управление по постройке мостов (1821). Для ведения дел по Корпусу инженеров путей сообщения и Строительному отряду он учредил «Дежурство» из опытных специалистов, а для оперативного руководства всеми работами по строительству и эксплуатации путей сообщения 28 мая 1820 г. образовал Главный Штаб Корпуса. При Главном директоре путей сообщения была создана Особенная канцелярия (прообраз будущей канцелярии Министерства путей сообщения). Еще одна инициатива Бетанкура – издание «Журнала путей сообщения» (первый номер вышел в 1826 г. и сразу приобрел популярность у инженеров и ученых).
Столь плодотворная деятельность Бетанкура на благо России увенчалась орденами Святого Александра Невского и Святого Владимира, которые он носил вместе с испанским орденом Святого Иакова с мечом. Однако последние годы жизни (1822-1824) принесли ему много переживаний и незаслуженных обид. Говорят о происках завистников, об интригах недоброжелателей… Так или иначе, в итоге Бетанкур попал в немилость к императору и 2 августа 1822 г. был отстранен от должности Главного директора путей сообщения. Обиженный и оскорбленный, в подавленном состоянии духа летом 1823 г. он в последний раз отправился в Нижний Новгород для осмотра работ на Всероссийской ярмарке – еще одном знаменитом своем детище. Здесь его настигла весть о смерти любимой дочери Каролины. Вернувшись в Петербург, Бетанкур подал в отставку, которую получил 4 февраля 1824 г., а через пять месяцев скончался.
Был похоронен, как и завещал, на Смоленском лютеранском кладбище рядом со своей дочерью, Каролиной д’Эспейо (d’Espejo, ск. 8/20.7.1823 и ее ребенком), и неподалеку от места упокоения Тома де Томона с супругой, Кларой де Томон, и К.Г. Видемана. В 1979 г. 6-метровый обелиск с его могилы (проект Монферрана, сама колонна – подарок купцов Нижегородской Ярмарки) был перенесен в «Некрополь XVIII века» в Александро-Невской Лавре. Могилу дочери Бетанкура не сохранили.
Бичурин Никита Яковлевич
Никита Бичурин родился 29 августа 1777 г. в чувашском селе Акулево Цивильского уезда Казанской губернии в семье дьякона Якова Данилова. Свою учебу Никита Бичурин начал в 1785 г. в классе нотного пения Свияжской новокрещенской школы, а затем, как он пишет в своей автобиографии, «на восьмом году возраста, в 1785 году 5 мая, поступил в Казанскую семинарию, в которой, кроме известных наук, преподаваемых в семинариях, обучался языкам латинскому, греческому и французскому».
После окончания школы в 1799 г. (к тому времени она была уже преобразована в 1786 г. в Казанскую духовную академию) начал преподавать в ней грамматику. 18 июля 1800 г. Никита Бичурин по настоянию начальства был пострижен в монахи, получив имя Иакинф, и назначен учителем высшего красноречия. Талантливому преподавателю, к тому же получившему в 1802 г. сан архимандрита, места в Казани не нашлось, и глава Казанской епархии, член Синода митрополит Амвросий (Подобедов) рекомендовал Иакинфа на должность ректора Иркутской семинарии и настоятеля Вознесенского монастыря. В семинарии Иакинф реорганизовал учебный процесс, введя новые светские дисциплины – географию, историю, немецкий и французский языки, а в монастыре начал строительство новых зданий. Эти его преобразования вызвали череду доносов семинаристов и монастырских монахов. Через несколько лет Синод рассмотрел эти доносы и своим указом от 29 января 1806 г. постановил лишить Иакинфа занимаемых должностей, отправив его в Тобольскую семинарию преподавать риторику.
Эта ссылка продолжалась немногим более полутора лет. По рекомендации графа Ю.А. Головкина Александр I своим указом 5 марта 1807 г. назначил Иакинфа начальником девятой духовной миссии и архимандритом Сретенского монастыря в Пекине. И 18 июля этого же года он отправился в Китай. Так начался самый плодотворный период жизни Н.Я. Бичурина, принесший ему впоследствии европейскую известность. Прибыв в Китай, он начал заниматься благоустройством миссии, которая уже тогда находилась в упадке. К тому же начиная с 1812 г. (в России шла отечественная война) миссия перестала получать деньги, обе церкви, принадлежащие миссии, почти разрушились, несколько ее членов скончались.
Не встречая поддержки, Иакинф не мог полностью выполнять свои обязанности. Как человек деятельный, он принялся за изучение китайского языка, истории, литературы Китая. Проштудировав известные труды европейских китаеведов, самостоятельно освоив 10 тысяч китайских иероглифов, Иакинф приступил к чтению и переводу текстов Конфуция и конфуцианцев. Первым он перевел «Четверокнижие» («Сы шу») – классическое китайское произведение, состоящее из четырех частей, лежащее в основе классического образования. Эти бичуринские переводы до сих пор остаются в рукописях. После перевода четырекнижия, он составил извлечения из статистико-географического описания китайской империи под заглавием И-тхун-чжи в трех томах, и потом сокращенно перевел историю китайского государства в 16 томах.
В Китае Иакинфа интересовало все – медицина, экономика, нумизматика и конечно религия. По каждой из этих дисциплин он перевел фундаментальные китайские труды. К примеру, он перевел выдающийся памятник китайской историософии «Цзы-чжи тун-цзянь ган-му» («Основное содержание “Всеобъемлющего зерцала, управлению помогающего”») – многотомный труд государственной и политической мысли Китая. Перевод Бичурина составил четыре тома и был озаглавлен «Летопись Китайской Империи, называемая Юй-пьхи цзычжи тхун-цьзянь ган-му. Разделенная на три части, летопись Древнюю, Среднюю и Новейшую». Этот перевод до сих пор не издан.
Такой объем переводов вряд ли был возможен, если бы Иакинф не работал над составлением китайско-русских словарей. В начале он создал небольшой словарь. Сверив его с многотомным энциклопедическим словарем «Канси цзыдянь», он вскоре создал два больших словаря: китайско-русский и монгольско-русский. Первый содержал 17 тысяч знаков, каждый из которых имел несколько выражений. Его объем девять томов. Равного ему за пределами Китая не было. Всего Бичурину принадлежит несколько словарей: в архиве Института восточных рукописей находится семь бичуринских словарей.
Девятая духовная миссия в Китае отмечена еще одним подвигом Иакинфа. Помимо собранной им уникальной коллекции книг, рукописей и различного этнографического материала он закупил для Азиатского департамента Министерства иностранных дел Петербургской публичной библиотеки большое количество книг и атласов на китайском языке. В итоге из Пекина 15 мая 1821 г. Иакинф вывез на 15 верблюдах четыреста пудов, то есть более полутора тонн рукописей и книг.
Работа Девятой духовной миссии в Китае закончилась в 1821 г. Научный подвиг Иакинфа был оценен научным сообществом, но не церковью. К моменту его возвращения в Петербург в Синоде уже лежали доносы на него от сибирского генерал-губернатора И.Б. Пестеля, от начальника Десятой миссии П.И. Каменского и нескольких его сотрудников по предыдущей Девятой миссии. Синод предложил Иакинфу ответить на 44 обвинительных вопроса о его деятельности в Пекине. Рассмотрев ответы на них, Синод 19 марта 1823 г. приговорил его к лишению сана архимандрита и к ссылке на вечное поселение в Соловецкий монастырь. Александр I утвердил это решение, но при этом «Его величество высочайше соизволил на приведение в исполнение решения св. Синода, с тем чтобы архимандрита Иакинфа оставить не в Соловецком, а в Валаамском монастыре под строгим присмотром».
Иакинф и в ссылке несмотря на запрет много работал, о чем говорят его Валаамские письма, например, П.Л. Шиллингу фон Канштадту с просьбой прислать китайских книг. А в другом письме неизвестному лицу он просит содействовать своему освобождению, замечая при этом: «Ежели отдать самому себе справедливость не противное скромности, то могу сказать, целые тринадцать лет занимаясь познанием Китая, я один сделал в пять крат более нежели все прошедшие миссии в течение ста лет успехи…».
В ссылке Иакинф провел три года и два месяца. Смена царствования, отсутствие в Министерстве иностранных дел хороших переводчиков с китайского языка, ходатайство друга Иакинфа известного путешественника Е.Ф. Тимковского, министра коммерции Н.П. Румянцева, члена-корреспондента Российской академии наук Ф.П. Аделунга, историка и лингвиста А.М. Шенгрена, и конечно же П.Л. Шиллинга фон Канштадта, помогли ему освободиться из Валаамской ссылки. 20 октября 1826 г. игумен Валаамского монастыря получил указ: «Его сиятельство синодальный обер-прокурор и кавалер князь Петр Сергеевич Мещерский сообщил его высокопреосвещенству, что государь император высочайше повелевать соизволил находящегося в Валаамском монастыре монаха Иакинфа перевести в Александровскую лавру, дабы он там, по познанием своим в китайском и монгольском языках, мог бы быть полезен для Государственной коллегии иностранных дел».
Поселившись в келье Александро-Невской лавры, Иакинф начал готовить к изданию переводы китайских книг и оригинальные статьи, подготовленные в ссылке. Одна за другой появляются его статьи в петербургских и московских журналах «Северный архив», «Сын Отечества», «Московский телеграф» и других. Все эти и последующие публикации выполняли задуманную Иакинфом последовательность: вначале ознакомить русскую читающую публику с сопредельными Китаю регионами – Тибетом, Монголией, Джунгарией, Восточным Туркестаном, а затем и с Китаем.
Первой книгой, напечатанной Иакинфом в России, было «Описание Тибета в нынешнем его состоянии. Через год книга была переведена на французский язык. В этом же году он опубликовал в двух томах «Записки о Монголии, сочиненные монахом Иакинфом. С приложением карты Монголии и разных костюмов». Они также были переведены на французский язык. Обе книги были высоко оценены Академией наук, которая 17 декабря 1828 г. избрала Иакинфа своим членом-корреспондентом.
В последующие годы выходят еще нескольких значительных книг Иакинфа: «История первых четырех ханов из дома Чингисова» (СПб., 1828), «Описание Пекина. С приложением плана сей столицы, снятого в 1817 г.» (СПб., 1828), «Описание Чжуньгарии и Восточного Тюркистана в древнем и нынешнем состоянии» (СПб., 1829), «Сань-цзы-цзин, или Троесловие с литографированным китайским текстом» (СПб., 1829). На каждую из этих книг отечественные и зарубежные журналы опубликовали рецензии.
В 1831 г. Азиатское общество в Париже избрало Иакинфа своим членом. В 1830 г. в составе научной экспедиции П.Л. Шиллинга Иакинф отправился в центр российско-китайской торговли Кяхту. По пути он посещает Забайкалье, Петровский завод, где встречается с декабристами, в том числе с Н.А. Бестужевым, который рисует его портрет и дарит четки, выкованные из кандалов. Именно в это время он принял решение выйти из монашества. В письме министру иностранных дел К.В. Носсельроде от 13 сентября 1830 г. он просит «О исходотайствовании мне перемены звания, тем более, что я учеными трудами своими, смею надеяться, уже доказал, что я ни в каком месте не смогу служить Отечеству, с большею пользою, как при Министерстве ин. дел». Год спустя Иакинф с этой же просьбой обратился в Синод, который, как и Министерство иностранных дел, с доводами монаха согласился, но Николай I «повелеть соизволил: оставить на жительство в Александро-Невской лавре, не дозволяя оставлять монашество». После 1832 г. Иакинф от имени Министерства подготовил проект нового обращения к властям о снятии сана. Но и эта его просьба осталась без последствий, в монашестве он остался до конца жизни.
В Кяхте Иакинф закончил перевод «Истории Тибета и Хухунара» (книга была издана в двух частях в 1833 г.) и Манжурско-монгольско-китайский словарь «Сань хэ бянь лань», перевод которого не найден. С 1831 г. почти 18 месяцев он преподавал в созданной по его инициативе Кяхтинской школе китайского языка. Там он закончил свою известную «Китайскую грамматику».
Вернувшись в Петербург, Бичурин вначале в «Журнале Министерства внутренних дел», а затем отдельным изданием опубликовал книгу «Историческое обозрение ойратов, или калмыков, с XIV столетия до настоящего времени» (СПб., 1835). В этом же году это исследование Бичурина было представлено на присуждение ему Демидовской премии, которую Академия наук по предложению владельца уральских заводов, камергера П.Н. Демидова и на его средства с 1832 г. стала присуждать за «оригинальные творения во всех отраслях человеческих познаний». По представлению академика Шмидта книга была рассмотрена Комиссией Академии наук по Демидовским премиям.
Опубликованные Н.Я. Бичуриным книги о Китае и Монголии и эта Демидовская премия сделали его имя широко известным в петербургских кругах. Он стал появляться на субботних вечерах у князя В.Ф. Одоевского, где встречался с И.А. Крыловым, И.И. Панаевым, А.В. Никитенко, а главное – с А.С. Пушкиным, которому дарит книги, подписывая их.
Н.Я. Бичурин и А.С. Пушкин договорились о совместном путешествии в Китай, но в эту поездку царь поэта не отпустил. Продолжая интенсивно работать, Бичурин вслед за первой получил еще три Демидовские премии – за «Китайскую грамматику» в 1839 г., «Статистическое описание Китайской империи. С приложением географической карты на пяти листах» в 1843 г., за «Собрание сведений о народах, обитавших в Средней Азии в древние времена. В трех частях, с картою на трех больших листах» в 1849 г. А за книгу «Китай в гражданском и нравственном состоянии», которую В.Г. Белинский в своей рецензии характеризовал как «истинное сокровище по богатству важных фактов», Академия наук удостоила его своим Почетным отзывом.
11 мая 1853 г. Иакинф скончался. Похоронили его на погосте Александро-Невской лавры. Вскоре на могиле был поставлен памятник, эпитафия на котором на китайском языке гласит: «Постоянно прилежно трудился по увековечившими (его) славу историческими трудами». До настоящего времени труды Н.Я. Бичурина по истории, географии, культуре Китая издаются, а из архивов извлекаются неопубликованные ранее работы, пишутся статьи и монографии о его научном подвиге, подтверждая его звание выдающегося русского ученого-востоковеда.
Борх Александр Михайлович
Фон дер Борхи — одна из самых необычных, загадочных, сложных, противоречивых и знатнейших рыцарских фамилий. В отличие от многих других именитых родов Ливонии Борхи являются выходцами из Италии. Фамилии графов Борх-Любешиц, Борехсгоф, баронов Борхланд — ветви одного родового дерева, возможно, древнейшего в Европе. Их предки из семьи Борджиа жили в Неаполитанском королевстве (провинция Абруции). В 1196 г. некоторые из них обосновались в Вестфалии (епископство Хилдейсхейн), где им принадлежали владения Липп, Боркуле, Борхланд. В 1283 г. Имберт (1241-1306) с сыновьями Фридрихом и Рудольфом был пожалован в бароны Римской Империи. В 1328 г. сыновья Фридриха — Иохан (1295-1356) и Херманис (1310-1368) уже имели родовой герб: на серебряном поле три черных ворона, над щитом красный ламбрекен и рыцарский шлем, на шлеме меж черных крыльев — ворон.
Родился Александр (Александр-Антон-Станислав-Бернгард) в Риге в 1804 г. (по одним сведениям 7 января, по другим — 18 февраля). Сын генерал-лейтенанта графа Михаила Ивановича Борха, генерального обозного войск Великого княжества Литовского, старосты люцинского, воеводы белзского (1787-1791), геолога, минералога, писателя. Младший брат Карла Борха, витебского губернского предводителя дворянства.
Службу начал в 1822 г. в Коллегии иностранных дел. С 1826 г. состоял секретарем при русском посольстве во Флоренции, где, вероятно, и познакомился с представителями семьи Демидовых. С 1827 по 1829 гг. поверенный в делах во Флоренции. В 1831 г. был отозван в Петербург, служил в Министерстве иностранных дел и сделал успешную карьеру. Был удостоен придворных званий камер-юнкера (1823), камергера (1830) и «в должности церемониймейстера» (1835). Был пожалован придворными чинами церемониймейстера (1836) и обер-церемониймейстера (1849). В 1862 г. был произведен в действительные тайные советники.
При разделе имущества Демидовых и оформлении доли Павла Павловича Демидова раздельный акт от лица А.Н. Демидова подписал «обер-церемониймейстер, бывший директор Товарищества Суксунских заводов граф А.М. Борх». 31 августа 1848 г. Товарищество Суксунских горных заводов заключило контракт с Демидовыми и Попечительством (которое прекращало свою деятельность) о поступлении Суксунских заводов в его управление сроком на 12 лет. В первый состав директоров был избран действительный статский советник граф Александр Михайлович Борх. Правление разместилось в Петербурге на Галерной улице в доме графа Борха.
Фактически первое на Урале акционерное общество по сути своей вовсе не являлось таковым. По замечанию А. М. Борха, оно было составлено “из демидовских кредиторов [“большей частью людей недостаточных”], самих заводчиков и лишь некоторых лиц, внесших за паи наличные деньги”, а потому действовало не на средства пайщиков, а за счет залогов, казенных ссуд и льгот по платежам. Кроме того, неопределенность в вопросе о собственности на заводы, внесенная желанием Демидовых выкупить их у Товарищества через 12 лет, вовсе не стимулировала акционеров делать крупные инвестиции на развитие и совершенствование заводского производства. Многие из акционеров первой уральской компании оказались разоренными. В их число попал и директор граф А.М. Борх.
30 августа 1862 г. Борх был назначен на должность директора Императорских театров Российской империи и оставался в этой должности до самой своей смерти. Кроме того, он был вице-президентом Капитула Императорских и Царских орденов, членом Совета министра иностранных дел, почетным опекуном. С 22 апреля 1840 г. был официалом Ордена Святой Екатерины.
По словам А. Половцова, граф Борх был «человек крайне вежливый и деликатный, всегда снисходительный, обязательный — последний представитель классического царедворца прежнего времени, у которых любезность была коренным законом отношения к ближнему; во главе его душевных качеств стояли доброта и честность».
Его два сына, особенно старший, наделали много долгов. Борх, пожертвовал всем, чем только было можно, чтобы заплатить эти долги и в конец разорил свое состояние. От неприятностей он получил нервный удар, через некоторое время удар опять повторился, и он умер 11 или 28 августа 1867 г. Отпевали его в католической церкви на Невском проспекте при огромном скоплении людей.
Жена (с 1833 г.) — фрейлина, дочь И.С. Лаваля и свояченица декабриста С.П. Трубецкого, графиня Софья Ивановна Лаваль (1809-1871). Венчание происходило в Санкт-Петербурге, сначала в Казанском соборе, а после в Римско-католической церкви Святой Екатерины. Богатая помещица Саратовской (Пензенской) губернии, знакомая А.С. Пушкина, которой посвящали стихи поэты. На обратной стороне приглашений графини отобедать у нее поэт Тютчев написал ряд стихотворений («Как ни дышит полдень знойный…», «Не рассуждай, не хлопочи…»). 22 февраля 1862 г. была пожалована в кавалерственные дамы ордена св. Екатерины (малого креста).
Борх София Ивановна
Родилась 11 (24) мая 1807 г., по всей вероятности, в Доме Лавалей на Английской набережной в Санкт-Петербурге. У ее родителей Ивана Степановича и Александры Григорьевны Лаваль были сын Владимир (1804-1825) и четыре дочери: Екатерина (умерла 14.10.1854 г., с 1825 г. замужем за князем С.П. Трубецким), Зинаида (с 1823 г. замужем за австрийским графом Людвигом Любцельтерном и Александра (замужем за действительным тайным советником С.О. Коссаковским).
Лавалей-старших злые языки обвиняют в том, что они купили себе графский титул. Сам Иван Степанович, или Жан-Шарль-Франсуа де Лаваль – de la Valle (не путать с другим родом: Laval) (1761-1846), будучи беженцем от Французской революции, был дворянского сословия из города Марселя. В России он занимал скромную должность учителя в кадетском корпусе. Но благодаря несметному богатству своей жены Александры Григорьевны Козицкой, мать которой была родом из рода Мясниковых-Твердышевых, которые владели 8 заводами на Южном Урале, Лаваль даровал 300 тысяч франков французскому королю Людовику XVIII перед возвращением последнего во Францию, на свой законный престол.
30 апреля 1833 г. Софья Ивановна вышла замуж за графа Александра Михайловича Борха (1804-1867) — дипломата и камергера Двора. Брак этот был совершен по расчету, о чем сам Александр Борх не таясь рассказывал всем. Отец Софьи был его начальником по министерству внешних сношений. По мнению дам, близких к Софье Ивановне, будущий муж вообще не любил ее и чурался ею, однако женитьба на дочери богатого и влиятельного при Дворе графа сулила Борху блестящие перспективы. Через год, в апреле 1834 г., граф Борх получил должность церемониймейстера, а позднее — пост директора Императорских театров. До свадьбы (в 1832 г.) у молодых произошла серьезная размолвка, которая чуть не кончилась полным разрывом. Семья Лавалей приложила немало усилий, чтобы все уладилось. Борхи прожили вместе 34 года. В браке родилось два сына и три дочери.
София Ивановна занималась благотворительностью и была в составе Комитета Свято-Троицкой общины сестер милосердия. В 1844 г. супруга Николая I императрица Александра Федоровна, в память дочери приняла общину под свое покровительство. Руководство общиной осуществлял Комитет, в который входили великая княгиня Мария Николаевна, принцесса Т. Ольденбургская, княгиня М. Барятинская, С.А. Шаховская, Е. Гагарина, графиня С. Борх, С. Толстая, Е. Кушелева, Т.Б. Потемкина, а также, М. Каверина, А.К. Демидова, А. Мальцова, О. Рюмина и С. Биллер.
София Ивановна довольно резко отличалась от других придворных дам. Вот характеристика, данная ее современником: «Желчный князь Петр Долгоруков очень доброжелателен к ней. В одной из своих статей в журнале “Правдивый” он упомянул о графине Борх: Она – одна из самых выдающихся русских женщин, одаренная высоким умом, проницательным в высшей мере и в то же время обаятельным, превосходным сердцем и благородным характером. Она дала доказательство своих качеств в своем поведении по отношению к своей сестре, жене князя Сергея Трубецкого, сосланного в Сибирь. Графиня Борх в течение всей ссылки была добрым ангелом своей сестры и ее семьи».
Графиня Борх являлась также вице-президентом Совета детских приютов в Санкт-Петербурге. После смерти матери она стала попечительницей Лавальского детского приюта. Ежегодно Софья Ивановна вносила в кассу приюта по 360 рублей. По данным на 1862 г. в приюте призревалось 75 приходящих детей. В штате числился законоучитель, почетный старшина и помощница смотрительницы.
В 1866 г. благотворительная организация «Общество доставления дешевых квартир и других пособий нуждающимся жителям Санкт-Петербурга», имевшая целью смягчить тяжелые условия жизни беднейших слоев города, взяло под свое покровительство «бесплатную квартиру для престарелых бедных одиноких женщин», основанную В.В. и С.В. Ланскими и существовавшую на капитал, выделенный графиней С.И. Борх.
На попечении Софьи Ивановны находились и православные храмы. Так, в 1857 г. на средства графини были построены два придела Космодемьянской церкви в селе Большой Вьяс Пензенской губернии; в 1864 г. в селе Иссад Новоладожского уезда на средства А.М. Философова, при участии графини Борх и новоладожского купца Н.Ф. Кулагина была построена каменная трехпрестольная Троицкая церковь с колокольней.
А когда в Брюсселе основывалась православная церковь, то среди пожертвований находим: «Образ Св. мучениц Екатерины и Марии Магдалины – в Брюссельскую Православную Церковь Греко-Российского исповедания от Графини Софьи Ивановны Борх. Июня 7-го 1864 г.».
После смерти родителей графине Софье Ивановне Борх отошли дом в Санкт-Петербурге на Английской набережной (дом №4) и дача на Аптекарском острове. Всего владения графини Борх превышали 50000 десятин земли. Самое крупное поместье располагалось в Пензенской губернии. Именно там в селе Большой Вьяс находился и господский дом.
Графиня Софья Ивановна Борх умерла 8 октября 1871 г. в Санкт-Петербурге, похоронена на кладбище Новодевичьего монастыря.
Бруни Федор Антонович
Фиделио Бруни родился в Милане 23 июня 1800 г. Вместе с отцом, живописцем Антонио Бруни (1767-1826), он приехал в Россию в 1807 г. Через два года мальчик был принят в Воспитательное училище при Императорской Академии художеств. Он обучался в классе исторической живописи под руководством А.И. Иванова, А.Е. Егорова, В.К. Шебуева, был удостоен двух серебряных медалей (1813). В 1818 г. Федор Бруни окончил Академию с аттестатом 1-й степени и званием классного художника.
После окончания Академии художник был послан для продолжения учебы и совершенствования в Рим. Работая в Италии в 1818-1836 и 1838-1845 гг, Бруни создал ряд произведений, в числе которых самая знаменитая его картина ─ «Медный змий» (1827-1841), а также картоны для росписей Исаакиевского собора в Петербурге (1841-1845) и Храма Христа Спасителя в Москве.
Восторженно принятый публикой в Риме, в 1841 г. «Медный змий» прибыл в Петербург, где был выставлен в Аванзале Зимнего дворца, затем, для всеобщего обозрения, в Академии художеств. Николай I приобрел эту картину для Эрмитажа и велел поместить ее вместе с огромным полотном Брюллова «Последний день Помпеи» в зале русской школы Императорского музея.
В 1834 г. за картину «Смерть Камиллы, сестры Горация» Бруни был удостоен звания академика. В 1836-1838 гг. он создал большой образ для Казанского собора в Санкт-Петербурге. Многие годы живописец преподавал в Императорской Академии художеств, став главой русского академизма: с 1836 – профессор живописи 2-й степени и преподаватель исторической живописи, с 1846 – профессор живописи 1-й степени и член Комитета по устройству мозаичного отделения при Академии художеств.
В 1849-1864 гг. Ф.А. Бруни служил начальником II Отделения Императорского Эрмитажа, заняв этот пост после ухода Ф.И. Лабенского. Он много сделал для пополнения и систематизации коллекций музея. Бруни выступал уполномоченным Русского двора при покупке в Венеции (1850) галереи Барбариго, в Гааге – при распродаже собрания короля Вильгельма II (1850) и в Париже ─ на аукцион собрания маршала Н. Сульта (1852). Открытие Нового Эрмитажа ознаменовалось приобретением шедевров, среди которых «Мария Магдалина», «Св. Себастьян», «Несение Креста», «Христос-Вседержитель» Тициана, «Освобождение апостола Петра из темницы» Мурильо, «Святой Лаврентий» Сурбарана, «Несение креста» Себастьяно дель Пьомбо, «Святой Лука, рисующий Мадонну» Рогира ван дер Вейдена.
В годы подготовки музея к открытию, Бруни принимал участие в создании «Правил для управления Императорским Эрмитажем» и в разработке его структуры. Он активно занимался формированием собрания и устройством новой экспозиции музея. По поручению Николая I, пожелавшего освободить коллекции от второстепенных произведений, Бруни возглавил комиссию по экспертизе картин в Эрмитаже и загородных дворцах. В 1849-1853 гг. Комиссия осмотрела 4500 картин, разделив их на четыре разряда, после чего император назначил аукцион.
В 1855-1871 гг. Бруни выполнял обязанности ректора Императорской Академии художеств по отделениям живописи и ваяния. В 1866 г. в его ведение перешло мозаичное отделение Академии, руководителем которого он оставался до самой смерти.
Творческие заслуги Бруни получили европейское признание: он был избран Почетным членом Академии художеств в Милане (1839), Академии художеств в Болонье (1846), почетным членом и профессором Академии св. Луки в Риме, профессором Академии художеств во Флоренции (с 1851).
Скончался Бруни 30 августа 1875 г. в Петербурге. Был похоронен на участке св. Петра Выборгского католического кладбища в Санкт-Петербурге. В 1936 г. в связи с закрытием кладбища захоронение вместе с надгробием было перенесено на Тихвинское кладбище (Некрополь мастеров искусств) Александро-Невской лавры.
Булгарин Фаддей Венедиктович
Фаддей Булгарин (Jan Tadeusz Bulharyn) родился в 1789 г. в польской семье в Минском воеводстве незадолго до окончательной гибели Речи Посполитой. Он заявлял, что мать воспитывала его настоящим польским патриотом. Отец Булгарина во время польской революции 1794 г. против российской интервенции убил генерала Воронова, за что и был сослан в Сибирь. Мать продала имение и уехала в Санкт-Петербург, где устроила мальчика в Сухопутный (позднее кадетский) корпус.
С 1798 г. Булгарин обучался в кадетском корпусе, в 1806 г. определился в уланский полк, с которым принимал участие в битве под Фридландом. Несмотря на награждение орденом св. Анны 3-й степени, его уволили из полка за плохое поведение, после чего он уехал в Варшавское княжество, а оттуда во Францию и Испанию, где были сформированы польские полки. Многие историки литературы утверждают, что Булгарин также участвовал в войне 1812 г. и даже помог отступающему Наполеону переправиться через Березину, но эти предположения основаны лишь на догадках. Однако, нет сомнений, что в 1811-1814 гг. он боролся за независимую Польшу.
После освобождения из плена Булгарин жил в Варшаве, Вильне и Петербурге, а потом в своем имении недалеко от Дерпта. Уже в Варшаве он занялся литературной деятельностью, которую продолжил в Вильне, где вступил в студенческое литературное «Общество шубравцев». Вернувшись в 1819 г. в столицу Российской империи, Булгарин хотел издавать журнал на польском языке, но не получил соответствующего разрешения, благодаря чему русская литература уже в Александровскую эпоху приобрела незаурядного, хотя и весьма неоднозначного писателя, журналиста и издателя.
В 1822 г. Булгарин стал издавать журнал «Северный Архив», в котором публиковались исторические и географические заметки, литературные произведения. Булгарин был знаком с носителями известных фамилий, находился с ними в дружеских отношениях — А.С. Грибоедов, К.Ф. Рылеев, братья А.А. и Н.А. Бестужевы, В.К. Кюхельбекер, братья А.И., Н.И. и С.И. Тургеневы. В 1823 г. Булгарин начал выпускать свой второй журнал — «Литературные Листки». В начале 1825 г. он вместе с Н.И. Гречем стал издавать «Северную Пчелу», «Северный Архив», «Сын Отечества» Как редактор «Северного архива», «Литературных листков» и, наконец, исключительно популярной в русском обществе «Северной пчелы» он быстро приобрел известность как в России, так и в Европе.
В 1830 г. А.С. Пушкин выпустил VII главу «Евгения Онегина». Булгарин раскритиковал ее в «Северной Пчеле». Император Николай I, прочитав статью, писал начальнику III Отделения А.Х. Бенкендорфу: «В сегодняшнем нумере «Пчелы» находится опять несправедливейшая и пошлейшая статья, направленная против Пушкина; к этой статье, наверное, будет продолжение: поэтому предлагаю Вам призвать Булгарина и запретить ему отныне печатать какия бы то ни было критики на литературные произведения; и, если возможно, запретите его журнал». Александр Христофорович Бенкендорф, которому выпало надзирать за таким сложным «хозяйством», как русское литературное общество, так ответил императору: «Приказания вашего величества исполнены: Булгарин не будет продолжать свою критику на Онегина. Я прочел ее (статью), государь, и должен сознаться, что ничего личнаго против Пушкина не нашел; эти два автора, кроме того, вот уже два года в довольно хороших отношениях между собой. Перо Булгарина, всегда преданное власти, сокрушается над тем, путешествие за кавказскими горами и великие события, обезсмертившия последние годы, не придали лучшего полета гению Пушкина. Кроме того, московские журналисты ожесточенно критикуют Онегина». Почти одновременно с «Онегиным» читающая публика получила и «Дмитрия Самозванца» Булгарина. Историческая повесть была встречена очень тепло. Накинулась с критикой на «Самозванца» и довольно резкой «Литературная Газета», издавали которую группа литераторов, «объединившихся вокруг альманаха А.А. Дельвига «Северные цветы», при ближайшем участии А.С. Пушкина.
К Ф.В. Булгарину, Н.И. Гречу, О.И. Сенковскому собратья по перу относились с завистью. В 1855 г. Булгарин и Греч получили за год каждый по 24 тыс. руб. серебром дохода. О них современники распространяли самые нелепые слухи, сумасбродные версии их издательского и журналистского успеха. К примеру, князь А.И. Одоевский запустил в общественное пространство записки из собственного архива. В них он излагал собственные мысли, что «Сенковский и Булгарин были представителями “польской партии”, что им была дана возможность сколь возможно клеймить все русское, и, в особенности, писателей, не принадлежавших к польской партии». Эту версию князя Одоевского подхватили и распространили литераторы.
Ф.В. Булгарин являлся, пожалуй, единственным литератором, который четко представлял себе русское литературное и образовательное пространство, роль журналистики и института цензуры в России. Он подготовил министру народного просвещения записку «О цензуре в России и о книгопечатании вообще», где дал проницательный анализ положения дел в культурной сфере. Как журналист Ф.В. Булгарин сделал огромный вклад в дело развития отечественной журналистики. Именно Ф.В. Булгарин вместе со своими соратниками создал в России читательское поле, читательский круг, приохотил российское общество к регулярному чтению газет и журналов.
Не так много можно назвать героев или антигероев, общих для польского и русского исторического сознания. Булгарин же запечатлен в польской и русской памяти как клеветник и изменник. В Польше подобная его репутация обусловлена несколькими обстоятельствами. Главной причиной стал взгляд Булгарина на будущее. Он был убежден, что Польша не в состоянии отделиться от России и обрести полную независимость. По его мнению, в существующих геополитических реалиях ей надлежит стремиться к улучшению своего положения в рамках Российской империи. При этом Булгарин апеллировал к власти, рекомендуя предоставить полякам максимальную автономию, ибо они «только тогда могут спокойно быть преданы престолу, когда сохраняют древние название, законы, язык и пользуются тенью, призраком, декорацией народной самобытности». Как в записках в III Отделение, так и в своих предназначенных для печати сочинениях он доказывал, что поляки могут сохранять национальную идентичность и одновременно быть верноподданными царя.
Другая причина остракизма Булгарина польским обществом заключалась в его отношении к восстанию 1830-1831 гг. Он не только не поддержал вооруженного выступления своих соотечественников, но и категорически осудил его, многократно засвидетельствовав свою верноподданническую позицию во время «польского мятежа». По мнению Булгарина, восстание было бессмысленной и крайне вредной акцией группы неопытных молодых людей. Согласно Булгарину, последние два столетия истории Речи Посполитой постыдны. Он изображал историю Польши XVII и XVIII веков как непрерывную чреду неудач, вызванных ошибочными решениями королей и ростом влияния на политику государства иезуитов. Суровой критике подвергалась польская шляхетская демократия, при которой «бедное дворянство пользовалось только тенью свободы; купечество и мещанство вообще не участвовало в правлении; вся власть пребывала в руках богатого дворянства и вельмож». «Магнаты враждовали между собой и беспокоили соседние державы просьбами о покровительстве своей партии, — писал Булгарин в воспоминаниях. — Все партии ненавидели короля и не имели к нему ни малейшей доверенности, испытав его малодушие и вероломство».
Признанию польским обществом не способствовала и множественная идентичность Булгарина: польско-литовская, характерная в XIX веке для шляхты белорусских земель, имперская, славянская и, в определенном смысле, даже русская. В своих многочисленных сочинениях Булгарин очень часто затрагивал вопрос о польско-русских отношениях, убеждая читателей в том, что поляк и русский всегда найдут общий язык.
Полякам присуще убеждение в антипольской тенденции русской литературы. Поэтому Булгарин, завоевавший невероятную популярность в России («Иван Выжигин» был самой востребованной книгой в конце 1820-х гг.), априори представлялся им полонофобом. Не улучшила репутации Булгарина в глазах поляков его борьба с Пушкиным и другими русскими писателями, прежде всего представителями натуральной школы.
До 1990-х гг. в России также относились к Булгарину исключительно негативно. Не следует все сводить только к его вражде с Пушкиным, однако следует признать, что конфликт с первым поэтом России явился едва ли не главной причиной подобного восприятия. Хотя на рубеже 1820-1830 гг. у Булгарина было немало оснований для претензий на литературное первенство, он вошел в русскую культурную традицию преимущественно как гонитель Пушкина. Забыли о том, что поэт сотрудничал с Булгариным: издавал в его журналах свои стихотворения, приходил к нему в гости, переписывался с ним и даже передавал через него письма другим лицам. До 1829 г. их контакты были дружественными. Хотя Пушкин никогда не считал Булгарина выдающимся писателем, он ценил его как издателя. В 1825 г. поэт признавался брату Льву: «Ты спрашиваешь, зачем пишу я Булгарину? потому что он мне друг. Есть у меня еще друзья: Сабуров Яшка, Муханов, Давыдов и проч. Эти друзья не в пример хуже Булгарина. Они на днях меня зарежут — покамест я почтенному Фаддею Венедиктовичу послал два отрывка из «Онегина», которых нет ни у Дельвига, ни у Бестужева, не было и не будет… а кто виноват? все друзья, все треклятые друзья». В русской же исторической памяти осталось место только для отношения Пушкина к Булгарину после 1830 г.
В 1840-е гг. Булгарин резко критиковал Гоголя: «А у Гоголя нет ничего, кроме дагерротипного и карикатурного изображения человечества и верного описания местностей Малороссии… Кроме того, Гоголь вовсе не знает России и не знаком с человеческой натурой. Где он мог найти таких людей, какие описанные в Мертвых душах?».
Вина усугублялась инкриминировавшийся Булгарину предательством, лжепатриотизмом, потаканием дурным вкусам публики, страстью к наживе. Свою лепту в реноме Булгарина внесли его сотрудничество с III Отделением, доносы на оппонентов, непостоянство в дружеских привязанностях. С 1826 г. он начал сотрудничество с III отделением и в течение 20 лет информировал его об общей ситуации в Польше, об отдельных лицах, вызывавших интерес тайной полиции, доставлял сведения о поляках в Литве, о положении в Виленском университете, где был сосредоточен центр недовольных русской политикой. В своих записках в III отделение Булгарин высказывал мнение о том, как следует управлять Царством Польским. Одновременно он писал множество доносов, критиковал отдельных должностных лиц, а также русских чиновников Царства Польского. Не щадил он и тех поляков, которые приехали в Петербург с карьерными целями. Во всех этих донесениях содержатся откровенные высказывания о польской политике правительства и деятельности чиновничества. Рассуждения Булгарина на эти и другие темы в III отделении читали не без интереса.
Для самого Булгарина не составляло проблемы одновременно считать себя русским — верноподданным царя, истинным поляком и земляком жителей исторической Литвы. Общаясь с Булгариным в его имении, граф Ф. Скарбек услышал следующее признание: «Я поляк. я служил Польше как военный, поскольку сражался в Испании в надвислянском легионе, таким образом я заплатил свой долг родине и полностью с ней рассчитался. Затем я поселился в России, получил там чин и заработал немалые деньги, редактируя газету и издавая свои сочинения на русском языке, в результате чего стал рьяным русским в благодарность стране, в которой сделал состояние, но ныне я уже и с Россией в расчете и могу себе спокойно отдыхать».
В польской традиции принято считать Булгарина изменником, но, если беспристрастно исследовать деятельность автора «Ивана Выжыгина», оказывается, что данная оценка несправедлива, как минимум неоднозначна. И для доказательства этого нет необходимости обращаться к его службе под знаменами Наполеона. Забыто, что на протяжении четверти века Булгарин усердно популяризировал в России польскую культуру. Именно он впервые в русской журналистике написал обширное обозрение польской словесности, в котором доказывал, что польская литература и наука намного раньше русской поднялись на уровень мировых достижений. В своих изданиях Булгарин помещал статьи польских авторов. До конца жизни он последовательно содействовал популярности польских композиторов — братьев Контских, С. Монюшко, В. Кажинского и других. Не единожды его обвиняли в распространении польских идей среди русской публики. Однако все эти факты не обеспечили реабилитации Булгарина в глазах поляков. Забыты и обширные связи Булгарина с его соотечественниками в 1820-е гг. Сохранились фрагменты уважительной и даже дружественной переписки Булгарина с Адамом Мицкевичем и историком Иоахимом Лелевелем.
Купив имение Карлово под ученым Дерптом в 1828 г., Булгарин проводил здесь каждое лето, а в 1831-1837 жил постоянно. Много писал о здешнем крае в своих изданиях, был прихожанином Дерптского римско-католического прихода Университетской церкви.
Скончался в 1859 г. Похоронен в Дерпте на кладбище Раади.
Бурбье Виржиния
Родилась 25.11.1804 г. В 1828 г. Бурбье неудачно дебютировала на сцене парижской Comédie Française, после чего приняла приглашение в труппу Михайловского театра в Петербурге, и здесь пользовалась продолжительным успехом, особенно в роли Тизбы, в «Angélo» Виктора Гюго. В этой роли выступила Бурбье и в последний свой выход перед петербуржцами в 1841 г., после чего возвратилась в Париж и, получив ангажемент в Одеон, играла там с большим успехом; через два года Бурбье окончательно покинула сцену.
По воспоминаниям из «Записной книжки» Нестора Кукольника французская актриса Бурбье изменила своему любовнику актеру Полю и поступила на содержание Павла Николаевича Демидова.
Ее талант ценили «Три Александра» (Пушкин, Тургенев и Дюма). В дневниках Александра Тургенева часто упоминается мадемуазель Бурбье в 1836-1837 гг.
Скончалась 27.05.1857 г. в Париже.
Васильчикова Екатерина Алексеевна
Старшая дочь московского генерал-губернатора князя Алексея Григорьевича Щербатова (1776-1848) от второго его брака с Софией Степановной Апраксиной (1798-1885). Родилась в Москве, крещена 17 февраля 1818 г. в церкви Бориса и Глеба на Поварской, при восприемстве императора Александра I и императрицы Марии Федоровны. Детство и юность провела в родительском доме в Петербурге на Михайловской площади, 9, откуда Щербатовы выезжали на лето в свое подмосковное имение Литвиново.
Под руководством матери получила хорошее домашнее образование, знала французский, немецкий и английский языки, изучала музыку и искусство. В 1836 г. была представлена ко двору и пожалована фрейлиной к императрице Александре Федоровне. Умная, бойкая и высокообразованная княжна Щербатова имела большой успех в свете. По словам барона М.А. Корфа, «белизной и изяществом форм она казалась настоящим изваянием древних художников». Для обеих своих дочерей Щербатовы давали блистательные балы и только по выдачи их замуж это закончилось.
В 1840 г. по своему выбору княжна Екатерина стала женой полковника князя Иллариона Илларионовича Васильчикова (1805-1862). Свадьба была в Петербурге в присутствии всего двора во главе с императором Николаем I. Первые годы супружества жила с мужем в столице, затем в Житомире, а с 1852 г. в Киеве, где князь Васильчиков исполнял должность генерал-губернатора.
По словам В.Д. Кренке, в киевском обществе княгиню Васильчикову многие недолюбливали, отзывались о ней как о женщине гордой, занятой своим богатством и положением, говорили, что она до того надменно принимала у себя в доме не только мужчин, но и дам, что к ней ездили только потому, что она генерал-губернаторша. Но на самом деле, вспоминал мемуарист, в ней не было ни малейшего желания красоваться или блистать своим образованием и знанием света, ее беседа никогда не отравлялась грязной стороной человеческой природы. Она «как бы предназначена была для той роли, какую играла в киевском обществе; и почтенный муж ее, генерал-губернатор, явно сознавал нравственное ее превосходство над собой». Человек мягкий и добродушный Васильчиков был под большим влиянием жены. Доминирующую роль она играла не только в семье, но и в делах государственных.
Так А.Н. Герцен в «Колоколе» иронически называл киевским военным губернатором «равноапостольную Екатерину Алексеевну, которая управляла краем вместо мужа» и подвергал критике ее активную позицию в борьбе против реформ попечителя учебного округа Н.И. Пирогова. По характеристике Н.С. Лескова, княгиня была дама «всевластная», но «находясь в удивительно напряженном христианском настроении, вся преисполненная благих намерений». «Религиозность ее была совсем не в жанре великосветской религиозности, заключающейся преимущественно в погоне за „оправданием верою“; нет: она искала оправдания „делами“ и наделала их много». По примеру своей матери Васильчикова активно занималась благотворительностью и за свою деятельность была пожалована орденом Святой Екатерины (малого креста). С 1852 г. состояла председательницей дамского Киевского общества помощи бедным, а с 1856 г. попечительницей детских приютов в Киеве. По ее предложению город был разбит на участки и в каждом назначены попечители и попечительницы.
Она устраивала балы, маскарады, концерты, театральные представления, аукционы и лотереи, часть сбора от которых шла на помощь бедным. При ее активном участии в Киеве была открыта крупная городская больница и первая больница для неимущих евреев, а в доме вдовы Сулимы приют для пожилых людей, малоимущих учениц и бедных вдов. Немалую роль княгиня сыграла в «улучшение нравов» и в помощи религиозным учреждениям. Она исходатайствовала у Александра ІІ разрешение для архимандрита Ионы на строительство Свято-Троицкой обители с благотворительными заведениями и передала монастырю свое Гусинецкое имение, пожертвовав 10 тысяч рублей на его обустройство (1866)
Со смертью мужа в 1862 г. плодотворная деятельность Васильчиковой прервалась. По словам князя А.А. Щербатова, состояние здоровья Екатерины Алексеевны, при экзальтированной любви к мужу, было ужасное, с нею делались припадки, почти каталепсические; да и кроме потери страстно любимого мужа; ей предстояла жизнь не легкая из-за пошатнувшегося финансового положения семьи. Васильчикова сама энергично принялась за управление имениями и делала это весьма успешно. Год спустя она переселилась в Петербург, но в Киеве продолжала бывать.
Умерла скоропостижно в июле 1869 г. в усадьбе Литвинове на руках у матери. После отпевания в церкви Успения Пресвятой Богородицы ее прах был перевезен в Киев и похоронен рядом с мужем у Крестовоздвиженской церкви на Ближних пещерах Киево-Печерской лавры.
Вигель Филипп Филиппович
Родился 12 (23) ноября 1786 г. По отцу балтийский швед, по матери происходил из дворянского рода Лебедевых. Дед Лаврентий Вигель (1689-1764) в юности служил драбантским капитаном в войске Карла XII. Отец, Филипп Лаврентьевич Вигель (1740-1812), тайный советник, с 1801 г. был первым пензенским гражданским губернатором, а до этого заведовал размежеванием земель для новых поселенцев Пензенского и Саратовского края. Мать происходила из рода первого пензенского воеводы Ивана Лебедева. Сестра была женой генерала И.И. Алексеева, преувеличенное описание подвигов которого Вигель оставил потомству. По отцу ближайшим его родственником был генерал Ф.И. Сандерс. Среди троюродных братьев Вигеля — Н.С. Мартынов и М.Н. Загоскин.
Воспитывался в Москве и в Зубриловке (тамбовском имении князя С. Голицына и его жены Варвары, урожденной Энгельгардт), где был в общении с Крыловым, воспитателем княжеских сыновей. Состоял на службе в Московском архиве Коллегии иностранных дел, где познакомился со своим будущим покровителем Д.Н. Блудовым. В 1805 г. участвовал в посольстве Головкина в Китай. Во время пребывания в Париже 1810-х гг. Вигель попал в темную историю, когда заночевавший у него ученик парикмахера стащил у него золотые часы; отыскать пропажу помог ему знаменитый сыщик Видок. На собраниях Арзамасского кружка носил прозвище «Ивиков Журавль». Увлекался коллекционированием гравюр и литографий.
В 1820 г. в чине коллежского советника был назначен правителем канцелярии Комитета для строений и гидравлических работ в Санкт-Петербурге. В 1824 г. по протекции М.С. Воронцова получил назначение вице-губернатором Бессарабской области. Позднее был керченским градоначальником. В 1829 г. в чине статского советника был назначен вице-директором Главного управления духовными делами иностранных исповеданий, управляющим департаментом. В 1831 г. Главное управление духовными делами иностранных исповеданий было ликвидировано, одновременно в составе Министерства внутренних дел был образован Департамент духовных дел иностранных исповеданий. Вигель в чине действительного статского советника был назначен «состоящим в должности директора» этого департамента. В должности утвержден не был, в качестве «состоящего в должности директора» служил до 1840 г., когда вышел в отставку. Выйдя в отставку, принялся за написание мемуаров.
«Филиппушка», как его называли близкие, состоял в дружеской переписке с В.А. Жуковским и был коротко знаком с Пушкиным, которому жаловался из Кишинева в 1823 г.: «Хотя мои грехи или, лучше сказать, мой грех велик, но не столько чтобы судьба определила мне местопребыванием помойную эту яму».
Политические взгляды Вигеля, особенно в поздние годы, можно охарактеризовать как верноподданнические. Именно он донес митрополиту Серафиму на философское письмо Чаадаева в «Телескопе» 1836 г. Давно не терпевший Чаадаева, Вигель ополчился на «богомерзкую статью» как на «ужаснейшую клевету на Россию». Обращение митрополита к графу А.Х. Бенкендорфу и требование довести о статье до сведения государя подсказаны были голосом Вигеля («Донос» см. в «Русской Старине», 1870, т. I; ср. «Русская Старина», 1896, 3, стр. 612). Тем не менее по поводу кончины Николая I пожилой Вигель в гостиных бурно выражал свою радость, из-за чего А.О. Смирнова отказала ему от дома за «ослиные ляганья и лай моськи перед мертвым львом». В записках Смирновой про Вигеля сказано: «наш русский St. Simon… украсил русскую литературу портретами, хотя в карикатурном виде».
Известностью своей Вигель обязан своим мемуарам о первой трети XIX века (доведены до 1830 г.), которые, несмотря на желчность и пристрастность оценок, а также многочисленные неточности, служат первостепенным источником для исследователей того времени. Сам автор читал отрывки и у себя дома, и в многолюдных гостиных. Мемуары, долгое время ходившие в списках, опубликованы со значительными цензурными пропусками в «Русском вестнике» после смерти автора (1864) и пользовались широкой популярностью. Многие спешили оправдаться от суровых приговоров Вигеля и оправдать своих родственников или друзей.
В первом своем издании мемуары Ф.Ф. Вигеля именовались «Воспоминанія Филиппа Филипповича Вигеля», а при переиздании 1928 г., восстановившем цензурные пропуски, стали именоваться просто «Записками». Наиболее полное издание было осуществлено в 1891-1893 гг. В продолжение XX века «Записки» целиком не печатались и стали библиографической редкостью.
Множество исторических лиц прошло перед Вигелем. Он помнил вступление на престол Павла, знал Николая Павловича еще великим князем, видел семейство Е. Пугачева, соприкасался с масонами и мартинистами, посещал радения квакеров в Михайловском замке. В записках его проходят А. Кутайсов, князь А.Н. Голицын, поэт-министр Дмитриев, князь Багратион, И. Каподистрия, поколение Воронцовых, Раевских, Кочубеев. В Пензе, где в 1801-1809 гг. губернаторствовал его отец, он застал в качестве пензенского губернатора М. Сперанского, «как Наполеона на Эльбе», уже свергнутого и сдавшегося; при нем доживал свой век «на покое» Румянцев-Задунайский. Назначение Кутузова, все перипетии войны и мира, все слухи и сплетни об интригах и войне, немилость и ссылка Сперанского, первые смутные известия о смерти Александра, заговор декабристов — все это описано Вигелем в «Записках». Заканчиваются они кануном польского мятежа. Старосветский быт, дворянское чванство, старинное передвижение по убогим дорогам с приключениями и знакомствами в пути, служебные интриги — все это колоритно передано Вигелем в спокойной, неторопливой манере. В отношении отдельных личностей (таких, как Гоголь) Вигель узок и лицеприятен, впадая в пристрастность.
Свою уникальную коллекцию из 3139 листов литографических и гравированных портретов разных лиц и около 800 гравюр в книгах Ф.Ф. Вигель передал в дар Императорскому Московскому университету в 1853 г. Сегодня она хранится в Отделе редких книг и рукописей Научной библиотеки МГУ имени М.В. Ломоносова. Среди эстампов — гравюра резцом с оригинала О.А. Кипренского с автографом А.С. Пушкина.
ВОРОНЦОВА-ДАШКОВА АЛЕКСАНДРА КИРИЛЛОВНА
Александра Кирилловна родилась в 1818 г. семье обер-гофмаршала, действительного камергера, члена Госсовета Кирилла Александровича Нарышкина и урожденной княжны Лобановой-Ростовской. Она выросла в роскоши и атмосфере родительской любви.
Александра Кирилловна, была женой одного из самых богатых людей России того времени И.И. Воронцова-Дашкова. Иван Илларионович, тоже был из знатного рода, внучатый племянник знаменитой княгини Е.Р. Дашковой. В 1807 г. указом императора Александра I ему было дозволено, «за пресечением рода князей Дашковых, присоединить к своей фамилии фамилию Дашковых и именоваться впредь, потомственно, графом Воронцовым-Дашковым». Он был старше жены на 27 лет. Ему принадлежал в числе многих дворцов и угодий роскошный дворец на Английской набережной Санкт-Петербурга, подаренный ему его знаменитой теткой – Екатериной Романовной Дашковой. Именно в этом дворце он давал блестящие балы, которые обычно посещали все члены царской фамилии, и о великолепии которых долго вспоминали все современники.
В.А. Соллогуб вспоминал: «Самым блестящим, самым модным и привлекательным домом в Петербурге был в то время дом графа Ивана Воронцова-Дашкова благодаря очаровательности его молодой жены прелестной графини Александры Кирилловны… Много случалось встречать мне на своем веку женщин гораздо более красивых, может быть, даже более умных, хотя графиня Воронцова-Дашкова отличалась необыкновенным остроумием, но никогда не встречал я ни в одной из них такого соединения самого тонкого вкуса, изящества, грации с такой неподдельной веселостью, живостью, почти мальчишеской проказливостью. Живым ключом била в ней жизнь и оживляла, скрашивала все ее окружающее. Много женщин впоследствии пытались ей подражать, но ни одна из них не могла казаться тем, чем та была в действительности».
А.О. Смирнова-Россет, называя дом Воронцовых-Дашковых «самым приятным домом», писала: «Хозяйка была умна и острая шалунья. Окруженная роскошью, не забывала никогда бедных, способна была на самоотвержение. Ее все любили».
Воронцову-Дашкову нельзя было причислить к красавицам, но в ней было что-то особенно чарующее, производившее более сильное впечатление, чем самая правильная красота. Она была среднего роста, брюнетка, с выразительными темными глазами овально-продолговатой формы немного монгольского типа, как и весь склад лица. Талия была безукоризненна, и движения грациозны.
Позднее B. Соллогуб напишет в своих воспоминаниях: «Только четыре женщины, разумеется исключая родных и Карамзиных, допускались на мои скромные сборища (в основном литераторов), а именно: графиня Ростопчина, известная писательница, графиня Александра Кирилловна Воронцова-Дашкова, графиня Мусина-Пушкина и Аврора Карловна Демидова. Надо сказать, что все они держались так просто и мило, что нисколько не смущали моих гостей».
Каждую зиму, по словам В.А. Соллогуба, «Воронцовы давали бал, который двор удостаивал своим посещением. Весь цвет петербургского света приглашался на этот бал, составлявший всегда, так сказать, происшествие светской жизни столицы». Два таких бала оказались наиболее памятны современникам. 23 января 1837 г. на бале у Воронцовых-Дашковых «раздражение Пушкина дошло до предела, когда он увидел, что его жена беседовала, смеялась и вальсировала с Дантесом» (С.Н. Карамзина). 27 января Александра Кирилловна встретила Пушкина с Данзасом, а вслед за ними Дантеса с д’Аршиаком, ехавших на острова. Приехав домой, она в отчаянии говорила, что с Пушкиным непременно произошло несчастье.
9 февраля 1841 г. на бал к Воронцовым-Дашковым был приглашен накануне вернувшийся с Кавказа Лермонтов. И хотя на бале присутствовало около 600 человек, появление поэта в армейском мундире не осталось незамеченным императорской фамилией. В.А. Соллогуб вспоминал об этом: «Я несколько удивился, застав его (Лермонтова) таким беззаботно веселым…, вся его будущность поколебалась от этой ссылки, а он как ни в чем не бывало крутился в вальсе. Раздосадованный, я подошел к нему: «Да что ты тут делаешь! – закричал я на него. – Убирайся ты отсюда, Лермонтов, того и гляди тебя арестуют! Посмотри, как грозно глядит на тебя великий князь Михаил Павлович!» – «Не арестуют у меня!» – щурясь сквозь свой лорнет, вскользь проговорил князь Иван, проходя мимо нас».
Влюблен в нее был и Алексей Аркадьевич Столыпин, родственник и верный друг Лермонтова, прозванный им Монго. Мучительную и фатальную любовь к графине Воронцовой-Дашковой Алексей Аркадьевич Столыпин пронес через всю свою жизнь.
В 1854 г. муж Александры умирает от холеры. Ей всего 37 лет, дети (у нее были сын и дочь) уже выросли. Она едет в Париж, где снова выходит замуж за француза, доктора медицины барона де Пойльи. Это была настоящая, всепоглощающая любовь, которая приходит к женщине в сорок лет. Столь необычно это было для аристократки из высшего света, богатой и гордой, что это породило множество разных слухов и домыслов в обществе. Тем более, что она вскоре умерла после этой свадьбы. Александр Дюма рассказывал о том, что де Пойльи горячо любил свою супругу и был предан ей до конца ее жизни. «После смерти графа она вышла за француза графу Poilly, была несчастлива; в Париже жестоко проболела целый год. Ее смущали, чтоб она перешла в римскую церковь, но она осталась верна своей православной и скончалась на руках у священника Васильева в полной памяти, получив утешение в исповеди и причащении святых тайн», – писала А.О. Смирнова-Россет.
Александра считается прототипом княгини Р. в романе «Отцы и дети». Черты ее личности нашли отражение и в посвященном ей стихотворении Лермонтова «К портрету». Поводом к написанию этого стихотворения послужило получение Александрой Кирилловной своего портрета, литографированного в Париже.
В Париже, когда Луи-Наполеон стал президентом Французской республики и осторожно прокладывал себе дорогу к императорскому трону, Воронцова-Дашкова не жалела острот по его адресу. На балу в своем дворце Наполеон холодно спросил ее, долго ли она намерена еще оставаться в Париже. Воронцова-Дашкова в ответ спросила: «А сами вы, господин президент, долго собираетесь оставаться здесь?».
Эта очаровательная женщина прожила странную жизнь: блистала в свете – а умерла в обычной больнице, многих увлекала – но мало кого любила. При жизни была воспета Лермонтовым, а после смерти стала героиней еще нескольких произведений. Некрасов писал о ней в стихотворении «Княгиня»:
Смерть ее в Париже не была заметна:
Бедно нарядили, схоронили бедно…
А в отчизне дальной словно были рады:
Целый год судили — резко, без пощады,
Наконец устали… И одна осталась
Память: что с отличным вкусом одевалась!
Да еще остался дом с ее гербами,
Доверху набитый бедными жильцами,
Да в строфах небрежных русского поэта
Вдохновленных ею чудных два куплета…
Некрасов написал это стихотворение, когда петербургское общество только и говорило, что о смерти графини Воронцовой-Дашковой, которая умерла будто бы одинокая в нищете, в одной из парижских больниц. Ходили даже слухи, что изверг доктор страшно тиранил ее и наконец отравил медленным ядом, чтобы скорее воспользоваться ее деньгами и бриллиантами на огромную сумму.
Говорили, что позже Пойльи приезжал в Петербург, чтобы вызвать Некрасова на дуэль, да так и не вызвал.
Гааз Федор Петрович
Федор Петрович Гааз – выдающийся врач-гуманист первой половины XIX столетия, получил известность своей многолетней филантропической деятельностью в Москве. С именем доктора Ф.П. Гааза неразрывно связано развитие в XIX столетии деонтологии — науки, изучающей этические нормы и принципы поведения врача, а также определенные обязанности по отношению к больному. Жизнь и деятельность этого выдающегося врача-гуманиста представляют замечательный пример высокой нравственности в выполнении своих профессиональных обязанностей и подлинного благородства в служении больным и страждущим людям.
Фридрих Гааз родился в католической семье аптекаря Петера Гааза (нем. Peter Haass) и его жены Катарины Брюер (нем. Catharina Brewer) в Бад-Мюнстерайфеле, был внуком врача. У Гааза было пять братьев и три сестры. Одна из младших сестер, Фредерика Вильгельмина, периодически вела его хозяйство в Москве, начиная с 1822 г., окончательно уехав в Кельн за год до смерти доктора.
Гааз окончил католическую школу в 15 лет. До 1802 г. учился в «центральной школе» Кельна, образованной на базе бывшего университета в Dreikönigsgymnasium, проживая под опекой своего дяди, профессора Фридриха Джозефа Флорентина Хаасса. Там он изучал математику и литературу, а также изящную словесность. В школе учился успешно: из девяти конкурсов, в которых он участвовал, в шести он занял первое место. Обучался на философском факультете Йенского университета, который окончил досрочно в 17 лет, и где изучал философию (германистику) и медицину, в том числе непосредственно у Шеллинга.
Медицину Гааз изучал у Карла Густава Химли, а также его наставника, известного хирурга и специалиста по глазным болезням А.Г. Рихтера. Когда Химли в 1803 г. переехал в Геттинген, последовал за ним и обучался в Геттингенском университете, изучая философию и медицину. Также Гааз изучал офтальмологию у профессора Иоганна Адама Шмидта в 1805-1806 гг. Учился Гааз настолько успешно, что Химли настоял на присвоении ему степени доктора медицины заочно (20 июля 1805 г.), что было не принято. Гааз также называл своим учителем профессора Иоганна Фридриха Блюменбаха. Кроме родного немецкого, Гааз в совершенстве знал латинский, греческий и французский языки. Врачебную присягу Газ принял в Вене 1 сентября 1805 г. Гааз тогда уже практиковал в Вене, специализируясь на офтальмологии.
Русский посланник князь Репнин-Волконский обратился к нему, когда начал слепнуть. Излечившись, он пригласил Гааза в Москву. В результате успешного лечения княгини В.А. Репниной-Волконской от трахомы Гааз стал ее домашним врачом. Доктор переехал в Россию в 1806 г. Договор о найме на четыре года с княгиней Репниной-Волконской датирован 3 февраля 1806 г. Однако Кони указывает, что приказ о зачислении Гааза в штат Павловской больницы вышел уже 4 июня 1807 г. Получается, что если доктор и приехал в Петербург, то очень ненадолго. Причины раннего расторжения выгодного контракта и поселения в Москве в точности не известны; вероятно, князь Н.Г. Репнин-Волконский не смог надолго оставаться в России из-за своих дипломатических обязанностей.
Услугами Гааза пользовались министр полиции А.Д. Балашов, князь А.И. Барятинский, князь Д.В. Голицын (московский генерал-губернатор), поэт И.И. Дмитриев, писатель А.И. Тургенев, известный ботаник Б.И. Фитингоф. Гааз оказывал помощь уже тяжело больному Н.В. Гоголю.
В 1806 г. Гааз, обозревая в качестве консультанта больницы, обнаружил в Преображенском богаделенном доме множество глазных больных, принялся за их лечение с разрешения губернатора В.С. Ланского, добившись отличных результатов и при этом не взяв гонорара. Первое государственное назначение состоялось в 1807 г. — доктор Гааз царским указом был назначен на должность старшего врача московского госпиталя имени императора Павла, на которой он пробыл до 1812 г. Несколько позже Гааз получил место терапевта еще в двух больницах — Староекатерининской и Преображенской. На этом поприще он стал настолько известным медиком, что императрица Мария Федоровна определила его в Павловской больнице «над медицинской частью главным доктором». Известен ее приказ: пока Гааз еще не владеет русским языком в достаточной степени, ему разрешается общаться со штатными врачами на латыни.
Ф.П. Гааз был награжден орденом Святого Владимира IV степени в 1806 г. по ходатайству губернатора Д.С. Ланского. Высочайшим указом от 25 февраля 1811 г. «во уважение отличных способностей и усердия к службе» был произведен в надворные советники. Чин коллежского советника Гааз получил в 1826 г. по представлению начальника штаба военных поселений Департамента военных поселений П.А. Клейнмихеля «за заслуги в оказании медицинской помощи и организации медицинской помощи в Москве». В дальнейшем Гааз был пожалован чином статского советника и орденом Святой Анны 2-й степени.В официальном издании 1841 г. Гааз указывается как член Московского комитета Общества попечительного о тюрьмах в чине статского советника.
Ф.П. Гааз был активным членом научных обществ при Московском университете: «Общества соревнования врачебных и физических наук», «Общества испытателей природы». Был председателем общества воздержания от вина в Москве.
Любил наблюдать за звездами в телескоп. Также Ф. Гааз, возможно, увлекался музыкой — сохранилась его рукописная заметка «Глас первый по обычаю» на музыку Бетховена.
Семьи Гааз не завел, но у него был воспитанник, Николай Агапитович Норшин (1809-1897), которого доктор излечил от «тяжелой горячки», а затем дал ему образование. Впоследствии А.Н. Норшин дослужился до чина действительного статского советника и успешно организовал систему здравоохранения в Рязанской губернии.
Известен только один прижизненный портрет Федора Петровича в профиль, тайно написанный Николаем Кунилакисом, скрывавшимся за занавеской по время разговора Гааза с князем А.Г. Щербатовым. Доктор считал себя, говоря современным языком, нефотогеничным и отказывался позировать.
Весной 1809 г. Гааз заболел лихорадкой во второй раз и решил отправиться на минеральные воды для поправки здоровья. Однако в результате стал изучать минеральные источники и природу Кавказа. В 1809 и 1810 гг. он совершил путешествия по Кавказу для изучения источников (ныне Кавказские Минеральные Воды). Исследовал их в Кисловодске, открыл источники Железноводска, первым сообщил об источниках в Ессентуках. После путешествия он изложил свои наблюдения в «Замечаниях о Кавказских Минеральных Водах» (1810), написанных специально для министра внутренних дел, а затем — в трактате «Ma visite aux eaux d’Alexandre en 1809 et 1810» («Мое путешествие на Александровские воды»), после чего и началось использование целебных источников и строительство курортов.
Медицинский департамент Министерства полиции официально и положительно оценил труд Ф.П. Гааза. За описание Кавказских минеральных вод император Александр I наградил доктора Гааза, о чем в архивах сохранилось письмо министра полиции А.Д. Балашова от 28 марта 1812 г.: «Его Императорское Величество в награду трудов Ваших за сделанное Вами описание Кавказских Минеральных Вод Всемилостивейше пожаловать Вам соизволил бриллиантовый перстень».
После посещения и изучения Кавказских минеральных вод Ф. Гааз продолжил научную работу в области бальнеологии, занявшись исследованием соляных минеральных источников в Старой Руссе в 1815 г.
Во время Отечественной войны 1812 г. Гааз служил в качестве хирурга в русской армии, освоив за это время русский язык. С 1813 г., после кратковременной поездки на родину, жил и работал в Москве.
В 1813-1818 гг. в России возникла эпидемия крупа, и Ф.П. Гааза заинтересовало это заболевание. В результате в 1817 г. вышла его монография «Decouverte sur la croup seu L’astma synanchicum acutum» («Открытие крупа, или острой удушающей астмы»), опубликованная под псевдонимом «Sutamille» — честолюбие у доктора отсутствовало.
В 1825 г. князь Голицын поручил Гаазу решить проблему с эпидемией тифа в губернской тюрьме (сейчас — Бутырка). Доктор вместе с профессором А.И. Полем обустроил временный изолятор в Покровских казармах, благодаря чему удалось сдержать развитие эпидемии. В результате Гааз был представлен к должности штадт-физика (главного врача) Медицинской конторы Москвы. Начав исполнять обязанности, он сразу понял, что его предшественник был уволен несправедливо, по доносам казнокрадов, мошенников и просто манкирующих своими обязанностями медиков. Кроме писем министру и губернатору по этому поводу, Гааз решил переводить свое жалование штадт-физика предшественнику, который не был состоятелен и нуждался в этих деньгах. За год доктор сумел организовать чистоту в больницах, наладить работу фармацевтов и даже ввел в штат кошек для истребления мышей и крыс в помещениях. Однако самой большой проблемой было казнокрадство, и на него посыпались доносы. Через год из-за сопротивления администрации города его медицинским реформам он вынужден был оставить эту должность, а некоторые судебные тяжбы длились до 20 лет. Все суды Гааз со временем выиграл.
В 1826 г. Гааз благодаря генерал-губернатору князю Д.В. Голицину вошел в «Особый комитет по устройству глазной больницы» и с энтузиазмом принялся за дело. В результате благодаря его стараниям была организована Московская глазная больница — первая в мире специализированная офтальмологическая клиника. В этом же году он как специалист по глазным болезням внес значительный вклад в борьбу с эпидемией трахомы.
В 1830 г., во время вспышки азиатской холеры, губернатор князь Голицын организовал Медицинский совет, в который вошел Гааз. Доктор, не оставляя прежних обязанностей, принял должность инспектора холерного лазарета, а также занимался регистрацией и учетом заражений (количество достигало тысяч больных в месяц). Во многом благодаря его труду холера не распространилась за пределы Москвы. В частности, Гааз добился временного прекращения пересылки арестантов по этапу, чтобы эпидемия не вышла за пределы столицы.
Во время второй эпидемии холеры в 1847-1848 гг. для успокоения народа Гааз разъезжал по городу, общался с народом и опровергал слухи о том, что якобы болезнь специально насаждают начальство и лекари. Поручение было дано московским головой графом А.А. Закревским, который доктора не жаловал, но понимал, что народ его послушает. Гааз утверждал, что холера не заразна, причем демонстрировал свое отношение, целуя больных и даже принимая ванну после них в той же воде. При этом его сестра Вильгельмина в письме к родственникам писала про возможный визит императора в город и что Гааз был против, аргументируя тем, что нельзя подвергать императора опасности, поскольку болезнь эпидемическая.
Мысль создать лечебное заведение для внезапно заболевших людей имелась у Гааза с 1825 г. В 1826 г. он обратился с ходатайством к генерал-губернатору Москвы князю Голицыну о введении должности особого врача для наблюдения за внезапно заболевшими и нуждавшимися в немедленной помощи. В прошении было отказано. Идея была названа «излишней и бесполезной», поскольку и без того врачи имеются при каждой полицейской части. Осуществить ее удалось лишь в 1844 г.: когда в распоряжении Екатерининской больницы оказался казенный дом близ Покровки, доктор самочинно стал принимать там бесприютных больных и одновременно добиваться узаконения нового лечебного заведения. В этой больнице принимали всех, включая нищих бродяг. После оказания неотложной помощи им устраивали дорогу домой либо пристраивали на какую-либо работу, немощных — в богадельни. Изначально больница именовалась Полицейской, затем в честь императора Александра III она получила название Александровской, но современники-москвичи называли ее Гаазовской. Сам доктор поселился при больнице в маленькой двухкомнатной квартире. За время жизни Гааза в эту больницу было помещено около 30 тысяч больных, из которых выздоровело до 21 тысячи.
Гуманистическое служение доктора началось в 1828 г. со входом в состав Попечительного о тюрьмах комитета, где он стал одновременно секретарем и главным врачом московских тюрем. Фактически Гааз посвятил свою жизнь облегчению участи заключенных и ссыльных. Он боролся за улучшение жизни узников: добился, освобождения от кандалов стариков и больных; упразднения в Москве железного прута, к которому приковывали по 8-10 ссыльных на все время этапа, следовавших в Сибирь без учета их состояния; отмены бритья половины головы у всех видов осужденных: ссыльных, каторжан, пересылаемых в административном порядке, эта мера стала применяться только к опасным преступникам. В 1829 г. князь Голицын, поддавшись на аргументы и уговоры, сдержал обещание, данное Гаазу, и написал министру внутренних дел генералу Закревскому о том, что полагает совершенно невозможным «применять прут к препровождению арестантов… ибо сей образ пересылки крайне изнурителен для сих несчастных, так что превосходит самую меру возможного терпения». В дальнейшем Гааз называл этот день одним из счастливейших дней своей жизни. Добился введения облегченных (6 кг вместо 16) кандалов с наручниками, обшитыми кожей или холстом — в дальнейшем их называли «гаазовскими» не только арестанты, но и тюремщики. При этом он испытывал кандалы лично: приказывал заковать себя в них и ходил по кабинету, пока не набиралась дистанция первого перехода пересыльного этапа — 54 километра. Однажды за этим занятием его застал гражданский губернатор И.Г. Синявин, который сначала сильно удивился, а затем стал обнимать Гааза.
Гааз организовал утепление и расширение пересыльных бараков, установил нары с матрасами и подушками, набитыми бактерицидными водорослями. Арестантов стали сортировать по полу, возрасту и тяжести преступления, отменили одиночное содержание. Стали разделять рецидивистов и «первоходов». Пребывание в пересыльной тюрьме благодаря Гаазу увеличилось с 3 дней до недели. Московский тюремный замок был перестроен именно по инициативе Гааза — при нем были организованы мастерские. Целиком на его и собранные им средства была в 1832 г. открыта больница при пересыльной тюрьме на Воробьевых горах на 120 мест с трехразовым питанием, а в 1836 г. — школа для детей арестантов, где он сам иногда проводил занятия.
Постоянно принимал и снабжал лекарствами бедных больных. Боролся за отмену права помещиков ссылать крепостных. Часто хлопотал о разрешении воссоединения с родителями для детей ссылаемых в Сибирь крепостных. На благотворительность ушли все его сбережения. Доктор снабжал в дорогу осужденных медикаментами, бельем и в некоторых случаях даже деньгами. Гааз составил для тюремных врачей инструкцию, в которой, помимо медицинских вопросов, предписывалась забота об арестантах как о людях, участие к ним и даже защита. Гааз всегда разделял наказание за преступление и издевательство над человеком, требовал уважения к человеческому достоинству.
На деньги знакомых купцов Гааз оборудовал Рогожский полуэтап на выходе из Москвы, а также навесы для отдыха арестантов далее по пути. Известный булочник Филиппов по просьбе доктора пек для ссыльных свои знаменитые калачи из лучшей муки, которые очень долго хранились. Раздавал доктор ссыльным яблоки, пряники, орехи и даже апельсины. Когда его спрашивали, зачем такая экзотика, не лучше ли дать кусок сытного хлеба, Гааз отвечал: «На пути в Сибирь они получат хлеб много раз, но если они не попробуют апельсинов сейчас, то уже никогда не узнают их вкуса». Эта фраза приводится в нескольких вариантах, например: «Кусок хлеба им и другой подаст, а конфетку и апельсин они уже никогда не увидят». Поэтому в его комнате-музее в здании бывшей Полицейской больницы апельсины выступают в роли эмблемы музея.
Гааз не допускал отправления арестантов из Москвы по этапу, пока он не осмотрит всех, не вникнет в обстоятельства, не попытается помочь. Начиная с 1829 г. и практически до самой смерти он принимал участие в судьбе каждой партии пересыльных.
После смерти Голицына доктор обрел покровителя в лице его преемника, князя А.Г. Щербатова, московского генерал-губернатора. Тот, пообщавшись с Гаазом, стал смотреть на его формальные нарушения и другую помощь больным сквозь пальцы, и то же, по молчаливому неофициальному соглашению, делали его подчиненные.
До 1830-х гг. Гааз не испытывал материальных затруднений, имея достаточное количество богатых пациентов. Даже владел большим домом в центре Москвы, на Кузнецкой улице, некогда принадлежавший знаменитой Салтычихе. Проблемы начались с покупки имения Тишково (2000 десятин, суконная фабрика). Первое, что он сделал — сразу же велел освободить крестьян от барщины: «пусть платят оброк, сколько посильно, а молодые пусть работают на фабрике, учат ремесла». Доктор настолько ушел в общественную деятельность, что не уделял внимания имению и фабрике. В итоге он был объявлен банкротом, а имение его было продано с публичного торга в 1839 г. Свой дом Гааз продал в 1831 г. и с тех пор жил при больницах.
Гааз был скромен в одежде и придерживался моды своей юности: фрак с белым жабо, манжеты, короткие панталоны до колен, черные шелковые чулки, башмаки с пряжками. Волосы пудрил и собирал в косу, украшенную черным бантом. Когда начал лысеть, стал использовать рыжеватый парик. Герцен писал, что Гааз «казался только что вышедшим из какой-нибудь драмы XVIII столетия». Практически все свое состояние Гааз потратил на благотворительность, и когда он скончался в 1853 г., оказалось, что после него не осталось личных средств на похороны. Хоронили доктора на казенный «полицейский счет».
Сведений о последних годах Гааза в личном плане практически не осталось. Лев Копелев писал, что в 1850 г. доктора «все чаще донимали хвори», у него появилась одышка, ноги к вечеру опухали, а также «усиливались подагрические боли во всем теле».
В августе 1853 г. Гааз сильно заболел, у него появились карбункулы на спине и на боках, которые были сильно болезненны, также имел место жар с ознобом. Лежать он не мог, поэтому сидел в своем кресле. Спал сидя, урывками. Шестнадцатого августа доктор уснул около полудня и уже не проснулся.
Похоронен на Введенском кладбище; в последний путь его провожала 20-тысячная толпа. Гроб с телом доктора несли на руках. Генерал-губернатор отдал приказ «разогнать чернь» и послал казачью сотню исполнять. Согласно Кони и Копелеву полицмейстер полковник Цинский, увидев похоронную процессию, был потрясен единодушием и горем людей, после чего отправил казаков восвояси, а сам спешился и присоединился к народу.
На могиле Гааза установили памятник: гранитная глыба с установленным на нем шлифованным гранитным крестом. Надпись гласит: «FREDERICUS JOSEPHUS HAAS, natus Augusti MDCCL XXX, denatus XVI Aug. MDCCCLIII» (Фридрих Иосиф Гааз, родился в августе 1780 года, умер 16 августа 1853 года). Она дополнена цитатой от Луки XII:37 на латыни. На постаменте сбоку надпись — «Спешите делать добро».
В «Московских ведомостях» был опубликован некролог. Сохранились свидетельства того, что митрополит Филарет не только приехал проститься с умирающим доктором, но и отслужил по нему панихиду, несмотря на католическое вероисповедание Гааза. По другим сведениям, панихиду проводил не сам митрополит Филарет, но он лично дал разрешение, поскольку католический священник был недоступен. Федор Петрович состоял в дружеских отношениях с митрополитом Филаретом. Однажды между ними произошел диалог, который навсегда вошел в историю. Размышляя о судьбах арестантов, Филарет высказал мнение о том, что человека не могут осудить невинно, и, если он находится в тюрьме — значит, для того была веская причина. В ответ на фразу митрополита Гааз вскочил с места и воскликнул: «Владыка, как Вы можете такое говорить? Неужели Вы забыли о том, что Господь наш, Иисус Христос, был осужден невинно?»
Об этом удивительном русском враче немецкого происхождения до сих пор рассказывают, казалось бы, невероятные истории. Тем не менее, все сведения, имеющиеся о «святом докторе Гаазе», подлинны. Одни называли его чудаком, другие фанатиком, а третьи — святым человеком.
Гейден Александр Федорович
Сын графа Федора Логгиновича Гейдена от его брака с графиней Елизаветой Николаевной Зубовой. Родился в Москве, крещен 12 мая 1859 г. в церкви Бориса и Глеба на Поварской при восприемстве деда графа Н.Д. Зубова и тетки фрейлины Л.Л. Гейден.
В 1871-1878 гг. учился в гимназии при Санкт-Петербургском историко-филологическом институте, которую окончил с серебряной медалью. Поступил на историко-филологический факультет Санкт-Петербургского университета и в 1882 г. окончил его со степенью кандидата за сочинение «Из истории возникновения раскола при Патриархе Никоне». Поступил на службу в Департамент духовных дел иностранных исповеданий Министерства внутренних дел. В это время он имел общение с Л.Н. Толстым.
В 1884 г. поступил вольноопределяющимся в Гвардейский флотский экипаж и через год был произведен в офицеры. В 1900-1906 гг. был начальником канцелярии Императорской Главной квартиры, флигель-адъютант Николая II; затем, до 1908 г. — начальником Морской походной канцелярии. С 1908 г. — контр-адмирал Свиты Его Императорского Величества. С 1913 г. — вице-адмирал. С 1916 г. член Адмиралтейств-совета.
В селе Голяки Калиновской волости Винницкого уезда А. Ф. Гейдену принадлежало 3823 десятин земли. Там он построил винокурно-ректификационный завод, где производилось до 100 тысяч ведер спирта.
В 1912-1917 гг. А.Ф. Гейден был первым президентом Российского парусного гоночного союза.
Первая жена (с 14.02.1886 г.) — графиня Александра Владимировна Мусина-Пушкина (26.09.1863—20.05.1913), внучка графа В.А. Мусина-Пушкина и Эмилии Мусиной-Пушкиной, сестры Авроры Карловны; брак закончился разводом. Умерла от анемии в Лозанне, похоронена на кладбище Св. Мартина в Веве.
Вторая жена (с 17.09.1907 г.) — Александра Александровна Оленина, внучка А.А. Оленина и князя В.В. Львова; фрейлина двора, с 1898 г. свитная фрейлина и подруга императрицы Александры Федоровны.
Греч Николай Иванович
Родился в Санкт-Петербурге в семье надворного советника, обер-секретаря Сената — Ивана Ивановича (Johann Ernst) Греча (1754-1803) и Катерины Яковлевны Фрейгольд, родной тетки известного скульптора П.К. Клодта. Его дед Иван Михайлович Греч (Johann-Ernst Gretsch, 1709-1760), выходец из Пруссии, приехал в Россию при Анне Иоанновне и преподавал в сухопутном шляхетском корпусе. Подобно предкам, Николай Греч исповедовал лютеранство.
Получил домашнее образование, затем окончил Юнкерское юридическое училище при Сенате (1801-1804), впоследствии преобразованное в Императорское училище правоведения. После окончания Юнкерского училища прослушал несколько курсов в Главном педагогическом училище в 1804-1807 гг. Затем служил секретарем в Министерстве внутренних дел и одновременно преподавал русскую и латинскую словесность в Главном немецком училище св. Петра (1804-1813), в Царскосельском лицее и различных частных пансионах. Состоял членом Вольного общества любителей словесности, наук и художеств (с 1810). Член-корреспондент Петербургской академии наук (с 1827).
Греч был близок декабристам, поддерживал со многими из них дружеские связи. Состоял секретарем (с 1815), наместным мастером (1817-1818) близкой к декабристам масонской ложи «Избранного Михаила». Активный деятель Вольного общества любителей российской словесности в 1818-1823 гг. Один из инициаторов и руководителей Вольного общества учреждения училищ по методе взаимного обучения, автор первых в России учебников для ланкастерских школ. К началу 1825 г. сменил позиции на благонамеренные, однако и после восстания декабристов не прерывал с декабристами деловых и литературных отношений.
В 1820-1821 гг. возглавлял полковые училища Гвардейского корпуса. Принимал участие в разработке цензурного устава 1828 г. Служил при министре внутренних дел, затем в Министерстве финансов (1836-1843), состоял членом Ученого комитета при Министерстве народного просвещения.
Многолетние деловые и дружеские отношения связывали Греча с Ф.В. Булгариным. В доме Греча проходили «четверги», на которых бывали К.П. Брюллов, Н.В. Кукольник, П.А. Плетнев, А.С. Пушкин, гастролировавшие в Санкт-Петербурге артисты. Греч поддерживал близкое знакомство с будущим президентом США Джеймсом Бьюкененом в его бытность американским посланником в России.
Гречем предприняты первые попытки унификации русской грамматики, результатом которых стали пособия, использовавшиеся в школах до 1860-х гг.: «Практическая русская грамматика» (Санкт-Петербург, 1827; второе издание: Санкт-Петербург, 1834); «Начальные правила русской грамматики» (Санкт-Петербург, 1828); «Пространная русская грамматика» (т. 1, Санкт-Петербург, 1827; второе издание: Санкт-Петербург, 1830).
В литературе дебютировал статьей «Синонимы. Счастие, благополучие, блаженство» в «Журнале российской словесности» в 1805 г. Участвовал в издании журналов «Гений времен», «Журнал новейших путешествий», «Европейский музей». С 1810 г. — член Вольного общества любителей словесности, наук и художеств. Был издателем и редактором нескольких периодических изданий, игравших важную роль в русской литературной жизни XIX века.
Опубликовав в 1815 г. в «Сыне отечества» статью «Обозрение русской литературы 1814 г.», Греч впервые ввел в русской журналистике и литературной критике жанр годового обозрения.
Составил «Учебную книгу российской словесности, или Избранные места из русских сочинений и переводов в стихах и прозе с присовокуплением кратких правил риторики и пиитики и истории российской словесности» (ч. 1-4, Санкт-Петербург, 1819-1822), включавшую очерк истории русской литературы с характеристикой отдельных периодов. Принимал участие в альманахе А.А. Бестужева и К.Ф. Рылеева «Полярная звезда».
Автор романов «Поездка в Германию» (Санкт-Петербург, 1831) и пользовавшегося большим успехом у читателей «Черная женщина» (Санкт-Петербург, 1834). Издал «литературные путешествия»: «28 дней за границею, или Действительная поездка в Германию, 1835» (Санкт-Петербург, 1837), «Путевые письма из Англии, Германии и Франции» (Санкт-Петербург, 1839), «Письма с дороги по Германии, Швейцарии и Италии» (Санкт-Петербург, 1843), «Парижские письма с заметками о Дании, Германии, Голландии и Бельгии» (Санкт-Петербург, 1847).
Из всех трудов Греча в XX—XXI веках чаще всего переиздавались его мемуары «Записки о моей жизни» (изд.: СПб., 1886, с цензурными купюрами).
Профессиональной журналистикой начал заниматься в 1807 г., встав вместе со Ф.А. Шредером и И.И. Делакроа во главе историко-политического журнала-газеты «Гений времен». В октябре 1812 г. основал исторический, политический и литературный еженедельный журнал «Сын отечества» и редактировал его до 1839 г. До середины 1820-х гг. «Сын отечества» был самым влиятельным русским журналом. В начале в нем принимали участие К.Н. Батюшков, А.Ф. Воейков, Г.Р. Державин, Н.И. Гнедич. В 1816-1825 гг. в журнале участвовали декабристы братья А.А. Бестужев и Н.А. Бестужев, Ф.Н. Глинка, К.Ф. Рылеев, В.К. Кюхельбекер. К участию в журнале были привлечены А.С. Грибоедов, П.А. Вяземский, В.А. Жуковский, И.А. Крылов, А.П. Куницын, А.С. Пушкин.
Значение и позиции журнала в связи с исчезновением авторов, прежде всего осужденных декабристов, и изменениями общественно-политической обстановки снижалось. С 1825 г. соиздателем «Сына отечества» стал Ф.В. Булгарин. Одновременно Греч сотрудничал в журнале Булгарина «Северный архив». В 1829 г. оба журнала были объединены в один под названием «Сын отечества и Северный архив. Журнал литературы, политики и современной истории». Греч и Булгарин продали его; с 1838 г. издателем журнала был А.Ф. Смирдин, а Греч и Булгарин до конца 1839 г. оставались редакторами. К руководству журналом был привлечен Н.А. Полевой; позднее Греч отошел от участия в нем, а журналом руководили Сенковский, Масальский, Фурман.
С 1825 г. принимал участие, а с 1831 г. вместе с Ф.В. Булгариным издавал и редактировал литературную и политическую газету «Северная пчела». В газете Греч выступал главным образом по вопросам грамматики и с новостями из-за рубежа. Газета была популярной и влиятельной; популярность снизилась в 1840-х гг. В 1860 г. газета была передана Гречем другой редакции, и редактором стал П.С. Усов.
В 1829-1831 гг. Греч был редактором «Журнала Министерства внутренних дел», в 1834-1835 гг. — соредактором журнала «Библиотека для чтения». Вместе с Н.А. Полевым и Н.В. Кукольником выпускал журнал «Русский вестник» (1841-1844), оказавшийся малоудачным.
Греч поддерживал организацию национального книгохранилища в Петербурге. Он дарил Публичной Библиотеке книги, рукописи (1814-16), высказывал соображения по поводу создания каталогов. На ежегодных торжествах по случаю открытия Публичной Библиотеки выступал с обозрением состояния русской словесности (1815-1817). По поручению Оленина собирал сведения о состоянии книжной торговли во Франции (1817). В “знак признательности за труды… в пользу сего книгохранилища неоднократно предпринятые” Греч был утвержден в звании почетного библиотекаря “без жалования и иного возмездия” (1817). По инициативе Библиотеки 27 декабря 1854 г. было торжественно отмечено 50-летие его литературной деятельности.
Похоронен на Волковском кладбище в Санкт-Петербурге.
Гумбольдт Александр
Его называли «Аристотелем ХIХ века». И вовсе не случайно. Глубина познания мира этим человеком была неизмеримо велика. Имя его – Александр Фридрих Вильгельм фон Гумбольдт.
Человек великого таланта, утвердившийся в науке как универсальный ученый, он известен как крупнейший путешественник своего времени, основоположник географии растений, физик, минералог, зоолог. Гумбольдт находился у истоков появившихся позже наук, например, океанологии, вулканологии, геофизики, океанографии, спелеологии, лимнологии, гидрологии, психологии, экологии. Он смело пересекал границы отдельных дисциплин и искал новые пути к познанию. А.С. Пушкин, который встречался с Александром фон Гумбольдтом во время его российского путешествия, сказал о нем: «Он подобен источнику со многими трубами – все мы должны только подставлять сосуды и неисчерпаемые струи наполнят их».
Находились люди, которые осуждали его за распыленность в научных занятиях. Крупнейший представитель немецкой культуры Шиллер писал относительно Александра так: «… Боюсь, что несмотря на его талант и неутомимую деятельность, он (Гумбольдт) никогда не создаст в науке ничего крупного. Он совершенно лишен воображения, а это, по-моему, необходимейшее условие для успешных занятий наукой, ибо природу нужно наблюдать и чувствовать не только в ее отдельных проявлениях, но и в ее высших закономерностях. Александр многим импонирует и выигрывает в сравнении со своим братом Вильгельмом потому, что он – хвастун и умеет показать себя с выгодной стороны».
У Гумбольдта нашлись тут же защитники, прежде всего им стал И.В. Гете, который отмечал его острую наблюдательность и стремление все измерить.
Александр Фридрих Генрих фон Гумбольдт родился 14 сентября 1769 г. в Берлине на Егерштрассе в семье майора Александра Георга фон Гумбольдта, который был адъютантом герцога Брауншвейгского, принимал участие в походах Фридриха Великого и стал впоследствии камергером принца Прусского. В 1769 г. он оставил королевскую службу, так как придворная жизнь его тяготила. Мать Александра и его старшего брата Вильгельма Мария Елизавета Коломб, которая к моменту знакомства с майором Гумбольдтом была вдовой Марией фон Гольведе и довольно богатой женщиной, происходила из семьи гугенотов. Семья прибыла в Пруссию в конце XVII века из Бургундии. Мария принесла в семью нового мужа в качестве приданого дом в Берлине и имение Тегель.
Мать братьев Вильгельма и Александра Гумбольдт пристальное внимание уделяла воспитанию и обучению сыновей. Они находились на домашнем обучении под руководством наставников Иоахима Кампе и Христиана Кунта. Оба наставника не ограничивались чисто классическими дисциплинами и обращали внимание на науки естественно-исторического цикла. Учителя считали Вильгельма более талантливым, однако у братьев были просто разные интересы. Вильгельм интересовался поэзией, древними языками, литературой, в то время как Александр больше ориентировался на природу и очень интересовался миром растений. В 16 лет Александр соорудил громоотвод на замке Тегель, это был второй громоотвод в Германии. В плане духовного развития братьям помогало их посещение салона Генриетты Герц, а также участие в заседаниях берлинского общества чтения (Lesegesellschaft), где обсуждались такие понятия, как «просвещение», «культура», «образование».
В 1787 г. братья поступили в университет Франкфурта на Одере. Он был основан в 1506 г. и назывался тогда Academia Viadrina. Александр изучал там камералистику. Этот университет немного мог дать Александру, и уже в 1789 г. он последовал за братом в Геттинген, где продолжил изучать финансовое дело. Благодаря академической свободе жизнь в Геттингене была очень насыщенной и плодотворной. В эти годы он знакомится и начинает дружить со смелым исследователем Георгом Фостером, человеком, который принимал участие во втором путешествии Джеймса Кука. Именно в эти годы пробудился интерес юноши к геологическим исследованиям и состоялось первое путешествие Гумбольдта вместе с Георгом Фостером по Рейну, затем через Францию в Англию.
Вернувшись из Геттингена, Александр подал заявление в прославленную Фрейбергскую горную академию. Но мать видела сына коммерсантом, поэтому последовало обучение в Гамбургском торговом училище. С 1791 г. он обучался в Фрейбергской горной академии, где изучал горные породы, руды и методы горных разработок, а после ее окончания был назначен обер-бергмейстером в герцогствах Ансбах и Байрейт, которые принадлежали в то время Пруссии. Прежде чем заявить о себе во многих областях, этот человек сумел получить неплохое по тем временам образование и успел прекрасно зарекомендовать себя на государственной службе.
Гумбольдт быстро понял, что государственная служба – не его стезя. В век пришествия национализма для Гумбольдта, в отличие от его старшего брата Вильгельма, был характерен космополитизм. Так, в своих «Американских дневниках» он часто с немецкого языка переходил на французский, с латыни – на испанский, вел переписку в основном на французском языке, на нем же нередко публиковал свои произведения. Итак, всеобщность интересов, жажда познания и космополитизм стали хорошими основами для многочисленных путешествий Гумбольдта: в Южную Америку (1799-1800 и 1801-1803 гг.), Мексику (1803–1804), Калифорнию, Филадельфию.
Желание посетить Россию у Александра фон Гумбольдта появилось в ранние годы после знакомства с русским студентом В.Ю. Соймоновым (1772-1825), направленным в Фрайбергскую горную академию для изучения горнозаводского дела по окончании Горного училища в Санкт-Петербурге (в 1806 г. произведен в тайные советники и назначен сенатором). Узнав о намерениях В. Ю. Соймонова отправиться в Сибирь, в письме от 11 июля 1793 г. он писал: «Я вижу, что Вы собираетесь покинуть Германию и отправиться в Сибирь. Как я завидую Вашей судьбе! Какой великий случай увидеть творения природы! <…> Если Вы <…> или члены Вашего семейства будете иметь возможность послать кого-либо в экспедицию или даже на постоянную должность в Сибирь, в Тавриду, на Кавказ или еще куда-нибудь для работы по геогнозии или ботанике, не забудьте о своем старом друге. <…> У меня мало потребностей, я не гонюсь ни за титулом, ни за обеспеченным жалованием — я желаю лишь иметь возможность видеть природу в целом», «работать во имя успехов естественной истории».
По возвращении из долгой американской поездки ученый заявил: «Моя ближайшая цель – путешествие в Азию». Планы громадные, о чем и было заявлено: «Я хотел бы начать с того, чтобы пересечь всю Азию между 58–60 градусами широты, через Екатеринбург, Тобольск, Енисейск и Якутск до вулканов Камчатки и берегов Океана». Мечта едва не получила осуществление в 1810 и 1811 гг., когда от имени императора Александра I председатель Государственного совета канцлер Н.П. Румянцев приглашал Гумбольдта принять участие в русской миссии в Кашгар и Тибет. К большому разочарованию ученого мероприятию помешала война 1812 г. Пройдут годы, мечта не исчезла, и вот уже сам Гумбольдт в 1827 г. предлагает русскому правительству организовать экспедицию на Урал и Алтай. Предложение не было проигнорировано, и теперь уже Николай I и члены царской фамилии через министра финансов Г. Канкрина приглашают ученого совершить путешествие на Восток с известным условием: не касаться никоим образом проблем политических.
К 1829 г. Россия ежегодно добывала неслыханное количество платины — до 90 пудов (около 1.5 т). Министром финансов Е.Ф. Канкриным был разработан «платиновый проект», по которому уральская платина должна была войти в обиход в виде монет, заменив монеты из более дефицитного на тот момент золота и серебра, а также помочь избавиться от бумажных ассигнаций, в том числе фальшивых, которые представляли реальную угрозу финансовой системе России. В 1827 г. Е.Ф. Канкрин обратился к А. фон Гумбольдту за консультацией. Гумбольдт сомневался в целесообразности чеканки платиновых денег европейскими государствами, полагая, что увеличение объема добычи платины в Колумбии может вызвать ее обесценивание. Ее «тусклый и неприглядный цвет» он считал непригодным для популярных в Европе ювелирных изделий. Кроме того, себестоимость изготовления монет была велика. Высокий удельный вес платины тоже был не в их пользу. Гумбольдт рекомендовал чеканить из платины лишь юбилейные монеты, медали и знаки отличия. Для точного ответа о применении платины ученому была нужна полная информация о ее запасах, способе добычи и переработки. Отвечая на его вопросы, Е.Ф. Канкрин заметил, что рудники «вполне заслуживают посещения великого естествоиспытателя». Гумбольдт принял приглашение Канкрина посетить Россию в письме от 19 ноября 1827 г., на что получил ответ: «Монарх этого желает, так как выгоды для науки и государства, которые отсюда последуют, могут быть очень велики». Интересы российского правительства и Гумбольдта совпали.
В 1829 г. в ранге научного эксперта и почетного члена Императорской Санкт-Петербургской академии наук он приехал в Россию.
Путешествие Гумбольдта по России продолжалось с апреля по ноябрь 1829 г. Его сопровождали минералог Г. Розе и биолог Х. Эренберг. Экспедиция выехала из Берлина 12 апреля 1829 г. Она была оплачена Российским правительством — из казны выделено 20000 руб. Использовав всего 12244 лошади, группа преодолела более 18000 км: через Москву, Казань, Пермь, Урал и Алтай до границы с Китаем и обратно через Миасс, Оренбург, Астрахань (с плаваньем по Каспийскому морю), далее через Москву и Санкт-Петербург в Берлин.
Многие европейские знаменитости в XIX веке побывали в России, но столь торжественной встречи, какая была оказана Гумбольдту, не удостаивался никто. Это путешествие вызвало небывалый энтузиазм в России. Гумбольдт писал своему брату Вильгельму: “Мои светские успехи не поддаются описанию. Вся аристократия, все ученые – все постоянно кружат вокруг меня. Нельзя быть принятым с бóльшим почтением и гостеприимством… Почти каждый день я обедаю с императорской семьей в узком кругу – стол накрыт на 4 персоны”. В российских периодических изданиях появлялись многочисленные заметки, посвященные визиту ученого. Так, известный литератор П.П. Свиньин сообщал читателям журнала “Отечественные записки”, что Гумбольдт “удостоился быть приглашенным к обеденному столу государя императора, а потом ежедневно получал приглашения к министрам и вельможам нашим, кои, казалось, наперерыв старались оказать ему свое уважение и гостеприимство русское”.
В столице путешественники осмотрели все музеи и частные собрания. В числе музеев были музей Минералогического общества и собрание химика лаборатории при департаменте горных и соляных дел коллежского асессора А.Б. Кеммерера. Но самым богатым минеральным собранием в то время обладал музей Горного кадетского корпуса. Знаменитому ученому Горный музей был представлен 24 апреля /7 мая 1829 г. В «Книге для росписи посещающих Музеум Горного Института» (Архив ГМ: ф. 1, оп. 13, д. 1) есть четыре автографа: А. фон Гумбольдта, Х. Эренберга, Г. Розе и сотрудника Прусского посольства в Петербурге графа Ф. фон Галена, уполномоченного в делах немецкой экспедиции в России.
В 1825 г. в музей поступил платиновый самородок весом 10 фунтов 54 золотника (около 4.3 кг) из россыпи Нижне-Тагильского завода, подаренный императору Н.Н. Демидовым. По указу Николая I, с 1825 г. все золотые самородки, присылаемые с Уральских рудников на Петербургский монетный двор, должны были находится в Минеральном кабинете «как в таком заведении, которое посещаемо многими любителями и знатоками произведений минерального царства». К 1829 г. в музее скопилось 750 самородков золота весом 10 пудов 19 фунтов (около 166 кг).
7/19 мая, выехав из Петербурга, гости посетили Москву, далее через Нижний Новгород и Казань 3/15 июня прибыли в Екатеринбург. На Урале Гумбольдт изучал геологию и геоморфологию горной страны, распространение полезных ископаемых, горнодобывающей и металлургической промышленности. Были осмотрены Шабровская, Николаевская и Железинская золотоносные россыпи, Березовский, Верхнее-Исетский, Богословский, Верхне-Невьянский и Кушвинский заводы, Гумешевский рудник и другие предприятия.
Его прогнозы были оптимистичны: «Мне кажется, что добыча золота на Урале обеспечена еще надолго». Сравнивая Россию с Бразилией, он писал Е.В. Канкрину: «Урал — настоящее Эльдорадо, и я твердо стою на том <…> что еще во время Вашего управления министерством в золотых и платиновых песках Урала будут открыты алмазы». Уверенность ему придавала находка первого алмаза на западном склоне Урала в золотоносных россыпях. Уральские и прикомандированные Горным департаментом специалисты делали все возможное, чтобы экспедиция получила полное представление о горно-геологических исследованиях.
В Миассе А. фон Гумбольдт отметил 60-летие и принял подарок — саблю из русской стали.
Гумбольдту была предоставлена возможность отбирать минералы из горных выработок и россыпей. В помощь ему была выделена офицерская геологическая экспедиция под руководством управляющего Березовским заводом Ф.И. Фелькнера. Кроме горного инженера Д.С. Меньшенина и Ф.И. Фелькнера, в нее входили Ф.И. Швецов, В.Г. Качка и другие «выдающиеся люди».
Весьма примечательное событие произошло в г. Тобольске. Здесь отбывал ссылку за подозрение в убийстве во время карточной игры (вина следствием не была доказана) знаменитый музыкант и композитор А.А. Алябьев. Многие исследователи полагают, что истинной причиной ссылки было неприязненное отношение Николая I за близкие сношения композитора с декабристами, иначе трудно объяснить крайнюю суровость наказания, последовавшего даже после снятия обвинения. А. Гумбольдту представили композитора. Результатом встречи и очень благожелательного расположения ученого к А. Алябьеву явилось написание последним «Гимна для хора и оркестра в честь ученого А. Гумбольдта». Гимн впервые был исполнен 15 августа 1829 г. в военном училище Омска при возвращении путешественника из Алтая. Позднее, уже возвратившись в Берлин, А. Гумбольдт передал подаренную ему партитуру «Гимна» А. Алябьева местному оркестру. Генералу Вельяминову в Тобольск великий немец напишет: «Играли у себя, и были многие довольны».
Во время своего путешествия в 1829 г. Гумбольдт измерил уровень Каспийского моря. Он знал, что сведения об уровне этого моря относительно мирового океана в работах ученых России различаются. Поэтому во время своего выступления на чрезвычайном заседании в Академии наук осенью 1829 г., Гумбольдт отметил, что измерение уровня Каспийского моря и характера изменений этого уровня должно стать одной из важнейших задач Академии наук в области географии.
Уже в ходе экспедиции с Урала и Алтая в Берлинский музей естествознания был отправлен обширный геологический материал. В результате химических исследований было открыто 11 новых минералов. Изучая кристаллы турмалинов из пегматитов около уральских деревень Сарапулка и Шайтанка, Г. Розе обнаружил хорошо образованные бесцветные кристаллы, названные им родицитом. Статья «О родиците, новом минерале» опубликована в «Горном журнале» (Розе, 1835). В 1840 г. там же напечатана статья о канкрините, чевкините, перовските и «уранотанталите» (Розе, 1840). Один из новых минералов Г. Розе назвал в честь генерал-майора К.В. Чевкина, начальника штаба Корпуса горных инженеров, способствовавшего успеху экспедиции. Название минерала перовскит — дань уважения сенатору и любителю минералогии графу Л.А. Перовскому. В названии минерала из Ильменских гор увековечено имя министра финансов Е. Ф. Канкрина.
В этой же статье Г. Розе описал новый минерал уранотанталит. Но его брат Генрих Розе показал, что этот минерал не содержит тантала. Впоследствии он был назван самарскитом в честь В.Е. Самарского-Быховца, возглавлявшего штаб Корпуса горных инженеров (1845-1861). В рудах Заводинского рудника Г. Розе обнаружил неизвестный минерал, который описал как теллурид серебра и свинца. Позднее В. Гайдингер назвал его алтаитом (1845). Г. Розе обратил внимание на образец теллуристого вещества при посещении Минерального кабинета Горного корпуса. Г. Розе первым описал кристалломорфологию уральских алмазов в работе «Über die Kristallisation der Diamanten» (1876). Ему принадлежат первые описания ильменских топазов и фенакита, циркона и нефелина. Х. Эренберг, отвечавший за зоологические и ботанические исследования, основные результаты опубликовал в монографии 1854 г.
Главным итогом путешествия А. фон Гумбольдта стал трехтомный труд по географии и сравнительной климатологии Центральной Азии «Asie centrale. Recherches sur les chaines de montagnes et la climatologie compare´e» (Humboldt, 1843) с посвящением Николаю I.
Самым главным результатом экспедиции стало установление прочных научных и культурных связей между Германией и Россией, старейшими учебными заведениями Берлина, Фрайберга и Санкт-Петербурга, регулярный студенческий обмен, обмен музейными коллекциями и безвозмездная выдача минералогических образцов для исследований и экспонирования, систематические публикации немецких ученых в «Горном журнале».
По возвращении в Петербург Гумбольдт снова посетил академию. На внеочередном собрании 16 ноября 1829 г. присутствовали “Ее Величество Великая Княгиня Елена [жена Великого Князя Михаила Павловича], <…> герцог Вюртембергский Александр [Его сестрой была жена царя Павла I], дворяне императорского двора, штат Члены Совета, дипломатический корпус, министр народного образования <…>, министры, почетные и корреспонденты академии, и большое количество сановников обоих полов, ученых и писателей нашей столицы”. Официальная газета “Санкт-Петербургские ведомости” опубликовала отчет об этом событии. Автор писал: “16 ноября этого года останется знаменательным днем в летописи Академии наук”. Речи, произнесенные тогда Гумбольдтом, Уваровым и другими академиками, были опубликованы в виде отдельной книги.
О том, что до конца своих дней Гумбольдт внимательно следил за исследованиями российских путешественников, выразительно свидетельствуют его письма в Россию. Регулярно публиковались биографические очерки со сведениями о научных заслугах Гумбольдта, статьи с описанием подробностей его путешествия по России. Профессор геологии Московского университета Г.Е. Щуровский в конце 1840-х гг. был командирован на Алтай для геологических исследований. Результаты своих исследований он изложил в работе “Геологическое путешествие по Алтаю, с историческими и статистическими сведениями о Колывано-Воскресенских заводах”, в которой рельеф описан на основе данных Гумбольдта из труда “Asie centrale”.
Итак, путешествие Гумбольдта по России было недолгим, но оказалось достаточно плодотворным для географии. Труды Гумбольдта оказывали влияние не столько новыми фактическими данными, сколько сведениями об истории познания Азиатского материка, а также систематизацией уже накопленных материалов о рельефе, что определяло пути дальнейших исследований. На это обращали не раз внимание ученые во второй половине XIX века. Так, в 1867 г. Н.А. Северцов писал: “Таково свойство гумбольтова гения: даже ошибаясь, он полезен науке, облегчая разрешение поставленного им вопроса, и второстепенному исследователю, который будет поставлен для этого в более благоприятныя условия”.
Д.Н. Анучин (наиболее глубокий русский исследователь географического творчества Гумбольдта) подвел итог подобным суждениям: “Главную его заслугу видели в том, что он свел воедино все имевшиеся тогда более достоверные сведения по орографии, геологии и климатологии внутренней Азии и набросал орографическую схему, из которой были исключены некоторые державшиеся веками ложные представления”.
К малоисследованной части наследия Гумбольдта можно отнести его переписку с президентом Императорской академии наук, министром народного просвещения Сергеем Семеновичем Уваровым. Она представляет большой интерес с точки зрения истории межличностных отношений двух ярких деятелей культуры. Вероятно, Гумбольдт и Уваров были заочно знакомы с 1810-х гг. Уведомляя 18 апреля 1835 г. о смерти своего брата Вильгельма, почетного члена Императорской академии наук, Гумбольдт вспоминал: “Мой брат во время пребывания в Вене имел удовольствие состоять в дружеских отношениях с Вашим превосходительством и, если можно так выразиться, присутствовал при первых успехах, достигнутых Вами на благородном поприще классической литературы”. Личная же их встреча произошла в 1829 г., когда министр финансов Канкрин пригласил немецкого исследователя посетить Россию. В письме от 30 июля 1852 г. Гумбольдт вспоминал: “Я немного горжусь тем, что сохранил в своем сердце память и не забыл того глубокого впечатления, которое Вы произвели на меня 23 года назад”. Личное знакомство двух выдающихся деятелей науки переросло в дружескую переписку. Научная миграция и подбор кадров для российских высших учебных заведений оставались основными ее темами на протяжении 1830-х–1840-х гг. Гумбольдт часто рекомендовал немецких географов, минералогов, филологов на вакантные должности в российских университетах. Несколько будущих российских академиков – Отто Вильгельм Герман фон Абих, Людвиг Фридрих Кемц, Адольф-Теодор Купфер, Карл-Юлиус Фрицше и другие – были его корреспондентами и протеже. После того как Николай I назначил Уварова министром народного просвещения, он сообщил адресату, что теперь получил больше возможностей для продвижения рекомендуемых им ученых. Примечательно, что профессиональную характеристику ученым в области естественных наук Гумбольдт всегда давал сам, но, рекомендуя гуманитариев, обычно ссылался на мнение экспертов.
В своих обращениях к Уварову Гумбольдт следующим образом объясняет то, что он способствовал своеобразной “утечке мозгов” из Германии в Россию: “Вы спросите, может быть, почему я лишаю свою страну лиц, о которых отзываюсь с большой похвалой. Я отвечаю снова, что мы воспитываем больше ученых, чем можем прокормить, что ваши университеты дают более выгодное положение, чем наши; я отвечаю, что верю в научную республику, где различные народы христианской и цивилизованной Европы должны вступать во взаимный обмен”.
ДЕ БАРАНТ АМАБЛЬ-ГИЙОМ-ПРОСПЕР БРЮЖЬЕР
Амабль-Гийом-Проспер Брюжьер, барон де Барант родился 10 июня 1782 г. в Риоме, провинции Овернь, в старинной аристократической семье. Его отец, Клод-Иньяс де Барант (1745-1814), с началом революции был арестован, но, к счастью, через некоторое время выпущен на свободу. После государственного переворота 18 брюмера он стал первым префектом в администрации Каркасона, а через некоторое время получил назначение на аналогичную должность в Женеву.
Первоначальное образование, полученное Проспером, было домашним; родители уделяли самое пристальное внимание образованию детей, о чем Барант впоследствии с благодарностью писал в своих воспоминаниях: “Мои отец и мать всегда очень внимательно относились к моему образованию. Забота о детях была главным смыслом их жизни. Я не могу говорить без глубокой нежности, без невыразимой признательности о том, чем они были для меня. С тех пор, как я себя помню, они всегда занимались мною, всегда стремились развивать мою душу и ум, причем просвещено, разумно и осторожно” . В 1795 г. Проспера отправили в Париж для продолжения обучения. В 1798 г. со второй попытки он поступил в Политехническую школу. В то время его занимали естественные науки, математика и геометрия.
Однако жизнь в Париже, новый круг общения, административная деятельность отца – все это способствовало увлечению Проспера политикой. В 1800 г. в Каркасоне началась его административная карьера; спустя два года он стал внештатным сотрудником в министерстве внутренних дел, публиковался в “Публицисте” и “Философской декаде”. В годы Первой империи Барант занимал должность префекта в ряде департаментов.
Государственную службу барон удачно совмещал с литературными занятиями. В 1809 г. он анонимно опубликовал “Картину французской литературы XVIII века”, получившую большой общественный резонанс и неоднократно переиздававшуюся. В 1838 г. она была переведена на русский язык. В 1809 г. произошло важное событие и в личной жизни Баранта: 26 ноября он женился на Сезарине д’Удето (1794-1877), представительнице древней нормандской фамилии, дочери бригадного генерала и губернатора Мартиники в годы Французской революции.
Падение наполеоновской империи и реставрация династии Бурбонов не отразились на карьере Баранта. Его административная деятельность продолжилась: 14 июля 1815 г., через шесть дней после возвращения Людовика XVIII в Париж, Барант был назначен генеральным секретарем в министерство внутренних дел с титулом государственного советника. 22 августа того же года его избрали депутатом сразу от двух департаментов – Нижняя Луара и Пюи-де-Дом. В палате депутатов он примыкал к либеральному меньшинству, представленному группой конституционных роялистов, или доктринеров, лидерами которых были П. Руайе-Коллар, И. Серр, В. де Брой, а также Ф. Гизо.
5 марта 1819 г. Барант стал пэром Франции. Продолжая отстаивать либеральные взгляды и занимая места в рядах оппозиции как один из главных ораторов доктринеров, он 17 февраля 1820 г. лишился места в Государственном совете и в порядке компенсации получил назначение на пост посланника в Данию. Отказавшись от этой должности, барон решил посвятить себя научным занятиям. В 1821 г. он опубликовал работу “О коммунах и об аристократии”; в следующем году перевел драматические произведения Ф. Шиллера, а в 1824 г. начал публикацию 13 томов “Истории герцогов Бургундских дома Валуа”, имевшую большой успех и выдержавшую много переизданий. Именно за этот труд в 1828 г. Барант был избран членом французской Академии.
Падение Реставрации в ходе “трех славных дней” конца июля 1830 г. и установление режима Июльской монархии означало для Баранта возможность практической реализации либеральных принципов. Аристократ, известный ученый, умеренный политик, администратор с многолетним стажем, Барант весьма подходил для дипломатической деятельности, как бы олицетворяя умеренность Франции, ее приверженность традициям и интеллектуальный потенциал. Рассматривался вопрос о его назначении на важнейший в тех условиях пост посла в Великобритании. Кандидатуру барона поддерживал министр иностранных дел граф Луи де Моле. Однако самим англичанам больше импонировала фигура князя Ш.-М. Талейрана, который в результате и стал послом в Великобритании. Барант же в октябре 1830 г. получил назначение на пост посла при короле Сардинии и отправился в Турин, где пробыл пять лет.
11 сентября 1835 г. ордонансом Луи-Филиппа барон де Барант был назначен послом Франции в Российской империи, сменив на этом посту маршала Н.-Ж. Мэзона.
Непростые отношения между Францией и Россией после Июльской революции постоянно подвергались испытаниям. Ко времени назначения Баранта напряженность возникла в связи с извечным польским вопросом, за развитием которого французы всегда следили с большим вниманием, а к полякам относились с искренней симпатией. В данном случае речь шла о выступлении Николая I в Варшаве 10 октября 1835 г. перед членами муниципального корпуса столицы. Эта очень жесткая речь, содержавшая упреки и угрозы в адрес поляков, вплоть до уничтожения Варшавы, вызвала удивление в Европе и даже сомнения в том, что Николай I действительно мог произнести такие слова. Однако 11 ноября текст выступления был опубликован во французской проправительственной газете “Le Journal des Debats”.
В этих условиях положение посла Франции становилось очень деликатным. Начать с того, что само назначение на посольский пост именно барона де Баранта явилось весьма нетривиальным решением министра иностранных дел и давнего друга Баранта герцога В. де Броя. К этому времени сложилась традиция, согласно которой послами при российском дворе должны были быть люди военные: принимая во внимание военные пристрастия императора, считалось, что им будет легче, чем штатским, найти с ним общий язык. Поэтому назначение на пост посла Баранта, штатского политика, в дипломатических кругах восприняли неоднозначно. Американский исследователь А. Глассе приводит содержание документа, обнаруженного им в архиве министерства иностранных дел Франции среди депеш Баранта. Это письмо неизвестного к неизвестному из Франкфурта от 25 сентября (7 октября) 1835 г., т.е. относящееся ко времени начала дипломатической деятельности Баранта в России. В нем четко характеризуется положение посла и отношение к нему Николая I: “Правда ли, что генерал Атален едет в С.-Петербург? Это было бы превеликим счастьем, ибо с императором необходимо общаться лично, а г-на Баранта он не любит. За один час личной аудиенции генералу Аталену удастся узнать больше, чем послу за целый год. […] Как военный, он (император) может найти общий язык с военным. Послов он терпеть не может. Дипломатические уловки приводят его в отчаяние”.
В то же время целесообразность назначения профессионального военного послом в Петербург подвергалась сомнению начиная еще с Реставрации и на всем протяжении существования Июльской монархии . Французский публицист, современник Баранта, Б. Капефиг в работе, посвященной европейским политикам и дипломатам, отмечал, что Баранту, “дипломату, принадлежащему к штатскому сословию, приходилось добиваться успеха при кабинете, сплошь состоящем из военных, где все дела решаются в седле, а представления делаются едва ли не на смотрах”. Несомненным неудобством такого положения, по мнению Капефига, “была невозможность находиться подле императора во время больших парадов”. Вместе с тем, по его словам, штатский статус посла имел определенные преимущества: это давало возможность “не подвергать сомнению достоинство страны и не ставить его в зависимость от нескольких доброжелательных или враждебных слов императора, произнесенных им публично в офицерской среде”.
Ко времени своего назначения на дипломатический пост Барант был известен в России как литератор и историк. В литературных кругах Петербурга были знакомы с его сочинениями, при этом особой популярностью пользовалась “История герцогов Бургундских”. Однако, как справедливо отмечал Капефиг, “Барант отправлялся в Петербург не для того, чтобы представлять там самого себя или французскую литературу; он не являлся членом Академии, которому надлежало занять в России свое место; он был послом и как посол представлял свое правительство и своего короля”.
В российской столице нового посла встретили весьма прохладно, несмотря на внешнюю учтивость и предельную любезность со стороны императора, императрицы Александры Федоровны и придворного окружения, о чем Барант будет постоянно докладывать в Париж.
Петербургское общество отнеслось к Баранту неоднозначно. Например, П.А. Вяземский был разочарован тем, что французский посол “не говорлив, низкопоклонен, человек кабинетный, то есть учено-кабинетный, да и то знают это здесь по книгам, а изустно он себя никому не показывает или не выказывает”. Правда, спустя два года он сожалел, что “почти не воспользовался пребыванием здесь Баранта и мало сблизился с ним”, однако добавлял, что посол, по его мнению, “слишком въелся в петербургскую жизнь”, чем “себя, вероятно, оголил и опорожнил нравственно и умственно”. Другой современник, П.Г. Дивов, в 1838 г. занимавший должность временного управляющего Министерством иностранных дел, отмечал в своем “Дневнике”, что “французский посланник бар. де Барант – писатель, человек умный и весьма тактичный”.
В дипломатических кругах личные качества Баранта оценивали весьма высоко. М.Д. Нессельроде, супруга вице-канцлера, чей салон задавал тон в петербургском обществе, сообщала сыну Дмитрию из Бадена 25 сентября 1835 г.: “Посол, которого назначила Франция, г-н де Барант, хороший писатель; помимо его работ, о нем говорят как о человеке очень умном и очень деловом”.
Коллега Баранта по дипломатическому цеху, вюртембергский посланник князь Г. Гогенлоэ-Кирхберг, с которым у барона сложатся доверительные отношения, был убежден, что “мягкий характер” французского посла очень подходил для выполнения возложенной на него задачи. Кстати, высоко оценивал деятельность Баранта в качестве посла упоминавшийся выше де Кюстин, много общавшийся с ним во время своего путешествия по России и получавший от него массу полезной информации. “Но какие же разнообразные беседы ведет наш посол! – писал де Кюстин, – Какой острый у него ум – для делового человека даже чересчур острый, – и какой урон понесла бы литература, если бы время, отданное политике, не оборачивалось изучением жизни, плодами которого еще воспользуется когда-нибудь словесность! Не сыскать человека, который был бы более на своем месте и казался с виду менее озабоченным своею ролью; талант, но без важности – вот, по-моему, в чем сегодня залог успеха для всякого француза, подвизающегося на общественном поприще. Со времен Июльской революции никому лучше г. де Баранта не удавалось исполнять тяжкие обязанности французского посла в Петербурге”.
Свои наблюдения о новом представителе короля Луи Филиппа оставила и графиня Д.Ф. Фикельмон, супруга австрийского посла в России. Она записала в своем “Дневнике” в сентябре 1837 г.: “Де Барант – очарователен в узком кружке, всегда в ровном настроении, кроткий, мудрый в своих суждениях, сердечный и, прежде всего, почтенный человек. Его разговоры увлекательны, содержательны, у него красивые и добрые дети, его жена – любезная особа, хотя ей далеко до супруга, но он любит ее”.
В Петербурге Барант оказался в совершенно новой для него среде. Так же, как и его предшественникам, ему было трудно разорвать завесу секретности, окружавшую деятельность российской администрации. Но, ученый и историк, опытный администратор и дипломат, он был подготовлен к возложенной на него миссии. Вероятно, он был хорошо знаком с многочисленными наблюдениями, оставленными его соотечественниками, побывавшими в России, и читал известную книгу Жермены де Сталь “Десять лет в изгнании”. С этой удивительной женщиной, оказавшей существенное влияние на формирование его убеждений, Барант познакомился в 1803 г., был в нее страстно влюблен и дружбу с ней сохранил до последних дней жизни писательницы. В определенной степени представления о России 1812 г. баронессы де Сталь и наблюдения Баранта, относящиеся к России второй половине 1830-х годов, созвучны.
Но все же Баранта в России поразило многое, и именно об этом он сообщал герцогу де Брою, принося извинения за свои попытки сформулировать мнение о незнакомой стране. В одном из писем он так характеризовал свои донесения: “Моя корреспонденция – это разговор, а не череда документов”. В целом дипломатическая переписка Баранта, опубликованная его внуком в конце XIX века, является весьма любопытным историческим документом, в котором образованным и проницательным политиком реконструируется “образ другого”. Его донесения – это реакция иностранца на новую для него среду, политическую систему. Зачастую его корреспонденция содержит свежий взгляд на, казалось бы, привычные вещи и явления. Например, посол очень быстро уловил главную особенность российской политики и механизм принятия здесь политических решений: все важнейшие вопросы решались исключительно императором.
Он поддерживал отношения с различными слоями столицы – от императорского дома и придворных кругов до гостиных представителей дипломатического корпуса и литераторов. Его супруга тоже устраивала приемы. С друзьями А.С. Пушкина – А.И. Тургеневым, В.А. Жуковским, князем П.А. Вяземским – Барант встречался не менее часто, чем с министрами и послами, и предпочитал общаться именно с представителями российской интеллектуальной элиты, находя петербургское высшее общество скучным и унылым. Посол был хорошо знаком и многократно беседовал с Пушкиным, однако имя Александра Сергеевича упоминается в донесениях всего лишь один раз, уже после гибели поэта, в связи с распоряжением императора выслать Дантеса во Францию. В нескольких строках Барант никак не выражает своего отношения к произошедшей трагедии, он лишь сочувствует убийце Пушкина, который, по его словам, как “разбойник”, на открытых санях был выдворен из страны, без всякого уведомления о том членов его семьи .
Однако, судя по отзывам современников, Барант очень высоко ценил талант Пушкина и оплакивал потерю, которую понесла Россия. Он присутствовал при выносе тела поэта и на отпевании в церкви. В.А. Жуковский в письме к С.Л. Пушкину от 15 февраля 1837 г. заметил: “Пушкин по своему гению был собственностью не одной России, но целой Европы; потому-то и посол французский (сам знаменитый писатель) приходил к дверям его с печалью собственной; и о нашем Пушкине пожалел как будто о своем”. Об искренней скорби Баранта писал и А.И. Тургенев: посол “французский с растроганным выражением, искренним, так что кто-то прежде, слышав, что из знати немногие о П. жалели, сказал: Барант и Геррера sont les seuls Russes dans tout cela!” (единственные русские во всем этом деле)”.
Литературоведам хорошо известна легенда, связавшая имена Пушкина и Баранта. Со времен выставки “Пушкин и его эпоха”, состоявшейся в Париже в 1937 г. в фойе зала “Плейель” и приуроченной к 100-летней годовщине со дня гибели поэта, считалось, что дуэльные пистолеты Пушкина и Дантеса принадлежали именно Баранту и что его младший сын, барон Эрнест де Барант, проживавший в доме отца и служивший во французском посольстве в Петербурге, одолжил эти пистолеты своему другу – виконту д’Аршиаку, секунданту Дантеса. Однако петербургский исследователь В. Файбисович недавно опроверг эту версию, выяснив, что пистолеты были изготовлены дрезденским оружейником К. Ульбрихом около 1840 г., т.е. спустя три года после дуэли на Черной речке.
Ни разу не упоминает Барант имени другого великого русского поэта, М.Ю. Лермонтова, хотя Лермонтов благодаря вюртембергскому посланнику князю Гогенлоэ был известен в дипломатических кругах. Его появление в гостиных дипломатов выходило за рамки обычного светского знакомства. Автор стихотворения “Смерть Поэта”, он в первую очередь привлек внимание тех дипломатов, которые были знакомы с Пушкиным и находились в Петербурге в трагические дни. Барант, хорошо знакомый с Пушкиным, принадлежал к числу самых просвещенных людей, интересовавшихся позицией Лермонтова. В январе 1840 г. Лермонтов был приглашен на новогодний бал во французское посольство.
В данном случае причины умолчания Баранта о знакомстве с ним вполне объяснимы: его сын Эрнест, которого Лермонтов вслед за Белинским именовал “салонным Хлестаковым” и ставил на одну доску с Дантесом, 18 февраля 1840 г. дрался с поэтом на дуэли. Суть конфликта состояла в следующем. Было известно, что Э. де Барант пытался ухаживать за красивой молодой вдовой княгиней Щербатовой (урожденной Шперич), якобы неравнодушной к Лермонтову. Из-за этого Эрнест искал повод для ссоры с поэтом. Впоследствии утверждалось, что он был обижен на Лермонтова за отношение к французам. Ведь именно француз Дантес, считал Лермонтов, был виновен в смерти Пушкина. Но формально, по воспоминаниям современников, между Барантом и Лермонтовым ссора произошла по поводу маленького четверостишья, написанного поэтом в начале 1837 г.
Дуэль сына и намерение Баранта и его супруги добиться высылки поэта нанесли ощутимый урон репутации французского посла. В петербургском обществе нашлись люди, которые были возмущены поведением Барантов и полностью встали на защиту Лермонтова. “Среди всех, с кем мы встречаемся, воцарилось равнодушие и забвение после строгого и справедливого осуждения и забвения г. Лермонтова”, – писал посол секретарю посольства барону д’Андре 23 мая (4 июня) 1840 г. Не желая ссориться с русским обществом, Барант склонялся к тому, чтобы принять участие в хлопотах о прощении Лермонтова, но шеф жандармов А.Х. Бенкендорф всячески отговаривал его от этого шага, продолжая чернить поэта.
Пребывание барона де Баранта в России не ограничивалось только столицей, придворным обществом, дипломатическим корпусом и петербургскими салонами. В январе 1838 г. Барант получил отпуск и несколько месяцев провел во Франции. Вернулся в Россию он морским путем, через Константинополь и Одессу, куда прибыл 16 августа. Отсюда началось путешествие Баранта по России. После двухнедельного пребывания на карантине в Одессе посол морем отбыл в Ялту, посетил Севастополь, Симферополь и Перекоп, откуда через Харьков, Курск, Орел и Тулу направился в Москву, где уже побывал два года назад, и регулярно записывал свои наблюдения. Эти путевые заметки, наблюдения Баранта о русском народе, его менталитете и нравах были опубликованы в 1875 г. его зятем бароном де Нерво под названием “Заметки о России”. О своем путешествии Барант докладывал главе кабинета графу Л. де Моле 19 октября 1838 г.: “Я сделал много наблюдений, которые помогут мне лучше понять истинный дух России, ее настоящую сущность и ее внутренние силы”.
В августе 1841 г. барон де Барант и его супруга получили отпуск. Перед отъездом посол часто виделся с российским министром иностранных дел Нессельроде, и расстались они, по словам посла, “с уверениями в доверии и дружбе”. Однако в результате дипломатического инцидента, возникшего в двусторонних отношениях в конце 1841 – начале 1842 г., уровень дипломатического представительства между двумя странами был понижен. Несмотря на то, что после 1841 г. Барант не был в Петербурге, он сохранял свой титул посла до конца правления Луи Филиппа. Только после февральской революции новый министр иностранных дел Временного правительства А. Ламартин официально отправил его в отставку 7 марта 1848 г.
Революция означала крах политической карьеры Баранта. Он уехал в свой замок Дора, создал “Общество взаимопомощи рабочим и крестьянам коммуны Тьер” и возобновил исторические исследования. В 1848 г. вышла его работа “Конституционные вопросы”; в 1851-1853 гг. – шесть томов “Истории национального конвента”; в 1855 г. – трехтомная “История Директории и французской республики”. В 1859 г. были опубликованы “История Жанны д’Арк” и “Жизнь маршала Моле”, а также “Политическая жизнь господина Руайе-Коллара”. В 1861 г. вышла в свет последняя, на этот раз политическая работа Баранта “О децентрализации в 1829 и 1833 гг.”. В 1862 г., в возрасте 80 лет, Барант решил привести в порядок свои записи, сделанные на рукописных листах между страниц его работ. Они были опубликованы после смерти барона его внуком.
22 ноября 1866 г. в возрасте 84 лет Проспер де Барант ушел из жизни.
Де Буань Адель д'Осмонд
Аделаида Шарлотта-Луиза Элеонора, известная как Адель д’Осмонд, в браке графиня де Буань, родилась 19 февраля 1781 г. в Версале. Дочь Рене Эсташа, 4-го маркиза Осмонда (1751–1838) и Элеоноры Диллон (1753–1831), фрейлины. Просвещенный и открытый для перемен, маркиз заботился об образовании своей дочери. Он очень рано познакомил ее с тонкостями политики и экономики. В тринадцать лет она уже читала работы Адама Смита, в частности «Исследования о природе и причинах богатства народов», опубликованные в 1776 г.
Аделаида вышла замуж в Лондоне 11 июня 1798 г., за авантюрист Бенуа де Буаня (1751—1830), настоящее имя которого было Ле Борн. По обоюдному согласию супруги вскоре расстались, и мадам де Буань вернулась во Францию в 1804 г., где до падения Империи была частью роялистских кругов, которые терпел Наполеон. Она подружилась с мадам де Сталь и мадам Рекамье.
С возвращением Бурбонов в 1814 г. она заняла видное общественное положение. Она последовала за своим отцом, который был назначен послом в Турин, а затем в Лондон, прежде чем навсегда поселиться в Париже. Мадам де Буань царствовала в своем блестящем и весьма пестром салоне, где высшая аристократия смешалась с миром политики, дипломатии и литературы.
С начала 1820-х гг. графиня стала одной из муз стиля трубадура и построила две комнаты в этом стиле в своем частном особняке. Построенный Александром-Теодором Броньяром, особняк d’Osmond стоял на месте нынешней Оперы Гарнье. В Малом дворце в Париже из кабинета графини хранится пара стульев, сделанных краснодеревщиком Якобом-Десмальтером, которые сами по себе представляют пример стиля трубадура в мебели.
Июльская монархия должна была стать зенитом славы салона мадам де Буань. Семья Осмондов действительно была очень близка семье Орлеанов, а Адель была близкой подругой королевы Франции Марии-Амели де Бурбон, с которой она познакомилась во время эмиграции в Италии. Ее салон в эти годы приобрел более политический характер.
Шарль де Ремюза писал в 1832 г.: «Она открыла свой салон для всего, что мало отличало партию новой монархии. Бройль, Гизо, Тьер, Дюшатель, я, многие другие — нас последовательно знакомили с ним. Мне было комфортно там с довольно раннего часа (…) Это был приятный дом, где были найдены остатки старого общества предместья Сент-Оноре. Немного холодная, но любезная и доброжелательная, г-жа де Буань была стареющей маленькой женщиной, холеной, почти хорошенькой, одетой с роскошью и хорошим вкусом, говорящей тихим голосом и в хороших выражениях произносившей довольно хорошо подобранные банальности, дополненные несколькими разумными уточнениями. Ибо ее постоянная доброта не мешала ей видеть что-то неправильное или смешное. Она боялась ссор и шума…».
Именно тогда она написала свои знаменитые «Мемуары», опубликованные в 1907–1908 гг. (в исправленном варианте) и полным текстом в 1921–1923 гг. Это незаменимый исторический документ об Июльской монархии. Марсель Пруст был восторженным читателем книги и вдохновился на создание образа мадам де Вильпариз в «Разыскании». «Мемуары» вызвали небольшой скандал в аристократическом мире, некоторые семьи, чьи предки были показаны в них в неприглядном свете, потребовали снятия книги с продажи.
Мадам де Буань была любовницей канцлера Паскье: «В Тюильри было довольно широко распространено мнение, — пишет Монталиве, — что после смерти г-жи Паскье канцлер женился в Англии на г-же де Буань тайным браком. Как бы то ни было, в последнюю часть своей жизни герцог Паскье жил с графиней де Буань».
Мадам де Буань была другом графа Поццо ди Борго, русского посла в Париже, и графа Нессельроде, российского министра иностранных дел. Общалась с Зинаидой Волконской.
Дондуков-Корсаков Александр Михайлович
Родился 12.09.1820 г. Отец — князь Михаил Александрович Дондуков-Корсаков (1794-1869), вице-президент Академии Наук в Санкт-Петербурге, герой пушкинской эпиграммы «В Академии наук…». Мать Мария Никитична (1803-1884) происходила от калмыцких ханов. Сестра Мария была известна своей благотворительной деятельностью.
Образование получил в Благородном пансионе и на юридическом факультете Санкт-Петербургского университета, по окончании которого 20 января 1841 г. в звании унтер-офицера поступил на службу в лейб-кирасирский Наследника Цесаревича полк; 17 февраля того же года произведен в юнкеры, 25 января 1842 г. — в корнеты (со старшинством от 20 апреля 1841 г.) и 6 декабря 1843 г. — в поручики.
5 августа 1844 г. назначен чиновником особых поручений к командиру Отдельного Кавказского корпуса генерал-адъютанту А.И. Нейдгардту с зачислением по кавалерии, а затем состоял в распоряжении главнокомандующего князя М.С. Воронцова. Кроме ведения конфиденциальной переписки главнокомандующего, Дондуков-Корсаков с 1845 г. участвовал с отличием во многих боевых действиях.
В Даргинскую кампанию 1845 г. под началом генерала Д.В. Пассека участвовал в штурме укрепленных Анчимеерских позиций и затем при взятии Дарго был ранен пулей в левую икру навылет. За отличие награжден 28 ноября 1845 г. орденом св. Анны 3-й степени с бантом и 27 февраля 1846 г. — золотой шашкой с надписью «За храбрость».
В кампании следующего 1846 г. Дондуков-Корсаков находился в Кабарде и под начальством генерала П.П. Нестерова против Шамиля, а затем был в экспедиции отряда генерала И.М. Лабынцева в Малую Чечню.
В кампанию 1847 г. участвовал в январе в походе генерала Нестерова в Галашевское ущелье для уничтожения непокорных аулов, в феврале был в набеге отряда подполковника Н.П. Слепцова на чеченские хутора и затем был командирован Воронцовым для осмотра кордонов на персидской и турецкой границах и инспектирования донских казачьих полков на постах. Вернувшись в мае на Северный Кавказ, Дондуков-Корсаков участвовал в экспедиции в Дагестан, где был при осаде и штурме аулов Гергебиль и Салты, при взятии последнего был контужен в плечо. За отличие в походах 1847 г. был произведен 12 октября в штабс-ротмистры и 19 ноября награжден орденом св. Владимира 4-й степени с бантом. В конце 1847 г. Дондуков-Корсаков перешел в лейб-гвардии Гусарский полк, с оставлением в занимаемой должности. В декабре участвовал в походе генерала Р.К. Фрейтага на р. Гойта.
В кампанию 1848 г. был в походах в составе Чеченского отряда и за отличие получил 3 декабря орден св. Анны 2-й степени, в ноябре командирован в Персию. В следующей кампании продолжал действовать в составе Чеченского отряда; в 1850 г. находился на левом фланге Кавказской линии и был в летней экспедиции на р. Самур. Осенью был командирован в Крым для встречи наследника цесаревича и сопровождал его в путешествии по Кавказу. Произведенный 20 октября в ротмистры, Дондуков-Корсаков 26 октября участвовал в бою с горцами на р. Рошня в присутствии наследника и за отличие получил 5 ноября мечи к ордену св. Анны 2-й степени и 6 декабря 1850 г. — чин полковника. Будучи затем осенью 1852 г. переведен в Нижегородский драгунский полк, он в 1853 г. использовал заграничный отпуск для поездки в Алжир, где ознакомился с французской военной организацией и образом ведения там французами войны, имевшей сходные черты с боевыми действиями России на Кавказе.
В Крымскую войну Дондуков-Корсаков принял самое деятельное участие. За сражение при Кюрюк-Даре, где был ранен пулей в левое предплечье, он получил 22 декабря 1854 г. орден св. Георгия 4-й степени. За отличие в сражении при Кюрук-Дара, 24 Июля 1854 г., где, командуя 3 и 4 дивизионами Драгунского Его Королевского Высочества Наследного Принца Виртембергского полка, был направлен для спасения 2-х орудий Донской №7 батареи, опрокинул наступавших турок и вырвал из среды неприятеля захваченные орудия
Командуя Нижегородским драгунским полком (с 10 июня 1855 г.), находился в составе блокадного корпуса под Карсом, за дело с турками при Джавре (при попытке прорвать блокаду) был удостоен 8 ноября того же года ордена св. Владимира 3-й степени с мечами, затем, находясь в составе отряда генерала П.П. Ковалевского, был в походе к Пеняку и бою при нем. За штурм Карса получил 17 сентября 1855 г. чин генерал-майора.
С Нижегородским полком Дондуков-Корсаков участвовал и в окончательном покорении Чечни, 28 сентября 1857 г. получив за зимний поход 1856 г. орден св. Станислава 1-й степени. 25 октября 1858 г. князь Дондуков-Корсаков, из-за столкновения с генерал-адъютантом Н.И. Евдокимовым, незаслуженно оскорбившим одного из офицеров полка, исходатайствовал себе увольнение от должности командира Нижегородского полка.
В 1860-1863 гг. он был начальником войскового штаба войска Донского, 6 декабря 1860 г. награжден орденом св. Анны 1-й степени, 30 августа 1861 г. произведен в генерал-лейтенанты. 5 октября 1863 г. по прошению уволен от службы «за ранами».
Летом 1868 г. вернулся на службу и был причислен к Министерству внутренних дел.
В 1869 г. А.М. Дондуков-Корсаков назначен Кевским, Подольским и Волынским генерал-губернатором. Покровительствовал украинской интеллигенции, способствовал учреждению Юго-Западного Отделения Русского географического общества, которое изучало географию и этнографию 5-ти украинских губерний и провело однодневную перепись населения Киева в 1874 г. Не без его помощи в 1872 г. в Киеве заработал водопровод и построен железнодорожный мост, позже — товарная станция и Александровская больница.
Именно под опеку Дондукова-Корсакова император отправил Павла Павловича Демидова, который в 1871-1872 и 1873-1874 гг. исполнял обязанности городского головы Киева.
В начале 1877 г. он временно командовал Киевским военным округом, затем, по объявлении войны с турками, 13-м армейским корпусом, а в 1878 г., по отъезде с театра войны наследника цесаревича великого князя Александра Александровича, принял начальство над Восточным отрядом. В том же году 16 апреля он был произведен в генералы от кавалерии и назначен императорским российским комиссаром в Болгарии, где в 1878-1879 гг. командовал там оккупационным корпусом, 29 июля 1879 г. был удостоен ордена св. Владимира 1-й степени.
В Болгарии на долю Дондукова-Корсакова выпала задача организовать новое управление страной, умиротворить страсти внутренних партий и бороться с интригами извне. Эту задачу энергичный и талантливый, чуждый рутины, проникнутый широким взглядом на вещи Дондуков-Корсаков выполнил блестяще, заслужив любовь и популярность среди болгар, которые помышляли, по свидетельству современников, возвести его на болгарский престол. При отъезде из Болгарии Дондуков-Корсаков был назначен шефом 9-й Тырновской дружины, получившей название Дондуковской. С 30 августа 1879 г. состоял членом Государственного совета Российской империи.
В 1880 г. Дондуков-Корсаков командовал войсками Харьковского военного округа и был временным харьковским генерал-губернатором, в 1881 г. занимал тот же пост в Одессе, а в 1882-1890 гг. был главноначальствующим на Кавказе и командующим войсками Кавказского военного округа. Под его председательством образована была комиссия, которая выработала новое положение об управлении Кавказом, введенное в 1883 г., также стоит отметить преобразование военно-народного управления и введение военно-конской повинности. При нем кавказские источники минеральных вод (пятигорские, железноводские, кисловодские, подкумские, кумагорские, абастуманские и боржомские) признаны имеющими общественное значение и приступлено к правильному их устройству. За эти труды был удостоен алмазных знаков к ордену св. Александра Невского.
Среди прочих наград имел ордена св. Владимира 2-й степени с мечами (27 декабря 1868 г.) и св. Андрея Первозванного (13 октября 1888 г.). В 1881 году его именем был назван бульвар в Софии.
Был похоронен в родовой усыпальнице в с. Полоном Порховского уезда Псковской губернии.
Жена — Надежда Андреевна Кологривова (1821-1887), фрейлина двора (1837), вдова графа Г.П. Коновницына и дочь генерала от кавалерии А.С. Кологривова. Много занималась благотворительностью и за свою деятельность была пожалована в кавалерственные дамы ордена св. Екатерины (малого креста) (1879).
Канкрин Егор Францевич
Предки рода графов Канкриных носили фамилию Кребс (Krebs или Kräps), что в переводе с немецкого означает «рак». В 1636 г. один из Кребсов — лютеранский пастор Самуэль Кребс — перевел свою фамилию на латынь, и стал писаться Cancerinus; позднее фамилия трансформировалась в Cancrinus и, наконец, в Cancrin. Фамильное прозвание нашло отражение в родовом гербе графов Канкриных, в первом и четвертом полях которого изображен рак.
Георг Людвиг (Егор Францевич) Канкрин родился 16 (27) ноября 1774 г. в городе Ханау (близ Франкфурта-на-Майне) ландграфства Гессен-Кассель (Германия). Его прадед был пастором, а дед — горным чиновником. Отец, Франц Людвиг Канкрин, был известен как ученый-минералог и инженер. Франц Людвиг Канкрин в 1784 г. получил приглашение графа П.А. Румянцева-Задунайского, перешел на российскую государственную службу и служил в Берг-коллегии, а затем получил в управление соляные прииски в Старой Руссе, оставив сына на родине. В 1788 г. для лечения и научных работ вернулся на родину. Через восемь лет, в 1796 г., он окончательно переселился в Россию.
Классическое образование Е.Ф. Канкрин получил в Германии. Учился сначала в Гисенском университете, потом перевелся в Марбургский университет. Изучал юридические и политические науки. Завершил образование в 1794 г.; получил степень доктора права. Приобрел знания в естественных науках, в инженерном деле, занимался философией и литературой. После защиты диссертации поступил на службу к герцогу Ангальт-Бранденбургскому, где достиг звания советника правления.
В 1797 г. приехал в Россию к отцу и был назначен его помощником. После ссоры с отцом он некоторое время работал бухгалтером, а затем секретарем у предпринимателя Абрама Перетца. Отсутствие карьерного роста сказывалось и на финансовом положении молодого Канкрина, ему приходилось экономить на всем. Современники графа характеризовали его «…как человека в быту скромного до скаредности». Возможно, три первых полуголодных года в России оставили неизгладимый отпечаток на личности будущего министра финансов.
В 1800 г. графу И.А. Остерману попалась на глаза записка Канкрина «Об улучшении овцеводства в России», который по достоинству оценил способности автора, и вскоре Канкрин в чине надворного советника получает должность заместителя управляющего солеварнями в Старой Руссе. В ноябре 1803 г. переведен в Министерство внутренних дел советником экспедиции государственных имуществ по отделению соляных дел. В 1804 г. ему был пожалован перстень с алмазами, в 1805 г. — чин статского советника, а в 1808 г. — орден Святой Анны II степени. В 1809 г. назначен инспектором немецких колоний Санкт-Петербургской губернии.
По сведениям генерала от кавалерии Богушевского, Канкрин служил комиссионером по продовольственной части при русской армии в Польше и Восточной Пруссии во время войны Четвертой коалиции. Написанные на основе личного опыта войны его экономические сочинения — «Fragmente über die Kriegskunst nach militärischer Philosophie» (1809) и «Über das System und die Mittel zur Verpflegung der grossen Armeen», оставшееся ненапечатанным, обратили на него внимание немецких генералов, окружавших императора Александра I. По рекомендации одного из них, Пфуля, Канкрин в чине действительного статского советника был назначен в 1811 г. помощником генерал-провиантмейстера, в 1812 г. — генерал-интендантом 1-й Западной армии, в 1813-м — генерал-интендантом действующей русской армии. Во многом благодаря проявленной им распорядительности русские войска во время боевых действий на своей и чужой территории не нуждались в продовольствии. 1 декабря 1812 г. его переименовали в генерал-майоры, 30 августа 1815 г. он получил чин генерал-лейтенанта, 25 июня 1826 г. — генерала от инфантерии.
На Канкрине лежали также все обязанности по ликвидации военных расчетов между Россией и другими государствами. Из 425 миллионов рублей, планировавшихся на ведение войны, в 1812-1814 гг. было израсходовано менее 400 миллионов. Это было редчайшее событие для страны, обычно заканчивавшей военные кампании с большим финансовым дефицитом. Еще успешнее организовал Канкрин продовольственное обеспечение русских войск во время заграничного похода 1813-1814 гг. Союзники требовали от России за полученные русской армией продукты огромную сумму в 360 миллионов рублей. Благодаря искусным переговорам Канкрину удалось сократить эту цифру до 60 миллионов. Но кроме экономии средств, Канкрин строго следил за тем, чтобы все имущество и продовольствие полностью и вовремя доходило до армии, боролся со взяточничеством и хищениями. Эта деятельность, нетипичная для интендантского ведомства того времени, сыграла значительную роль в обеспечении вооруженных сил России всем необходимым и в конечном счете способствовала победе над врагом. За эту деятельность Е.Ф. Канкрин был награжден в 1813 г. орденом Св. Анны I степени.
Канкрин составил три проекта ликвидации крепостничества. Во всех отношениях замечательна его записка 1818 г. на французском языке «Разыскание о происхождении и отмене крепостного права или зависимости земледельцев, в особенности в России». Одновременно с запиской Канкрина был подан целый ряд проектов отмены крепостного права. На их фоне план будущего министра финансов выделялся своим рациональным подходом к делу и наличием цельной продуманной программы уничтожения этого феодального института.
За время своего управления продовольствием армии (1812-1824) Канкрин представил отчет о положении продовольственной части, рисующий ее в довольно мрачных красках. Назначенный в 1820 г. членом Военного совета, он написал «Weltreichtum, Nationalreichtum und Staatswirthschaft» и «Über die Militär-Ökonomie im Frieden und Kriege und ihr Wechselverhältniss zu den Operationen» (1820-1823). В этом труде он, в частности, подверг резкой критике действия министра финансов Д.А. Гурьева по изъятию из обращения части ассигнаций. В. Рошер причисляет Канкрина к сторонникам русско-немецкой школы в области политической экономии и характеризует его направление как реакцию против учения А. Смита.
Известный реформатор, наставник и единомышленник императора Александра I, выдающийся администратор М.М. Сперанский еще в 1813 г., будучи в ссылке, сказал: “Нет у нас во всем государстве человека способнее Канкрина быть министром финансов». Этим пророческим словам суждено было сбыться через десять лет.
Предполагали, что покровителем Канкрина был А.А. Аракчеев, которому Канкрин понравился своей независимостью. Рассказывали, что министр внутренних дел И.П. Козодавлев по просьбе Аракчеева прислал ему чиновника, сведущего в лесном деле и умеющего разводить сады. Этим чиновником оказался Канкрин. Аракчеев при разговоре обращался к нему на «ты». Канкрин «обиделся и раскланялся». Это пришлось по душе всесильному графу, который перевел Канкрина к себе на службу и “с тех пор отличал своим доверием». Ходили слухи, что именно благодаря столь высокому покровительству, Канкрин был назначен министром финансов.
Несмотря на генеральские эполеты, большой управленческий опыт и признание его заслуг самим императором Александром I, нового министра высшее общество Санкт-Петербурга приняло неоднозначно. Однако это не помешало Канкрину уже через короткое время добиться заметных успехов: в России, несмотря на персидскую и турецкую войны, польское восстание и эпидемии холеры, впервые за долгие годы появляется профицитный бюджет. А дальше — почти два десятилетия образцовой службы императору Николаю I и имя, навечно вписанное в историю России как лучшего министра финансов.
Никто из российских министров финансов так долго не оставался на этом месте. За этот период вполне сложилась и достигла своего апогея финансовая система, первым основанием которой послужило введение подушной подати. С именем Канкрина тесно связаны восстановление металлического обращения, укрепление протекционной системы и улучшение государственной отчетности и счетоводства. Прекратив изъятие ассигнаций из обращения путем заключения иностранных займов, Канкрин направил свои усилия на фиксирование ценности ассигнационного рубля, колебавшейся между 350-380 копейками за серебряный рубль. Так как восстановление номинальной стоимости ассигнаций не представлялось возможным, то решено было произвести девальвацию. Переходной ступенью было учреждение депозитной кассы (1839), выпускавшей депозитные билеты, обеспеченные рубль за рубль серебром; затем взамен ассигнаций в 1841 г. были выпущены кредитные билеты и, наконец, в 1843 г. — государственные кредитные билеты.
В таможенной политике Канкрин строго придерживался протекционизма. После тарифа 1819 г., который, по словам Канкрина, убил в России фабричное производство, правительство вынужденно прибегло к тарифу 1822 г., составленному не без участия Канкрина. За время его управления министерством финансов состоялись частные повышения окладов тарифа, завершившиеся в 1841 г. общим его пересмотром. В заградительных таможенных пошлинах Канкрин видел не только средство покровительства русской промышленности, но также и способ получения дохода с лиц привилегированных, свободных от прямых налогов. Понимая, что именно при системе протекционизма особенно важно поднятие общего технического образования, Канкрин основал в Санкт-Петербурге Технологический институт и способствовал изданию полезных сочинений в этой области.
Он заботился также об улучшении отчетности и внесении большего порядка в финансовое управление. До него смета о предстоящих доходах и расходах представлялась в Государственный совет весьма неаккуратно и в крайне несовершенной форме, а отчет о расходах уже исполненных — лишь через несколько лет; о расходах 1812 и 1813 гг. совсем не было представлено отчета. Канкрин принял меры к исправлению этого недостатка.
Усилиями Канкрина было улучшено металлическое производство на казенных заводах, увеличена добыча золота. Стремясь к поднятию фабричной и заводской промышленности, он упускал из виду сельскохозяйственные промыслы и вообще сельское хозяйство. В начале своей деятельности он интересовался судьбой казенных крестьян и для противодействия малоземелью предполагал расселять их, но затем был отвлечен другими делами, вследствие чего император Николай I признал необходимым выделить управление государственными имуществами из ведомства министерства финансов и поручить его особому министерству (1837). За время управления Канкрина сумма прямых налогов была увеличена на 10 млн. руб. серебром путем привлечения инородцев к платежу подушной подати и пересмотра налога на право торговли. В 1842 г. был увеличен гербовый сбор. Взамен государственной монополии (с 1818 г.) на продажу вина, понижавшей сборы и оказывавшей деморализующее влияние на чиновничество, Канкрин ввел откупную систему, выгодную в финансовом отношении (по сравнению с 1827 г. питейный доход увеличился на 81 млн. руб.). При Канкрине был также введен акциз на табак.
Учреждение в России частных банков Канкрин не допускал, опасаясь развития в стране искусственных капиталов, могущих принести вред частным лицам. На том же основании он был противником устройства сберегательных учреждений. Даже от казенных банков он не ожидал пользы. Стремясь к сведению росписи без дефицита путем сбережений в расходах, Канкрин сначала успел достигнуть уменьшения расходов по военному ведомству; но так как частичные изменения далеко не приводили к желанным результатам, он добился в 1836 г. установления нормальной сметы государственных расходов. Политические обстоятельства, однако, влекли за собой новое увеличение расходов, для покрытия которых приходилось обращаться к заимствованиям из казенных банков, выпуску в обращение билетов государственного казначейства (серий) и внешним займам. Однако и в затруднительных обстоятельствах он ни разу не прибегал к выпуску неразменных бумажных денег (ассигнаций).
В конце концов Канкрин, хотя и стоявший по образованию гораздо выше многих современных ему государственных деятелей, не создал особой финансовой системы. Частные улучшения, им достигнутые, рушились с его уходом и особенно с наступлением реформ, заставших государственное хозяйство врасплох. Вся деятельность Канкрина была проникнута одним коренным противоречием: с одной стороны, высоким тарифом поддерживалось фабричное производство, с другой — налогами, ложившимися на массу народа, уничтожался внутренний рынок. Тем не менее проведение реформы позволило установить в России стабильную финансовую систему, сохранявшуюся вплоть до начала Крымской войны.
Известно, что незадолго до своего назначения на пост министра Канкрин обращался к императору с просьбой «…о материальном вспомоществовании». И, судя по всему, Александр I просителю отказал. Спустя 15 лет Канкрин так же откажет обратившемуся к нему А.С. Пушкину. В последние годы жизни поэт, испытывая большие финансовые затруднения, неоднократно писал министру финансов и просил учесть стоимость его Болдинского имения, как бы мы сейчас сказали, в счет «реструктуризации» долга казне. Канкрин на письма пунктуально отвечал и… неизменно отказывал. Такая холодность к одним просителям сочеталась в нем с отзывчивостью к нуждам простых людей — крестьян, мастеровых, — о чем рассказывают его мемуаристы.
Во время заведования министерством финансов Канкрин обращал особенное внимание на казенные леса, но не имея возможности управиться со всей их «необъятной массой», принужден был распределить эти леса, смотря по частному их назначению, между разными ведомствами. Для лесов, предназначенных снабжать древесными материалами горные заводы, составлена самим Канкрином (на немецком языке) известная «Инструкция об управлении лесной частью на горных заводах хребта Уральского, по правилам лесной науки и доброго хозяйства», русский перевод которой опубликован в 1830 г. Эта инструкция должна была заменить собой на время Лесной Устав и служить «руководством к исполнению существующих узаконений». Она представляет собой учебник лесного хозяйства. «Науку лесного хозяйства» на заводах Канкрин считал не менее важной, чем собственно горные науки. Вместе с тем инструкция касается и многих частных вопросов, например, о возвращении дубовых низкоствольников на корье для дубления кож. При Канкрине было создано Алешковское лесничество, призванное сдерживать расширение Алешковских песков — крупнейшего песчаного массива в Европе.
1 января 1832 г. Канкрин был награжден орденом Андрея Первозванного за 8-летнее управление министерством финансов. 22 апреля 1834 г. получил алмазы к ордену за неутомимые труды и благоразумную распорядительность в продолжении 11-летнего управления министерства Финансов. 3 апреля 1838 г. был удостоен звания генерала, состоящего при Особе Его Величества. Когда в 1840 г. Канкрин попросил у Николая I об отставке, тот ответил: «Ты знаешь, что нас двое, которые не можем оставить своих постов, пока живы: ты и я».
По должности министра финансов Канкрин был главноуправляющим Корпусом горных инженеров. Густав Розе назвал в 1839 г. в честь Е.Ф. Канкрина найденный на Урале минерал канкринит.
Входил в состав Комитета по делам Закавказского края и Комитета об устроении Петербурго-Московской железной дороги. Канкрин ограничивал строительство железных дорог, раз за разом отвергая предложения иностранных предпринимателей по их строительству. В 1838 г. во время годового отчета правительства он заявил следующее: «Железные дороги — это не всегда следствие естественной необходимости, а чаще предмет искусственных нужд и роскоши. Они побуждают к ненужным перемещениям с места на место, весьма характерным для нашего времени».
В 1838 г. был приглашен преподавать финансы наследнику престола, будущему императору Александру II.
Канкрин был почетным членом Императорской академии наук, Санкт-Петербургского и Харьковского университетов, Санкт-Петербургского минералогического общества, Московского общества любителей коммерческих знаний, Московского общества испытателей природы и Курляндского общества любителей литературы и художеств.
Ушел в отставку по болезни и возрасту в 1844 г. Незадолго до смерти, находясь за границей, Канкрин написал последнее (по мнению некоторых критиков, самое слабое) свое сочинение: «Die Oekonomie der menschlichen Gesellschafen und das Finanzwesen», опубликованное в Париже в 1845 г. Впервые на русском языке в России опубликовано в журнале «Библиотека для чтения» в 1846 г. под названием «Экономия человеческих обществ и состояние финансов».
Жена (с 1816 г.) — Екатерина Захаровна Муравьева (1795-1849), воспитанница Барклая-де-Толли, дочь его кузины; сестра декабриста Артамона Муравьева. Несмотря на разницу лет супругов, брак их был счастливым. Канкрин нежно любил жену и называл ее по отчеству — «Сахаровной», выговаривая это слово на немецкий лад. По свидетельству современников, в молодости графиня Канкрина была очень хороша собою, ум имела недалекий и была склонна к сентиментальности. В браке супруги имели семь детей, шесть из которых (две дочери и четыре сына) выжили.
Скончался в 1845 г. в Павловске. Похоронен на Смоленском евангелическом кладбище в Санкт-Петербурге.
Время управления министерством Е.Ф. Канкрина справедливо почитается замечательным периодом в истории русских финансов: в эту эпоху государственное хозяйство получило прочную организацию, а в финансовой политике установилось единство направления. Широко образованный человек с глубоким исследовательским складом ума, Канкрин оставил заметный след во многих отраслях народного хозяйства — от горного дела и лесной промышленности до архитектуры и философии военного дела.
КАРАМЗИН ВЛАДИМИР НИКОЛАЕВИЧ
Родился 5 (17) июня 1819 г. Младший сын историка и поэта Н.М. Карамзина от второго его брака с Е.А. Колывановой, крестник родного дяди поэта П.А. Вяземского. Получил домашнее воспитание. В отличие от братьев, избравших военную карьеру, в 1836 г. поступил на юридический факультет Петербургского университета. По окончании обучения в августе 1839 г. начал службу во Втором отделении Собственной Его Императорского Величества канцелярии. В декабре 1848 г. перешел на службу в Министерство юстиции.
Весной 1854 г. во время Крымской войны погиб Андрей Николаевич Карамзин, старший из братьев. Существует известие о том, что Владимир Карамзин после гибели брата в том же 1854 г. «по собственному желанию отправился в Крым с запасом лекарств для оказания помощи раненым и больным». В 1854 г. при созыве Государственного ополчения Санкт-Петербургской губернии записался в него одним из первых, произведен в чин капитана и служил в Ямбургской дружине ополчения ротным командиром. За «усердную службу» в ополчении пожалован орденом Святого Станислава 2-й степени с короной в сентябре 1855 г. Сведений о непосредственном участии Владимира Николаевича в боевых действиях не выявлено, а в ряде источников отмечено его пребывание в Петербурге и окрестностях столицы в мае 1855 и январе 1856 г. Вероятно, он участвовал в охране побережья Финского залива от ожидавшейся высадки англо-французских десантов с кораблей вражеской эскадры вице-адмирала Р.С. Дондаса, действовавшей летом 1855 г. на Балтийском море. А.И. Карамзина в это время занимается сбором средств и медикаментов для раненых. По свидетельству А.Ф. Тютчевой, «Александра Карамзина, жена Владимира Николаевича, которая очень богата и всегда казалась исключительно поглощенной своей светской жизнью, со страстным интересом работает на помощь раненым».
По окончании войны служил в Сенате и участвовал в подготовке и проведении реформ Александра II. Будучи юристом, принимал участие в разработке судебной реформы 1864 г., служил в новых судебных учреждениях. Был активным членом «консервативной аристократической оппозиции» и входил в число соучредителей нового дворянского банка – Общества взаимного поземельного кредита. В 1868 г. был назначен сенатором (сначала в уголовном кассационном департаменте, затем — в первом) с одновременным производством в тайные советники.
Проживал в Петербурге в доме на Мойке, на углу Почтамтского переулка. В салоне своей матери общался с Пушкиным, был знаком с М.Ю. Лермонтовым и А.К. Толстым. Помогал историку М.П. Погодину в сборе материала для биографии Н.М. Карамзина, работа над которой длилась почти 20 лет. В 1867 г. он передал в дар Карамзинской библиотеке два портрета своего отца (работы А.Г. Варнека и А.Г. Венецианова) и часть рабочей его библиотеки.
По отзыву современников, Карамзин был чистокровный аристократ и джентльмен, поражавшей своей непомерной гордостью. Он был чрезвычайно красив и, когда хотел, обаятельно мил. Сам по себе он представлял оригинальный тип великосветского самодура или пресыщенного барина. Многое в нем было отчасти напускное, он скучал от полнейшего безделья и слишком пресытился всем, а нового не умел придумать. По жизни он легко всем увлекался и, приезжая каждое лето в свое имение Ивня, непременно привозил с собою новую причуду или новое увлечение. Так, например, одно лето он увлекался фотографией, усердно занимаясь ею, на следующее лето он пристрастился к музыке и привез из Петербурга учителя, у которого брал уроки, терпеливо просиживая у рояля по два, по три часа. На третий год он перенес свое увлечение на скотный двор и выписал коров и быков из Швейцарии. К концу лета ему все надоедало, он начинал тосковать и уезжал в Петербург скучающим барином.
В августе 1853 г. Карамзины основали в Ивне сахарный завод, существующий и поныне. В 1854 г. был сооружен главный дом их ивнянской усадьбы и заложен парк с редкими породами хвойных деревьев. Так началось создание обширного усадебного комплекса. Ныне на его территории расположен Ивнянский областной детский противотуберкулезный санаторий. В 1859 г. в парке было построено новое каменное здание Троицкой церкви, располагавшееся северо-восточнее главного усадебного дома.
Скончался от разрыва сердца в августе 1879 г. в своем имении в селе Ивне, где и был похоронен (могила не сохранилась). На завещанные им деньги близ Симбирска была построена больница для душевнобольных (ныне Ульяновская областная клиническая психиатрическая больница). Так как брак Карамзина был бездетным, то Ивня перешла по наследству к племяннику его жены графу К.П. Клейнмихелю.
Жена (с 19 апреля 1844 г.) — баронесса Александра Ильинична Дука (12.08.1820-08.09.1871), фрейлина двора (05.12.1837), дочь генерала И.М. Дуки и сестра по матери графини Клеопатры Клейнмихель. «Владимир Карамзин женится на Дуке, — писал князь П.А. Вяземский, — милой и образованной невесте, которая между прочими похвальными свойствами имеет около 200 тысяч годового дохода». Венчание было в Петербурге и посаженым отцом был Николай I. Принесла мужу в приданое обширные имения в Курской губернии в с. Макаровка и в с. Ивня. По воспоминания современницы, Карамзина «была не красавица, но чрезвычайно привлекательной наружности, все в ней было изящно и аристократично. Большую часть жизни своей после замужества она болела сильнейшими головными болями, от которых не могли вылечить ее ни купанья во всех морях Европы, ни воды всевозможных курортов целого света, которые она ежегодно посещала». Скончалась после долгой болезни и была похоронена на кладбище Александро-Невской лавры.
КАРАМЗИНА ЕКАТЕРИНА АНДРЕЕВНА
Князь Вяземский Андрей Иванович (1754-1807) был русским чиновником и литератором из рода Вяземских, строителем городской усадьбы на Волхонке и подмосковной усадьбы Остафьево. От связи с графиней Елизаветой Карловной Сиверс (1746-1818) князь и имел внебрачную дочь Екатерину Андреевну, родившуюся в 1780 г. и получившую фамилию Колыванова от старого названия города Ревеля, где она родилась.
В 1786 г. А.И. Вяземский женился на ирландке Дженни О,Рейли, «ставшей» в России Евгенией Ивановной. От этого брака он имел дочь Екатерину Андреевну Щербатову (1789-1810) и сына Петра Андреевича Вяземского (1792-1878), известного русского поэта и писателя. Обе дочери князя А.И. Вяземского имели одинаковое имя «Екатерина Андреевна» и их, вероятно, путали из-за этого.
Андрей Иванович передал внебрачную дочь на воспитание княгине Оболенской – своей тетушке, но после выхода в отставку забрал Екатерину к себе. Выросшая без материнской любви и ласки, Екатерина всем сердцем приняла отцовскую семью. Она искренне полюбила брата, часто гуляла с ним, но еще чаще приглашала Петра в библиотеку, насчитывавшую более 17 тысяч томов. Читателями этого обширного собрания были многие известные люди, и, в частности, писатель Карамзин.
В молодости Екатерина Андреевна была необыкновенно красива. Ф.Ф. Вигель писал в своих «Записках»: «Если бы в голове язычника Фидиаса могла блеснуть христианская мысль и он захотел бы изваять Мадонну, то, конечно, дал бы ей черты Карамзиной в молодости…».
В 1804 г. Колыванова Екатерина Андреевна стала второй женой писателя и историка Николая Михайловича Карамзина, первая жена которого – Елизавета Ивановна Протасова, имея слабое здоровье, в марте 1802 г. родила дочь, а в апреле скончалась от послеродовой горячки. Дочь историка Н.М. Карамзина от его первого брака, Софья Николаевна Карамзина (1802-1856), с 1821 г. – фрейлина двора, была в последующие годы близкой знакомой Пушкина и другом Лермонтова, хозяйкой популярного в 1840-х гг. петербургского литературного салона.
В своем втором браке с Екатериной Андреевной Колывановой Н.М. Карамзин имел еще девять детей, пятеро из которых умерли в детстве.
На вид надменная и недоступная, Карамзина умела, однако, располагать к себе людей и внушать крепкую к себе привязанность. В ней чувствовалась моральная серьезность и строгость, с которой невольно все считались. Была умна, образованна, за что говорит одно уже то, что литературный салон Карамзиных после смерти самого Карамзина в 1826 г. не только не закрылся, но и расцвел, и в течение 30–40-х гг. был одним из культурнейших центров Петербурга. Карамзины ежедневно принимали по вечерам, попросту, по-семейному, за чайным столом. Убранство комнат было самое незатейливое: мебели по стенкам с неизбежным овальным столом, окна со шторами, но без занавесок. Современники замечают, что, собственно говоря, «карамзинский» дом был единственный в Петербурге, в гостиной которого собиралось общество не для светских пересудов и сплетен, а исключительно для беседы и обмена мыслей.
Мальчишкой-лицеистом Пушкин вдруг влюбился в Екатерину Андреевну и послал ей любовное письмо. Она показала его мужу, в результате чего они призвали Пушкина и «жестоко намылили ему голову». Впоследствии Пушкин сильно привязался к Карамзиной и вспоминал о ней во все серьезные минуты своей жизни. Сама же Екатерина Андреевна, будучи девятнадцатью годами старше, относилась к Пушкину как к сыну. Участие в его судьбе – причем, самое горячее – Екатерина Андреевна принимала неизменно. Когда за стихотворение «Свобода» поэту грозила ссылка, только заступничество Карамзиных спасло Пушкина от наказания. В критические моменты жизни Пушкин обращался к Екатерине Андреевне. И ее, одну из немногих, он хотел увидеть перед смертью…
Екатерина Андреевна участвовала в работе мужа над «Историей государства российского», правила корректуру и считывала привозимые из типографии экземпляры. После его смерти помогла Д.Н. Блудову и К.С. Сербиновичу закончить и издать последний 12 том.
Хозяйка салона поддерживала отношения и с императорским двором, но все прекрасно знали, что кругом ее общения был не царский двор, а друзья покойного мужа. Екатерина Андреевна хранила завещанные супругом традиционные воззрения: монархизм, патриотизм, религиозность. Но такие приверженности вовсе не исключали свободы мнений и независимости суждений. В 1830-е гг. салон Карамзиной располагался в доме на Моховой, затем на Михайловской площади, еще позже на Гагаринской улице. Несмотря на частую перемену адресов, у Екатерины Андреевны сохранялась атмосфера добра и сердечности. Со свойственной русской души щедростью Карамзина готова была поддерживать салон, невзирая ни на какие трудности, в том числе, и материальные.
После ее смерти в 1851 г. дом опустел навсегда… Но никогда не забудутся строчки из «Евгения Онегина», посвященные карамзинскому салону и самой Екатерине Андреевне:
В гостиной, истинно дворянской,
Чуждались щегольства речей
И щекотливости мещанской
Журнальных чопорных судей.
Хозяйкой светской и свободной
Был принят слог простонародный,
И не пугал ея ушей
Живою странностью своей.
КАРАМЗИНА СОФЬЯ НИКОЛАЕВНА
Софья Николаевна Карамзина родилась 5 (17) марта 1802 г. в фамильном имении при селе Покровское (Бортное) Мценского уезда Орловской губернии. Рождение дочери крайне обрадовало Н.М. Карамзина, в письме И.И. Дмитриеву тот пишет: «Милый друг, я отец маленькой Софьи. Лизанька родила благополучно, но еще очень слаба. <…> Я уже люблю Софью всею душою и радуюсь ею.» Однако вскоре у матери Елизаветы Ивановны развилась «послеродовая горячка», как в то время называли послеродовой сепсис, от которой та скончалась.
Как фрейлина двора, Софья Карамзина имела доступ к царской семье. Этим объясняется сохранившееся письмо весны 1841 г. от бабушки Лермонтова Е.А. Арсеньевой с просьбой похлопотать о прощении внука, возвращавшегося из краткого отпуска в ссылку на Кавказ.
Софья Николаевна со временем перешла в возраст старых дев, внешней красотой она никогда не отличалась, доброго характера тоже не имела, была склонна к новостям всякого рода, особенно светским. Помогала Екатерине Андреевне вести салон, где встречалась столичная интеллигенция, молодежь, приятельствовавшая с детьми Карамзиных. Частыми гостями салона были – Пушкин, Жуковский, Виельгорский, князь Вяземский, А.И.Тургенев.
Софья Николаевна просила брата Андрея при встрече с Дантесом проявить деликатность, потому что он и так уже пострадал и одному Богу известно насколько он виноват… и Андрей Карамзин встретится с Дантесом и будет развлекаться вместе с ним.
Ее неистощимое жизнелюбие заражало окружающих. Даже злоречивый Ф.Ф. Вигель говорил ей: «Не иначе как вы владеете неким притягательным талисманом; из всех знакомых мне женщин вас любят больше всех – а между тем вы многих обижали, одних по необдуманности, других по небрежности. Я не нахожу даже, чтобы вы когда-либо особенно старались быть любезной. И что же? Вам все это прощают; у вас такой взгляд и такая улыбка, перед которыми отступают антипатия и недоброжелательство». Ее талант «громко говорить то, что думаешь, даже в присутствии человека, о котором она говорит» и не наживать себе врагов отмечала и М.А. Щербатова. Однажды, не желая того, она ранила самолюбие столь любимого ею поэта. В письме к сестре она рассказывала, что по ее просьбе Лермонтов написал в ее альбоме стихи, сказав: «если стихи мне не понравятся, порвать их, и тогда он напишет мне другие. Он не мог угадать вернее!» Стихи Софье Николаевне не понравились, она вырвала из альбома этот лист «и, разорвав его на мелкие кусочки, бросила на пол. Он их подобрал и сжег над свечой, очень сильно покраснев при этом и улыбаясь, признаться, весьма принужденно. Маменька сказала мне, что я сошла с ума, что это глупый и дерзкий поступок, словом, она действовала столь успешно, что довела меня до слез». Но Лермонтов «сказал, что благодарен мне, что я верно сужу о нем, раз считаю, что он выше ребяческого тщеславия. Он попросил обратно у меня альбом, чтобы написать что-нибудь другое, так как теперь задета его честь».
Скончалась 4 (16) июля 1856 г. в Петербурге, похоронена возле отца на Тихвинском кладбище Александро-Невской лавры.
Клейнмихель Екатерина Петровна
В числе четверых внуков историографа Н.М. Карамзина, свекра Авроры Карловны, II поколение его потомков, была княжна Екатерина Петровна Мещерская (1846-1924), фрейлина (с 01.12.1866) императрицы Марии Александровны.
Она, по воспоминаниям современников, в том числе ее младшей дочери Веры Владимировны, в молодости была «известной красавицей», а также «прекрасной и бесстрашной наездницей». Дальний родственник княжны граф С.Д. Шереметев, встречавшийся с Екатериной Петровной в петербургском обществе в молодые годы, писал о ней много лет спустя: «Долгое время являлась она в свете и имела успех. Она была красива, хорошо сложена и внушительна <…>, могла нравиться и наружностью и разговором…».
В 1871 г. в Петербурге состоялась ее свадьба с офицером лейб-гвардии Преображенского полка графом Владимиром Петровичем Клейнмихелем (1839-1882). Этот брак положил начало линии графов Клейнмихелей – потомков Н.М. Карамзина.
Владимир Петрович был сыном государственного деятеля, генерала от инфантерии, главноуправляющего путями сообщения и публичными зданиями, графа Петра Андреевича Клейнмихеля (1793-1869) и Клеопатры Петровны, урожденной Ильинской (1811-1865). После окончания Пажеского корпуса (1857) Владимир Петрович в чине прапорщика был определен в лейб-гвардии Преображенский полк. Участвовал в усмирении Польского мятежа (1863). В чине поручика был назначен полковым адъютантом (1863), а затем адъютантом великого князя Николая Николаевича-старшего (1864). В 1874 г. произведен в полковники, а в 1876-ом назначен командиром лейб-гвардии 4-го Стрелкового Императорской Фамилии батальона и пожалован званием флигель-адъютанта. Неоднократно отличался во время участия в Русско-турецкой войне 1877-1878 гг., за что был произведен в генерал- майоры (1878) с зачислением в Свиту Его Императорского Величества. 10 апреля 1879 г. был назначен командиром лейб-гвардии Преображенского полка. Скончался от воспаления легких в возрасте 43 лет.
Екатерина Петровна была матерью четверых детей (двух сыновей – Петра и Николая и двух дочерей – Марии и Веры), когда у нее обнаружились признаки чахотки. По совету врачей семья в 1881 г. из Петербурга переехала на жительство на Южный берег Крыма, в Кореиз. Здесь Владимир Петрович приобрел небольшой участок земли, на котором вскоре был построен двухэтажный каменный особняк усадебного типа – «большой дом». После смерти мужа Екатерина Петровна осталась одна с четырьмя детьми на руках. Она стала их «опекуншей и получила <.> пожизненно», помимо имения Кореиз, еще четыре имения, которые Владимир Петрович унаследовал «от своей тетушки Александры Ильиничны Карамзиной» (1820-1871). Он заранее распределил их между детьми: Марии досталось самое крупное имение Дмитриевское Белгородского уезда Курской губернии, Петру – майорат Рыжково, состоявший из трех имений, находившихся в шести верстах от Курска, Николаю – большое имение Лютовка Богодуховского уезда Харьковской губернии, а Вере – небольшое имение Студенок Обоянского уезда Курской губернии.
Помимо этого, в 1888 г. Екатерина Петровна, по завещанию своего дяди Александра Николаевича Карамзина (1815-1888), получила в собственность в Ардатовском уезде Нижегородской губернии все его состояние – имение Макателемы «с просьбой лишь обеспечить <…> [его вдову Наталью Васильевну] пожизненно и поддержать его благотворительные учреждения…», что, по свидетельству Веры Владимировны, «было свято исполнено». По ее же словам, кроме «длинного низенького домика», в котором жила чета Карамзиных, в состав имения входили: церковь, здания приюта, богадельни и больницы, грунтовые сараи и зимний сад, обширные леса, где местами были богатые залежи железной руды, для переработки которых А.Н. Карамзин построил железоделательный завод, названный в честь жены Ташинским.
Овдовев, Екатерина Петровна целиком посвятила себя детям, управлению имениями и благотворительности. Главное внимание она уделяла воспитанию детей. Все они получили домашнее образование и воспитание. Их обучали иностранным языкам, верховой езде, музыке, пению и танцам. Строгий распорядок дня включал закаливающие процедуры и гимнастику. Дети принимали участие в домашних спектаклях и семейных праздниках, к которым своими руками готовили подарки (вышивки и другие поделки). В теплое время года они ухаживали за растениями в устроенных ими «собственных садиках». Впоследствии сыновья продолжили свое образование в учебных заведениях Москвы и Петербурга, а дочери были пожалованы в фрейлины.
А в имении Кореиз они, будучи детьми, росли в обстановке общения Екатерины Петровны, с одной стороны, с представителями царской семьи и ее окружения, с другой – со своими родственниками. Из числа первых здесь около полугода «жил великий князь Николай Николаевич-старший, бывали великий князь Сергей Александрович и великая княгиня Елизавета Федоровна, сербская королева Наталья с сыном Александром, будущим королем Сербии», император Александр III с супругой и другие. Из родственников в Кореиз к Екатерине Петровне часто приезжали Гончаровы, Озеровы, Шаховские и ее тетя Елизавета Николаевна Карамзина, младшая дочь историографа.
В свою очередь, графиня с детьми нередко гостила в имении Гончаровых Ильицыно Рязанской губернии, в Царском Селе под Петербургом у Озеровых, в Москве в доме на Никитской в семье своего брата князя Н.П. Мещерского, а в 1888 г. всей семьей побывала в имении Макателемы у А.Н. Карамзина.
Вместе с тем, Е.П. Клейнмихель растила детей в большом уважении к памяти отца. Вера Владимировна впоследствии вспоминала, что они, будучи детьми, увлекались пением военных песен и маршей, «пели <…> восторженно» песню 4-го Стрелкового Императорской Фамилии батальона, «потому что в [ней] упоминалось имя Папа».
Не забывали в семье и имя ее знаменитого предка Н.М. Карамзина, портрет которого хранился в доме в золоченой раме. По словам В.В. Клейнмихель, дети «очень любили <…> читать чудную иллюстрированную книгу под названием «Живописный Карамзин».
Большое внимание Екатерина Петровна уделяла управлению хозяйством имений. После смерти мужа она дважды прикупала землю, увеличив площадь имения Кореиз почти вдвое. Здесь со временем появились: двухэтажный «маленький домик», дом садовника, конюшня с кучерской, каретным сараем «и всякого рода кладовыми и сеновалами», мост, коровник с громадной людской над ним, оранжерея, небольшая ферма и птичник. Здесь же были: декоративный парк, переходивший местами в лес, плодовые сады, виноградник, питомник и огород.
Хорошо налаженное хозяйство приносило небольшой доход: излишки продукции продавались на месте, без посредников. Когда в имении не было гостей, а семья находилась в отъезде, небольшой доход приносили и оба дома: их сдавали отдыхающим.
Графиня принимала активное участие и в управлении хозяйством других доставшихся ей в наследство имений, была в курсе всех дел. В помощь себе она нанимала надежных управляющих, которые вели хозяйство в соответствии с ее распоряжениями. Имения Курской и Харьковской губерний были получены Екатериной Петровной «в очень запущенном виде», тем не менее, она, по выражению Веры Владимировны, «как всегда, и этому делу отдалась всей душой».
Екатерина Петровна вместе с детьми обычно в мае месяце отправлялась в одно из них, чаще всего в Рыжково, куда нередко приезжали и родственники. Когда же дети повзрослели и стали вести хозяйство в имениях самостоятельно, она, «по обыкновению» жила в имении Макателемы. Здесь она «помогала восстанавливать <…> больницу после пожара, наладила по ставку туда минеральной воды из местных источников, которые стали называться Графинскими». «Живя в Крыму и слыша рассказы об отчаянном положении приезжающих больных, большей частью учащейся молодежи и бедной интеллигенции», Е.П. Клейнмихель занялась благотворительностью.
В 1884 г. она основала в Ялте Общину сестер милосердия «Всех скорбящих Радость» Российского общества Красного Креста с целью оказания медицинской помощи малоимущим и бедным больным, страдавшим туберкулезом. Спустя год, в сухом и светлом подвальном помещении одной из местных церквей ей удалось на свои средства устроить общежитие для таких больных, но мест в нем для всех, кто нуждался в помощи, не хватало.
Благодаря усилиям Екатерины Петровны, покровительству и материальной помощи членов императорской семьи, в первую очередь, императрицы Марии Федоровны, а также поддержке других лиц были собраны денежные средства, необходимые для строительства двухэтажного здания Общины в Ялте. Городская Дума выделила для этого участок на Садовой улице. Здание было построено в 1886 г. В нем и обосновалась Община. Позднее часть больных помещалась также в шести небольших пансионах-дачах, в устройстве которых графиня принимала участие в 1894 г. Екатерина Петровна лично следила за работой Общины и принимала участие в организации в ее пользу благотворительных концертов, спектаклей и лотерей.
Созданием Общины не исчерпывалась благотворительная деятельность графини. В конце 1880-х гг. она пожертвовала часть своей земли, расположенной у выезда из имения Кореиз, для строительства двухэтажного каменного здания церковно-приходской школы. В 1905 г. она же предоставила «маленький домик» для больных офицеров и на свои средства наняла медицинскую сестру для ухода за ними.
Е.П. Клейнмихель нередко выезжала с детьми за границу, в европейские города Ментону, Париж, Баден-Баден, Венецию, Рим. В один из своих приездов в Ментону в начале 1890-х гг., желая помочь бедным больным из числа соотечественников, находившихся за границей, она приняла участие в организации комитета под покровительством великой княгини Анастасии Михайловны. На средства, собранные при ее участии, был открыт «маленький пансионат для бедных чахоточных русских» на вилле, специально снятой для приема больных.
Благотворительная деятельность графини была высоко оценена. 21-го декабря 1916 г. она была пожалована в кавалерственные дамы ордена Святой Екатерины. В грамоте к ордену за подписью императрицы Марии Федоровны говорилось: «В ознаменование Нашего к вам благоволения и в память великих заслуг перед родиной деда вашего, выдающегося русского историка Карамзина, со дня рождения коего ныне исполнилось сто пятьдесят лет, Мы с соизволения Государя Императора, приняли вас в число дам меньшего креста Св. Великомученицы Екатерины…».
Октябрьская революция застала Екатерину Петровну в Кореизе. События, происходившие в Крыму после прихода к власти большевиков, нашли отражение в ее воспоминаниях, охватывающих последние полтора года ее жизни на родине. В апреле 1919 г. она вместе с дочерью Верой Владимировной и М.А. Гончаровой, вдовой своего двоюродного брата А.И. Гончарова, уехала из Севастополя через Константинополь и Мальту в Париж, где и скончалась в возрасте 78 лет.
Клейнмихель (фон Эттер) Мария Владимировна
Графиня Мария Владимировна Клейнмихель (01.07.1872, Санкт-Петербург – 01.01.1951 (1950), Хельсинки, Финляндия) – старшая дочь Е.П. Клейнмихель, фрейлина (с 02.04.1895) императрицы Александры Федоровны.
Будучи фрейлиной, Мария Владимировна 14 (26) мая 1896 г. присутствовала в Успенском соборе Московского Кремля на одном из важнейших событий общественной жизни России того времени – на коронации императора Николая II и его жены Александры Федоровны.
Фрейлинский стаж М.В. Клейнмихель ограничился тремя годами: 29 мая 1898 г. она вышла замуж за Ивана Эмиля (Johan Emil) Севастьяновича фон Эттера (24.07.1863, Харкоборг, Финляндия – 12.10.1938, по др. данным 22.03.1941/11.09.1941, усадьба Хайкко близ Порвоо, Финляндия), поручика лейб-гвардии Семеновского полка.
Он был сыном героя Русско-турецкой войны 1877-1878 гг., генерал-лейтенанта Севастьяна Альбрехта (Sebastian Albrect) Павловича фон Эттера (1828-1883) и Эмилии Ивановны, урожденной фон Якобсон (1842-1923).
После окончания Пажеского корпуса (1883) И.С. Эттер был зачислен в чине прапорщика в лейб-гвардии Семеновский полк, в котором ранее служил, в том числе командиром, его отец. Иван Севастьянович командовал ротой, затем батальоном. Успешно продвигаясь по службе, был произведен в полковники (1904). С 14 ноября 1909 г. стал командиром 5-го гренадерского Киевского полка. Произведенный 22 ноября 1913 г. в генерал-майоры с зачислением в Свиту Его Императорского Величества, он был назначен командиром лейб-гвардии Семеновского полка. Имел большое число наград. Как участник Первой мировой войны был награжден орденом Св. Георгия 4-ой степени (30.01.1915) и Георгиевским оружием (03.02.1915). Службу окончил в чине генерал-лейтенанта.
Один из современников, его однополчанин Ю.В. Макаров, дал молодому Ивану Севастьяновичу такую характеристику: «Высокий, с бородкой под царя, элегантный блондин, он принадлежал к самому большому петербургскому свету и по себе, и по жене <.. .> Он был скромный, воспитанный юноша, с прекрасными манерами и с хорошими средствами, что всегда ценилось в гвардии. Свободно говорил по-французски и по-английски». Тот же современник писал о Марии Владимировне как об «очень симпатичной, очень доброй, очень богатой и очень знатной девице…».
Венчание будущих супругов состоялось в Петербурге в Введенском соборе лейб-гвардии Семеновского полка, где, как был похоронен отец невесты. После свадьбы новобрачные на время отправились в имение Дмитриевское Белгородского уезда Курской губернии (ныне село Дмитриевка Яковлевского района Белгородской области), назначенное Марии Владимировне отцом в наследство от матери.
Вот как описала его В.В. Клейнмихель: «В Дмитриевском <.> [имелись] два маленьких флигеля для гостей <.> Они были построены в ста саженях от большого дома, впереди него, по обе его стороны. Между ними и большим домом начиналась громадная лужайка с красивыми клумбами, пересеченная несколькими дорожками, и кончалась на большом расстоянии каменной оградой, окаймленной высокими кустами сирени. За стеной высилась красивая старинная каменная белая церковь, с высокой и не менее красивой колокольней». Парк украшали «чудные аллеи» – липовые и дубовые. Здесь же была богадельня, имелись скотный двор, конюшня и другие хозяйственные по стройки. Дом к приезду М.В. и И.С. Эттеров был приведен в порядок, комнаты, предназначенные для них, отремонтированы.
Постоянным местом жительства супругов был Петербург, затем Москва, где они, как прежде, общались с представителями царской семьи и ее окружения.
Дмитриевское – не единственное имение Эттеров. Иван Севастьянович Эттер в Финляндии владел усадьбой Хайкко (Haikkon Kartano). Он унаследовал ее от отца, который приобрел ее в 1871 г. Хайкко с главным домом, построенным в 1913 г. на месте сгоревшего прежнего дома, домом управляющего и другими строениями находилось в 6 километрах от города Порвоо.
Выйдя в отставку в июле 1915 г., И.С. Эттер с семьей уехал в свою усадьбу, а когда в России произошли события октября 1917 г., остался в Финляндии, где был председателем объединения лейб-гвардии Семеновского полка за рубежом. А Мария Владимировна, как стало известно недавно, хранила здесь семейные реликвии, привезенные ею с собой – портреты Карамзиных и Мещерских в подлинниках, в том числе портреты А.Н. и С.Н. Карамзиных кисти П.Н. Орлова (1836 г. и 1840 г.), портреты Е.Н. Мещерской, П.И. Мещерского с сыном Николаем, В.П. Мещерского (?) работы художника Ж.О. Барда (1835 г.), а также портрет своей прабабушки Е.А. Карамзиной неизвестного автора (кон. 1830-х гг.).
Кукольник Нестор Васильевич
Нестор Васильевич Кукольник родился 8 (20) сентября 1809 г. в Санкт-Петербурге. Он был младшим сыном известного закарпатского ученого-просветителя, Василия Григорьевича Кукольника, который в 1803 г. переехал в Россию и стал профессором педагогического института, на базе которого позднее был создан Петербургский университет. С 1813 по 1817 гг. Василий Кукольник давал частные уроки великим князьям Николаю (будущему Николаю I) и Константину, за что Император Александр I пожаловал ему в аренду имение в Виленской губернии, куда семья выезжала на лето. В 1820 г. он, вопреки ожиданиям не избранный на должность ректора университета, принял приглашение возглавить в качестве директора недавно открывшуюся в Нежине Гимназию высших науки им. Князя Безбородко (Украина). В том же году в гимназию поступил и Нестор.
Неизвестно какова была природа трений между Василием Григорьевичем и остальными профессорами, но, по-видимому, именно это и послужило причиной трагедии. 6 февраля 1821 г. в помрачении рассудка он выбросился из окна своего кабинета и разбился насмерть. Вдова Кукольника вместе детьми перебралась в Виленское имение, где, не пережив горя, вскоре скончалась, а Нестор остался на попечении старших братьев.
В 1823 г., после того как на должность директора Нежинской гимназии, был назначен Иван Семенович Орлай, друг и коллега покойного Василия Кукольника, Нестор снова вернулся в гимназию, где сразу же стал одним из лучших учеников. Он отлично владел иностранными языками, участвовал в постановках любительских спектаклей и издании рукописного журнала, играл на гитаре, сочинял стихи и всегда был окружен друзьями, среди которых будущие известные деятели русской и украинской культуры: писатель Николай Гоголь, поэты Евгений Гребенка и Николай Прокопович, этнограф А.С. Афанасьев-Чужбинский и др.
В конце 1825 г. спокойная и размеренная жизнь Нежина была нарушена известиями о восстании декабристов на Сенатской площади в Петербурге и почти одновременно вспыхнувшем восстании Черниговского полка на Украине. Эти события, ставшие знаковыми в российской истории, положили начало тотальной слежке. Следили все и за всеми. Гимназическим надзирателем было перехвачено письмо Нестора с подписью РБШ. Посчитав, что молодой человек состоит в некоем тайном братстве, полиция установила за ним негласный надзор. Далее ситуация усугубилась дерзким поведением ряда учеников, распевавших революционные песни. Возникло так называемое «дело о вольнодумстве». В ходе проведенного обыска, у гимназистов были изъяты тетради с цитатами из трудов западных философов, включая Канта и Монтескье, ода «Вольность» А. С. Пушкина, «Горе от ума» А.С. Грибоедова и другие запрещенные цензурой произведения. У Нестора были обнаружены собственные сочинения и не дошедшая до наших дней трагедия «Мария», признанная «возмутительной». Чреда допросов и разбирательств по делу закончилась для 20-летнего юноши крайне печально. Он был лишен гражданского чина XII класса и золотой медали, а вместо положенного аттестата получил лишь справку об окончании курса.
В 1829 г. старший брат, Павел Васильевич, увез Нестора обратно в Вильно. В течение нескольких лет пребывания здесь, он успешно преподавал русскую словесность в Виленской гимназии и даже удостоился похвалы великого князя Константина Павловича за то, что составил и издал учебник русской грамматики для литовцев. Не оставил он и свои литературные опыты, ведь настоящее признание было еще только впереди.
В 1831 г. разгоревшееся Польское восстание, носившее, как известно, антирусский характер, вынудило Нестора покинуть Вильно.
Из Вильно Нестор Кукольник перебрался в Петербург вместе со своим братом Платоном. В столице талантливому юноше, мечтавшему о карьере писателя, удалось опубликовать свою первую пьесу под названием «Тортини», посвященную итальянской тематике, затем в свет вышла драматическая фантазия «Торквато Тассо», о жизни знаменитого итальянского поэта XVI века.
Но судьбоносной для Кукольника стала написанная им за восемнадцать дней патриотическая драма «Рука Всевышнего Отечество спасла». Когда заведующий репертуаром русской драматической труппы Александринского театра Рафаил Михайлович Зотов, отказался принять ее к постановке, Нестор Васильевич решился на отчаянный шаг. Он сумел попасть в дом к знаменитым актерам Каратыгиным, Василию Андреевичу и его жене Александре Михайловне, и уговорил их прочесть свою пьесу. Пьеса Каратыгиным понравилась, и Василий Андреевич решился поставить ее в свой бенефис, исполнив роль Пожарского. Премьера состоялась 15 января 1834 г. на сцене Александринского театра. В этот вечер посмотреть на своего любимого актера пришел сам Николай I. Успех спектакля был ошеломительный. Теперь о Несторе Кукольнике заговорила вся столица. Но вместе с поклонниками, у него появилось и немало врагов. Примечательным является эпизод, связанный с братьями Полевыми. В своем журнале «Московский телеграф» они нелестно отозвались о драме молодого писателя, после чего высочайшим повелением журнал был закрыт.
Сильным светом Брюллов выделяет лицо и руки Кукольника. Поместив источник света наверху, слева, он достигает с его помощью замечательной рельефности фигуры, точно окутанной мягкой светововдушной средой.
В начале тридцатых годов Кукольник сблизился сначала с композитором Михаилом Глинкой, а затем с художником Карлом Брюлловым, только что вернувшимся из Италии. Молодые, талантливые, полные творческих сил, они гордо называли себя союзом трех искусств: музыки, литературы и живописи.
«Наружность Кукольника, — вспоминала А. Панаева, — была замечательно неуклюжа. Он был очень высокого роста, с узкими плечами, и держал голову нагнувши; лицо у него было длинное, узкое, с крупными неправильными чертами; глаза маленькие с насупленными бровями; уши огромные, тем более бросавшиеся в глаза, что голова была слишком мала по его росту». Известен портрет Кукольника кисти Карла Брюллова 1836 г. Брюллов сохранил в портрете особенности облика Кукольника, с его длинным лицом, темными насупленными бровями, узкими глазами и сутулой фигурой.
По средам на квартире у братьев Кукольников собиралась вся столичная богема: актеры, художники, писатели, музыканты, композиторы.Как раз в эти годы у Нестора Васильевича случился роман с Катериной Фан-дер-Флит, дочкой Тимофея Ефремовича Фан-дер-Флита, капитана 2-ого ранга в отставке. Окрыленный первым успехом и увлеченный новыми знакомствами, он никак не решался сделать ей официальное предложение, предпочитая изливать свою страсть в пылких стихотворениях. Именно Катерине посвящена драматическая фантазия «Джулио Мости», вышедшая в свет в 1836 г. Между тем, дом Фан-дер-Флитов посетил известный флотоводец, контр-адмирал Михаил Петрович Лазарев, который был настолько поражен красотой девушки, что на следующий же день попросил у Тимофея Ефремовича руки его дочери, и тот незамедлительно дал согласие. Нестору и Катерине не суждено было быть вместе, но эту любовь они пронесли через всю жизнь.
Стараясь заглушить боль разлуки, Кукольник с головой погрузился в работу. Он много сочинял, издавал «Художественную газету», помог Глинке при создании опер «Жизнь за Царя» и «Руслан и Людмила», написал бессмертные строки, которые с легкой руки Михаила Ивановича превратились в удивительные по своей красоте романсы. Вместе с тем, количество гостей в доме братьев Кукольников увеличивалось, и литературно-музыкальные вечера все больше напоминали шумные попойки. По всей вероятности, после одного из таких вечеров пьяная компания высыпала на улицу и отправилась в известный дом с красными фонарями на окнах. Именно там Нестор Васильевич и познакомился с молодой немкой Амалией фон Фризен, ставшей его гражданской женой.
Сожительство с бывшей проституткой породило множество слухов и отвратило от Кукольника большинство друзей. Обвенчались они в 1843 г. без гостей и особой церемонии в небольшой деревянной церквушке на окраине Петербурга. В этом же году Нестор Васильевич вернулся на службу и был назначен чиновником по особым поручениям при Военном Министре графе Чернышеве. Продолжал активно сочинять. В период с 1840-1845 гг. он напечатал 5 романов, 26 повестей, 5 драм и множество стихов. Издавал журнал «Дагеротип», а позже «Иллюстрацию».
Выполняя поручения Военного Министра, Кукольник много путешествовал по России, в особенности по ее южной части. В 1847 г. он представил Николаю I доклад о состоянии каменноугольной промышленности, который был одобрен и реализован по царскому указу. В нем Нестор Васильевич выдвигал ряд предложений, таких как строительство железной дороги и освоение богатств Западного Донбасса.
В 1848 г. Кукольник был назначен докладчиком по делу М.Е. Салтыкова-Щедрина, опубликовавшего в «Отечественных записках» свою повесть «Запутанное дело», признанную революционной. Всячески добивался освобождения Салтыкова, приписывая его горячность юным летам, но отвратить ссылку молодого писателя в Вятку не смог.
В этом же году в Петербурге разразилась страшная эпидемия холеры, которая унесла жизнь брата Нестора Кукольника, Платона. Вскоре последовали еще две не менее болезненные утраты. В марте 1952 г. скончался друг детства Николай Гоголь, а через пару месяцев из Италии пришло известие о смерти Карла Брюллова.
Переломную роль в жизни Кукольника сыграла Крымская война, во время которой он служил интендантом. Отвечая за снабжение армии продовольствием, он стал свидетелем настоящего пира во время чумы с разгулом коррупции, воровством и халатностью чиновников. Вот что записал Нестор Васильевич в своем дневнике: «Вместо того чтобы писать исторические романы и драмы, учиться и приготовляться к истории, наконец, пожалуй, и служить по часть науки, художеств, просвещения, высших служебных соображений, я отправился считать кули с мукой и смотреть, только смотреть, искусно ли плутуют и мошенничают люди? Насмотрелся! Сначала в Воронеже я видел, как плутуют патриоты, и даже сам сплутовал, написал об этом плутовстве журнальную статейку, но ей-богу, нечаянно! Я верил Русскому Патриотизму от души, я восхищался этим великолепным маскарадом, не зная, что он из моды машинально».
По окончании Крымской войны, забытый и отверженный, Нестор Васильевич вновь хотел вернуться на литературный Олимп, представив в театре на Крестовском острове оперу под названием «Азовское сидение», к которой собственноручно написал музыку. Несмотря на успех, опера вскоре была снята с репертуара из-за цензуры.
В 1857 г. из Берлина пришло известие о смерти Михаила Глинки. Чтобы почтить память дорого друга, Нестор Васильевич приложил все усилия и добился проведения панихиды. Со смертью Михаила Ивановича порвалась последняя ниточка, связывавшая Кукольника с прошлым, полным блистательной славы, верных друзей и пылких надежд. Начался новый этап в жизни писателя.
В марте 1857 г. Н.В. Кукольник получил отпуск для лечения и отправился в путешествие за границу на 6 месяцев вместе со своей женой. Они побывали в Германии, Швейцарии, Голландии, Бельгии, Франции. Все это время он вел дневник, записывая свои впечатления на почтовой бумаге разного формата, часто с соответствующими тексту изображениями городских достопримечательностей или фотографиями знаменитых людей, и отправляя их письмами к родным в Россию. По возвращении Нестор Васильевич уволился со службы и перебрался с женой в Таганрог, как он говорил сам «чистить ягоды и варить варенье, а зимой пить с этим вареньем чай».
В Таганроге Нестор Васильевич посвятил себя общественной деятельности. В 1857 г. он обратился к правительству с проектом устройства в городе университета. Однако стараниями прославленного хирурга Н.И. Пирогова, который в те годы занимал должность попечителя учебного округа, университет был открыт в Одессе. Несколько лет спустя сетовал за издание местной газеты, в результате в печать стал выходить «Полицейский листок Таганрогского градоначальника». В 1860 г. составил для правительства «Записку о построении железных дорог в России». Употребил все свои связи и добился того, чтобы трасса железной дороги шла именно к Таганрогу, а не в обход. Дорога была пущена в эксплуатацию уже после смерти Нестора Васильевича. В 1865 г. являлся одним из учредителей акционерного общества по постройке городского оперного театра, который сохранился до наших дней. Способствовал появлению в Таганроге Окружного суда, а когда вопрос встал об отсутствии подходящего помещения, предоставил под здание суда свой дом на Петровской улице. Открытие состоялось через четыре месяца после смерти писателя. В конце жизни обращался к Александру II с предложением создать отдельную Таганрогскую губернию, но поддержки не нашел.
В Таганроге Кукольник не прекращал писать, но уже не о героях отечественной и зарубежной истории, а о социальных проблемах, развращенности и коррупции. Его роман «Гоф Юнкер» был запрещен по указу царя и никогда не был опубликован, как и последующие произведения писателя, которые из-за своей злободневности, он не просто был вынужден скрывать от посторонних глаз, но и записывать специально разработанным им шифром.
Скончался Нестор Кукольник 8 (20) декабря 1868 г., собираясь на оперу в театр. Он протянул жене коробку конфет и вдруг упал замертво. Был похоронили в своем имении близ рощи Дубки. Могила не сохранилась.
На цветном рисунке изображена домашняя сцена с участием художника Карла Брюллова, композитора Михаила Глинки и драматурга Нестора Кукольника. Трое друзей с рюмками в руках собрались вокруг рояля, за которым музицирует Глинка; на рояле – бутылки с вином. Рисунок датируется 1842-м г. – это время великосветских салонов, концертов заезжих виртуозов, вечеров с чтением стихов и игрой на музыкальных инструментах. Но традиции любительского музицирования получили распространение не только в пышных дворцовых залах, но и в скромных гостиных. Глинка в своих «Записках» вспоминает о вечерах у себя дома, где собирались друзья, артисты и литераторы, во главе которых были Брюллов и Кукольник. «Угощение состояло из чая с сухариками, крендельками и десерта; в карты не играли и не танцевали; беседы и музыка, часто пение в несколько голосов составляли главное препровождение времени на наших раутах».
Рисунок принадлежит Петру Андреевичу Каратыгину – драматическому актеру, писателю, поэту, мастеру остроумных шуток и эпиграмм. Среди прочих его талантов был и дар художника: Каратыгин оставил целую галерею портретов своих современников.
Рисунок имеет необычное название. Присмотримся: на красном диване в глубине комнаты – черный цилиндр, а под ним лист бумаги с неразборчивым текстом. Ясно читается только подпись: «Живопись, Музыка и Поэзия в Санкт-Петербурге в конце 1830-х годов». Аллегория живописи – это, конечно, знаменитый художник Карл Брюллов. Он единственный из друзей в домашнем халате, видимо, на рисунке изображена именно его комната с большим мольбертом. За роялем Михаил Глинка, олицетворение Музыки. Известно, что композитор неплохо рисовал, и на одном из его ученических рисунков Брюллов написал: «Скопировано очень недурно». Справа от Глинки – Нестор Кукольник. Стихи Кукольника были популярны среди композиторов. Глинка написал на тексты приятеля вокальный цикл «Прощание с Петербургом», включающий знаменитые «Попутную песню» и «Жаворонка», музыку к трагедии «Князь Холмский», а также возможно свой лучший романс – «Сомнение». Кукольник стал одним из соавторов либретто опер «Жизнь за царя» и «Руслан и Людмила».
Рисунок Каратыгина – не просто жанровая сценка, но олицетворение дружбы трех артистических натур, символ союза живописи, музыки и поэзии.
Три музы Нестора Кукольника
Мария Федоровна Толстая (1817-1898)
В юности Нестор Кукольник был влюблен в Марию Федоровну Толстую, дочь Федора Петровича Толстого, знаменитого русского живописца, рисовальщика, медальера и скульптора. Их отношения закончились разрывом, как писала сама Мария Федоровна «Кукольник первый сделал шаг назад», а она «по женской гордости, отступила от него на десять шагов». В 20 лет Толстая вышла замуж за писателя Павла Павловича Каменского. Увы, этот брак не принес девушке счастья. Каменский много пил, часто пропадал из дома. Ей было суждено похоронить семерых из десяти детей. Проба пера также не увенчалась успехом. Стихи, рассказы, сказки и пьесы Марии Федоровны, хотя и выходили в печать, но не пользовались популярностью ни у читателей, ни у критиков. Наиболее ценным считаются воспоминания, в которых она сохранила для потомков много любопытных сведений о своих современниках, в том числе и о Несторе Кукольнике.
Екатерина Тимофеевна Фан-дер-Флит (1812-1877)
Из дневника А.В. Жиркевича: «Н.В. Кукольник в молодости был влюблен в Екатерину Тимофеевну Фан-дер-Флит, но, по своей застенчивости и нерешительности, очень долго собирался сделать ей предложение, несмотря на видимую взаимность со стороны Екатерины Тимофеевны. Пока он собирался и изливал свои чувства во множестве страстных стихотворений, в дом Фан-дер-Флитов явился знаменитый контр-адмирал, герой Наваринский Михаил Петрович Лазарев, влюбился и объяснился с родителями. Отец Екатерины Тимофеевны пришел в такой восторг от такой блестящей партии для своей дочери, что тут же дал слово, даже не спросив ее согласия. Нестор Васильевич и Екатерина Тимофеевна были в страшном отчаянии. Любовь между ними возгорелась еще сильнее, но в смысле чисто платоническом».
Амалия Ивановна Фон-Фризен (1816-1888)
В 1843 г. Нестор Кукольник женился на своей гражданской жене Софии Амалии фон Фризен, немке лютеранского вероисповедания. До конца жизни она разделяла все тяготы его службы, в том числе и длительные командировки.
Есть сведения, что Амалия был бывшей проституткой. Из-за этого брака от Кукольника отвернулись многие его друзья. Из воспоминаний поэта А.Н.Струговщикова: «В июле 1843 г. он (Нестор Кукольник) приехал ко мне рано утром, когда Глинки не было уже в Петербурге. — «Сегодня женюсь на Амалии. Не откажись быть посаженым!» — «Женитьба — не крестины, от которых не отказываются, — отвечал я, — но если дело порешено, то зачем и дальше ходить?» — «Спасибо!» Кукольник прибегал к лаконизму и усиливал свое малороссийское произношение, когда хотел пооригинальничать. О своем намерении жениться он говорил со мною и прежде; но как мои возражения не действовали, то мне осталось только послать за каретой, чтобы вместе отправиться в первое Парголово, где он жил с невестой. Дорогой он мне начал восхвалять ее качества; но на счет этого я знал больше его, a потому клал его слова в карман и ехал далее. Невольно думалось — что за чепуха! В деревянной церкви, на горке, при въезде с Поклонной горы в первое Парголово, Н. Кукольник был обвенчан без особой церемонии, без гостей, в передобеденное время».
Вместе Нестор Васильевич и Амалия Ивановна прожили более четверти века.
Лабенский Франц Иванович
Родился в 1770 г. Поляк по происхождению. Известный в свое время художник. В Варшаве был учеником и помощником живописца Марчелло Баччарелли, придворного художника и хранителя картинной галереи короля Станислава Августа Понятовского.
В Россию Лабенский приехал в 1795 г. и со следующего года участвовал в оформлении интерьеров Гатчинского дворца в качестве помощника архитектора Винченцо Бренны, который перестраивал дворец для великого князя Павла Петровича. Выполненные им декоративные росписи в опочивальне Марии Федоровны «в стиле рокайля и стиле Луи XVI» погибли во время войны в 1944 г.
Брат Франца Лабенского, приехавший вместе с ним в Санкт-Петербург, был известным антикваром, привез в российскую столицу большую коллекцию картин и наладил успешную торговлю произведениями искусства.
В 1797 г. при императоре Павле I по рекомендации Бренны Лабенский был приглашен князем Н.Б. Юсуповым, «почетным любителем петербургской Академии художеств» на должность хранителя живописи Императорского Эрмитажа и прослужил в музее пятьдесят два года вплоть до своей смерти в 1850 г. В 1805 г. поставлен во главе II Отделения Эрмитажа (картины, кабинет редкостей, бронза, изделия из мрамора), но непосредственно курировал только живопись. В. Ф. Левинсон-Лессинг в «Истории картинной галереи Эрмитажа» писал, что «выдвижение на пост заведующего картинной галереей художника, не обладавшего никакой научной подготовкой и не зарекомендовавшего себя предварительно какими-либо трудами в этой области, представляло собой прямое продолжение общих для XVIII века тенденций назначать хранителями галерей художников», однако далее Лабенский «отдал все свои силы музейной работе и выработался в хорошего специалиста, тем более что и в Эрмитаж он пришел уже с определенным запасом знаний по истории искусства и с несомненной музейной подготовкой».
В короткое время Лабенский сумел завоевать авторитет знатока живописи и заботливого хранителя. При императоре Николае I дослужился до звания статского советника. С его именем неразрывно связана история Картинной галереи Эрмитажа первой половины XIX века. При участии Лабенского галерея была значительно расширена за счет многих удачных приобретений. В поездках по странам Западной Европы Лабенский приобретал картины, и «чутье художника, его природный вкус и знания истории живописи никогда его не подводили. Они сыграли важную роль в развитии музея». В 1797 г. под руководством Лабенского был составлен первый каталог императорского собрания картин на русском языке. Лабенский также составил описание картин Эрмитажа на французском языке в 2-х томах с гравюрами: «Galerie de l’Ermitage, gravée au trait» (СПб., 1805-1809). К книге приложен русский перевод текста Г.А. Глинки.
Большое внимание Ф. Лабенский уделял вопросам реставрации. В 1817 г. был осуществлен его проект об учреждении при Эрмитаже реставрационной школы, которую возглавил знаменитый в будущем специалист А.Ф. Митрохин (1766-1845), назначенный ранее, в 1801 г. камердинером в помощь Лабенскому для наблюдения за картинами.
В 1812 г. Лабенский по распоряжению императора Александра I отобрал тридцать картин «для украшения католических храмов Таврической губернии».
Лабенский занимал служебную квартиру в Северном павильоне Малого Эрмитажа. На знаменитой картине «Парад и молебствие по случаю окончания военных действий в Царстве Польском 6 октября 1831 года на Царицыном лугу в Петербурге» художника Григория Чернецова он изображен в кругу многих выдающихся современников.
Допуск публики в Эрмитаж зависел непосредственно от хранителя. Посетители допускались по билетам, выдававшимся лично Лабенским, причем проживавшим в столице лицам, лично известным хранителю, могли выдаваться постоянные билеты, а не только на однократное посещение, билет давал право на единовременное посещение галереи 4-8 людьми. Допуск посетителей производился ежедневно, не исключая праздничных и воскресных дней. Согласно выработанным в 1825 г. правилам, Эрмитаж был открыт для посетителей зимой от 12 до 3, для художников от 9 до 5, летом для посетителей от 12 до 6, а для художников от 8 утра до 8 вечера. Однако зимой, во время пребывания двора в Петербурге, доступ был затруднен, как пишет об этом Лабенский в записке 1827 г., и ограничивался впуском только иностранцев и высокопоставленных лиц.
До 1825 г. посещение Эрмитажа было обусловлено меньшими формальностями, чем в тридцатые годы, и Придворная контора обращала внимание Лабенского на необходимость более тщательного надзора за тем, чтобы Эрмитаж посещался только людьми, имеющими на это право, а разрешение на копирование выдавались лишь лицам достойным и известным. До 1831 г. от посетителей требовалось лишь, чтобы они были в пристойной и опрятной одежде, и с этого времени было введено действовавшее в течении тридцати лет правило о допуске частной публики только во фраках и мундирах, исключения из которого делались лишь в летнее время, когда царя не было в городе, причем это исключение было введено лишь в 1853 г.
В 1825 г. впервые были устроены вешалки для хранения платья посетителей и было строго предписано оставлять там верхнее платье, головные уборы и палки. Несмотря на ограниченный доступ посетителей, меры надзора за ними оказывались недостаточно точными, и Лабенский усиленно добивался увеличения числа дежурных лакеев, так как картины носили следы пальцев, а иногда и более серьезных повреждений, как это было в 1822 г. с картинами Поттера и Тенирса, которые оказались исцарапанными булавками…
Общее число посетителей было невелико – в 1826 г. было напечатано 600 билетов, что приблизительно составляло 3-4 тысячи посетителей в год, не считая копирующих
Франц Иванович Лабенский составил список картин русских мастеров из коллекций Таврического, Царскосельского, Кремлевского дворцов для передачи их в Эрмитаж. Его усилиями в центральной части восточной галереи Малого Эрмитажа в 1824 г. был открыт зал, названный «комнатой Российской школы», экспонирующий картины А.Г. Венецианова, А.И. Иванова, А.П. Лосенко, Ф.М. Матвеева, А.Е. Мартынова, А.Е. Егорова, В.П. Шебуева.
Лаваль Александра Григорьевна
Александра Козицкая родилась 18 марта 1772 г. в семье статс-секретаря Екатерины II, писателя и журналиста Григория Васильевича Козицкого. Мать — Екатерина Ивановна (урожденная Мясникова) была дочерью богатого купца и промышленника И.С. Мясникова.
Александра Григорьевна вышла замуж в 1799 г. в возрасте 27 лет за французского эмигранта, учителя Морского корпуса Ивана Степановича (Жан-Шарля-Франсуа) Лаваля, приехавшего в Россию в начале Французской революции. Мать была против этого брака, считая его мезальянсом. Тогда Александра Григорьевна написала всеподданнейшую просьбу императору Павлу I. На требование императора объяснить причину запрета на брак Козицкая отвечала, что Лаваль «не нашей веры, неизвестно откуда взялся и имеет небольшой чин». Резолюция Павла I гласила: «Он христианин, я его знаю, для Козицкой чин весьма достаточный, а потому обвенчать» и дополнительное повеление: «Обвенчать через полчаса». За ссуду в 300 тысяч франков, которую Александра Григорьевна выдала нуждающемуся королю-эмигранту Людовику XVIII перед его возвращением во Францию, Иван Степанович Лаваль был возведен в графское достоинство.
Александра Григорьевна немного занималась переводами, участвовала в издании газеты «Le Furet» («Хорек», «Проныра»), которую начал издавать с 30 июня 1829 г. французский литератор Шарль де Сен-Жюльен, служивший секретарем и библиотекарем у графа И.С. Лаваля. Газета выходила на французском языке и была рассчитана на аристократическую публику. Первоначально в газете печатались новости современной французской литературы, а также рецензии на спектакли французской и итальянской театральных трупп, выступавших в Санкт-Петербурге. Со временем в ней стали появляться материалы, посвященные русской литературе, рецензии на произведения русских поэтов и писателей, в том числе восторженные отзывы на произведения Пушкина.
Во время путешествий за границу Александра Григорьевна встречалась со многими выдающимися людьми, в том числе с французскими писателями Ф. Шатобрианом и Б. Констаном, посещала салон писательницы де Сталь.
Александра Лаваль занималась благотворительностью в самых разных направлениях. 4 июня 1838 г. на Петербургской стороне графиней был устроен детский приют для приходящих детей обоего пола, названный Лавальским. С 1840 г. он находился в ведении Санкт-Петербургского Совета детских приютов. В первые годы размещался в наемном доме, а в 1850 г. был переведен в собственный дом, приобретенный на средства графини А.Г. Лаваль. До кончины основательницы в 1850 г. приют содержался на ее средства.
Александра Лаваль являлась хозяйкой литературно-музыкального светского салона. Она пользовалась уважением среди высшего общества. Ее дом в Санкт-Петербурге на Английской набережной (дом №4) был одним из своеобразных центров культурной и политической жизни столицы первой половины XIX века. Здесь собирались поэты, писатели, любители искусства; часто велись литературные беседы, зачитывались новые произведения, обсуждались новинки западной литературы.
Среди известных писателей, поэтов, музыкантов, художников в салоне Лаваль бывали П.А. Вяземский, А.И. Тургенев, И.А. Крылов, Н.И. Гнедич, А.Н. Плещеев, И.И. Козлов, И.И. Дмитриев, А.Н. Оленин, Ф.П. Толстой, З.А. Волконская и другие. 10 марта 1816 г. Н.М. Карамзин читал тут неопубликованные главы своей «Истории государства Российского», надеясь, что влиятельный великосветский салон, поддержка близких ко двору лиц помогут в получении разрешения на издание книги. Вскоре после окончания Лицея и причисления к Коллегии иностранных дел, в салоне Лаваль стал бывать Александр Сергеевич Пушкин. Здесь на литературных вечерах он читал свои неопубликованные произведения, в том числе оду «Вольность». 16 мая 1828 г. в доме Лавалей Пушкин прочитал свою трагедию «Борис Годунов» в присутствии А.С. Грибоедова, А. Мицкевича и других.
На балах присутствовал Михаил Юрьевич Лермонтов, на одном из которых, 16 февраля 1840 г., у него произошла ссора с сыном французского посла Барантом, закончившаяся дуэлью. В салоне Лаваль, где собиралось подчас до 600 человек, бывал и император Александр I, а по средам они принимали весь дипломатический корпус. Вероятно, в салоне Лаваль бывал А.С. Даргомыжский. На вечерах при скоплении почти всего высшего света Санкт-Петербурга пели Карадори, Виардо-Гарсиа, Рубини и Тамбурини.
Подобные концерты проходили не только на Английской набережной, но и на даче, которая находилась северо-западной оконечности Аптекарского острова, при слиянии Малой Невки и речки Карповки. Этот участок был пожалован императором Павлом I как подарок на свадьбу Лавалей. Дача Лавалей была выстроена в 1810 г. известным архитектором Тома де Томоном. Главное усадебное здание — двухэтажный каменный дом в стиле «ампир» «крытый железом, с подвалом», было обращено к реке Карповке. Тут же были два двухэтажных деревянных дома, деревянные флигели для жилья. Две конюшни и два каретных деревянных сарая. Постройки окружал пейзажный парк. По свидетельству современников и по сохранившимся изображениям, это была одна из красивейших дач Санкт-Петербурга. Как сообщали «Санкт-Петербургские ведомости», в январе 1827 г. виды ее, наравне с видами императорских дворцов и европейских столиц, показывали в космораме. Большой парк назывался «лавалевским» даже в конце XIX века. На даче Лавалей также постоянно собиралась титулованная знать, разговоры на здешних приемах князь Петр Вяземский назвал «живой газетой Петербурга».
В доме графини Лаваль находилась одна из богатейших художественных коллекций, которую хозяйка собирала в течение многих лет, путешествуя по Западной Европе, в особенности по Италии. Залы в ее особняке украшали полотна Рубенса, Рембрандта, Рейсдаля, Лоррена, Альбани, Бартоломео, Гверчино, Дольчи и многих других художников; до 300 древнегреческих и италийских ваз, глиняных и стеклянных изделий и около 300 античных бронзовых вещей. В середине XIX века собрание картин и библиотеку наследники Лавалей поделили между собой, а ценнейшая часть коллекции древнеегипетских и античных произведений в 1852 г. была приобретена Эрмитажем, где хранится и по сей день. Многие экспонаты из дома Лавалей демонстрировали на выставках. Так, в 1851 г. на художественной выставке редких вещей в Академии художеств дочь Лавалей — графиня София Ивановна Борх — представила 29 картин и 13 скульптур.
Умерла Александра Григорьевна Лаваль 17 ноября 1850 г. Похоронена в некрополе Свято-Троицкой Александро-Невской лавры.
После смерти старших Лавалей имущество было поделено между четырьмя дочерями: княгиней Е.И. Трубецкой, графиней З.И. Лебцельтерн, графиней А.И. Коссаковской и графиней С.И. Борх.
Липгарт Эрнст Карлович
Барон Эрнест фон Липгарт происходил из древнего лифляндского рода, известного с XVII века, и по преданию ведущего свое происхождение от святого Лифарда, жившего в VI веке.
Его детство прошло в родовом имении Ратсхоф в Дерпте (Тарту), где из поколения в поколение собиралась коллекция произведений искусства: «Я родился в настоящем музее, в доме, построенном в чистейшем стиле Людовика XVI одним из Липгартов, с такой роскошью, что он разорился на этой прихоти… Весь дом был наполнен слепками с произведений искусства греческого периода и итальянского Возрождения…» — вспоминал он. Отец Липгарта барон Карл Эдуард фон Липгарт был хорошо известен в 1860–1870-х гг. в Европе своими широчайшими познаниями в области искусства итальянского Возрождения, а также как выдающийся коллекционер. Благодаря его консультациям были собраны блестящие коллекции великой княгини Марии Николаевны, Г.С. и П.С. Строгановых.
В 1862 г. семья Липгартов переехала во Флоренцию, чтобы поправить слабое здоровье сына. Там Липгарт начал серьезно заниматься живописью в частной академии и у жившего в это время во Флоренции немецкого художника Франца Ленбаха. Историю искусства он изучал непосредственно в музеях Германии, Испании, Англии и Италии, что в дальнейшем очень помогло ему, когда он стал хранителем Эрмитажа. Во Флоренции состоялось знакомство Карла Эдуарда Липгарта и великой княгини Марии Николаевны, во многом повлиявшее в дальнейшем на жизнь Эрнеста. «Для отца это была дружба до гроба, скажу больше, лейтмотив всей его жизни», — вспоминал Эрнест Карлович. Отец и сын были постоянными участниками вечеров на вилле ди Кварто во Флоренции, бывали в летней резиденции Марии Николаевны Сергиевке, под Петергофом, гостили у нее в Лондоне. Мария Николаевна оказывала покровительство начинающему художнику, следила за его успехами, помогая заказами и рекомендациями. Для нее он выполнил свое первое монументальное произведение «Ариадна и Бахус».
Получив заказ от князя Александра Ливена скопировать портрет Карла I работы Ван Дейка, находящегося в Лувре, Липгарт в 1873 г. переезжает в Париж. В этом же году он женится на Флорентине Луизе Жуан (1854–1931), которая послужила моделью для многих его полотен. Этот брак, а также и то обстоятельство, что Липгарт принял католичество, на несколько лет осложнили его отношения с отцом, который лишил его права наследования майоратом в Дерпте и на некоторое время перестал помогать деньгами. Эрнесту Липгарту пришлось самостоятельно зарабатывать на жизнь. Он выполнял заказы на монументальные росписи парижских особняков, писал портреты и иллюстрировал многие парижские журналы и издания, в том числе «La vie élégante» и «La vie moderne» Эмиля Бержера, для которых сделал ряд портретов выдающихся современников.
Когда отношения с отцом наладились, Липгарт получил возможность продолжить художественное образование в частной академии Жюлиана и у художников Жаке, Буланже и Лефевра, которые оставались его кумирами до конца его дней (из старых мастеров он предпочитал Микеланджело и особенно Тьеполо).
С 1877 г. он выставлял свои картины в Салоне, и судя по многочисленным статьям в парижских газетах о его произведениях, которые он тщательно собирал, был принят вполне благожелательно.
Благодаря великой княгине Марии Николаевне, которая рекомендовала его как сына своего друга барона Карла Липгарта он сразу по приезде в Париж попал в один из самых модных домов Парижа, салон принцессы Матильды Бонапарт, где собирались самые известные писатели, художники, политики.
Липгарт был непременным участником и собраний парижского «Кружка русских художников». Этот кружок, а точнее «Общество взаимного вспомоществования русских художников», было образовано на его глазах — 10 декабря 1877 г. Основание его было приурочено ко дню взятия Плевны. Председателем общества стал профессор живописи А.П. Боголюбов, секретарем — И.С. Тургенев, членами-учредителями М.М. Антокольский, А.К. Беггров, А.А. Харламов и другие. Официальным президентом был русский посол в Париже князь Н.А. Орлов. Высочайшим покровителем общества — наследник цесаревич Александр Александрович (будущий император Александр III). Целью общества было сближение русских художников, для чего устраивали еженедельные вечера. Средства общества складывались из ежегодных взносов (не менее 25 франков), из выручки с устраиваемых благотворительных концертов и процентов с проданных картин. Здесь впервые произошло знакомство Липгарта с русской художественной средой. Многие связи он сохранил и после переезда в Петербург.
Благодаря Алексею Петровичу, который преподавал рисунок Александру III и Марии Федоровне, а также часто выступал советником императора по части современной живописи, Липгарт получил заказ от императора на две картины на сюжет о разумных и неразумных женах. В 1886 г. он привез их в Петербург и остался там навсегда. Александр Бенуа так описал его в те годы: «Эрнест Карлович был тогда далеко не старый человек, но его впалые и прямо-таки провалившиеся щеки, его изможденное лицо и невероятно тощая фигура, напоминавшая классический образ Дон Кихота, вызывала представление о каких-то долгих годах лишений, о каком-то многолетнем подвиге аскезы. Это не помешало Липгарту со временем пережить многих своих с виду куда более крепких коллег, а усердие его во все времена было совершенно баснословным…С первых же минут беседы Липгарт обнаруживал редкую воспитанность. Это сказывалось и в чуть аффектированном французском (или немецком) говоре, и в том, как он мило коверкал русскую речь. Во всем сказывался подлинный балтийский барон, ein hoechst feiner Herr».
В Петербурге Липгарт пишет многочисленные портреты, в том числе и членов императорской семьи, в частности, создает целую галерею портретов императора Николая II. Он оформляет росписями ряд петербургских дворцов, церквей и театров.
В 1906 г. он получает приглашение директора Эрмитажа И.А. Всеволожского поступить на службу в Картинную галерею, которую он возглавлял с 1909 по 1918 гг.
Во второй половине 1920-х гг. Липгарт садится за написание мемуаров, чтобы поделиться «своими чудными воспоминаниями с читателем, если он когда-нибудь будет». В это время в обстановке голода, разрухи, начинающегося террора интеллектуальная жизнь была для людей этого круга, быть может, важнее хлеба. Выставки, работа над каталогом, обширная переписка с коллегами и, конечно, воспоминания, которые уводили его в столь близкую ему, знакомую и милую его сердцу атмосферу, где он был счастлив, были для него, вероятно, спасательным кругом в море послереволюционного хаоса. Эти воспоминания имеют не меньшую ценность, чем его научные открытия. Здесь в полной мере обнаруживаются его вкусы и пристрастия, его своеобразный юмор, его кредо художника, его человеческие симпатии и антипатии. Это талантливый автопортрет самого Липгарта и эпохи, в которой он жил.
Аристократ и художник, русский, как его называли в парижских газетах, и вместе с тем европеец, человек блестяще образованный, он был принят в самых разных слоях общества. Кажется, он бывал везде, во всем принимал участие, был знаком со всеми, сохраняя при этом определенную независимость. Это удивительное свойство Липгарта и его несомненное дарование мемуариста делают его воспоминания универсальным документом эпохи.
И все-таки, занимаясь профессионально живописью, находясь в среде художников, разделяя их взгляды на искусство, Липгарт и по рождению, и по образу жизни был аристократом. Поэтому его мемуары совершенно уникальны, они кардинально отличаются от обычных воспоминаний художников: художественные события того времени, Липгарт видит глазами аристократа. Обстановка и язык светских салоновдля него родные. Не случайно свои парижские воспоминания он начинает с описания салона принцессы Матильды.
В ее особняк на улице де Берри, который она называла «драгоценной шкатулочкой», Липгарт попал благодаря рекомендательному письму великой княгини Марии Николаевны. Он пишет о большом сходстве характеров и вкусов обеих своих высокородных покровительниц. К тому же вилла ди Кварто во Флоренции, где жила великая княгиня, когда-то была собственностью короля Вестфальского, брата Наполеона, и здесь прошло детство принцессы Матильды. Первым мужем принцессы Матильды был Анатолий Николаевич Демидов.
В 1850-1860-х гг. салон принцессы был один из самых блестящих литературных салонов Парижа, здесь собирались самые известные писатели, драматурги, художники, мыслители того времени, многим из которых она помогала. За свое великодушие и щедрость она снискала себе прозвище Notre-Dame des Arts. К началу 1970-х гг., времени приезда Липгарта в Париж, слава этого салона несколько померкла. Тем не менее здесь по-прежнему часто собирались Эдмон де Гонкур, Эмиль Золя, Александр Дюма-сын, Теофиль Готье, Гюстав Флобер, Ипполит Тэн, Анри Мельяк и Людовик Галеви, Эрнест Ренан, Фредерик Массон и многие другие. Портреты многих из них Липгарт впоследствии выполнил по заказу журнала «La Vie moderne”.
На таких вечерах присутствовали члены разных политических партий, конечно, за исключением легитимистов, сторонников восстановления во Франции законной (лигитимной) династии Бурбонов. Здесь бывали русские аристократы и члены русского императорского дома, среди которых морганатическая супруга Александра II великая княгиня Екатерина Юрьевская, великий князь Константин Николаевич, герцог Н.М. Лейхтебергский. Вспоминая об этих визитах, Липгарт выказывает большую осведомленность об их личной жизни, что вполне понятно, если учесть из какого круга он сам происходил.
Можно найти определенные параллели, а иногда и прямые совпадения воспоминаний Липгарта с дневниками Э. и Ж. де Гонкур и Марии Башкирцевой, так как время, место действия и круг персонажей тот же. Но если Эдмон де Гонкур — писатель и действующее лицо литературных баталий, язвительный, острый на язык критик, а Мария Башкирцева в основном сосредоточена на своих внутренних переживаниях, то Липгарт рассказывает о событиях языком аристократической культуры. Его воспоминания отличаются кажущейся непоследовательностью повествования и отсутствием видимой логики между описываемыми эпизодами. Он легко и непринужденно перескакивает с одного предмета на другой, иногда без всякой видимой связи, как если бы это была беседа в светском салоне того времени.
Прожив более трети XX века, он навсегда остался в веке XIX, сохранив, несмотря на все перемены и лишения, привнесенные новым строем, идеалы самой высокой классической европейской культуры.
МЕЩЕРСКАЯ ЕКАТЕРИНА НИКОЛАЕВНА
Родилась 22 сентября 1806 г. Дочь Николая Михайловича Карамзина от второго его брака с Екатериной Андреевной Колывановой. Начиная с 1804 г. каждое лето Карамзины проводили в усадьбе Остафьево, а зимой жили в Москве в доме на Большой Дмитровке, а потом на Воздвиженке.
В 1816 г. они переехали в Петербург, где 27 апреля 1828 г. Екатерина Николаевна стала второй женой подполковника в отставке князя Петра Ивановича Мещерского (1802-1876).
Она — улыбкой, движением и лицом очень напоминала своего отца. С детства была окружена интересными людьми. Письма к ней и ее письма — важный источник для исследования истории жизни Пушкина, Вяземского, Лермонтова, Тютчева и других. Поэт В.А. Жуковский 24 ноября 1818 г. написал ей в альбом стихотворение, которое так и назвал: «В альбом Е.Н. Карамзиной»; позже П.А. Вяземский написал стихотворение «Ночь в Ревеле» (1843) с пометой «Посвящается княгине Е.Н. Мещерской».
С Пушкиным Екатерина Николаевна была знакома с 1817 г. Поэт впервые увидел ее одиннадцатилетней девочкой. Вполне естественно, что в ту пору она никак не могла его заинтересовать. А новая встреча произошла только после возвращения поэта из Михайловской ссылки. Он впервые приехал в Петербург в мае 1827 г., где встретился с Карамзиными, а в июле уже выехал в Михайловское, где были написаны «Арион» и посвященный ей «Акафист». После замужества встречалась с Пушкиным в салоне своей матери, в доме Вяземских и в доме своего мужа. Входила в круг друзей поэта, особенно в последние годы его жизни, и постоянно бывала в его доме.
Пушкин в сопровождении Софьи Карамзиной провожал 26 мая 1834 г. до Кронштадта уезжавшую за границу семью Мещерской (муж и сын Николай), а об их возвращении он справлялся у жены 25 сентября 1835 года. Гибель поэта потрясла Екатерину Николаевну. Она безмерно негодовала на тех, кто пытался выгородить Дантеса.
По свидетельству современников, князь Мещерский уступал в смысле ума и характера своей жене, которая играла в семье первую скрипку. Он был добрый простак и жене не по плечу, она же до самого венца не знала, идти ли ей замуж за него или нет. Неудивительно, что в их доме господствовал культ Карамзина и карамзинские традиции; в начале царствования Александра II, в эпоху либеральных преобразований, салон княгини Мещерской считался одним из центров консервативной дворянской оппозиции. Она принимала гостей каждый вечер, приезжавших к ней уже после бала. К ней являлись иногда около 4-х утра, и это никого не удивляло. Нередко гости уходили уже поздним утром. По словам А.Ф. Тютчевой, княгиня Мещерская была женщина болезненная и в то же время очень капризная в выборе своих друзей. Гости, интересовавшиеся политикой, поднимались к ней наверх, и там разгорались жесткие и страстные споры.
С конца 1850-х гг. Мещерские подолгу жили заграницей, чего требовало слабое здоровье Екатерины Николаевны. В 1860-х гг. Екатерина Николаевна много общалась с Л.Н. Толстым и по его просьбе подробно рассказывала ему о своих встречах и беседах с Пушкиным. Л.Н. Толстой в своих дневниках о супругах Мещерских отзывался с одной стороны, как о «хороших людях», где чувствовал себя «очень приятно» и «отводил у них душу»; но, познакомившись с ними поближе, признавался, что они не его люди: «Мещерские отвратительные, тупые, уверенные в своей доброте, озлобленные консерваторы».
Из воспоминаний сына Екатерины Николаевны (В.П. Мещерского): «Мать моя, старшая дочь великого Карамзина, была олицетворением высокой души в лучшем смысле этого слова; подобной ей русской женщины я не встречал: ум ее был замечательно светел и верен, сердце никогда не билось ни слабо, ни вяло, оно всегда билось сильно и горячо; Россия была культом ее души; в каждой мысли и в каждом слове ее слышалось вдохновение правды и благородства. Оттого речи ее покойный Тютчев называл: la musique une belle âme (музыка прекрасной души). Пошлость, ложь и сплетни она одинаково презирала, и все это, вместе взятое, несмотря на то, что она, больная, никуда не выезжала, делало ее гостиную в пятидесятых годах средоточением не только политической жизни, но патриотизма и благородства».
Княгиня Мещерская умерла от воспаления крови в ноябре 1867 г. в Париже, тело ее было перевезено в Россию и похоронено на Тихвинском кладбище Александро-Невской лавре. Захоронение утрачено в советское время.
Нарышкина Екатерина Александровна
Родилась 21 мая 1769 г., дочь действительного тайного советника барона Александра Николаевича Строганова (1740-1789) от брака его с Елизаветой Александровной Загряжской (1745-1831). По рождению принадлежала к высшей столичной знати. Отец Екатерины Александровны владелец Таманского и Кыновского заводов и более полумиллиона десятин земли по р. Чусовой, мать ее известная красавица Екатериновского двора, одна из первых в числе придворных дам, последовала примеру Императрицы, позволила привить себе оспу. Двоюродный дядя, граф Александр Сергеевич Строганов, не только владел Билимбаевским горным округом на Урале, но и был крупным государственным деятелем, близким Екатерине II и Павлу I.
Ее сестра Елизавета Александровна – жена Николая Никитича Демидова и мать Павла Николаевича Демидова. Сохранилось несколько писем Павла Николаевича Демидова к тете.
От матери Екатерина Александровна унаследовала отличавшую ее красоту и представительную наружность. Высокого роста, немного полная, с голубыми, несколько навыкат близорукими глазами, с смелым и открытым выражением лица, она была одной из самых интересных невест в Петербурге.
25 апреля 1787 г. состоялась ее свадьба с корнетом Иваном Александровичем Нарышкиным (1761-1841), впоследствии обер-камергером и обер-церемониймейстером. Венчание было в церкви Владимирской Пресвятой Богородицы, что в Придворных слобода, поручителями по жениху были князь П.Н. Трубецкой и А.А. Нарышкин; по невесте — граф А.С. Строганов и Н.А. Загряжский. Эта женитьба принесла не только богатейшее приданое, но и улучшила положение Нарышкина при дворе. В 1798 г. он был произведен в тайные советники, а в царствование Александра I сразу достиг высших придворных чинов.
Екатерину Александровну отличала не только красота, но и «строгие правила». По характеру своему она была, что называется, «эмансипированной женщиной». Она не любила ни светской суеты, ни злословия, сама следила за материальным благополучием семьи, крепко держала в руках мужа и детей. Особенно доставалось от нее мужу, известному дамскому угоднику, за его неверность и многочисленные любовные похождения. Нарышкин находился под башмаком у своей властолюбивой супруги, которую страшно боялся.
В петербургском обществе Екатерина Александровна имела видное положение, благодаря высокому придворному чину мужа, родственным и дружескими отношениями к Марии Антоновне Нарышкиной и постоянному вниманию императора Александра I, посещавшего Нарышкиных в их доме, на Разъезжей, у Пяти углов.
В 1805 г. Нарышкины уехали на несколько лет за границу. На водах в Теплице их встретила баронесса Наталья Михайловна Строганова, записавшая в своем дневнике: «… В одном отели живем с Катериной Александровной Нарышкиной. С ней Иван Александрович и две дочери. Все они очень милы. А Катерина Александровна беспримерного нраву, умна, весела. Я за счастье себе почитаю, что мы вместе с ней живем. Бесподобная. Мы все ее бес памяти любим».
В своих воспоминаниях граф Е.Ф. Комаровский писал: «… Мы приехали в Баден в мае 1808 г., ровно, как и все почти русские семейства, бывшие в Вене… Мы жили в Бадене самым наиприятнейшим образом. Часто ездили в обществе наших соотчичей по прелестным окрестностям баденским… Екатерина Александровна Нарышкина была, можно сказать, душою этих прогулок; она большей частью их учреждала и все угощения принимала под свое распоряжение».
В 1809 г. жизнь семьи Нарышкиных была омрачена жестокой драмой: старший сын Александр — видный и красивый офицер, подававший большие надежды — был убит на дуэли с известным бретером графом Ф.И. Толстым, прозванным «Американцем».
Имея самые высокие придворные должности, но ветреный и легкомысленный от природы, И.А. Нарышкин любил хорошо пожить и в короткое время расстроил свое и женино состояние. Из-за своей беспечности и излишней доверчивости он утратил и расположение к себе Двора. Пользовавшаяся покровительством И.А. Нарышкина француженка г-жа Вертель, содержательница мастерской дамских нарядов, оказалась замешанной в получении контрабандою, через дипломатическую вализу одного из иностранных посольств, разных модных товаров для своего магазина. История эта причинила много неприятностей Нарышкину и привела к его отставке. Семье пришлось переехать в Москву.
Поселившись в Москве, Екатерина Александровна не порвала связей с Петербургом и часто приезжала в столицу, останавливаясь у своей лучшей приятельницы, жены министра финансов, графини Прасковьи Николаевны Гурьевой, урожденной графини Салтыковой. Когда после коронации императора Николая I брат ее, граф Григорий Александрович Строганов, женившийся вторым браком на графине Юлии Петровне д’Ойенгаузен, не без основания сомневался в приеме, который встретит в обществе его жена, он обратился за помощью к сестре. Приехав в Петербург, Нарышкина, пользовавшаяся, благодаря своему независимому характеру и безукоризненной репутации, большим авторитетом среди многочисленной и влиятельной родни, без труда ввела свою невестку в самые щепетильные петербургские дома.
В 1829 г. Нарышкины поселились в купленном ими доме Архаровых на Пречистенке, 16. Иван Александрович приходился дядей (точнее, двоюродным дядей-свойственником) Наталье Николаевне Гончаровой и был посаженым отцом невесты на ее венчании с Пушкиным, которое состоялось 18 февраля 1831 г. в приделе еще недостроенного храма Большое Вознесение у Никитских ворот. Естественно, что поэт не раз наносил визиты Нарышкиным в их доме на Пречистенке, где хозяева продолжали традиции своих петербургских музыкальных вечеров. В Москве Нарышкины жили удобно, вольготно, не связывая себя чинным протоколом столичного Петербурга. Иван Александрович вел светскую жизнь, уже в очень преклонном возрасте его продолжали видеть на каждом гулянии в Сокольниках и Петровском парке — на «куцом коне, с розою в петлице фрака, ухаживающим за дамами».
Будучи, в противоположность мужу, скорее необщительного характера, Екатерина Александровна мало показывалась в московском свете, в чем заслужила упреки в гордости и высокомерии. Скончалась от водянки в Москве 30 декабря 1844 г., пережив мужа на четыре года, и похоронена рядом с ним в Донском монастыре.
Супруги Нарышкины имели трех сыновей и двух дочерей.
Александр (1788-1809), красивый и блестящий офицер лейб-гвардии Егерского полка, убит на дуэли.
Григорий (1790-1835), женат с 1816 г. на вдове Анне Михайловне Мухановой, рожденной княжне Мещерской.
Алексей (1794-1868), крещен 25 июня 1794 г. во Владимирском соборе при восприемстве графа А.С. Строганова и Е.Н. Демидовой; женат на Елизавете Александровне Хрущевой (1803-1887).
Елизавета (1791-1858) была известна в Москве под прозванием «толстуха Лиза» (с возрастом очень располнела) или «бедная Лиза» (намек на деспотический характер матери), умерла девицей. В 1812 г. была пожалована фрейлиной, в одно время с Марией Аполлоновной Волковой (1786-1859) и с Александрой Ивановной Пашковой (1798-1871). Все три были далеко не красивы, но очень горды и не находили для себя достойных женихов. Их прозвали «три московские грации» (les trois Grace de Moscou), но злые языки называли их три Парки (les trois Parques). Елизавета Ивановна была в дружеских отношениях с А.С. Пушкиным и стала участницей известного масленичного катания 1 марта 1831 г. в Москве, где поэт появился со своей молодой женой.
Варвара (1793-1867), вышла в 1811 г. замуж за корнета Кавалергардского полка Сергея Петровича Неклюдова (1790-1874). По воспоминаниям современников, хотя и имела крупные черты, но собой была очень хороша; у нее был прекрасный профиль.
Нелидова Варвара Аркадьевна
Ее отец Аркадий Иванович Нелидов (1773-1834) был младшим братом Екатерины Нелидовой, любимицы императора Павла I. Таким образом, фаворитка отца приходилась теткой фаворитке сына. Аркадий Иванович с 1825 г. был сенатором, в 1826 г. был избран Санкт-Петербургским губернским предводителем дворянства, а в 1829 г. был произведен в действительные тайные советники. Он был женат на дочери знаменитого генерала Буксгевдена. Супруга генерала Ф.Ф. Буксгевдена (и теща Аркадия Ивановича) — Наталья Алексеева (1758-1808) была внебрачной дочерью Григория Орлова (по некоторым преданиям, от императрицы Екатерины II).
Семья Нелидовых была многочисленной, у Варвары Аркадьевны было шесть братьев и шесть сестер. Воспитывалась в Смольном институте, который окончила в 1830 г. Дочь императора Ольга Николаевна относилась к фаворитке отца с большой симпатией. В своем дневнике она писала: «Варенька Нелидова была похожа на итальянку со своими чудными темными глазами и бровями. Но внешне она совсем не была особенно привлекательной, производила впечатление сделанной из одного куска. Ее натура была веселой, она умела во всем видеть смешное, легко болтала и была достаточно умна, чтобы не утомлять. Она была тактичной, к льстецам относилась как это нужно и не забывала своих старых друзей после того, как появилась ко Двору. Она не отличалась благородством, но была прекрасна душой, услужлива и полна сердечной доброты».
Ольга Николаевна писала: «На одном из этих маскарадов Папа познакомился с Варенькой Нелидовой, бедной сиротой, младшей из пяти сестер, жившей на даче в предместье Петербурга и никогда почти не выезжавшей. Ее единственной родственницей была старая тетка, бывшая фрейлина Императрицы Екатерины Великой, пользовавшаяся также дружбой Бабушки. От этой тетки она знала всякие подробности о юности Папа, которые она рассказала ему во время танца, пока была в маске. Под конец вечера она сказала, кто она. Ее пригласили ко Двору, и она понравилась Маме. Весной она была назначена фрейлиной. То, что началось невинным флиртом, вылилось в семнадцатилетнюю дружбу. В свете не в состоянии верить в хорошее, поэтому начали злословить и сплетничать. Признаюсь, что я всегда страдала, когда видела, как прекрасные и большие натуры сплетнями сводились на низкую степень, и мне кажется, что сплетники унижают этим не себя одних, а все человечество. Я повторяю то, о чем уже говорила однажды: Папа женился по любви, по влечению сердца, был верен своей жене и хранил эту верность из убеждения, из веры в судьбу, пославшую ему ее, как Ангела-Хранителя».
А.И. Соколова писала: «Больших и особенно знаменательных увлечений за императором Николаем I, как известно, не водилось. Единственная серьезная, вошедшая в историю связь его была с Варварой Аркадьевной Нелидовой, одной из любимых фрейлин Александры Федоровны. Но эта связь не могла быть поставлена в укор ни самому императору, ни без ума любившей его Нелидовой. В нем она оправдывалась вконец пошатнувшимся здоровьем императрицы, которую государь обожал, но которую берег и нежил, как экзотический цветок. Нелидова искупала свою вину тем, что любила государя всеми силами своей души, не считаясь ни с его величием, ни с его могуществом, а любя в нем человека. Императрице связь эта была хорошо известна… Она, если так можно выразиться, была санкционирована ею».
В 1842 г. графиня Нессельроде писала сыну: «Государь с каждым днем все больше занят Нелидовой. Ходит к ней по нескольку раз в день. Он и на балу старается все время быть близ нее. Бедная императрица все это видит и переносит с достоинством, но как она должна страдать».
Отмечали ее удивительную красоту, а также очень глубокое чувство, которое она питала к императору. Кроме того, Варвара никогда не пользовалась своим положением ради удовлетворения честолюбия и, более того, эта многолетняя внебрачная связь императора все эти годы сохранялась в глубокой тайне (в отличие от подобных отношений других императоров). Фрейлина Мария Фредерикс вспоминала: «Все делалось так скрыто, так благородно. Например, я, будучи уже не очень юной девушкой, живя под одним кровом, видясь почти каждый день с фрейлиной Нелидовой, долго не подозревала об отношениях, существовавших между императором и ею. Она не помышляла обнаруживать свое исключительное положение между своих сотоварищей фрейлин, держась всегда так спокойно, холодно и просто. Она была достойная женщина, заслуживающая уважения, в особенности в сравнении с другими того же положения».
Анна Тютчева, познакомившаяся с Нелидовой позднее, в начале 1850-х гг., писала в своих воспоминаниях: «Ее красота, несколько зрелая, тем не менее еще была в полном своем расцвете. Ей, вероятно, в то время было около 38 лет. Известно, какое положение приписывала ей общественная молва, чему, однако, казалось противоречила ее манера держать себя, скромная и почти суровая по сравнению с другими придворными она тщательно скрывала милость, которую обыкновенно выставляют на показ женщины, пользующиеся положением, подобным ее. Причиной ее падения было ни тщеславие, ни корыстолюбие, ни честолюбие. Она была увлечена чувством искренним, хотя и греховным, и никто даже из тех, кто осуждал ее, не мог отказать ей в уважении…».
Спустя пять лет после ее смерти в вышедшей в Берлине книге П. Гримма, написанной по свежим впечатлениям современников, было написано: «Несмотря на трех детей, которыми она одарила государя, ее лицо сохранило полный блеск молодости. Черты ее, строго правильные, позволяли справедливо и основательно соревноваться с красивейшими женщинами во всей России <…> Нелидова пленила Николая не только своей красотой, но и умом. Она умела управлять своим повелителем с тактом, свойственным только женщине. Делая вид, что во всем покоряется, всегда умела направить его на путь, который, по ее мнению, был лучшим <…> Она могла бы злоупотреблять своим влиянием по части интриг и кумовства, но была далека от этого, <…> и никогда не старалась выставляться на вид, не окружала себя призраками и ореолом власти; ей хорошо был известен гордый и подозрительный характер государя».
Известна запись А.О. Смирновой-Россет, которая описывая трудовой день царя, полный различных занятий, удивлялась, когда это он еще успевает бывать у Нелидовой: «В 9-м часу после гулянья он пьет кофе, потом в 10-м сходит к императрице, там занимается, в час или 1 1/2 опять навещает ее, всех детей, больших и малых, и гуляет. В 4 часа садится кушать, в 6 гуляет, в 7 пьет чай со всей семьей, опять занимается, в десятого половина сходит в собрание, ужинает, гуляет в 11, около двенадцати ложится почивать. Почивает с императрицей в одной кровати. Когда же царь бывает у фрейлины Нелидовой?».
Анна Тютчева, свидетельница последних часов жизни Николая, пишет: «В то время как мы шаг за шагом следили за драмой этой ночи агонии, я вдруг увидела, что в вестибюле появилась несчастная Нелидова. Трудно передать выражение ужаса и глубокого отчаяния, отразившееся в ее растерянных глазах и в красивых чертах, застывших и белых, как мрамор… Видно было, что безумие отчаяния овладело ее бедной головкой. Только теперь, при виде ее, я поняла смысл неопределенных слухов, ходивших во дворце по поводу отношений, существовавших между императором и этой красивой женщиной, отношений, которые особенно для нас, молодых девушек, были прикрыты с внешней стороны самыми строгими приличиями и полной тайной. В глазах человеческой, если не Божеской, морали эти отношения находили себе некоторое оправдание, с одной стороны, в состоянии здоровья императрицы, с другой — в глубоком, бескорыстном и искреннем чувстве Нелидовой к императору. Никогда она не пользовалась своим положением ради честолюбия или тщеславия, и скромностью своего поведения она умела затушевать ту милость, из которой другая создала бы себе печальную славу».
Императрица, не отходившая от постели мужа, спросила, не желает ли он проститься с некоторыми близкими людьми, назвав среди них и Варвару. Умирающий с благодарностью пожал руку жены: «Нет, дорогая, я не должен больше ее видеть, ты ей скажешь, что прошу ее меня простить». А.И. Соколова пишет: «…когда император Николай Павлович скончался, то императрица, призвав к себе Нелидову, нежно обняла, крепко поцеловала и, сняв с руки браслет с портретом государя, сама надела его на руку Варвары Аркадьевны. Кроме того, императрица назначила один час в течение дня, в который, во все время пребывания тела императора во дворце, в комнату, где он покоился, не допускался никто, кроме Нелидовой, чтобы дать ей, таким образом, свободно помолиться у дорогого ей праха». На другой день после смерти императора Варвара Нелидова отослала в «Инвалидный капитал» 200 тысяч рублей, которые были ей оставлены Николаем Павловичем. Она хотела уехать из дворца, но императрица и новый император не позволили этого. Нелидова осталась, но окончательно удалилась от света, и ее можно было встретить лишь в дворцовой церкви, где она ежедневно бывала у обедни. С этого дня она не дежурила, а только приходила читать вслух императрице-вдове, когда та совсем одна отдыхала после обеда. Летом она жила в одном из готических домов Петергофа (в парке Александрия).
До 1858 г. проживала на первом этаже западного корпуса Зимнего дворца (залы № 34-38) с видом на Адмиралтейство. Позже ей предоставили квартиру в антресолях первого этажа в Южном павильоне Малого Эрмитажа.
Нелидова дожила до царствования Николая II в семье своей сестры, от имени которой в октябре 1897 г. и было опубликовано в газетах сообщение о смерти фрейлины двора его величества. Великий князь Михаил Николаевич, последний сын Александры Федоровны, родившийся в 1832 г., присутствовал на ее похоронах. Умерла В.А. Нелидова 18 (30) октября 1897 г. и была похоронена на кладбище Сергиевой Приморской пустыни.
Норденшельд Нильс Густав
Родился 12 октября 1792 г. в южной Финляндии (которая была тогда частью королевства Швеция) в семье полковника Г.А. Норденшельда (1745-1821), брата алхимика А. Норденшельда (1754-1792).
Н.Г. Норденшельд изучал минералогию в Гельсингфорсе и в Швеции. Затем был назначен инспектором шахт Великого Княжества Финляндского c 1809 г. Описал и обнаружил множество полезных ископаемых, ранее неизвестных в Финляндии и России.
В 1820 г. издал трактат «Bidrag till närmare kännedom af Finlands mineralier och geognosie», который стал первым научным руководством по финским полезным ископаемым. Он также опубликовал ряд статей в иностранных журналах, которые принесли ему известность далеко за пределами Скандинавии.
Согласно широко распространенной, но противоречивой истории, александрит был обнаружен Норденшельдом в день шестнадцатилетия царевича Александра 17 апреля 1834 г. и назван «александритом» в честь будущего царя — Александра II.
В 1828 г. был назначен главой недавно созданного Горного департамента Финляндии, которым он оставался до своей смерти. В 1840 г. он получил звание почетного доктора философии, а в 1845 г. стал статским советником.
В 1849 г. Норденшельд исследовал то, что было известно как «уральский хризолит», и обнаружил, что это разновидность андрадитового граната богатого зеленого цвета. В 1854 г. он предложил для него название демантоид («похожий на алмаз»).
После гибели мужа в 1854 г. в войне с турками Авроре Карловне пришлось столкнуться с необходимостью принятия ряда решений по вопросам хозяйствования. По приглашению Авроры Карловны в Нижнем Тагиле в 1850-е гг. появились иностранные специалисты. Здесь они получали большие суммы за выполнение особых поручений, пользовались бесплатно квартирами, мебелью, прислугой и экипажем. Не без основания управляющий тагильскими заводами П.Н. Шиленков писал в Петербург, что «тагильские заводы представляют род оселка, на котором всякий безнаказанно может оттачивать свои идеи и поглощать значительные суммы». К таким прожектерам из числа иностранцев следует отнести химика Августа Маркса, прибывшего из города Бадена для внедрения на Выйском заводе так называемого «мокрого способа» получения меди из руд. Более двух лет этот химик безуспешно пытался проводить свои опыты, израсходовал на их проведение более 115 тысяч рублей, не добившись положительных результатов, никому ничего не объяснив, неожиданно возвратился на родину в Германию. А на смену ему прибыл другой «химик», провизор А. Пернер. Как и следовало ожидать, Пернер оказался в вопросах металлургии дилетантом, за год работы ничего не сделал, и Аврора Карловна обратилась к профессору Гельсингфорского университета Нильсу Норденшельду с просьбой завершить начатое дело. К приезду Норденшельда на заводе отнеслись очень сдержанно, тем более что новый посланник заводовладелицы не представил своего проекта, а приступил к проведению экспериментов по личному плану. Вскоре переписка заводоуправления с главной конторой Демидовых в Петербурге запестрела жалобами на профессора, заслуживающим упрека за то, что он «допускает над собой влияние рабочих-негодяев, уволенных с завода и нашедших у него покровительство».
Нордешельд же в свою очередь докладывал Карамзиной, что подозревает служащих центральной лаборатории в умышленном искажении анализов производимой им продукции. Дело кончилось тем, что Нордешельд оставил занятия на заводах и возвратился в Финляндию. По поводу его отъезда заводоуправление оправдывалось тем, что его методы, «может быть и хороши, но в целом для заводов приемлимы быть не могут по причине дороговизны…».
Нильс Норденшельд, принадлежавший к дворянскому роду Норденшельдов, был женат на сестре Ларса Габриэля (Лаврентия Гавриловича) фон Хаартмана – Маргарете фон Хаартман. Отличавшие весь род Норденшельдов энергия и стойкость перешли к сыну Нильса Густава, Адольфу, унаследовавшему, кроме того, от отца страсть к естественным наукам. С юного возраста Адольф Эрик сопровождал отца в экспедициях по сбору минералов по всей Финляндии и на удивление умело и быстро научился находить нужные образцы.
Адольф Эрик Норденшельд стал всемирно известной и легендарной личностью после того, как в 1878–1879 гг. на корабле «Вега» прошел по северному пути из Европы в Азию – так называемому Северному Морскому пути. Уже до этого он был известен в мире как выдающийся исследователь Арктики, который руководил многими научными экспедициями, в частности на Шпицберген и Гренландию, и который пытался достичь Северного полюса. Большую часть своих исследований Норденшельд проводил в Швеции, хотя родился и получил образование в Финляндии, где и хранится собранная им обширная картографическая библиотека.
Адольф Норденшельд познакомился с баронессой Анной Маннергейм, дочерью президента надворного суда Выборга графа Карла Густава Маннергейма, двоюродного брата Авроры Карловны, с которой заключил брак 1 июля 1863 г.
Окулова Анна Алексеевна
Родилась 3 сентября 1795 г. Старшая из пяти дочерей херсонского губернатора и литератора, генерал-майора Алексея Матвеевича Окулова (1766-1821) от брака его с Прасковьей Семеновной Хвостовой (1769-1864). Воспитывалась в Екатерининском институте в Петербурге, который окончила в 1811 г. с золотым шифром малой величины. После проживала с родителями в Москве в доме на Яузской или в имение Никольское Подольского уезда.
После смерти отца в 1821 г. семья осталась в крайне тяжелом материальном положении. Все заботы о воспитании и образовании младших братьев и сестер, заботы по домашнему хозяйству и управлению имениями легли на незамужнюю Анну Алексеевну и ее мать. По словам А.Я. Булгакова, «вся семья была в отчаянии, одна Анетта сохраняла бодрость и за всеми ухаживала».
Дом Окуловых в Москве пользовался большим уважением и был близок к литературным кругам. Их гостями были В.А. Жуковский, В.Л. Пушкин, И.И. Дмитриев, Е.А. Баратынский, Д. В. Давыдов и князь П.А. Вяземский, друживший с Анной Алексеевной и посвятившей ей несколько своих стихотворных посланий. Позднее в 1830-х гг. в доме брата Матвея на Пречистенке она встречалась с поэтом А.С. Пушкиным.
Будучи далеко уже не в молодом возрасте, по личному выбору императора Николая I Окулова была назначена воспитательницей к великой княжне Ольге Николаевне и в декабре 1836 г. зачислена в штат фрейлиной. По рангу она следовала за статс-дамами и получила, как Ю.Ф. Баранова, русское платье синего цвета с золотом, собственный выезд и ложу в театре. Княжна Ольга Николаевна признавалась, что с появлением Окуловой для нее «началась новая эра жизни». Ее открытое веселое лицо, счастливый характер, здравый ум, энергия и предприимчивость вызывали уважение и привлекали к ней много друзей. Плетнев, Шевырев и Карамзины входили в окружение Анны Алексеевны.
Поборница всего русского, она старалась внушить своей воспитаннице любовь ко всему родному и заставляла читать вслух по-русски. Преподавала она Закон Божий и русский язык великим княгиням Марии Александровне и Александре Иосифовне. Сохранившиеся письма Окуловой к последней на русском языке полностью опровергают несправедливое мнение о ней Плетнева, что «защищая на французском диалекте все русское, особенно язык, Окулова на нем не могла и фразы сказать без грамматической ошибки».
Зимой 1845-1846 гг. она сопровождала императрицу и великую княжну Ольгу в их поездке в Геную, а затем в Палермо. Летом 1846 г. в Петергофе состоялась свадьба Ольги Николаевны с наследным принцем Вюртембергским. После торжеств граф В.Ф. Адлерберг преподнес Окуловой орден Святой Екатерины (меньшого креста). Не желая расставаться со своей воспитательницей, Ольга Николаевна пригласила ее с собой в Штутгарт. Там Анна Алексеевна прожила несколько лет.
Оставаясь при дворе в качестве фрейлины, 26 августа 1856 г. Окулова была пожалована в камер-фрейлины. В это время она жила Петербурге или в Царском Селе, где у нее в дворцовых помещениях были свои комнаты. Пользуясь своим положением при дворе, она принимала участие во многих благотворительных организациях и слыла известным ходатаем, помогая знакомым и родственникам. Вторая совесть — так называла Анну Алексеевну великая княжна Ольга Николаевна.
В 1856 г. она на собственные средства открыла в г. Раненбурге Рязанской губернии детский приют. Еще раньше, в сентябре 1843 г. благодаря ее стараниям было открыто Царскосельское училище девиц духовного звания, начальницей которого была назначена ее подруга Н.А. Шульц. Хорошие дружеские отношения у Окуловой были и с известным благотворителем принцем П.Г. Ольденбургским.
Не отличаясь крепким здоровьем, еще в начале своей службы при дворе Окулова стала жертвой несчастного случая. Широкий рукав ее муслинового платья загорелся от свечи, она была спасена, но получила ожоги на руке и груди, от которых остались рубцы. За семь лет до смерти с ней случилось первое нервное расстройство, которое она попыталась скрыть от окружающих. Взяв отпуск, она уехала в Москву, где сняла отдельную квартиру и виделась только с матерью и сестрами. Лечение и пребывание в Штутгарте дали ей лишь временное облегчение. В 1859 г. болезнь обострилась вновь.
Умерла в феврале 1861 г. в Зимнем дворце и была похоронена рядом с отцом и двумя сестрами в Донском монастыре.
“В течение двух лет Окулова страдала ипохондрией, которая истощила ее жизненные силы. У нее была навязчивая идея, что она проклята и недостойна причастия. Доктор нашел ее состояние безнадежным. Она соборовалась, молилась, но упорно отказывалась причащаться, говоря, что в ней сидит дьявол. Тогда ее укрыли мантией Серафима, и она заснула тихим сном. По пробуждению она приняла Причастие и на следующее утро тихо и без особых страданий скончалась”.
Погодин Михаил Петрович
Сын дворового человека, служившего домоправителем у графа И.П. Салтыкова и получившего вольную в 1806 г. Дед академика был крепостным крестьянином графа Г.П. Чернышева.
До десятилетнего возраста мальчик обучался дома, и уже в эту раннюю пору жизни в нем стала развиваться страсть к учению; знал он в то время одну лишь русскую грамоту и с жадностью читал он «Московские ведомости», журналы «Вестник Европы» и «Русский Вестник» и переводные романы.
С 1810 по 1814 гг. Погодин воспитывался у приятеля своего отца, московского типографа А.Г. Решетникова. Глубокое впечатление на мальчика произвел 1812 г., когда дом отца Погодина сгорел в пламени московского пожара, а его семья должна была искать спасенья в Суздале.
С 1814 по 1818 гг. Погодин обучался в Московской губернской гимназии, а с 1818 по 1821 гг. — на словесном отделении Московского университета. Вошел в состав студенческого кружка Раича, из которого позднее выросло Общество любомудров; подружился со многими участниками кружка, и в особенности с Д.Веневитиновым. Характерная дневниковая запись (1 ноября 1820 г.): «Говорил с Тютчевым о молодом Пушкине, об оде его «Вольность», о свободном, благородном духе, появляющемся у нас».
В 1823 г. Погодин сдал магистерский экзамен, а в 1824 г. напечатал магистерскую диссертацию «О происхождении Руси», посвятив ее Карамзину и защитив публично в Москве, в январе 1825 г. После защиты Погодин поехал в Петербург, где лично «представился» Карамзину, и, по его собственному выражению, «получил как бы его благословение».
По окончании университета до 1825 г. преподавал географию в университетском благородном пансионе и одновременно давал частные уроки в семействе князя И.Д. Трубецкого. Летом жил в подмосковной усадьбе последнего, Знаменском, где «любил только княжну Голицыну и княжну Александру Трубецкую» (дневниковая запись).
Во второй половине 1820-х гг., став секретарем Общества любителей русской словесности, Погодин активно занимался литературной деятельностью, внес заметный вклад в становление русской повести и святочного рассказа. Из-под его пера вышли повести: «Нищий» (1825), «Как аукнется, так и откликнется» (1825), «Русая коса» (1826), «Суженый» (1828), «Сокольницкий сад» (1829), «Адель» (1830), «Преступница» (1830), «Васильев вечер» (1831), «Черная немочь», «Невеста на ярмарке» и другие, изданные отдельно в сборнике «Повести» (ч. 1—3, 1832). В дальнейшем, в 1860-1866 гг. был председателем Общества любителей русской словесности.
В 1826 г. Погодин издал литературный альманах «Урания», к участию в котором привлек Веневитинова, Е.А. Баратынского, А.Ф. Мерзлякова, Ф.И. Тютчева, А.И. Полежаева, С.П. Шевырева, П.А. Вяземского, по просьбе которого и А.С. Пушкин предоставил пять своих стихотворений. Сам Погодин опубликовал в альманахе свою повесть «Нищий», написанную в Знаменском летом 1825 г. Белинский считал, что это произведение замечательно «по верному изображению русских простонародных нравов, по теплоте чувства, по мастерскому рассказу».
После восстания декабристов Погодин опасался, что навлек на себя подозрения властей. В его дневниковых записях 1820-х гг. содержится много ценных сведений о Пушкине, с которым он был тогда на короткой ноге, хотя и записал при первой встрече: «Превертлявый и ничего не обещающий снаружи человек». В более поздних воспоминаниях о Пушкине описал первое чтение поэтом «Бориса Годунова» на вечере у Веневитиновых. Под впечатлением от «Бориса Годунова» сочинил историческую трагедию в стихах «Марфа, посадница Новгородская» (1830).
В 1827-1830 гг. Погодин издавал журнал «Московский вестник». Во время эпидемии холеры был редактором информационной газеты «Ведомости о состоянии города Москвы». Для «Телескопа» в 1831-1836 гг. он писал рецензии на исторические книги и статьи. Совместно с С.П. Шевыревым издавал и редактировал журнал «Москвитянин» (1841-1856), также редактировал первые шесть номеров «Русского зрителя», а с 1837 г. — «Русский исторический сборник». С 1836 г. — член Российской академии.
В погодинском доме у Девичьего Поля (ул. Погодинская, дом 12 а) многие годы проходили литературные вечера. У Погодина живали Николай Гоголь и Афанасий Фет, которого Михаил Петрович готовил к поступлению в университет. В течение пятидесяти лет Погодин был центром литературной Москвы, и его биография (в двадцати четырех томах!), написанная Барсуковым, фактически представляет собой историю русской литературной жизни с 1825 по 1875 гг.
В 1840-е гг., серьезно увлекшись панславизмом, Погодин установил контакты с чешскими филологами Шафариком и Палацким. Накануне Славянского съезда был у них в Праге, где оставил на руках у Шафарика тяжело больную супругу, которая вскоре скончалась. В конце 1857 г. предложил Александру II организовать Славянский комитет, который возглавил после смерти первого председателя комитета Бахметьева А.Н.
Со временем «адская скупость» Погодина, неохотно выплачивавшего гонорары, стала притчей во языцех среди московских литераторов. Недальновидная финансовая политика привела к тому, что молодые сотрудники «Москвитянина» стали переходить в столичные журналы. Среди них оказались Аполлон Григорьев и Александр Островский, сохранившие и в дальнейшем славянофильское миросозерцание, воспринятое в годы работы у Погодина. В 1856 г. Михаил Петрович свернул свою издательскую деятельность.
Погодин открыл и ввел в научный оборот ряд важных исторических источников и памятников русской словесности, как-то: «Псковская летопись» (1837), 5-й том «Истории Российской» В.Н. Татищева, «Казацкая летопись» Самуила Величко, «Книга о скудости и богатстве» И.Т. Посошкова. Кроме того, ему удалось первому правильно локализовать летописный город Блестовит.
В магистерской диссертации «О происхождении Руси» (1825) Погодин обосновывал норманскую теорию возникновения российской государственности. И в дальнейшем его занимал в основном домонгольский период русской истории. В 1834 г. защитил докторскую диссертацию «О летописи Нестора», в которой впервые поставил вопрос об источниках «Повести временных лет».
Погодиным было собрано «Древлехранилище» — значительная коллекция предметов старины: около 200 икон, лубочные картины, оружие, посуда, около 400 литых образов, около 600 медных и серебряных крестов, около 30 древних вислых печатей, до 2000 монет и медалей, 800 старопечатных книг, около 2000 рукописей, включая древние грамоты и судебные акты. Отдельный раздел составляли автографы знаменитых людей, как российских, так и зарубежных, включая бумаги российских императоров начиная с Петра I. Первые коллекции Погодин собрал в 1830-е гг. лично в ходе поездок по России. Позднее по его заданиям древности приобретали агенты в различных регионах.
В 1852 г. Николай I приобрел собрание Погодина для государства, заплатив за него 150 тысяч рублей серебром. Рукописи были переданы в Публичную библиотеку, археологические и нумизматические древности (включая минц-кабинет) поступили в Эрмитаж, а древности церковные — в патриаршую ризницу (ныне — в Оружейной палате).
Пожилой Погодин имел такой вес в обществе, что во время Крымской войны не раз подавал аналитические записки императору Николаю I, на которых тот делал многочисленные пометки. Он не стеснялся критиковать деятельность императора и вместе с тем в духе панславизма предлагал ему возглавить борьбу славянской Европы против Европы западной.
Лишь на склоне жизни он вернулся от публицистики к вопросам первоначальной русской истории и принялся с жаром защищать норманскую теорию от критики Н.Костомарова, а затем Д.Иловайского. По итогам полемики составил в 1872 г. обобщающий труд «Древняя русская история до монгольского ига».
Погодин умер в возрасте 75 лет и был похоронен рядом с Буслаевым, Бодянским, Дювернуа и другими коллегами по университету в Новодевичьем монастыре. В 1878 г. его вдова Софья Ивановна (1826-1887) пожертвовала в Румянцевский музей его домашнюю библиотеку и личный архив.
Подменер Клеменс (Клементий Григорьевич)
Клементий Григорьевич Подменер был директором Банка внешней торговли, совладельцем Чонгарских соляных промыслов.
Купец 1-й гильдии Клементий Григорьевич Подменер в 1898 г. значится лишь членом Общества вспоможения нуждающимся ученицам Александровской женской гимназии. Проживал на Галерной, 20 с сыном Николаем Клементьевичем (учился в гимназии К. Мая в 1883-1885 гг.).
По данным “Всего Пб на 1904 год”, Клементий Григорьевич Подменер – коммерции советник, деятельность связана с Русским торгово-промышленным коммерческом банком в Санкт-Петербурге, фондовой биржей; член Инзерского горно-заводского общества. Проживал по Большой Конюшенной, 27. В 1913 г. – с женой Марией Зиновьевной, на Дворцовой набережной, 24.
Можно предположить, что Людмила и Мария Подменер – это дочери Николая Климентьевича (о которых, впрочем, достоверной информации в настоящее время нет). Возможно, они учились в Александровской гимназии на Гороховой, 20, попечение о которой взял на себя Клементий Григорьевич.
1 февраля 1894 г. в Санкт-Петербурге дочь Подменера Евгения (1871-1958) вышла замуж за Анатолия Павловича Демидова, внука Авроры Карловны. Часть участка усадьбы в Ваммельсуу вместе с виллой Подменер передал А.П. Демидову.
Полетика Идалия Григорьевна
Идалия была незаконной дочерью графа Григория Александровича Строганова (1770-1857) и, соответственно, двоюродной сестрой Павла и Анатолия Демидовых.
По одной из версий, будучи посланником в Испании, граф Строганов познакомился с португальской графиней д’Ойенгаузен (1784-1864), супругой камергера португальской королевы Марии I графа д’Эга (брак распался), влюбился в красавицу-португалку, и вскоре она родила ему дочь, названную в честь одной из почитаемых католических святых — Идалией (при рождении получила имя Идалия де Обертей). После смерти своей первой жены Строганов женился в 1827 г. на матери Идалии, но по законам того времени Идалия так и осталась незаконнорожденной. Девочка жила и воспитывалась со своими старшими братьями. В свете ее называли «воспитанницей» графа.
Однако, по сведениям А.О. Смирновой-Россет и великого князя Николая Михайловича, у графини д’Ега не было детей. Идалия же, как утверждала Смирнова-Россет, бывшая близкой приятельницей графини Строгановой, — действительно дочь Г.А. Строганова, но от другой женщины.
Идалия рано вышла замуж (по некоторым сведениям — в 1826 г.) за офицера Кавалергардского полка Александра Михайловича Полетику (1800-1857).
По воспоминаниям современников «…она была известна в обществе как очень умная женщина, но с очень злым языком, в противоположность своему мужу, которого называли „божьей коровкой“. Она олицетворяла тип обаятельной женщины не столько миловидностью лица, как складом блестящего ума, веселостью и живостью характера, доставлявшего ей всюду постоянный, несомненный успех».
Идалия Полетика приходилась троюродной сестрой Н.Н. Пушкиной — через свою бабушку Елизавету Александровну Загряжскую (1745-1831), тетку Натальи Ивановны Гончаровой (1785-1848). На правах близкой подруги и родственницы хозяйки И. Полетика стала частой гостьей в доме Пушкиных. Дружелюбен к ней был и сам А.С. Пушкин. В 1833 г. из Болдина в письме к жене он писал: «…Полетике скажи, что за ее поцелуем явлюсь лично, а что-де на почте не принимают».
Но в дальнейшем Пушкин и Идалия стали врагами. О причинах этой вражды исследователи творчества А.С. Пушкина спорят до сих пор. «Причины этой ненависти нам неизвестны и непонятны», — писал крупный пушкинист П. Щеголев. Другой пушкинист, П. Бартенев, в 1880 г., ссылаясь на слова княгини В.Ф. Вяземской (жены П.А. Вяземского), заметил: «Кажется, дело было в том, что Пушкин не внимал сердечным излияниям невзрачной Идалии Григорьевны и однажды, едучи в карете на великосветский бал, чем-то оскорбил ее».
Согласно другой версии, Пушкин однажды написал в альбом Идалии любовное стихотворение и пометил его первым апреля. В дальнейшем, в бытность свою в Одессе, П. Бартенев предпринял попытку нанести визит Идалии Григорьевне и расспросить ее о причине этой вражды, но та, узнав о цели его визита, отказала ему в довольно резком тоне.
Идалии Полетике отводят весьма неблаговидную и роковую роль в знаменитой интриге, финалом которой стала дуэль А.С. Пушкина и Дантеса на Черной речке. Более того, есть мнение, что именно она стала автором этой интриги (к слову, в высшем свете у нее было весьма заслуженное прозвище «Мадам Интрига»). Так, по мнению Вадима Старка, именно она «автор анонимного пасквиля, который дал толчок всей той ситуации, которая, в конечном итоге, закончилась гибелью Пушкина».
Доподлинно известно, что именно в доме у Идалии Полетики состоялось свидание Н.Н. Пушкиной и Дантеса, по мнению некоторых исследователей, ставшее одной из причин дуэли.
После роковой дуэли только чета Строгановых и Полетика посещали дом Дантес-Геккернов. Из письма Екатерины Дантес к мужу, высланному после дуэли из России: «Идалия приходила вчера на минуту с мужем, она в отчаянии, что не простилась с тобою; говорит, что в этом виноват Бетанкур; в то время, когда она собиралась идти к нам, он ей сказал, что уже будет поздно, что ты по всей вероятности уехал; она не могла утешиться и плакала как безумная».
В России после гибели Пушкина для Идалии все закончится. Какое-то время она еще будет ездить по салонам. Оправдывать Дантеса, обвинять Пушкина. Наталия Николаевна не сможет простить предательства сестры — Екатерины. Она прервет с женой Дантеса все отношения. Но с Полетикой общаться будет. «Ваших сестер, — расскажет Идалия Екатерине, — я вижу довольно часто у Строгановых… Мы очень милы друг с другом, но прошлого в наших разговорах не существует». Полетика всю свою жизнь за что-то ненавидела Пушкина. Эта ненависть продолжает удивлять всех, потому что с годами она не только не затухала и не стиралась, а становилась глубже.
Когда А.М. Полетика в чине генерал-майора выйдет в отставку, семья переедет в Одессу. Удары судьбы так и будут преследовать их. Сын Александр не доживет до трехлетнего возраста. Красавица дочь Лиза умрет у нее на руках в двадцать лет.
С именем Идалии связана еще одна история, достоверность которой, правда, не подтверждена полностью. Последние годы своей жизни она жила в Одессе, у своего единокровного брата — генерал-губернатора А.Г. Строганова. В 1880 г., когда в Одессе было заявлено о планах сооружения памятника А.С. Пушкину, Идалия Полетика говорила, что это ее глубоко оскорбляет и она намерена поехать и плюнуть на того, кто был «изверг».
В конце 1880-х гг. в Одессе ежедневно с четырех до шести на Николаевском бульваре появлялись три странные фигуры: два старика – граф Александр Григорьевич Строганов, мелкий, худенький князь Александр Васильевич Трубецкой и сестра графа Идалия Григорьевна Полетика. Шаг у старухи был твердым, руки она держала по-мужски, за спиной. Иногда все трое останавливались, спорили по-французски и шли дальше.
Умерла Идалия 27.11.1890 г. в Одессе. Была похоронена на Первом Христианском кладбище (снесено к 1937 г.).
Ростопчина Евдокия Петровна
Евдокия Сушкова родилась в Москве 23 декабря 1811 г. Ее отцом был действительный статский советник Петр Васильевич Сушков, матерью – Дарья Ивановна Пашкова. Мать умерла от чахотки, когда девочке не было шести лет. Поскольку отец был постоянно в разъездах по службе, ее с двумя младшими братьями взял к себе дед – Иван Александрович Пашков. Детство Евдокия провела в усадьбе Пашкова на Чистых Прудах.
Домашнее образование было поручено гувернерам, которые как могли обучали детей истории, географии, арифметике. Из языков в программу входили русская грамматика, французский и немецкий. Конечно, полагалось уметь музицировать на фортепиано и танцевать. В доме деда была большая библиотека и Додо, так звали девочку в семье, изучив самостоятельно еще и английский с итальянским, читала в подлиннике Гете, Шекспира, Шиллера, Данте, Байрона. Пушкин и Жуковский были ее кумирами.
Если учесть, что мать отца перевела “Потерянный рай” Мильтона, его брат – Николай Васильевич Сушков – был поэтом и драматургом, а он сам писал на досуге стихи, то ничего удивительного в том, что Додо уже в 12 лет начала писать стихи. Она показывала их ученику Благородного пансиона Лермонтову, студенту университета Н. Огареву, читала в салоне дяди Николая Васильевича Сушкова в Старопименовском переулке.
В восемнадцать лет Додо вывезли в свет. Живая и остроумная она имела успех. К тому же, в списках ходили ее стихотворения, которые привлекали своей музыкальностью и простосердечием. Случалось, она сама читала в салоне свои стихи или пьесы, и слушатели не скучали. На всю жизнь ей запомнился Новый 1831 год в Благородном собрании, где Лермонтов преподнес в подарок мадригал “Додо”.
Ее первое стихотворение “Талисман” появилось в альманахе “Северные цветы” в 1831 г. По одним источникам Петр Вяземский – знакомый Сушковых – взял у Додо черновик. По другим – он на свой страх и риск просто переписал стихотворение из ее тетради. От Вяземского “Талисман” попал к редактору альманаха “Северные цветы” Дельвигу, который его и опубликовал.
О своей сестре Сергей Сушков писал: “Она имела черты правильные и тонкие, смугловатый цвет лица, прекрасные и выразительные карие глаза, волосы черные… выражение лица чрезвычайно оживленное, подвижное, часто поэтически-вдохновенное, добродушное и приветливое…” И еще: “Одаренная щедро от природы поэтическим воображением, веселым остроумием, необыкновенной памятью, при обширной начитанности на пяти языках, замечательным даром блестящего разговора и простосердечною прямотою характера при полном отсутствии хитрости и притворства, она естественно нравилась всем людям интеллигентным”. Ею был увлечен князь Александр Голицын. Она отвечала взаимностью. Может, он и был “Талисманом”. Но ее родня браку воспротивилась.
Среди поклонников Додо был граф Андрей Ростопчин. Он был красноречив, остроумен, обладал чувством юмора. В общем, Додо он понравился. Но не более того. К тому же, у Андрея Ростопчина была неважная репутация гвардейского “шалуна” и кутилы. Предложение выйти за него замуж Додо отклонила. Родня негодовала: отказать из-за капризов жениху, в знатности и богатстве с которым мало кто мог сравниться было непростительно. Додо понимала, что от нее не отстанут, замуж выйти придется (и еще неизвестно за кого), а если нет большой любви, то на нормальные отношения в семье надеяться можно. Да и мысль стать знатной богатой графиней Ростопчиной едва ли не приходила в голову Додо.
На второе предложение Андрея Ростопчина, которого теперь ждали с нетерпением и страхом, что оно не последует, Додо ответила согласием. Свадьба состоялась 28 мая 1833 г. Сначала молодые поселились в особняке Ростопчиных на Б. Лубянке, 14. Потом уехали в имение и вернулись к зиме.
Брак вызвал много пересудов. Всем было известно, что Додо не дали выйти замуж за Александра Голицына. Андрей Ростопчин тоже пытался жениться, но против его выбора была мать. Сказалась и зависть: “уплыл” такой завидный жених. Для многих это был скоропалительный брак по расчету. Он и был таким.
Через много лет Ростопчина написала, что “она вошла в мужнин дом без заблуждений… но с твердою, благородною самоуверенностью, с намерением верно и свято исполнять свои обязанности, – уже не мечтая о любви, слишком невозможной, но готовая подарить мужу прямую и высокую дружбу”. Многие источники утверждают, что брак был неудачным, и что причиной этого был Андрей Ростопчин, которого интересовали только кутежи, карты и лошади.
Осенью 1836 г. Ростопчины приезжают в Петербург в дом на Дворцовой набережной. Она принимает в своем доме весь свет столицы. Сама она – желанная гостья в кабинетах-гостиных В.А. Жуковского и В.Ф. Одоевского, во “фрейлинской келье” А.О. Смирновой-Россет. Она принята в салоне В.А. Соллогуба, куда допускались только мужчины. Для нее было сделано редкое исключение. Ее с радостью встречали в доме Карамзиных. С одной стороны, литературное творчество и салоны, с другой – светская жизнь. Муж живет сам и не мешает жить ей. Евдокия Ростопчина – в зените славы и блеска.
Додо серьезно увлеклась Андреем Карамзиным, сыном историка Николая Карамзина. Об этом говорит целый цикл стихов, посвященный Андрею Карамзину. Роман с Андреем Карамзиным угас. Но любовь эта оказалась на всю жизнь. Когда графиня узнала о гибели Карамзина в Крымской кампании, а это был 1854 г., она написала: “…цель, для которой писалось, мечталось, думалось и жилось, – эта цель больше не существует; некому теперь разгадывать мои стихи и мою прозу…”.
Первый ее сборник стихов 1829-1839 гг. вышел в Петербурге в 1841 г. За ним последовали романы в стихах и прозе. Имя женщины-драматурга не сходило с афиш театров.
Личное знакомство ее с Лермонтовым произошло в феврале 1841 г. у Карамзиных, когда Лермонтов приехал с Кавказа в свой последний отпуск. «И двух дней было довольно, чтобы связать нас дружбой, – писала Ростопчина. – Принадлежа к одному и тому же кругу, мы постоянно встречались и утром и вечером; что нас окончательно сблизило, это мой рассказ об известных мне его юношеских проказах; мы вместе вдоволь над ними посмеялись, и таким образом вдруг сошлись, как будто были знакомы с самого того времени». Она всегда хранила подаренный Лермонтовым в прощальный вечер альбом, где поэт оставил свое последнее посвящение ей.
Но помимо ее воли воспоминания об Андрее Карамзине не давали покоя. Печаль грозила перейти в нервное расстройство. По ее совету-настоянию Ростопчин увез жену за границу. Шел 1845 г. Как только Ростопчины приехали, графиню вызвал шеф жандармов граф Орлов и объявил волю императора: графиня Евдокия Ростопчина впредь не должна появляться при дворе. Причиной гнева было стихотворение Ростопчиной “Насильный брак” (сентябрь 1845 г.), в котором в иносказательной форме осуждалась политика России в отношении Польши.
Муж удивился, как это его умница Додо попала в такую глупую историю, собрал свою галерею картин, а их была не одна сотня, и увез жену в Москву. Ростопчин купил дом на Садовой (сейчас Садовая-Кудринская улица, 15), устроил в нем картинную галерею и зажил, как он и привык жить: тройки, балет, Английский клуб. Жене он опять предоставил возможность жить, как она того хочет. Додо на отведенной ей половине дома устроила литературный салон. “Субботы” на Садовой посещали Ф.Н. Глинка, Н.В. Гоголь, М.П. Погодин, Ф.И. Тютчев, молодые А.Н. Островский и Л.Н. Толстой, Я.П. Полонский, А.М. Майков, Л.А. Мей, актеры М.С. Щепкин и И.В. Самарин.
Об этом времени сын М.П. Погодина писал: “Графиня Евдокия Петровна Ростопчина… была в апогее своей лирической славы и красоты. В Москве она жила на широкую ногу в своем прекрасном доме на Садовой… Ее талант, красота, приветливость и хлебосольство влекли к ней и подкупали в ее пользу всех, а вдали, как в тумане, мерцал над нею ореол мученичества, испытанного, как говорили, в III отделении за ходившее по рукам стихотворение ‘Насильный брак'”.
Но мир менялся. Ушли Пушкин, Лермонтов. В 1852 г. не стало Жуковского и Гоголя. Их сменили демократы-разночинцы. Поэтесса Ростопчина начала замалчиваться, на ее публикации печатались оскорбительные рецензии. От литературы стали требовать общественно значимых ценностей. В 1848 г. под влиянием европейских событий она написала Погодину: “Хотелось бы на часок быть Богом, чтобы вторым, добрым потопом утопить коммунистов, анархистов и злодеев; еще хотелось бы быть на полчасика Николаем Павловичем, чтобы призвать на лицо всех московских либералов и демократов и покорнейше попросить их, яко не любящих монархического правления, прогуляться за границу”.
Политическая полемика в форме стихов или в прозе сильно досаждала поэтессе. Ее произведения перестали пользоваться популярностью. Новое поколение “литераторов”, захватившее “Современник”, развернуло настоящую травлю поэтов и писателей, не желавших приносить себя в жертву их “демократическим” бредням.
Если бы только это. Евдокия Ростопчина теряла популярность в свете. На смену приходили молодые покорительницы сердец. Она болезненно осознавала необходимость смены светского амплуа. Дом на Садовой пришлось продать из-за неудачных финансовых операций мужа. Для человека обычного положение неприятное, может быть тяжелое. Но на Евдокию Ростопчину все это производило чрезвычайно тягостное впечатление.
Лето 1857 г. она проводила в подмосковной усадьбе Ростопчиных Вороново. Там и узнала, что у нее не просто упадок сил, а рак. Она вернулась в город, надеясь, что лечение поможет. Но становилось хуже. Жила она в доме свекрови на Новой Басманной улице (сейчас это сильно перестроенный дом 16). В нем она умерла 3 декабря 1858 г. Отпевали ее в церкви Петра и Павла на Новой Басманной. Была похоронена на старом Пятницком кладбище в Москве. Тайный советник П. Дурново записал в своем дневнике: «Графиня Ростопчина, молодая, умерла в Москве от рака желудка: она прославилась своими поэтическими произведениями и своей легкомысленной жизнью».
От брака с Андреем Федоровичем Ростопчиным у Евдокии Петровны было две дочери и сын:
Ольга Андреевна (05.09.1837-19.12.1916[9]), крещена 16 сентября 1837 г. в Исаакиевском соборе, крестница И.В. Васильчикова и княгини А.Г. Белосельской-Белозерской. Замужем за графом Иосифом Торниелли-Брузатти-ди-Вергано, дипломатом и итальянским посланником в Румынии. В 1880-е гг. была пожалована в кавалерственные дамы испанского Ордена Королевы Марии Луизы. Похоронена на кладбище Банье в Париже.
Лидия Андреевна (25.10.1838-1915), писательница, жила на скромную пенсию, получаемую от императора, последние годы провела в Париже.
Гектор Андреевич (12.12.1839-09.08.1879), полковник, был женат на Марии Григорьевне фон Рейтлингер, имел двух сыновей Бориса (р. 1874) и Виктора (р. 1878).
Многие источники утверждают, что от внебрачной связи с Андреем Николаевичем Карамзиным она имела двух дочерей. Они носили фамилию Андреевские и воспитывались в Швейцарии.
Мария Андреевна Андреевская, была замужем за Петром Ивановичем Приклонским, помещиком Ардатовского уезда. Брак был неудачным. Оставив мужа, она уехала за границу, где вскоре умерла от чахотки.
Ольга Андреевна Андреевская (Голохвастова) (1840-1897), писатель-драматург, автор ряда пьес психологического характера, две из них ставились на сцене Александринки. В 1863 г. вышла замуж за писателя Павла Дмитриевича Голохвастова (1838-1892). Работал Павел управляющим на Ташинском железном заводе, владельцем которого был брат Андрея Карамзина, Александр Николаевич Карамзин.
Кроме того, у Ростопчиной был внебрачный сын от Петра Павловича Альбединского (1826-1883):
Ипполит Петрович Альбединский (1845-после 1917), носил фамилию Иванов, в 1864 г. особым указом ему было дозволено принять фамилию воспитателя и пользоваться правами его состояния; гофмейстер двора, Минский вице-губернатор.
Сперанский Михаил Михайлович
Михаил Михайлович Сперанский родился 1 января 1772 г. в селе Черкутино Владимирской провинции (сейчас — Собинский район Владимирской области). Его отец, Михаил Васильевич (1739-1801), служил священником храма Святителя и Чудотворца Николая в поместье екатерининского вельможи Салтыкова и был благочинным черкутинской округи. Все заботы по быту лежали на матери — Прасковье Федоровой (1741-1801), дочери дьякона церкви села Скоморохово (ныне Киржачского района Владимирской области).
Из всех детей до совершеннолетия доросли только два сына и две дочери. Михаил был старшим ребенком. Он был мальчиком слабого здоровья, склонным к задумчивости, рано выучился читать.
Михаилу было 6 лет, когда в его жизни произошло событие, оказавшее огромное влияние на дальнейшую жизнь: летом в Черкутино приехали владелец поместья Николай Иванович Салтыков, который был тогда гофмейстером Двора наследника престола Павла Петровича, и протоиерей Андрей Афанасьевич Самборский, который позже (с 1784 г.) стал духовником великих князей Александра и Константина Павловичей. Самборскому мальчик очень полюбился, он познакомился с его родителями, играл с ним, носил на руках, в шутку приглашал в Петербург.
Около 1780 г. Михаил был устроен во Владимирскую епархиальную семинарию, где был записан его дядей под фамилией Сперанский, то есть «подающий надежды» или «заслуживающий доверия» (от латинского термина spero, или speraro, который соответствовал русскому слову «надеяться»). Методика обучения в семинарии была схоластической и огромное количество текстов заучивалось наизусть. Поэтому в младших классах он учился хуже многих своих товарищей. Но уже с риторического класса у Сперанского открылись блестящие способности к чтению и размышлениям, самостоятельность и твердость характера, а также ярко выраженное умение ладить со всеми, добродушие и скромность. Помимо языков (русского, латинского, древнегреческого) семинаристы штудировали риторику, математику, физику, философию и богословие. Став в 1787 г. «студентом философии», Сперанский был взят в «келейники» к ректору (префекту) семинарии игумену Евгению (Романову).
Летом 1788 г. Владимирская семинария была объединена с Суздальской и Переяславской семинариями в одно учебное заведение, расположившееся в Суздале. В Александро-Невскую семинарию направлялись лучшие слушатели провинциальных семинарий со всей России. В их число вместе с другими двумя своими товарищами в 1788 г. попал и Михаил Михайлович Сперанский. В обновленной Александро-Невской семинарии главный упор (помимо собственно богословских дисциплин) был сделан на высшую математику, опытную физику, «новую» философию (включая творчество «богоборцев» Вольтера и Дидро) и на французский язык (международное средство общения интеллектуалов того времени). Во всех этих дисциплинах Сперанский быстро сделал блестящие успехи. Свободно овладев французским, он увлекся просветительской философией, что наложило несмываемый отпечаток на него в будущем. Чрезвычайно интенсивный характер обучения в «главной семинарии» вместе с суровым монашеским воспитанием воздействовали на семинаристов в сторону выработки у них способности к продолжительным и напряженным умственным занятиям. Постоянные упражнения в написании сочинений развивали навыки строгого, логичного письма. Выдающийся ум и независимость суждений проявляются в ученических проповедях Сперанского.
Среди сокурсников Сперанского были: будущий экзарх Грузии Феофилакт, литератор и переводчик греческих классиков Иван Иванович Мартынов, поэт, преподаватель риторики, историк Сибири, визитатор сибирских училищ, автор «Исторического обозрения Сибири» Петр Андреевич Словцов.
В 1792 г. митрополит Санкт-Петербургский Гавриил предложил Сперанскому остаться в стенах семинарии для преподавания естественно-научных дисциплин. Весной он был определен на должность учителя математики «главной семинарии» России; через три месяца Сперанскому поручили вести еще и курсы физики и красноречия, позднее (с 1795 г.) — курс философии. Помимо лекционной работы молодой преподаватель со страстью занялся литературным трудом: писал стихи, составил развернутую «канву романа», размышлял над сложнейшими философскими проблемами. В журнале «Муза» за 1796 г. были опубликованы его стихотворения: «Весна», «К дружбе», «Мысли при колыбели младенца» и другие. Наиболее значительное из его произведений данного времени — «Правила высшего красноречия» (распространялось в рукописи среди семинаристов), другое — рассуждение «О силе, основе и естестве». Оба были опубликованы уже после смерти Сперанского.
В 1795 г. митрополит Гавриил рекомендовал Сперанского князю А.Б. Куракину, богатому и влиятельному вельможе, на должность домашнего секретаря. Молодой человек явился к Куракину, и тот устроил ему экзамен: поручил написать одиннадцать писем разным лицам. Князю потребовался целый час, чтобы вкратце объяснить содержание писем, а Сперанскому только ночь, чтобы все написать. В шесть часов утра одиннадцать писем, составленные в изысканной форме, лежали на столе Куракина. Вельможа был покорен. Кроме исполнения обязанностей домашнего секретаря, Куракин поручил Сперанскому обучать русскому языку своего десятилетнего сына — Бориса Алексеевича (будущего сенатора, 1822) и девятилетнего племянника — Сергея Уварова (будущего президента Санкт-Петербургской Академии наук и министра народного просвещения России).
Когда князь Куракин, в конце 1796 г. при воцарении Павла I, получил должность генерал-прокурора, он предложил Сперанскому отказаться от преподавательской деятельности и служить в его канцелярии. Митрополит, не желая отпускать способного молодого человека на светскую службу, предложил ему принять монашество, открывавшее путь к архиерейскому сану, но Сперанский сделал выбор, круто изменивший его судьбу: 2 января 1797 г. он был зачислен в канцелярию генерал-прокурора на должность делопроизводителя с чином титулярного советника.
В период частной секретарской службы Сперанский сблизился с гувернером молодого князя, немцем Брюкнером. Он был человек резких либеральных мнений, последователь Вольтера и энциклопедистов. Под его влиянием окончательно сложилось то политическое миросозерцание Сперанского, которое потом сказалось в обширных реформаторских планах.
5 апреля 1797 г., всего через три месяца после своего вступления в гражданскую службу, он получил чин коллежского асессора. Восхождение его по служебной лестнице было стремительным. Через девять месяцев, 1 января 1798 г., он был пожалован надворным советником, 18 сентября — коллежским советником, 8 декабря 1799 г. — статским советником. Столь быстрое продвижение по службе было связано с уникальными способностями Сперанского, в том числе с его умением разбираться в человеческих характерах и нравиться людям.
В последние годы правления Павла I молодой человек очень активно проявлял себя. Еще 28 ноября 1798 г. Сперанский был назначен герольдом ордена Святого апостола Андрея Первозванного, а 14 июля 1800 г. император сделал его секретарем того же ордена с дополнительным жалованием в 1500 рублей. 8 декабря 1799 г. Сперанский, одновременно с получением чина статского советника, получил важное назначение, став «правителем канцелярии комиссии о снабжении резиденции припасами». Комиссия с таким непритязательным названием занималась весьма важными делами: не только доставкой продовольствия в масштабе всей столицы, контролем цен, но и благоустройством города. Именно этим временем следует уверенно датировать личное знакомство Сперанского с наследником престола.
12 марта 1801 г. на престол вступил император Александр I, и через неделю, 19 марта Сперанский получил новое назначение. Ему повелевали состоять статс-секретарем при Д.П. Трощинском, который, в свою очередь, исполнял работу статс-секретаря при Александре I. 23 апреля 1801 г. назначен на должность управляющего экспедицией гражданских и духовных дел в канцелярии «Непременного совета».
Александр I, взошедши на трон, раздумывал о необходимости реформ в стране. Он объединил своих либерально настроенных друзей в «Негласный комитет». Способности помощника Д. П. Трощинского привлекли к себе внимание членов «Негласного комитета». Летом В.П. Кочубей взял Сперанского в свою «команду». 9 июля 1801 г. Сперанский получил чин действительного статского советника. После коронации Александра I Сперанский составил императору часть проектов переустройства государства. В это время в «Негласном комитете» шла работа по разработке министерской реформы. Указом от 8 сентября 1802 г. в России учреждались восемь министерств. Министры имели право личного доклада императору. В.П. Кочубей возглавил министерство внутренних дел. Он по достоинству оценил способности Сперанского и уговорил Александра I позволить Михаилу Михайловичу работать статс-секретарем под его руководством. Таким образом Михаил Михайлович оказался в кругу лиц, которые во многом определяли политику государства. Сперанский стал настоящей находкой для молодых аристократов.
Сперанский работал по 18—19 часов в сутки: вставал в пять утра, писал, в восемь принимал посетителей, после приема ехал во дворец, вечером опять писал. Не имея себе равных в тогдашней России по искусству составления канцелярских бумаг, Сперанский неизбежно стал правой рукой своего нового начальника.
В 1802 г. Сперанский подготовил несколько собственных политических записок: «О коренных законах государства», «Размышления о государственном устройстве империи», «О постепенности усовершения общественного», «О силе общественного мнения», «Еще нечто о свободе и рабстве». В этих документах он впервые изложил свои взгляды на состояние государственного аппарата России и обосновал необходимость реформ в стране.
В возрасте 30 лет Сперанский возглавил в министерстве внутренних дел отдел, которому предписывалось готовить проекты государственных преобразований. И.И. Дмитриев, возглавлявший в те времена министерство юстиции, позднее вспоминал, что Сперанский был у В.П. Кочубея «самым способным и деятельным работником. Фактически Сперанский положил начало преобразованию старого русского делового языка в новый. 20 февраля 1803 г. при непосредственном участии Сперанского (концепция, текст) был опубликован знаменитый «Указ о вольных хлебопашцах». Согласно этому указу помещики получили право отпускать крепостных на «волю», наделяя их землей. За годы царствования Александра I было освобождено всего 37 тысяч человек. Вдохновленный «записками» молодого деятеля, император через В.П. Кочубея поручает Сперанскому написать капитальный трактат-план преобразования государственной машины империи, и Сперанский с жаром отдается новой работе.
В 1803 г. по поручению императора Сперанский составил «Записку об устройстве судебных и правительственных учреждений в России». При разработке записки он проявил себя активным сторонником конституционной монархии, однако практического значения записка не имела. В 1804 г. Сперанским написаны «О духе правительства» и «Об образе правления». Прогрессивные идеи Сперанского оказались не востребованными временем, хотя труды его были щедро вознаграждены: в начале 1804 г. он получает золотую табакерку; 18 ноября 1806 г. Сперанский был награжден орденом Святого Владимира 3-й степени.
В 1806 г. произошло личное знакомство Сперанского с Александром I: часто болевший в этот год министр внутренних дел В.П. Кочубей решил посылать вместо себя на доклады к императору Сперанского. Начинаются звездные годы Сперанского, эпоха славы и могущества, когда он был вторым лицом в империи. Александр I оценил выдающиеся способности Сперанского. Императора привлекало то, что он не был похож ни на екатерининских вельмож, ни на молодых друзей из «Негласного комитета». Александр стал приближать его к себе, поручая ему «частные дела». Сперанский был введен в Комитет для изыскания способов усовершенствования духовных училищ и к улучшению содержания духовенства. Его перу принадлежит знаменитый «Устав духовных училищ» и особое положение «О продаже церковных свечей». До 1917 г. русское духовенство благодарно помнило Сперанского.
19 октября 1807 г. Сперанский был уволен из министерства внутренних дел, при этом за ним сохранилось звание статс-секретаря. 8 августа 1808 г. Сперанский назначен «присутствующим» в Комиссию составления законов.
Уже в 1807 г. Сперанского несколько раз приглашают на обед ко двору. Осенью этого же года ему поручают сопровождать Александра I в Витебск на военный смотр, а в следующем году в Эрфурт, на встречу с Наполеоном. Сперанский увидел Европу, и Европа увидела Сперанского. Участники русской делегации с завистью отмечали, что французский император оказал большое внимание Сперанскому и даже в шутку спросил у Александра: «Не угодно ли вам, государь, уступить мне этого человека в обмен на какое-нибудь королевство?». Примечательно, что через несколько лет эта фраза получила в общественном мнении другое толкование и сыграла определенную роль в судьбе Сперанского. Дочь реформатора решительно опровергает эту чрезвычайно устойчивую, кочующую из книги в книгу легенду (сочиненную большим мистификатором Ф.В. Булгариным). Достоверно известно, что Сперанский получил в награду от Наполеона за участие в сложных переговорах усыпанную бриллиантами золотую табакерку с портретом французского императора. Однако политических дивидендов Сперанскому подарок не прибавил. Над ним сгущались тучи. В Эрфурте Александр позже обратился к Сперанскому с вопросом, как ему нравится за границей. Сперанский отвечал: «У нас люди лучше, а здесь лучше установления». По возвращении в том же году император дал ему поручение составить план общей политической реформы.
11 декабря 1808 г. Сперанский читает императору Александру свою записку «Об усовершении общего народного воспитания» и представляет на рассмотрение «Проект предварительные правила для специального Лицея», в котором намечает принципы обучения и воспитания Царскосельском лицее.
16 декабря 1808 г. Сперанский назначен товарищем (заместителем) министра юстиции, с оставлением при прочих должностях.
6 августа 1809 г. император утверждает разработанный Сперанским указ «Об экзаменах на чин», который, в целях повышения грамотности и профессионального уровня чиновников, требовал, чтобы чины коллежского асессора (давал личное дворянство) и статского советника (давал потомственное дворянство) присваивались только при предъявлении диплома об университетском образовании или сдаче экзамена в объеме университетского курса. 30 августа Сперанский возведен в чин тайного советника. В том же году Сперанский подготовил общий план реформ «Введение к уложению государственных законов», который был по замыслу изложением мыслей, идей и намерений не только реформатора, но и самого государя.
В 1809-1811 гг. Сперанский возглавляет Комиссию финляндских дел в должности статс-секретаря.
1 января 1810 г., с учреждением Государственного совета, Сперанский стал государственным секретарем — самым влиятельным сановником России и вторым после императора лицом в государстве. В 1810-1811 гг., по совету Сперанского, с целью поправить расстроенные финансы и ликвидировать возраставший бюджетный дефицит, введен ряд налогов, в том числе налог на дворянские имения.
25 июня 1811 г. император утверждает разработанный Сперанским основной законодательный акт второго этапа министерской реформы: «Общее учреждение министерств».
В 1810 г. Сперанский вступил в масонскую ложу «Полярная звезда», основанную в 1809 г. Игнацем Аврелием Фесслером, который и руководил ею.
Реформы, проводимые Сперанским, затронули практически все слои российского общества. Это вызвало бурю недовольства со стороны дворянства и чиновничества, чьи интересы были задеты более всего. Все это отрицательно сказалось на положении самого государственного секретаря. Просьбу его об отставке в феврале 1811 г. Александр I не удовлетворил, и Сперанский продолжил работу, но число его недоброжелателей росло. Ему припомнили Эрфурт и встречи с Наполеоном. Этот упрек в условиях обострившихся российско-французских отношений был особенно тяжелым.
В день своего 40-летия Сперанский был награжден орденом Святого Александра Невского. Однако ритуал вручения прошел непривычно строго, и стало ясно, что звезда реформатора начинает закатываться. Армфельт был недоволен отношением Сперанского к Финляндии: по его словам, он «иногда хочет возвысить нас (финляндцев), но в других случаях, наоборот, желает дать нам знать о нашей зависимости. С другой стороны, он всегда смотрел на дела Финляндии, как на мелкое, второстепенное дело». Армфельт сделал предложение Сперанскому, составив триумвират вместе с Балашовым, захватить в свои руки правление государством, а когда Михаил Сперанский отказался и, по отвращению к доносам, не довел об этом предложении до сведения государя, то решился погубить его. Очевидно, Армфельт желал, удалив Сперанского, стать во главе не одних финляндских дел в России. Сперанский иногда, быть может, был недостаточно воздержан в своих отзывах о государе, но некоторые из этих отзывов в частной беседе, доведенные до сведения государя, были, очевидно, выдумкой клеветников и доносчиков.
Весной 1811 г. лагерь противников реформ получил идейно-теоретическое подкрепление. В Твери вокруг сестры Александра Екатерины Павловны сложился кружок людей недовольных либерализмом государя и, в особенности, деятельностью Сперанского. В их глазах Сперанский был преступником. Во время визита Александра I великая княгиня представила ему Карамзина, и писатель передал царю «Записку о древней и новой России» — своего рода манифест противников перемен, обобщенное выражение взглядов консервативного направления русской общественной мысли. На вопрос, можно ли хоть какими-то способами ограничить самовластие, не ослабив спасительной царской власти, Карамзин отвечал отрицательно. Любые перемены, «всякая новость в государственном порядке есть зло, к коему надо прибегать только в необходимости». Спасение же Карамзин видел в традициях и обычаях России, ее народа, которому вовсе не нужно брать пример с Западной Европы. Эта записка Карамзина сыграла решающую роль в отношении к Сперанскому. Излишняя самоуверенность Сперанского, его неосторожные упреки в адрес Александра I за непоследовательность в государственных делах тоже не прошли незамеченными и в конечном счете вызвали раздражение императора.
В марте 1812 г. Александр I объявил Сперанскому о прекращении его служебных обязанностей. Вечером 17 марта 1812 г. в Зимнем дворце состоялась беседа между императором и государственным секретарем, о которой Сперанский позже рассказал Лубяновскому. В этот же день дома Сперанского уже ждали министр полиции Балашов с предписанием о высылке из столицы. Тогда он не мог и предположить, что возвратится в столицу только через девять лет, в марте 1821 г.
Современники назовут эту отставку «падением Сперанского». В действительности произошло не простое падение высокого сановника, а падение реформатора со всеми вытекающими отсюда последствиями.
Из Нижнего Новгорода 15 сентября 1812 г. Сперанский был отправлен в Пермь, где отбывал ссылку с 23 сентября 1812 г. по 19 сентября 1814 г.; 31 августа 1814 г. Сперанскому было разрешено проживание под полицейским надзором в своем небольшом имении Великополье Новгородской губернии. Здесь он встречался с Аракчеевым и через него ходатайствовал перед Александром I о своем полном «прощении». Сперанский неоднократно обращался к императору и министру полиции с просьбой разъяснить его положение и оградить от оскорблений. Эти обращения возымели последствия: распоряжением Александра надлежало выплатить Сперанскому по 6 тысяч рублей в год с момента высылки. Данный документ начинался словами: «Пребывающему в Перми тайному советнику Сперанскому…». Кроме того, распоряжение было свидетельством, что император Сперанского не забывает и ценит.
Вероятно, по переезде в деревню Михаил Сперанский набросал новые предположения о государственных преобразованиях, извлечения из которых Н. Тургенев напечатал в своей книге «La Russie et les russes» (III, 296 — 309), но которые он ошибочно слил воедино с проектом 1809 г. Ссылка имела то влияние на политические взгляды Сперанского, что вместо отвращения к преобладанию аристократии, которое он положительно высказывал в своем труде 1809 г., он стал искать гарантии политической свободы в усилении аристократии. По этому новому взгляду Сперанского правительство, опирающееся на основные законы, может быть или ограниченной монархией, или умеренной аристократией. В ограниченной монархии необходимо, чтобы высший класс наблюдал за охранением закона. Народ должен участвовать в составлении, если не всех, то, по крайней мере, некоторых законов; охранение законов он вверяет аристократии.
Указом императора от 30 августа (11 сентября) 1816 г. Сперанский был возвращен на государственную службу и назначен пензенским гражданским губернатором. Михаил Михайлович предпринял энергичные меры по наведению в губернии надлежащего порядка и вскоре, по словам М.А. Корфа, «все пензенское население полюбило своего губернатора и славило его как благодетеля края». Сам Сперанский, в свою очередь, так оценивал этот край в письме дочери: «Здесь люди, вообще говоря, предобрые, климат прекрасный, земля благословенная… Скажу вообще: если Господь приведет нас с тобою здесь жить, то мы поживем здесь покойнее и приятнее, нежели где-либо и когда-либо доселе жили…».
22 марта 1819 г. Сперанский неожиданно получил новое назначение — генерал-губернатором Сибири. По поручению императора Сперанский должен был провести ревизию Сибири. 6 мая 1819 г. Сперанский отправился из Пензы в Сибирь. 29 августа 1819 г. Сперанский прибыл в Иркутск — центр губернии, где должен был находиться генерал-губернатор, хотя занимавший и другие должности предшествующий генерал-губернатор И.Б. Пестель находился в Петербурге. Именно в Иркутске Сперанский записал свою знаменитую фразу: «Если в Тобольске я отдал всех под суд… то здесь оставалось бы всех повесить».
Сперанский чрезвычайно быстро вник в местные проблемы и обстоятельства с помощью провозглашенной им «гласности». Прямое обращение к самому высокому начальству перестало «составлять преступление». В результате гласности были отстранены от всех должностей его предшественник сибирский генерал-губернатор отец будущего лидера декабристов И.Б. Пестель, два губернатора — томский и иркутский. 48 чиновников предстали перед судом, 681 человек оказались замешанными в противозаконных действиях, в том числе 174 чиновника и 256 «инородческих начальников». Сумма взысканий с них составила до трех миллионов рублей.
Чтобы как-то поправить положение, Сперанский начинает проводить реформы управления краем. «Первым сотрудником» при проведении сибирских преобразований был будущий декабрист Г.С. Батеньков. Он вместе со Сперанским энергично занимался разработкой «Сибирского уложения» — обширного свода реформирования аппарата управления Сибири. Особое значение имели два проекта, утвержденные императором: «Учреждения для управления Сибирских губерний» и «Устав об управлении инородцев».
В ноябре 1819 г. Сперанским были изданы «Подтвердительные правила о свободе внутренней торговли», согласно которым были запрещены все виды ограничений на торговые сделки, отменялась так называемая «запретная система» и все виды монополий. Введение свободной торговли, по мысли Сперанского, должно было способствовать развитию производства товарного зерна и хлеба, в которых Сибирь испытывала острый недостаток даже в те годы, когда урожаи были особенно высокими. И, действительно, уже в 1820 г. в Сибири значительно улучшилось снабжение населения хлебом. Уже находясь в Петербурге, благодаря созданному им Сибирскому комитету, ограничившему власть генерал-губернаторов, Сперанский провел административную реформу, в результате которой Сибирь была разделена на два генерал-губернаторства, причем единоличной власти генерал-губернаторов и уездных начальников противостояли не только учреждения Петербурга, но и впервые созданные в России коллегиальные органы местной законодательной власти — советы — и в каждом из двух генерал-губернаторств, и во всех их округах и уездах.
В конце января 1820 г. Сперанский направил императору краткий отчет о своей деятельности, где заявил, что сможет окончить все дела к маю месяцу, после чего пребывание его в Сибири «не будет иметь цели». Император предписал ему прибыть в столицу к последним числам марта будущего года. 8 февраля 1821 г. Сперанский выехал из Тобольска в Санкт-Петербург, куда прибыл 22 марта 1821 г. Император в это время находился на конгрессе в Лайбахе, возвратившись 26 мая, он принял бывшего госсекретаря только 2 июня. Когда Сперанский вошел в кабинет, Александр воскликнул: «Уф, как здесь жарко», — и увлек его с собой на балкон, в сад. Всякий прохожий мог не только видеть их, но и расслышать их разговор, чего, вероятно, царь и хотел, чтобы избежать разговора по существу. Сперанский понял, что ему не вернуть былого влияния при дворе.
11 июля 1821 г. император назначает Сперанского управляющим Комиссией составления законов. 17 июля Сперанский назначен членом Государственного совета по департаменту законов, ему было поручено возобновить работы по составлению гражданского и уголовного уложений.
28 июля император учреждает для рассмотрения отчета генерал-губернатора Сибири Сперанского Сибирский комитет под председательством министра внутренних дел графа В.П. Кочубея. 24 января 1823 г. император распорядился создать Комиссию составления проекта учреждения о военных поселениях. Для предварительного рассмотрения отдельных частей этого проекта учреждается Особый комитет из трех лиц, в который, помимо Аракчеева и начальника штаба военных поселений Клейнмихеля, включен Сперанский. Он составил записку, озаглавленную «Введение к учреждению военных поселений», которая была издана в январе 1825 г. в виде отдельной брошюры без указания автора под названием «О военных поселениях».
19 ноября 1825 г. скончался Александр I. 13 декабря 1825 г. Сперанский составляет проект манифеста о вступлении на престол Николая І. Позже он был введен в состав Верховного уголовного суда по делу декабристов и завоевал доверие Николая I, но говорят, что, когда выносили приговор декабристам, Сперанский плакал. Свидетельством неоднозначного отношения Сперанского к самодержавной власти и самодержцам может служить факт того, что именно Сперанского декабристы прочили в первые президенты русской республики в случае удачного восстания и свержения Николая I.
В январе 1826 г. Сперанский подает императору Николаю записку «Предположения к окончательному составлению законов». Новый император поручает Сперанскому возглавить кодификацию законодательства империи за последние 180 лет. Для этой цели в структуре императорской канцелярии было выделено специальное Второе отделение. Чтобы предупредить толки о новом возвышении Сперанского, председателем отделения был назначен бывший ректор столичного университета Балугьянский, а Сперанский занял должность главноуправляющего. 2 октября 1827 г. он возведен в чин действительного тайного советника. Лишь благодаря его неутомимой деятельности были завершены в срок «Полное собрание законов Российской империи» и «Свод законов Российской империи». 21 января 1830 г. Сперанский сообщает Николаю I о том, что работа Второго отделения по составлению «Полного собрания законов Российской империи» завершена. 19 января 1833 г. на специальном заседании Государственного совета Сперанский представляет императору 45 томов «Полного собрания законов Российской империи» и 15 томов «Свода законов Российской империи», составленных под его руководством. В конце торжественной церемонии Николай I в присутствии всех членов Государственного совета снимает с себя Андреевскую звезду и надевает ее на Сперанского.
Впоследствии по воле императора Александра II эта сцена была изображена барельефом на пьедестале установленного перед Исаакиевским собором памятника Николаю I работы скульптора Клодта.
В 1826-1831 гг. Сперанский участвует в работе Комитета 6 декабря. В 1827 г. Сперанским составлены «Заметки по организации судебной системы в России» и «Записка о причине убыточности Нерчинских заводов и мерах по улучшению их положения». В 1830 г. им написаны и поданы на рассмотрение императору «Положения о порядке производства в чины», «Проект учреждения уездного управления», «Записка об устройстве городов», «Замечания на проект Герстнера о строительстве железных дорог». В 1831 г. Сперанским разработан «Проект учреждения для управления губерний».По инициативе Сперанского в 1834 г. была основана Высшая школа правоведения для подготовки квалифицированных юристов.
Явным признаком того, что доверие Николая I к Сперанскому возросло, стало назначение его 12 октября 1835 г. преподавателем юридических и политических наук наследнику престола — будущему императору Александру II (до 10 апреля 1837 г.).
2 апреля 1838 г. действительный тайный советник Сперанский был назначен председателем департамента законов Государственного совета.
Именным высочайшим указом, от 1 (13) января 1839 г., в день своего 67-летия, председатель департамента законов Государственного совета, действительный тайный советник Михаил Михайлович Сперанский возведен в графское достоинство Российской империи. Но прожить Михаилу Михайловичу с графским титулом суждено было всего 41 день. 11 (23) февраля 1839 г. он скончался на 68-ом году жизни от простуды и был похоронен на Тихвинском кладбище Александро-Невской лавры.
3 ноября 1798 г. в Сампсониевском соборе Сперанский обвенчался с 17-летней Елизаветой Стивенс, дочерью англиканского пастора. 5 сентября 1799 г. у них родилась дочь Елизавета. После родов жена Сперанского заболела чахоткой и скончалась 6 ноября 1799 г. Смерть жены повергла его в глубокую депрессию, Сперанский несколько недель не появлялся на службе. Больше он так и не женился. 16 августа 1822 г. Елизавета вышла замуж за Александра Алексеевича Фролова-Багреева, впоследствии сенатора и черниговского губернатора. Их внук, князь Михаил Родионович Кантакузен, в год столетия прадеда в знак уважения к заслугам последнего получил право принять его фамилию и впредь именоваться графом Сперанским.
Д.И. Менделеев придумал периодическую систему химических элементов, предвосхищая появление тех из них, которые не были известны науке к 1869 г. Сперанский в своей области сделал нечто похожее на тридцать лет раньше, практически не имея предшественников. Он — создатель Полного собрания законов и Свода законов Российской империи — придал форму существовавшему отечественному праву, предопределяя его дальнейшую эволюцию. Это стало подлинным началом российской юриспруденции.
Имя Михаила Михайловича Сперанского оставило глубокий след в истории России. Политика и экономика, религиозное просвещение и юриспруденция – трудно назвать ту сферу общества, которая бы осталась незатронутой его реформами. Деятельность Сперанского повлияла на политический ход развития страны, а его идеи легли в основу всех последующих преобразований второй половины XIX и начала XX столетий.
Спренгтпортен Георг Магнус (Егор Максимович)
Родился в 1740 г. в городе Борго (Порвоо) в Финляндии в семье Магнуса Вильгельма Спренгтпортена и Эльзы Катарины Ульфспарре аф Броксвик. Его отец, сподвижник Карла XII, проведший 14 лет в плену в Тобольске, умер через три года после рождения сына, в 1744 г. В 1752 г. Эльза Катарина Спренгтпорт определила одиннадцатилетнего сына в учрежденный Адольфом Фредриком стокгольмский кадетский корпус. Спустя четыре года он начал службу в Свеаборге в чине унтер-офицера. Судя по всему, служба Георга Магнуса Спренгтпортена в Свеаборге была высоко оценена начальством: когда в 1757 г. началась Померанская война, Августин Эренсверд взял его с собой в поход. Первое время Спренгтпортен служил при штабе шведских войск адъютантом графа Ферсена, а позже — в элитной части под командованием своего брата Якоба Магнуса Спренгтпортена. В 1761 г. за заслуги был произведен в капитаны. После войны он достаточно долгое время оставался без постоянной должности. В 1766 г. Спренгтпортен входил в комиссию по мероприятиям, связанным с обороной Финляндии, выполняя различные разведывательные задания. В ходе работы комиссии он ознакомился с приграничными областями Швеции и составил мнение о ведении боевых действий в условиях этих районов.
В 1770 г. Спренгтпортен был произведен в майоры и направлен в легкий драгунский полк под командованием своего брата. В этом же году был пожалован от шведского короля титулом барона. Спренгтпортен принимал участие в последнем риксдаге так называемой «Эры свободы». Убедившись в его недееспособности, он решил примкнуть к своему брату Якобу Магнусу Спренгтпортену, поддержавшему в 1772 г. государственный переворот Густава III. Он помог брату склонить гарнизон Свеаборга на сторону нового короля. За эту помощь король произвел его в подполковники, а на следующий год он получил звание полковника и должность командира легких драгун. В 1777 г. Спренгтпортен был назначен командующим Саволакской бригадой. После этого он начал разрабатывать планы обороны Финляндии на случай войны с Россией. Был составлен подробный устав для легких частей, уделялось внимание мобильности войск в условиях лесной местности с обилием водоемов, огневой мощи и стрелковым навыкам, а также использованию особенностей ландшафта. Более того, он даже устроил в своем служебном имении на собственные средства неофициальную кадетскую школу для мальчиков, снискав тем самым уважение не только своих подчиненных, но и всего финляндского офицерства.
К 1786 г. Спренгтпортен обладал богатым военным опытом. Будучи выпускником Стокгольмского военного корпуса, он принимал участие в Семилетней войне. Командование в 1770-х гг. Саволакской бригадой позволило ему приобрести административный опыт, ведь он отвечал не только за боеспособность соединения, но и повседневную жизнь его солдат и офицеров, взаимоотношения с местной администрацией и населением. Уже в это время проявилось в полной мере его способность к убеждению. Это качество он будет в дальнейшем постоянно использовать.
Вероятно, в начале 1780-х гг. Г.М. Спренгтпортен занялся написанием различных проектов, в центре которых находилась его родная Финляндия. В 1785 г. он начал постепенное сближение с российским послом в Гааге Степаном Алексеевичем Колычевым. В одном из своих писем шведский барон изложил послу разработанный план по достижению независимости Финляндии при помощи России. Диссидентская деятельность Спренгтпортена была в это время на руку Санкт-Петербургу. И уже в 1786 г. ему пришлось сделать непростой выбор «между шведским “просвещенным абсолютизмом” Густава III и российским “просвещенным абсолютизмом” Екатерины II».
Службу Спренгтпортена Екатерине II (1786-1796 гг.) нельзя назвать слишком успешной. Получив звание полковника, он стал камергером Высочайшего Двора в сентябре 1786 г. Сам Спренгтпортен в формулярном списке от 1818 г. не упоминает факт того, что в русскую службу он вступил именно в звании полковника, указывая качестве первого чина в русской армии генерал-майорство. Но производство в генералы состоялось лишь 21 октября 1786 г. Вступив в русскую службу, Спренгтпортен перестал был иностранцем, могущим рассчитывать на преференции при Дворе. Его место было определено теперь Табелью о рангах и старшинством при производстве в чин.
Казалось, начавшаяся русско-шведская война (1788-1790 гг.) должна была выдвинуть Спренгтпортена на первый план. Однако, как отмечали впоследствии специалисты, практические советы «знатока Финляндии» лишь мешали достижению поставленной цели. Для самого барона война оказалась крайне неудачной. За участие в войне против Швеции Абский гефгерит (окружной суд) приговорил его к смертной казни, и приговор был утвержден королем Густавом III. Сам он получил ранение, о тяжести которого приходится лишь догадываться. Правда, Екатерина II в рескрипте от 8 апреля 1790 г. князю Г.А. Потемкину отметила, что барон получил настолько тяжелые раны, что «сам … не в силах служить на предстоящую кампанию». При этом он позаботился о дальнейшей судьбе сына, имевшего на тот момент уже чин капитана русской армии, которого перевели на турецкий театр военных действий.
Вероятно, несостоявшаяся Аньялская конфедерация во главе со Спренгтпортеном мешала Екатерине II завершить войну с северным соседом. Присутствие в Санкт-Петербурге личного врага шведского короля, а тем более его участие в переговорах было недопустимо. Для нейтрализации барону был пожалован орден Св. Анны первой степени и предоставлен отпуск для лечения на «Бережских водах».
В сложившейся ситуации Спренгтпортен посчитал себя оскорбленным недоверием императрицы, которой он написал два письма. Первое письмо из Аахена датировано 10 мая 1791 г. и упоминается в «Памятных записках» А.В. Храповицкого. В нем речь шла о невыплате положенного жалованья через придворного банкира Ричарда Сутерладна. В новом письме через два месяца Спренгтпортен просил уволить его из армии, но с производством в следующий чин и выплатой пенсиона. Это вызвало неудовольствие со стороны императрицы, о чем свидетельствует ее письмо кабинет-секретарю П.И. Турчанинову: «Петр Иванович. Вторичное письмо Спренгтпортена о увольнении его прилагаю. Во-первых, генерал-порутчичьяго чина я не даю при отставке никому. Второе, выправься о нынешнем его содержании. Третье, что он от меня получил? И потом доложи мне скорее, завтра, или в субботу».
Отставка была недолгой и носила формальный характер. Об этом свидетельствует факт выплаты Спренгтпортену в течение последующих лет жалованья с учетом рационов, денщиков и штаба в размере почти 4,5 тыс. руб. Нахождение его за границей заставило Кабинет индексировать выплату «с дополнением курса рубля».
С 1 января 1795 г. началось старшинство барона Спренгтпортена в звании генерал-поручика. Его служба не была связана с действующей армией и носила «кабинетный» характер. К тому же она оказалась краткосрочной. Как писал сам Спренгтпортен, «чувствуя себя слабым к отправлению действительной службы … просил вторично позволения отправиться к водам». Находясь за границей, он продолжал получать пенсионы. Кроме того, русская казна покрывала и долги «отставного» генерала. Сам он упомянул, что был оплачен его долг голландскому барону Гопе в размере 5 тыс. франков.
Таким образом, переход на русскую службу не оправдал надежд Спренгтпортена. Участие в русско-шведской войне окончательно привязало его к России. Не имея широких связей при Дворе, он стал одним из многих иностранцев, числившихся в русской армии. Вместе с тем, даже во время многолетнего «лечения» на водах, он продолжал свою «службу» и получал значительное жалованье.
С первых месяцев пребывания в Санкт-Петербурге Спренгтпортен поддерживал контакты с Великим Князем Павлом Петровичем и его супругой Великой Княгиней Марией Федоровной. Вступивший на престол Павел I немедленно начал наводить в армии свои порядки. Возвращение в Россию ознаменовалось для барона пожалованием в полные генералы 31 марта 1798 г. Он не без удовольствия отмечал, что ему «было отдано все следующее со дня отставки». Несомненно, это позволило несколько улучшить его материальное положение. Уже с сентября того же года он появляется на званых обедах в узком кругу. Но все же Спренгтпортен не стал их завсегдатаем, принимая участие лишь в наиболее значимых мероприятиях. Например, 22 июля 1799 г. он был приглашен на обед по случаю тезоименитства императрицы Марии Федоровны.
Павел I использовал барона там, где он мог проявить себя, как казалось императору, в лучшей степени. В начале 1799 г. ему было поручено осмотреть пограничные укрепления в русской Финляндии. Спренгтпортен намеревался принять участие в военном походе в Италию. Однако неудачное падение и перелом руки во время инспекционной поездки помешали ему осуществить это намерение.
До конца лета 1800 г. Спренгтпортен вел привычный для него образ жизни. Но «по выздоровлении был призван Его Величеством в Гатчину и оставался при нем до получения повеления отправиться во Францию». Его присутствие на «вечерних кушаньях» вместе с членами императорской фамилии и наиболее близких Павлу I лиц фиксируется Камер-фурьерским журналом за июль – декабрь 1800 г. Вероятно, 25 сентября 1800 г., уже получив распоряжение провести переговоры с Первым консулом Французской Республики Наполеоном Бонапартом о возврате русских пленных, захваченных в Италии и на о. Корфу, он последний раз встретился с императором.
Находясь в Европе, Спренгтпортен вступил в активную переписку с представителями Франции, о чем свидетельствуют документы его личного архива.
Во время пребывания в Европе Спренгтпортен сблизился с майором М.Ф. Ставицким 2-м (1778-1841), принявшим на себя значительную часть канцелярской работы. В частности, Ставицкий отвечал за подготовку соглашений с германскими курфюрстами, через чьи земли должны были пройти русские солдаты. В то время как Спренгтпортен находился в Берлине, Ставицкий совершал постоянные поездки по Германии. Современники отмечали здешнюю дороговизну жизни, а потому «местные командировки» требовали существенных расходов. Например, для ведения дел в Лейпциге в ноябре 1800 г. было выдано из казенных сумм 25 червонцев только на оплату прогонов «за четырех лошадей мне [Спренгтпортену – прим. авт.] и майору Ставицкому».
Согласно разработанному в марте 1801 г. плану пять колонн численностью 1300 солдат каждая должны были прибыть в г. Наумбург на саксонской границе к 23 апреля/5 мая. К этому времени следовало решить все вопросы, связанные с обеспечением военных колонн продовольствием, офицеров квартирами. Несмотря на очень короткий срок, Ставицкому в целом удалось решить поставленную перед ним задачу. Так, 11 мая 1801 г. он парафировал подобное соглашение с представителями Саксонии. В Дрездене его подписал Спренгтпортен. Через неделю аналогичное соглашение было подписано с Пруссией. Результатом кропотливой деятельности явилось возвращение 6732 чел., включая 154 офицера.
Еще будучи в столице, Спренгтпортен получил от Павла I распоряжение от 27 сентября 1800 г. о назначении его шефом мушкетерского полка, а 10 октября «мушкетерскому барона Спренгтпортена полку» с рескриптом были отправлены знамена. Однако барон очень быстро растратил «кредит доверия», ведя в Европе разгульный образ жизни. Будучи противником показной роскоши и мотовства, Павел I крайне отрицательно отнесся к тем балам, которые его представитель давал в европейских городах. На смену милости приходит неудовольствие. Это проявилось в изменении характера и содержания переписки. На свою последнюю депешу Спренгтпортен получил ответ не от императора, как это было ранее, а от вице-канцлера Ф.В. Ростопчина. Правда, некоторые исследователи приписывают ее авторство С.А. Колычеву. В лаконичной записке ему недвусмысленно было указано на то, что «ничем другим, кроме выдачи пленных» он заниматься не должен, а по выполнении миссии следовало вернуться в Россию. В целом Спренгтпортену удалось выполнить возложенную на него императором Павлом I миссию, и русские пленные вернулись на родину. Однако в ее выполнении он сыграл в большей степени представительскую роль, ведя разгульный образ жизни за счет российской казны, тогда как всю рутинную работу выполнили другие.
Смерть Павла I спасла Спренгтпортена от опалы. Вступивший на престол Александр I высоко оценил дипломатические успехи Егора Максимовича, пожаловав ему летом 1801 г. орден Александра Невского.
В 1802 г. Спренгтпортен возглавил экспедицию для военно-стратегического осмотра пограничных городов и крепостей Российской империи. Поездка предполагала сбор общей информации, но не проведение топографических и картографических работ. Ее характер во многом определил и состав экспедиции: генерала сопровождали флигель-адъютант А.Х. Бенкендорф, майор М.Ф. Ставицкий, художник Е.М. Корнеев. В этой экспедиции не было случайных людей. Бенкендорф выступал в качестве удобного связующего звена с Санкт-Петербургом. Ставицкий положительно зарекомендовал себя во время совместной миссии в Европе. Корнеев же являлся на тот момент одним из наиболее талантливых молодых русских художников и в экспедицию он был включен как пенсионер Императорской Академии Художеств. В феврале 1802 г. генерал-адъютант Ливен разослал гражданским губернаторам, через чьи губернии пролегал маршрут, распоряжение «оказывать [им] …во всех случаях всевозможное пособие». Этим же актом следовало сообщать в столицу о деятельности участников миссии. Губернаторы сообщали о пребывании Спренгтпортена и его спутников во всех подробностях. В своих мемуарах А.Х. Бенкендорф подробно описал те места в Сибири, которые они посетили. География разъездов впечатляет. Крайней точкой на юге Западной Сибири стали крепости Сибирской казачьей линии – Семипалатинская и Усть-Каменогорская. Дальнейший маршрут проходил через главные сибирские города: Томск, Красноярск, Иркутск. Крайней восточной точкой экспедиции стала приграничная Кяхта – единственный легальный центр русско-китайской торговли.
Летом 1803 г. Спренгтпортен вернулся в Центральную Россию, откуда направился к Царицыну, на Кавказ, в Малороссию, далее в Крым, Турцию и на о. Корфу, находившийся с 1802 г. под протекторатом России.
Исходя из имеющихся материалов, можно сделать следующие выводы. Как и в прежние годы, Спренгтпортен во время миссии выполнял представительские функции. Основную работу по сбору информации провели Ставицкий и Бенкендорф. Главный успех миссии был связан с творческой деятельностью Е.М. Корнеева, сделавшего многочисленные городские, пейзажные, этнографические наброски. В 1812-1813 гг. обработанные материалы были изданы в Париже К. Рехбергом и стали первым альбомом по этнографии России. После окончания экспедиции генерал снова вернулся к «финскому вопросу»: в 1805 г. предоставил на рассмотрение Александра I записки о положении дел в Польше и Финляндии с предложением в последней восстановить автономию в составе Российской империи.
В годы русско-шведской войны 1808-1809 гг. Спренгтпортен ограничился ролью советника при генерале от инфантерии Ф.Ф. Буксгевдене, с которым у него возникли разногласия в вопросе будущего устройства Финляндии. Если взгляды Ф.Ф. Буксгевдена находились под влиянием системы государственного управления в Прибалтийских губерниях, то Спренгтпортен намеревался сделать Финляндию самостоятельным государством, хотя бы в составе Российской империи.
Одним из краеугольных камней финляндской внутренней автономии в составе Российской империи стало «Положение об учреждении главного управления в Новой Финляндии». В исторической литературе встречаются разные трактовки авторства этого документа. Одни приписывают его исключительно Спренгтпортену, другие же отмечают участие в его редактировании военного министра А.А. Аракчеева и генерала Б. фон Кнорринга. Барон Спренгтпортен предложил стройную систему управления Финляндией с ее подконтрольностью российским министрам и Комитету Министров в целом. Но император Александр I высказался за подотчетность Финляндского генерал-губернатора непосредственно перед императором.
В ноябре 1808 г. Александр I назначил Спренгтпортена первым генерал- губернатором Финляндии. Краткий период генерал-губернаторства (до июня 1809 г.) был крайне тяжелым. Еще не закончилась война. Местное население сталкивалось со множеством проблем. В этих условиях проявилась неготовность престарелого руководителя решать повседневные проблемы населения новых провинций. Будучи ответственным за продовольственное обеспечение и санитарно-эпидемиологическое состояние вверенной ему в управление территории, Спренгтпортен в неблагоприятных условиях по сути самоустранился от решения насущных вопросов, переложив эту задачу на плечи других чиновников.
В феврале 1809 г. генерал-губернатору докладывали о неблагоприятной ситуации в некоторых приходах. Местные аптеки не имели медикаментов и необходимого медицинского оборудования, чтобы бороться с наступающей эпидемией. К решению проблемы подключился государственный секретарь и докладчик финляндских дел М.М. Сперанский. При его посредничестве было получено распоряжение Министра внутренних дел князя А.Б. Куракина о выделении необходимых аптечных материалов Главным аптечным магазином в Санкт-Петербурге на сумму в более 5 тыс. руб. Подготовленные материалы приказано было отдать «тому, кто будет прислан от генерала Шпренгтпортена». Но до сентября 1809 г. лекарства, которые «с такой настоятельностью требовал» бывший генерал-губернатор, так и не были отправлены в Финляндию, т. к. в Санкт-Петербург не был отправлен чиновник с соответствующим поручением. Свое недоумение по этому поводу Куракин высказал в письме Сперанскому от 19 сентября 1809 г. К сожалению, наладить работу медицинской службы в этот период не удалось. Неоднократно же высказанные Спренгтпортеном требования обеспечить население провинций, страдающее «заразительными болезнями», медикаментами и медицинским оборудование, в течение нескольких месяцев не могло быть использовано, так как в начале генерал- губернатор никак не мог дать «сведения куда, какие и сколько потребно припасов», а затем «за оными не явился приемщик». В условиях продолжающейся войны продовольственный вопрос был одним из самых насущных. От оперативности его решения во многом зависела лояльность финнов по отношению к новой власти. Эта задача легла на плечи новоявленного генерал-губернатора. Но вместо того, чтобы для снабжения дешевым хлебом «бедных обывателей» закупать его в наименее пострадавших от войны провинциях самой Финляндии, Спренгтпортен намеревался осуществлять поставки водным путем из Тверской губернии, что, с одной стороны, могло негативно отразиться на снабжении хлебом столицы, а с другой – было чрезвычайно дорого.
В этот период была обозначена еще одна проблема, которая потребовала оперативного решения: взаимоотношения муниципалитетов и верховной власти в Новой Финляндии. Все вопросы, связанные с содержанием городского хозяйства, Спренгтпортен не без оснований считал сферой деятельности магистратов. Однако отсутствие денег заставляло последние обращаться к генерал-губернатору. Но на все свои просьбы они получали предсказуемый отказ, ибо «Финляндский генерал-губернатор… почитает сие дело вовсе до него не принадлежащим». Наконец, вопрос о том, кто должен заниматься уборкой нечистот в г. Куопио был решен только после личного вмешательства императора Александра I, который распорядился «для прекращения дальнейших переписок и во отвращение могущих иногда произойти от такой неопрятности заразительные болезни, очищение означенного города принять на счет военного и гражданского ведомств».
Неблагоприятное «наследство» досталось уже новому генерал-губернатору М.Б. Барклаю де Толли. Сам же Спренгтпортен при почетной отставке получил от императора Александра I титул графа Великого Княжества Финляндского и очередной пенсион. Тогда же ему была предоставлена «на всю жизнь аренды в Финляндии. Бостель де Лилиендаль».
В конце жизни Спренгтпортен почти полностью отошел от дел. Зимой он жил в своем доме на Васильевском острове, а летом — в своем имении Хиетала в окрестностях Выборга. Правда, в 1812 г. он составил план создания национальных вооруженных сил Финляндии, но в целом более не участвовал в процессе руководства развитием государства. Умер он в октябре 1819 г., оставив мемуары, в настоящее время хранящиеся в РНБ в Санкт-Петербурге. Последние годы жизни Г.М. Спренгтпортен проводил со своей женой Варварой, которая пережила мужа почти на 30 лет.
Столыпина Мария Аркадьевна
Родилась 12 октября 1819 г. Старшая дочь декабриста и литератора Аркадия Алексеевича Столыпина, родного брата Е.А. Арсеньевой, бабушки Лермонтова. По матери, Вере Николаевне, была внучкой адмирала Н.С. Мордвинова и красавицы англичанки Генриетты Коблей. Родилась в Санкт-Петербурге, крещена 22 октября 1819 года в Морском Богоявленском соборе при восприемстве старшего брата. У Столыпиных было три дочери и четыре сына, один из них Алексей (1816-1858), прозванный в обществе «Монго», первый красавец Петербурга, был близким приятелем М.Ю. Лермонтова с детства и служил с ним в лейб-гвардии гусарском полку.
С детства Марию окружали интересные люди, которые дружили с ее отцом и дедом: Н.М. Карамзин, В.К. Кюхельбекер, А.С. Грибоедов, К.Ф. Рылеев, М.М. Сперанский. Во время ссылки Сперанского в 1812-1816 годах Столыпин и его тесть Н.С. Мордвинов вели с ним переписку, обменивались книгами и газетами, а дочь Сперанского Елизавета (1799-1857) была дружна с Верой Николаевной и часто гостила у нее. Вера Николаевна, по рассказам ее знавших, была красавицей и замечательной женщиной.
Марии было шесть лет, когда 7 мая 1825 г. внезапно умер ее отец. Поэт Рылеев, чтобы поддержать ее мать, молодую вдову, посвятил ей стихотворение «Вере Николаевне Столыпиной». Вера Николаевна осталась с семерыми детьми; старшему сыну Николаю было 9 лет, а младшей дочери Екатерине всего 8 месяцев. Зимой она с детьми жила в Петербурге, а летом на даче близ Петергофа у отца. В августе 1832 г. там впервые Мария Аркадьевна увидела своего двоюродного племянника М.Ю. Лермонтова (ему было 18 лет), только что приехавшего из Москвы с бабушкой Е.А. Арсеньевой.
Марии было четырнадцать лет, когда умерла мать. Ее тетка Надежда Николаевна Мордвинова (1789-1882) вспоминала: «Сестра Вера Николаевна занемогла нервической горячкой, и после двухнедельной болезни мы ее лишились 4-го января 1834 г. Смерть сестры поразила матушку. Горестна была эта потеря и для всех нас; единственным утешением матушки было воспитание сирот сестры моей при себе. Они и переехали все к нам».
Мордвиновы дали внукам превосходное образование. Дед был особенно нежен с внучками: мальчиков, он считал, не надо баловать. Детям разрешалось свободно играть и веселиться, их редко наказывали. Им прививали любовь к литературе, музыке и живописи; с детства приучали к чистописанию, особенно на русском языке; заставляли вести ежедневно журнал, впоследствии Мария Аркадьевна на протяжении всей своей сознательной жизни вела дневник и путевые заметки.
Позже Павел Вяземский, не любивший мордвиновские порядки, говорил, что отличительной чертой этого дома была чистота, которая носила особый характер. Любой предмет, не имеющий практического использования, был лишним. Но в этом доме всегда могли найти приют и художники, и поэты, и музыканты. В трехэтажном каменном особняке на углу Театральной площади и Никольской улицы бывали С.Т. Аксаков, А.Ф. Воейков, А.С. Шишков, Г.Г. Кушелев, В.А. Жуковский и многие другие. В этой атмосфере, под присмотром Аграфены Васильевны Кофтыревой, выпускницы Смольного института и приятельницы Надежды Мордвиновой, Мария жила до своего замужества.
Все Столыпины отличались выдающейся красотой. От отца Мария унаследовала высокий рост, а от бабушки-англичанки — стать. Современник писал о ней: «Не запомню красоты, подобной ее. Это была прекраснейшая мраморная статуя величайшего из художников, оживленная изящным сочетанием грации и величия, спокойствия и сердечности, на которой улыбка всегда сливалась с кротким и ласковым взглядом. Ее наружность напоминала двух женщин: величественную королеву средних веков и библейскую женщину, покорную и святую… ее появление приносило в комнату точно луч света; она садилась, светлая и спокойная, и около нее установлялась ясная погода, веяло миром прекрасной души и чистой, как у младенца, совести …».
Появившись в свете, Мария Столыпина сразу обратила на себя внимание высочайшего двора. Император Николай I, ценитель женской красоты, в конце 1836 г. пожаловал ее во фрейлины. Адмирал Мордвинов, зная, какие последствия могут произойти из этого, и боясь такой «чести» для внучки, решил поскорее выдать ее замуж. Позже, в марте 1839 г., Мордвинов очень неохотно дал свое согласие на назначение фрейлиной к великой княжне Александре младшей внучки, красавицы Веры Столыпиной (1821-1853). Вначале ее отпускали во дворец только днем, с тем, чтобы она каждый вечер возвращалась к дедушке с бабушкой. Потом ей все же пришлось переселиться во дворец. В начале 1837 г. Мария Аркадьевна стала невестой богатого помещика Ивана Александровича Бека (1807-1842). О том, как происходило сватовство, писал ее зять граф С.Д. Шереметев: «… Будущего жениха своего она не знала. Бывал он в доме Мордвиновых, где его любили, но она никогда о нем не думала. Ей было едва 17 лет, и сидела еще она за уроками, когда прислали ей сказать, что ее зовет Генриетта Александровна Мордвинова, которая тут же и объявила ей, что она должна выйти замуж за избранного ею жениха И.А. Бека. Марья Аркадьевна растерялась, чуть ли не заплакала и не сразу поняла, в чем дело. Жениха представили, возражений не допустили, и свадьба состоялась».
Венчание было 8 ноября 1837 г. в Исаакиевском соборе, поручителем по жениху был А.П. Лазарев, по невесте — Л.В. Дубельт и князь М.А. Дондуков-Корсаков. Иван Бек служил в Коллегии иностранных дел, состоял на дипломатической службе при нашей миссии в Голландии, одновременно с князем Вяземским, который после женился на его вдове; занимал должность секретаря особой экспедиции Департамента внешних сношений и чиновника особых поручений Азиатского департамента Министерства иностранных дел. Он был одаренным человеком, занимался живописью и музыкой. Был поэтом (писал стихи о любви), одним из первых переводчиков на русский язык «Фауста» Гете. В 1827 г. И.А. Бек сблизился в Дрездене с А.И. Тургеневым, который считал его стихотворения талантливыми. Современники отмечали его мастерство и владение поэтическим языком.
Брак Марии Аркадьевны был недолгим и не принес ей особого счастья. Муж заболел, он внезапно сошел с ума, что проявилось резко и бурно. Не справившись с тяжким недугом, он умер 23 апреля 1842 г., похоронен в Александро-Невской лавре, на Лазаревском кладбище.
Мария Аркадьевна осталась с двумя малолетними дочерями — Марией и Верой. Обе дочери унаследовали от отца склонность к поэзии и искусству. Овдовев, 23-летняя Марии Аркадьевна вернулась в дом адмирала Мордвинова. К ней была представлена Аграфена Кофтырева для помощи в воспитании детей.
После смерти мужа Мария Аркадьевна наследовала состояние, вместе с богатым приданым, полученным от родителей, это составило крупный капитал. Она вела привычную светскую жизнь, бывала на придворных и частных балах. В мае 1847 г. она с малолетними дочерьми выехала за границу, для посещения Константинополя, где жила ее сестра Вера с мужем князем Д.Ф. Голицыным, служившим при русской миссии. Там Мария Аркадьевна встретила князя Павла Петровича Вяземского, служившего помощником секретаря по линии Азиатского департамента Министерства иностранных дел; сына поэта и критика П.А. Вяземского.
Знакомые и друзья молодого князя по Константинополю отмечали обширность его интересов, эрудицию и великолепные знания в области истории, филологии, литературы. В свободное время от службы он с удовольствием знакомился с окрестностями, совершая пешие прогулки вместе с Марией Аркадьевной. Встречи, посещение исторических мест способствовали стремительному развитию их отношений. Вскоре, к великому неудовольствию семьи Мордвиновых, Мария Аркадьевна стала его невестой. С большой любовью и нежностью Павел Петрович дарил «своему солнцу», так он называл Марию, книги, сувениры. Он заочно, в письмах, познакомил своих родителей с ней. Позже Петр Андреевич уверился, что выбор сына был удачным и, сообщая В.А. Жуковскому о женитьбе сына, писал: «… Она красавица, лицом и душою благонравная, благочестивая…».
Павел Вяземский и Мария Бек обвенчались в Константинополе 17 октября 1848 г. К этому счастливому событию были заказаны печатки и кольца по эскизам князя, а также медали из обожженной глины с изображением Аполлона Кифареда, одного из важнейших божеств олимпийской религии, изображенного играющим на кифаре. Красавице жене Вяземский посвятил перевод с немецкого стихотворения Г. Гейне «Цветок лотоса».
После свадьбы супруги поселились в русском посольстве в Буюк-Дере, недалеко от Константинополя. Из окон дома открывался превосходный вид на Босфор, а при доме был великолепный сад. Там, в 1849 г., родился их первый ребенок, дочь Екатерина. Вяземский стал отцом для Веры и Марии Бек. Он преподавал им науки и развивал их врожденную склонность к искусству. Сестры были очень дружны и во многом сходились.
Послужной список дипломата и чиновника князя Вяземского весьма обширен. В декабре 1850 г. он был переведен младшим секретарем в Гаагу, позднее служил в Карлсруэ и Вене. В 1857 г. Вяземские вернулись в Петербург, Павел Петрович заступил на новую должность, а Мария Аркадьевна была пожалована фрейлиной к императрице Марии Александровне, которая была к ней очень привязана. Младшие дочери Вяземских — Екатерина и Александра — дружили и обучались с княжной Марией.
Летние месяцы и теплую осень года семья проводили в своем имение Остафьево, а зимой жила в Петербурге. В имении Павел Петрович разбирал архив предков и библиотеку отца и деда, описывал многочисленные остафьевские коллекции. Там он создал настоящий музей. Мария Аркадьевна занималась хозяйственными делами и просвещением крестьянских детей — именно на ее средства и при ее участии в Остафьеве в 1867 г. была построена школа. Граф С. Д. Шереметев так описывает остафьевский быт: «… У княгини Марии Аркадьевны был свой особенный мир – резко разграниченный. С портретами семьи Мордвиновых соединялись константинопольские и баденские воспоминания, сливавшиеся с отражениями Зимнего дворца. То был уголок двора императрицы Марии Александровны, имевший свой определенный отпечаток и потому далеко не безличный. Письменный стол ее не был заброшен, и среди много численной переписки всего чаще встречалось имя Nancy (А.Н. Мальцевой, урожденной кн. Урусовой). И тут же в двух шагах, но в стороне от всего и от текущей жизни Остафьева, сохранилась комната с большим окном в сад, перед которым стоял письменный стол А.С. Пушкина. Здесь сохранился отпечаток чего-то давно отошедшего, но полного особой привлекательной силы. То была комната Карамзина, в которой он писал свою «Историю Государства Российского».
Жизнь Марии Аркадьевны текла неторопливо, старшие дочери выросли и вышли замуж по любви: Мария Ивановна — в 1857 г. за кавалергарда графа Ламсдорфа, а Вера Ивановна в 1859 г. за князя Д.С. Горчакова. Однако семейная жизнь Марии Ивановны сложилась несчастливо — граф Ламсдорф в семье был тираном, разлад между супругами был полный. Мария Ивановна уехала за границу, где в 1866 г. скоропостижно умерла, вдали от родных. Мария Аркадьевна к дочери приехать не успела.
В 1870-х гг. Мария Аркадьевна жила за границей в Германии, Швейцарии, Франции. В 1874 г. была пожалована в гофмейстерины к великой княгине Марии Павловне. Она долго не решалась принять эту должность, но ради сына и младшей дочери согласилась. В 1878 г. была пожалована в кавалерственные дамы ордена Св. Екатерины (меньшего креста). Ее имя вместе с графиней де Мойра и княгиней Гагариной, фигурировало в «истории с тремя дамами», когда в 1880 г. император Александр II обратился именно к ним, чтобы они первыми из придворных дам нанесли визиты княгине Юрьевской.
Задушевная приятельница Марии Аркадьевны, фрейлина А.А. Толстая, характеризовала ее, как человека страстного в своих чувствах, верного и прямолинейного. Л.Н. Толстой называл Вяземскую «прелестной представительницей русских женщин». Мария Аркадьевна уделяла большое внимание благотворительной деятельности по линии Российского общества Красного Креста. И за успешную работу была награждена знаком отличия Красного Креста и избрана «председательницей Дамского лазаретного комитета». До преклонных лет она не знала старости, до того была чутка и восприимчива.
В 1888 г., в день святых апостолов Петра и Павла — день ангела князя, Павел Петрович Вяземский скончался. В одном из некрологов говорилось, что скончался один из образованнейших русских людей. Мария Аркадьева умерла через год в Тифлисе от сердечного приступа и была похоронена в Петербурге рядом с мужем на Тихвинском кладбище Александро-Невской лавры.
Строганов Александр Григорьевич
Родился 31.12.1795 г. в семье барона Григория Александровича Строганова (1770-1857) и его жены Анны Сергеевны, урожденной княжны Трубецкой (1765-1824). Двоюродный брат Павла Николаевича и Анатолия Николаевича Демидовых.
С 1810 по 1812 гг. воспитывался в институте Корпуса инженеров путей сообщения, откуда был выпущен прапорщиком; вступив в лейб-гвардии артиллерийскую бригаду, участвовал в сражениях под Дрезденом, Кульмом, Лейпцигом; участвовал во взятии Парижа. За отличие в боях был награжден орденом Святой Анны 4-й степени и орденом Святого Владимира 4-й степени с бантом.
По окончании войны служил сначала в гвардейской артиллерии, в том числе адъютантом у начальника Главного штаба князя Петра Волконского (с января 1818 по август 1821 гг.); в 1821 г. был назначен флигель-адъютантом Его Императорского Величества. С 1826 г. исполнял ряд дипломатических поручений императора.
В 1829 г. начал службу в Преображенском лейб-гвардии полку. В том же году получил чин полковника и был награжден орденом Святой Анны 2-й степени. В 1830 г. участвовал в подавлении польского восстания. В феврале 1831 г. стал членом временного правления Царства Польского по управлению внутренними делами и полицией. В октябре того же года был повышен в чине до генерал-майора и назначен в свиту Его Императорского Величества и в 1832 г. был отмечен орденом Святой Анны 1-й степени.
В период с января 1834 по 1836 гг. был товарищем министра внутренних дел Российской империи; с декабря 1834 г. — генерал-адъютант императора Николая I; в 1836-1838 гг. — малороссийским генерал-губернатором, а с 1839 по 1841 гг. управлял Министерством внутренних дел.
В 1841-1842 гг. жил в Париже, где изучал различные науки, прежде всего, анатомию в Парижском университете. Особое внимание он также уделял теории государственного управления, организации сберегательных банков и железнодорожному сообщению; также интересовался правом в области фабричной промышленности.
Вернувшись в Россию, служил в военном ведомстве в должности инспектора запасной артиллерии (1844-1855). С 1849 г. до конца жизни был членом Государственного совета. Пробыв год (1854) военным губернатором Санкт-Петербурга, более 7 лет был новороссийским и бессарабским генерал-губернатором.
Находясь на постах члена Госсовета и генерал-губернатора региона, входившего в «Черту оседлости» евреев, граф А.Г. Строганов высказывался по еврейскому вопросу в Российской Империи. В письме министру внутренних дел Ланскому он писал, что, учитывая положительный опыт европейских стран, российских граждан еврейской национальности следует полностью уравнять в правах с остальным населением Империи и снять все многочисленные ограничения, которые налагались на них с рождения. Он также опроверг антиеврейские предубеждения, господствовавшие в среде имперских сановников. Ланской, изучив доводы Строганова, согласился с его выводами и предложениями и подал соответствующий доклад на высочайшее имя, но император Александр II отказался от принятия каких-либо решений по данному вопросу.
В течение двадцати одного года был президентом Одесского общества истории и древностей и шесть лет — президентом Общества сельского хозяйства Южной России. Его личная библиотека была завещана одесскому Новороссийскому университету.
29 июня 1862 г. уволен в бессрочный отпуск «до излечения болезни» с правом во всякое время отлучаться за границу. С 8 (20) марта 1884 г. и до конца жизни занимал наивысшее положение среди всех российских генералов по старшинству пожалования военным чином 2-го класса.
Скончался 2 (14) августа 1891 г. в Одессе, похоронен на Старом городском кладбище.
Был женат с сентября 1820 г. на графине Наталии Викторовне Кочубей (10.10.1800 — 24.01.1855), дочери государственного канцлера Виктора Павловича Кочубея и Марии Васильевны, урожденной Васильчиковой. Кавалерственная дама ордена Св. Екатерины 2 ст. (Малого креста). Дети:
Мариамна Александровна (1822-1839) — фрейлина;
Григорий Александрович (1824-1878) — с 1853 г. морганатический супруг великой княгини Марии Николаевны;
Наталия Александровна (1828-1853) — с 1850 г. супруга князя Павла Васильевича Голицына (1822-1871), сына В.С. Голицына;
Виктор Александрович (1831-22.01.1856) — с 1854 г. женат на Екатерине Николаевне Воейковой, дочери отставного гвардии капитана Н.П. Воейкова, скончался от чахотки в Риме, где и был похоронен;
Сергей Александрович (1834-1842).
Существует несколько версий происхождения блюда «бефcтроганов». По одной из них, граф Александр Григорьевич Строганов, слывший гурманом, выписывал себе поваров исключительно из Парижа. Но на склоне лет стал слишком часто их менять. Каждый оказывался чем-то не угоден графу. Пока один из таких новичков не догадался, что у Александра Григорьевича к старости попросту выпали зубы, и прожевать любимый бифштекс он был уже не в состоянии. Но винил в этом не свои годы, а якобы нерадивых кулинаров, которые, по его представлениям, не могли как следует приготовить мясо. Новый повар взял говяжью вырезку, слегка отбил, порезал тонкими пластинками поперек волокон, обвалял в муке и быстро обжарил. А потом тушил 40 минут в соусе из сметаны и томатной пасты. Мастер проработал у графа долгие годы. А изобретенное им блюдо уже в конце XIX века появилось в кулинарных книгах под названием «бефcтроганов», то есть говядина по-строгановски.
Строганов Григорий Александрович
Григорий Александрович Строганов – выходец из древнего русского аристократического семейства, породненного с царской фамилией. Предки его были уральскими промышленниками, получившими дворянство. Григорий Александрович принадлежал к баронской линии Строгановых, в то время как существовала ветвь рода, члены которой носили графский титул.
Единственный сын действительного тайного советника барона Александра Николаевича Строганова (1740-1789) от брака с Елизаветой Александровной Загряжской (1745-1831) родился в Санкт-Петербурге 17 (28) сентября 1770 г. Брат Екатерины (в замужестве Нарышкиной) и Елизаветы (в замужестве Демидовой). Родился в Петербурге, крещен 24 сентября 1770 г. в церкви Вознесения Господня при Адмиралтейских слободах при восприемстве барона С.Н. Строганова и графини М.Н. Скавронской. Получил домашнее образование под руководством француза-гувернера.
В 1787 г. вместе с кузеном Павлом Александровичем Строгановым и его воспитателем Ж. Роммом отправился в заграничное путешествие с целью продолжить образование. В 1787-1788 гг. находился в Женеве, где посещал занятия по химии, физике и астрономии; в 1789 г. прибыл во Францию, где вскоре получил известие о смерти отца и вынужден был выехать в Россию. В 1796 г. пожалован в действительные камергеры и назначен присутствующим в Берг-коллегии.
По отзывам современников, в молодости Строганов был знаменитый красавец и имел огромный успех у женщин. По словам князя П.В. Долгорукова, он был «человек замечательного ума, один из самых почтенных вельмож своей эпохи».
В 1804 г. направлен посланником в Мадрид. Одновременно со Строгановым российские миссии в Европе возглавляли: в Лондоне – остзейский немец Христофор Андреевич Ливен (1774-1839), в Париже – корсиканец Карл Осипович Поццо-ди-Борго (1768-1842), во главе российского министерства иностранных дел в начале века стоял поляк Адам Юрий (Ежи) Чарторыйский (1770-1861), а с 1815 г. его возглавили грек Иоанн (Иван Антонович) Каподистрия (1776-1831) и Карл Васильевич Нессельроде (1780-1862), оставшийся главой внешнеполитического ведомства России при двух императорах – Александре I и Николае I.
В октябре 1808 г. Строганов по собственной инициативе покинул Мадрид в связи с приближением наполеоновских войск. Этот его поступок не был одобрен в Петербурге. Сторонник русско-французского союза министр иностранных дел граф Н.П. Румянцев сообщал посланнику о желании императора видеть Строганова снова в Мадриде. Образ мыслей и поведение последнего признавались “с обязанностями службы не совместимыми”. Тем не менее Строганов сумел убедить Александра I в необходимости предпринимаемых им действий. Будучи послом России при Карле IV, объяснял Строганов, он уже не мог представлять интересы российского императора при Жозефе Бонапарте. Строганов писал Александру I, что считает невозможным “представлять Россию при порабощенном народе, сам будучи в окружении его тиранов и угнетателей”. Признав эти доводы убедительными, Александр I вынужден был назначить новым посланником в Мадрид Н.Г. Репнина.
Таким образом политические симпатии Строганова ярко проявились во время его дипломатической службы в Испании. Самостоятельный образ мыслей, решительность в действиях и критическое отношение к инструкциям из Петербурга не могли вызвать одобрения министерства иностранных дел. Строганов еще не пытался влиять на выработку политических решений правительством, к чему он пришел позже, но активно отстаивал свои собственные убеждения. Строганов симпатизировал всенародному сопротивлению бонапартистскому порабощению. По возвращению в Россию он сделал следующую запись: “Если испанцы решили, что корсиканский тиран не будет их тираном, он им не станет. Если испанец сказал, что Испания будет их родиной, или могилой для испанцев, Бонапарт может растоптать их прах, но не их дух. Когда народ заявил, что он хочет умереть или победить, он не умрет, он победит”.
В 1812 г. назначен чрезвычайным посланником и полномочным министром в Швеции. В 1816 г. получил назначение возглавить миссию в Константинополе. Строганов с самого начала являлся сторонником решительных действий по отношению к Османской империи и имел твердое убеждение в бесполезности дипломатических дискуссий с ее правительством. Его взгляды на балканскую политику России строились на распространенной в то время идее мессианской роли России среди православного населения Османской империи. Несмотря на явное несовпадение его взглядов на методы российской политики в Турции с официальным курсом министерства иностранных дел России, Строганов получил назначение в Константинополь. Объяснить это можно, лишь учитывая настроения широких общественных кругов России, в которых интерес к жизни и борьбе славянского населения Балкан имел свои сложившиеся еще в XVIII веке традиции. Сочувствие находящимся под османским игом христианам основывалось на конфессионализме, общности религии. Представление о славянстве как единой культурно-этнической, исторической и языковой общности нашло широкое распространение в России. Прогрессивные общественные круги, близкие к декабристским, приветствовали освободительную борьбу славянских народов. Несмотря на то, что принципы внешней политики России на Балканах после наполеоновских войн определялись ее приверженностью системе Священного союза, Александр I не отказался от идеи укрепления российских позиций среди угнетенных народов Османской империи. Поддерживая идею создания независимых государств на Балканах, Россия оказывала содействие национально-освободительному движению христианского населения Османской империи. Строганов явился наиболее последовательным и решительным выразителем этой политики, пытавшимся проводить ее в жизнь, несмотря на колебания и изменения в правительственных кругах. Политическое кредо посланника находило поддержку у второго статс-секретаря по внешним делам Каподистрии. Как и Строганов, Каподистрия считал, что Россия должна содействовать освобождению балканских народов из под гнета Турции. Некоторое время Александр I находился под большим влиянием идей статс-секретаря. Об этом свидетельствует то, что проведение политического курса в отношении Османской империи было поручено Каподистрии и Строганову, придерживавшимся внешнеполитических взглядов, отличных от официальных. Самостоятельность и решительность Строганова, его симпатии к национально-освободительным движениям вызывали одобрение Каподистрии, и в личной переписке оба они как единомышленники позволяли себе критику, на их взгляд, недальновидной политики правительства, строившего свои расчеты на возможности урегулирования спорных русско-турецких вопросов путем мирных переговоров.
В июле 1821 г. покинул турецкую столицу вместе со всей российской миссией в Константинополе в знак протеста против наложения Турцией эмбарго на товары, провозимые кораблями под российским флагом, и запрета греческого судоходства в проливах. Тогда же, в 1821 г. произведен в действительные тайные советники. В 1822-1826 гг. находился в отпуске за границей.
Член Верховного уголовного суда по делу декабристов. 22 августа 1826 г., в день коронации императора Николая I, барону Григорию Александровичу Строганову был пожалован титул графа. В 1827 г. назначен членом Государственного совета. В 1838 г. официально представлял Россию на коронации английской королевы Виктории. В дальнейшем обер-камергер, обер-шенк, почетный член Академии наук, кавалер орденов Св. Андрея Первозванного (1846), Св. Александра Невского, Белого Орла, Св. Владимира 2-й ст., Св. Анны 1-й ст., иностранных — нидерландского Льва (Большой крест), греческого Спасителя (Большой крест), командор ордена Св. Иоанна Иерусалимского, награжден знаком беспорочной службы за 40 лет.
Хорошо известны его дружеские отношения с А.С. Пушкиным, жене которого Н.Н. Гончаровой он приходился двоюродным дядей. Строганов с женой были посаженными отцом и матерью Екатерины Гончаровой на ее свадьбе с Дантесом, он дал в честь новобрачных свадебный обед, тайной целью которого была попытка помирить Пушкина с Дантесом, – попытка, окончившаяся неудачей. После смерти А.С. Пушкина возглавил опеку над детьми поэта и его имуществом. Уговорил петербургского митрополита Серафима разрешить погребение Пушкина по христианскому обряду, что тот сначала запретил, считая смерть на дуэли равносильной самоубийству. Сочувствие семье погибшего Пушкина обеспечило Строганову благодарное доверие в обществе. Широта его акций воспринималась как естественное веление доброго сердца, что читается в известных письмах В.А. Жуковского и П.А. Вяземского.
Под конец жизни граф Строганов большей частью жил за границей, в отпуску, принужденный постоянно лечиться, пользуясь советами известных окулистов. Тем не менее перед смертью он совсем ослеп.
Фигура его, с седыми вьющимися волосами, в бархатном длиннополом сюртуке, с добродушною улыбкою, невольно привлекала внимание. «Строганов был старик, — писал граф В.А. Соллогуб, — пользовавшийся между аристократами особенным уважением, отличавшийся отличным знанием всех правил аристократической чести, одним словом, был органом общественного мнения в большом свете». При Дворе и в высшем свете Строганов пользовался большим уважением. По свидетельству современников, он представлял из себя смешение совершенно иностранного воспитания, привычек и склада ума с самым фанатическим русским патриотизмом.
Первая жена (с 16 февраля 1791 г.) — княжна Анна Сергеевна Трубецкая (08.05.1765—21.10.1824), фрейлина двора, родная сестра генерал-адъютанта В. С. Трубецкого и графини Е.С. Самойловой. Брак ее не был счастливым и последующие годы жила с мужем врозь. С 1795 г. Строгановой принадлежал в Петербурге дом на б. По словам современницы, она «была высокая, стройная женщина с бледным, печальным лицом, носила всегда черное платье и чепец с белыми лентами». Умерла от простуды в Дрездене. Тело ее было перевезено в Петербург и 5 февраля 1825 г. отпето в церкви Александра Невского при Аничковом дворце. Похоронена в Духовской церкви Александро-Невской лавре. Супруги имели пятерых сыновей и дочь. Старший сын Сергей впоследствии женился на дочери Павла Строганова Наталии и получил графский титул раньше, чем такового был удостоен его отец.
В Испании Строганов встретил свою будущую вторую супругу – урожденную Оейнгаузен (Д’Альмейда). Жениться на ней он смог только после смерти первой супруги. К этому времени он имел от Юлии Павловны, как на русский манер звали Д’Альмейду, взрослую незаконнорожденную дочь. Это обстоятельство, считают некоторые исследователи, негативно повлияло на характер будущей петербургской красавицы, отличавшейся вспыльчивостью и неуравновешенностью. В конечном результате эти свойства ее характера оказали роковое влияние не только на судьбу ближних, но и на всю русскую культуру, ибо имя дочери Строганова – Идалия Полетика. Та самая Полетика, которая, не простив А.С. Пушкину насмешки над собой, возможно способствовала его травле в свете, приведшей к роковой дуэли.
Умер Строганов 7 (19) января 1857 г. и похоронен в Лазаревской церкви Александро-Невской лавры.
Строганов Григорий Александрович (1824)
Сын графа Александра Григорьевича Строганова (двоюродного брата Павла Николаевича и Анатолия Николаевича Демидовых) от брака с Натальей Викторовной Строгановой, в девичестве Кочубей. Родился 6 (18) июня 1824 г.; крещен 23 июня 1824 г. в Симеоновской церкви в Петербурге, крестник императора Александра I.
Был очень похож на свою мать, историк С.М. Соловьев писал о нем: «… он не имел в себе ничего строгановского, живой, болтун, шумиха, красив, строен». В 1843 г. из камер-пажей произведен в корнеты лейб-гвардии Конного полка. С 1846 г. — поручик, адъютант военного министра А.И. Чернышева, с 1852 г. — подполковник армейской кавалерии. Во время Крымской войны в 1855 г. был назначен командиром 2-го Малороссийского казачьего полка.
Впоследствии занимал должности вице-президента и президента (1862-1866) Придворной конюшенной конторы. С 1869 г. и до своей смерти был попечителем при Георгии Максимилиановиче Романовском, герцоге Лейхтенбергском. Был почетным опекуном Санкт-Петербургского опекунского совета, попечителем Демидовского дома призрения трудящихся и Николаевской детской больницы, управляющим Больницей всех скорбящих.
Был пожалован придворным званием «в должности шталмейстера» (1856), чинами действительного статского советника (1859) и шталмейстера (1862).
Роман великой княжны Марии Николаевны и Григория Строганова начался при жизни ее первого мужа. 1 ноября 1852 г. Максимилиан Лейхтенбергский умер. Выдержав годовой траур, княгиня решила обвенчаться с «Жоржем», так она называла графа Григория Александровича.
4 ноября 1853 г. граф сочетался браком с великой княжной Марией Николаевной. Венчание проходило в домовой церкви, в родовом имении Татьяны Борисовны Потемкиной, много хлопотавшей об этой свадьбе. Свидетелями были: князь Василий Андреевич Долгоруков и граф Михаил Юрьевич Виельгорский. Первый был военным министром, и раскрытие его участия в церемонии неминуемо привело бы к крушению всей служебной карьеры. Но за сестру так просил брат-наследник великий князь Александр Николаевич, что Долгоруков, питавший к цесаревичу огромную симпатию, не устоял. Второй же свидетель, Виельегорский, доводился старшим братом управляющему двором великой княгини Матвею Юрьевичу, и поначалу Мария Николаевна обратилась с деликатной просьбой к своему управляющему. Но граф испугался и предложил на эту роль своего брата, известного столичного «любителя муз», композитора и скрипача-любителя.
По словам Д. Оболенского, Строганов всегда был кутилой и таскался по всем публичным местам, везде имея приятелей и знакомых; со всеми был на «ты». Но в год своей женитьбы, он, вероятно для отклонения всяких подозрений, вел себя еще распутнее, не было гулянья или танц-класса, в котором бы он не отличился. Говорили, что брак был заключен тайно и император Николай I не знал об этом, что весьма трудно было предположить, также не мог он не знать о любовной связи дочери. Императрица Александра Федоровна действительно ничего не знала о свадьбе, ей объявили позже.
В новое царствование Строганов переехал во дворец своей супруги на Мойке, где занял отдельное помещение. Александр II подписал специальный манифест, но брак все равно продолжал быть тайной. Некоторые члены семьи Марии Николаевны стали более холодно относиться к графу, но Григория Александровича это мало интересовало. Даже его отец, граф Александр Григорьевич, был против заключенного брака.
Правда, признание брака императором сопровождалось целым рядом условий. Брак должен был «оставаться без гласности». Для этого соблюдения Марии Николаевне приписывалось на время родов удаляться из столицы и других мест пребывания императорской семьи. Жорж мог жить в Мариинском дворце и «Сергиевке», но только как придворный великой княгини. В качестве супруга ему запрещалось появляться не только при дворе и в публичных местах, но и даже «при свидетелях». Прогулки с великой княгиней Григорий Александрович мог позволить себе только в садике при Мариинском дворце и в «Сергиевке», где для него был построен специальный домик. Отец графа, Александр Григорьевич говорил: «По мне, так уж лучше бы он выбрал кухарку. Строгановы рождены чтобы служить России и дому Романовых, а не жениться на великих княгинях».
По словам С. Шереметева, Строганову пришлось только примириться с тягостным своим положением и установиться среди многочисленной семьи великой княгини, что и достиг он в совершенстве. Лицом он напоминал портреты Петpa I, и тип у него был запорожский. Смуглый, с большими черными усами, у него был орлиный взгляд, густой и звучный голос, он был в зрелых годах ловок и статен, и когда он танцевал мазурку, то это было загляденье. Писатель В. Соллогуб вспоминал: «Я всегда находился с Григорием Строгановым в самых дружеских отношениях и могу сказать, что редко на своем веку встречал человека такого благородного и доброго. Он представлял собой олицетворение того, что французы называют «прожигатель жизни», но в самом изящном смысле. Всегда готовый волочиться за женщинами и кутить, но в то же время всегда был готов оказать услугу товарищу, помочь бедняку, утешить страждущего».
Жизнь в Петербурге становилась для супругов все тягостнее, и все больше времени они проводили за границей – сначала в Женеве, затем в Риме. В браке родилось двое детей: Григорий (скончался с возрасте двух лет) и Елена. В 1862 г. супруги поселились во Флоренции на вилле «Ди Кватро». В итальянский период своей жизни Мария Николаевна много путешествовала по Европе, а основными ее занятиями были меценатство и коллекционирование произведений искусства. Впрочем, светские и государственные обязанности время от времени призывали ее в Петербург.
Мария Николаевна никогда не жалела о том, что решила обвенчаться со Строгановым. «Нельзя себе вообразить более счастливого семейного счастья, чем то, каким наслаждались великая княгиня Мария Николаевна и граф Григорий Александрович Строгонов: они жили как говорится душа в душу». Шли годы, а они продолжали любить друг друга, несмотря ни на что. Умереть Мария Николаевна хотела непременно на родине и вернулась в Петербург, как только поняла, что серьезно больна. За несколько часов до кончины она просила близких, чтобы погребение было скромным и траура не объявляли: шла масленица, и Мария Николаевна не хотела лишать петербуржцев веселья перед приближающимся постом.
Григорий Александрович пережил супругу на два года и умер 6 февраля 1878 г. от рака желудка, был похоронен в Сергиевой пустыни.
СТУРДЗА РОКСАНДРА Скарлатовна
Роксандра Стурдза, появившаяся на свет в Константинополе 12 октября 1786 г., по рождению принадлежала к знатнейшей и богатейшей фамилии Османской империи. Ее дед Константин Мурузи (грек по происхождению) был Молдавским господарем (1777-1782) и полиглотом. Влиятельность княжеского рода Мурузи обязывала найти подходящую партию для старшей дочери Султаны Константиновны (1762-1836) – матери Роксандры. Честолюбивый отец остановил свой выбор на представителе молдавского боярского семейства Стурдза – Скарлате Дмитриевиче (1750-1816). Таким образом, в семье С.Д. Стурдзы объединились ветви двух влиятельных родов – Стурдза и Мурузи, представители которых были господарями Молдавии и Валахии.
Отец Роксандры – Скарлат Дмитриевич Стурдза – получил обязательное для наследственного аристократа блестящее образование: окончил Лейпцигский университет, – и начал служебную карьеру в Османской империи. В условиях геополитического противостояния двух империй православный С.Д. Стурдза, наследник одного из древнейших родов молдавского боярства, известного поддержкой борьбы христиан за освобождение от турецкого гнета, оказался в ситуации личного выбора: сохранить верность служебной присяге османскому султану или встать под знамена освободителей малой родины от неверных, т.е. принять сторону России. Он выбрал последнее и во время российско-турецкой войны 1787-1791 гг. был членом дивана Молдавского княжества, который возглавляла российская администрация, подчинявшаяся главнокомандующему. Подписание Ясского мира усложнило положение Скарлата Дмитриевича при султанском дворе, и потому биографы Стурдза считают политическую подоплеку основанием решения семьи эмигрировать в Россию. До конца прояснить ситуацию помогают документы, где Роксандра отмечает: «Мне было пять лет, когда родители мои решились покинуть страну свою и поселиться в России».
Жизнь в новой северной стране, как свидетельствует семейная история, была нелегкой. Управлять молдавскими имениями из Санкт-Петербурга, где отныне проживала семья Стурдза, было невозможно, а длительные поездки через всю страну изматывали Скарлата Дмитриевича. Кроме того, обнаружились и довольно меркантильные причины – расстройство огромного состояния, оставленного в управление чужим людям. Проживать в Санкт-Петербурге большой семьей, где подрастало пятеро детей, было довольно накладно. Выходом стало переселение в провинцию. Дочь отмечает, что отец купил в Могилевской губернии имение (Устье) – «убежище для молдавских эмигрантов».
Бремя повседневных хлопот об устройстве имения, воспитании и образовании детей на новом месте с достоинством несла мать. Целеустремленная и настойчивая дочь молдавского господаря преобразовывала жизненное пространство семьи в соответствии со статусными установками, немалое влияние на которые, несомненно, оказывала ностальгия по родным южным местам. Очень скоро белорусское имение Стурдзы могло похвалиться прекрасными садами, палисадниками и невиданными в северном климате растениями. Султане Константиновне необходимо было взрастить наследников в вере предков, светских понятиях и принципах, неотъемлемой составляющей чего было хорошее образование.
Без сомнения, дочь растили в соответствии с традициями семейного окружения Стурдза-Мурузи, но уже с поправкой на новое подданство родителей (Российская империя). Семья всерьез занималась воспитанием детей, не просто повторяя опыт своих родителей, а внося новое, требуемое временем. Эпоха «просвещенного» XVIII века выдвинула и новые социальные задачи, где образцом был европейски образованный человек, предъявив при этом серьезные требования к формированию личности не только мальчиков, но и девочек. Образцом женского стиля бытового поведения была «образованная женщина – особа, владевшая одним-двумя иностранными языками, умеющая прекрасно излагать свои мысли и в разговоре, и на бумаге; она следит за новинками литературы и искусства, занимается самообразованием. Такая женщина умеет поддержать разговор на любую тему; она играет на музыкальных инструментах, танцует; всегда модно и уместно одета; ее манеры безупречны». Соответственно, дворянских дочерей обучали «наукам и искусствам», которые помогали реализовать господствовавший идеал.
Усадьба Стурдзы напоминала академию: в ней постоянно жили несколько преподавателей, среди которых своей образованностью выделялся Jean Joseph Dopagne, прибывший вместе с ними из Турции. Именно учителя, по воспоминаниям Роксандры, скрашивали долгие зимние вечера в родительском доме. Результатом немалых педагогических усилий стала основательная образованность детей, включая девочек, свободно владевших французским, новогреческим и молдавским языками, сведущих в истории, философии и риторике.
Взросление детей определило очередной этап в жизни семьи Стурдза, целью которого было совершенствование их образования и знакомство со светской жизнью столичной знати. В 1801 г. Роксандра с родными покидает провинциальную усадьбу в Могилевской губернии и переселяется в Санкт-Петербург. Судьбоносность этого события в мемуарах она связывает с «дней Александровых началом». Долгое затворничество семейства Стурдза в провинции не способствовало сохранению прежних связей в Санкт-Петербурге, а потому многообещающие контакты надо было создавать заново. Однако это происходило плохо, со значительными усилиями и скромными итогами, среди служебных обид и семейных несчастий.
Роксандра начала осваивать светскую жизнь столицы в скромном кружке («кружок греческих патриотов»). Провинциалка откровенно скучала в непривычной обстановке, но безропотно исполняла условности салонной среды. Смерть сестры вследствие внезапной и скоротечной болезни стала тяжелой утратой для семьи, и особенно для Роксандры, которая лишилась друга детства. Очень скоро семью постигнет еще одно испытание – смерть старшего сына. Чтобы отвлечь дочь от тяжелого уныния, родители выхлопотали ей место фрейлины при дворе, что обязывало Роксандру вернуться к светской жизни (осень 1805 – первая половина 1806 г.). Постигшие семью испытания определенно стали фактором взросления девушки и переосмысления ничем не примечательного предыдущего опыта светской коммуникации. Отныне она – старший ребенок в семье; на нее возлагали надежды, и это ко многому обязывало.
В свою очередь, со стороны родителей дополнительным фактором усиленных забот о Роксандре было желание «пристроить дочь», внешне непримечательную и без богатого приданного. Так как основой социальной жизни женщины являлось замужество, то семейное сообщество прилагало к этому значительные усилия. Те, кто не был замужем, в большинстве жили хуже, к ним относились с жалостью или даже подозрением. И в этом контексте служба фрейлиной при дворе расширяла для 19-летней Роксандры возможности устройства ее дальнейшей судьбы.
Приоритетом личных усилий девушки было возобновление благополучия семьи Стурдза, где на подходе вступления в столичное общество были еще младшие дети – брат Александр и сестра Елена. При дворе Марии Федоровны Роксандра сосредоточила внимание на старой графине Ш.К. Ливен, воспитательнице великих княжон. Потраченные усилия были вознаграждены: она была замечена и допущена к частому общению с княжнами. Благоприятные отзывы влиятельной графини Ливен о новой подопечной в обществе императрицы-матери обеспечили Роксандре расположение последней. Более того, вскоре Стурдзе стало известно, что она уже накануне фрейлинства у «вдовствующей». Именно графиня Ливен была центром всех интриг при Александре I; и от нее зависела дальнейшая судьба служащих людей.
Вторым центром обретения Роксандрой знакомств стал дом морского министра Чичагова, чему способствовало давнишнее (на правах соседей по белорусскому имению) знакомство с хозяином. При этом быть вхожим в дом адмирала непросто, его характеризуют «как, быть может, самый закрытый во всем Санкт- Петербурге». На приемах, устраиваемых министром Чичаговым, бывало много иностранцев, и судьба свела Стурдзу с влиятельными личностями эпохи, среди которых ревностный католик, идеолог политического консерватизма Жозеф де Местр и его брат, посол Наполеона в России, маркиз Арман де Коленкур.
Плеяда замечательных личностей среди знакомых Роксандры дополнилась и ее соплеменниками. В родительском доме она сблизилась с князем Ипсиланти, сыном Валашского господаря, их родственником, который нашел прибежище в России. Но наиболее примечательным в своей жизни через призму десятилетий Роксандра Стурдза считает знакомство с графом И.А. Каподистрия, греческим патриотом, посвятившим жизнь идее освобождению родины и перешедшим на дипломатическую службу к Александру I после Тильзитского мира (1807).
Публичными оппонентами мыслителю и апологету католицизма в салоне Чичагова отваживались быть немногие. Но наделенная умом Роксандра осмеливалась. Жозеф де Местр оценил и поддержал такое дарование начинающей собеседницы, что она отметила в своих «Записках»; особая склонность, выказываемая ей Местром, подтверждается его письмами. В лице Роксандры, которая выказывала склонность к мистике, великий оратор масонской ложи Жозеф де Местр, казалось, нашел благодатную почву для распространения своих идей. Роксандра – желанная собеседница для Местра, поскольку в ее существе имелось то, чего требовала «философская трапеза»: женственность ее манер и облика сочеталась с мужским складом ума и воли.
Как отмечает очевидец, «при дворе, где красота всегда предпочиталась уму, в Роксандре Скарлатовне Стурдзе видели только безобразнейшую из фрейлин, и все от нее отдалялись». Но долгожданный «случай» сблизил ее с молодой императрицей Елизаветой Алексеевной. Роксандра дала себя заметить одной из влиятельнейших женщин «молодого двора» – графине В.Н. Головиной, чье содействие обеспечило назначение Р.С. Стурдзы фрейлиной к жене царя Александра I.
Новая патронесса Роксандры – императрица Елизавета Алексеевна (урожденная принцесса Баденская) – выделялась интеллектуальностью, склонностью к уединению, отстраненностью от политики и жизни двора, бездетностью и неудачной семейной жизнью. Роксандра разделяла бытующее мнение и «почитала ее несчастною, воображала, что она нуждается в женщине-друге, и готова была посвятить себя ей». «Фрейлиной ее величества императрицы», т.е. уже состоящей при Елизавете Алексеевне, Роксандра именуется с 1809 г. Именно эту дату можно считать рубежной в новом периоде жизни фрейлины Стурдзы: «…тогда ее распознали и невольно стали благоговеть перед необыкновенным превосходством ее ума».
Время, проведенное при государыне в качестве фрейлины (1811-1816), самое важное в ее жизни, а наблюдения, сделанные ею и занесенные в дневник, — самое ценное, что в нем есть. Ее живой и подвижный ум, впечатлительность, веселость, разговорчивость и умение сказать кстати — сразу обратили на себя внимание императора, и очень часто, посещая свою супругу, Александр I подолгу разговаривал с ее фрейлиной. Вскоре нашлась еще область, в которой Роксандра могла обнаружить пред государем много понимания и знания. События, предшествовавшие 1812 г., возбудили в душе императора религиозные колебания, и в одном из разговоров с Pоксандрой он обнаружил их. Чуткость, с которой она к ним отнеслась, еще более расположила его к ней.
В 1813 г. Роксандре удалось устроить дела отца, который в это время окончательно разорился, чему много способствовала война, и вследствие ряда тяжелых событий личной жизни был разбит параличом. Pоксандра, не желая обращаться к государю с непосредственной просьбой о помощи, воспользовалась тем обстоятельством, что письма придворных к иностранным дипломатам тайно вскрывали и докладывали государю. В письме к своему другу, австрийскому военному агенту при главной квартире, Роксандра подробно описала горестное положение ее семьи. Письмо дошло до государя, и он пожаловал ее отцу 10 тысяч годовой пенсии. Еще раньше ей удалось очень хорошо устроить брата Александра при министерстве иностранных дел.
Пережив вместе с царской семьей тяжелые дни 1811-1812 гг., она разделила и дни славы и радости 1814 и 1815 гг. Хотя императрица в 1813 г. временно и охладела к ней, но все же решила взять ее с собой за границу. 19 декабря 1813 г. Роксандра выехала из России в Германию, где провела с императрицей три года, полных богатыми впечатлениями и интереснейшими наблюдениями: она видела Германию, восторженно встречавшую русских как освободителей Европы от ига Наполеона, и ту же Германию, уже ненавидевшую и Россию, и русских. В Веймаре Pоксандра познакомилась с графом Альбертом Каэтаном Эдлингом, будущим ее мужем, который, впрочем, не произвел на нее сразу особенного впечатления. В это время ее внимание и были привлечены другим. Вопросы религии по-прежнему были для нее господствующими: в Бадене она сблизилась с баронессой Крюднер и Юнгом-Штиллингом и исхлопотала последнему у императрицы, ввиду его крайней бедности, пенсион и 1000 червонцев на уплату долгов. Кроме религии, Роксандра продолжала интересоваться и делом освобождения Греции. Между нею и графом Каподистрия, жившим в Швейцарии, завязалась оживленная переписка, сначала по греческому вопросу, перешедшая затем к другим, более общим, и наконец приведшая к тому, что Каподистрия сделал Роксандре письменное предложение.
Прибытие Александра I в Бруксал было для Pоксандры очень благоприятно. Он явно для всех оказывал ей свое внимание и разговаривал с ней по целым часам. Она воспользовалась этим вниманием как для того, чтобы рекомендовать Александру I Каподистрия в качестве дипломата (государь обещал вызвать его в Вену на конгресс), так и для того, чтобы рассказать ему про баронессу Крюднер и Юнга-Штиллинга.
Из Бруксала Роксандра сопровождала царскую семью и на конгресс в Вену, где встретилась со своими родными и с Каподистрия. Она внимательно следила за ходом дел конгресса, старалась привлечь внимание Александра I к делам балканского полуострова, передала ему даже записку о греческом вопросе, но вызвала в императоре лишь неудовольствие против себя. Неудаче в делах соответствовала и неудача в любви. Каподистрия прибыл из Швейцарии в Вену явно недовольный приглашением на конгресс и относился к Роксандре далеко не с прежним вниманием. При одном из свиданий с ней он вручил ей перстень с изображением бабочки, сгорающей на огне. Она поняла это как намек на перемену их отношений, как отказ от предложения и взамен прежней любви обещала Каподистрия дружбу.
Пробыв с государыней за границей и проводив ее в Россию, Роксандра в 1816 г. уехала вновь в Германию, как думали — надолго, если не навсегда: она выходила замуж за графа Эдлинга, министра иностранных дел и гофмаршала Веймарского герцога. Императрица расставалась с ней неохотно, так как привязалась к жизнерадостной фрейлине, с которой провела немало веселых минут. Однако Роксандра недолго прожила за границей.
Совершив с мужем путешествие по южной Германии и по Италии, в 1819 г. она прибыла в Петербург. При раздаче земель в Бессарабии ей было пожаловано 10 тысяч десятин земли, и она с мужем, видя, что при Дворе им не очень рады, решили поселиться в этом поместье, названном ими «Манзырь». В 1822 г. они переехали на юг. Поместье оказалось в дикой, хотя и плодородной местности; просвещенность и трудолюбие Роксандры вскоре дали свои плоды: у их одинокой усадьбы выросли многолюдные колонии. Pоксандра искусственно оросила прежде безводные местности, создала культуру винограда и тонкорунных овец, словом, из Манзыря устроила полную земледельческую колонию, образцовую во всех отношениях, с церковью, садом, училищем и госпиталем. На землях Роксандры не было крепостных: она пользовалась исключительно свободным наемным трудом. Часть года она проводила в Одессе, и ее дом был одним из центров просвещенного общества города. Широкая благотворительность привлекала к Роксандре любовь низших классов населения, и много учреждений связано с ее именем. Особенно благотворна была ее деятельность в годы чумы и холеры, посетивших юг.
В 1824 г. Роксандра для лечения здоровья отправилась за границу, побывала в Германии и Франции и вернулась в 1825 г. в Россию. Весь юг был занят путешествием императора, но до Pоксандры лишь в конце 1825 г. дошли известия о его здоровье и о прибытии государыни. Получив их, она собралась в путь, но, прибыв в Таганрог 15 декабря, не застала Александра I в живых. Императрица ждала ее давно, но присутствие Pоксандры после смерти Александра І казалось ей сначала тягостным и лишним. Первая же встреча показала императрице, что она неверно оценила деликатность своей прежней фрейлины: с необычайной чуткостью она коснулась самых больных мест души императрицы и сумела облегчить ее горе. Pоксандра не провожала тела государя до столицы, она вернулась в Манзырь, где и провела большую часть остальной своей жизни. На склоне лет она ездила на Ближний Восток, но впечатления ее от этого путешествия были тягостны. До конца своих дней Роксандра сохранила любовь к Греции и грекам, а равно и другим христианским народностям, жившим под игом турок, и картины их бедственного состояния, виденные ею на Востоке, причиняли ей много горя и страданий.
В 1829 г. Роксандра принялась за составление своих воспоминаний, доведенных ею до 1825 г., то есть до смерти императора Александра І. Содержание их посвящено большей частью жизни царской семьи, особенно характеристике императора Александра І, и описанию главнейших исторических событий, свидетельницей которых она была. Тонкая наблюдательность, ум, изящество и красота изложения делают эти записки ценным источником для изучающего личность императора Александра І и лиц, его окружавших. Появление записок Pоксандры в 1887 г. произвело огромное впечатление, так как во многом изменяло установившийся тогда взгляд на личность императора Александра І.
В 1843 г. Роксандра овдовела, а 16 (28) января 1844 г. умерла после продолжительной и тяжелой болезни. Похоронена на Воскресенском кладбище Одессы.
ТОЛСТАЯ АЛЕКСАНДРА АНДРЕЕВНА
Александра Андреевна родилась (предположительно) в Москве в семье графа Андрея Андреевича Толстого (1771-1844) и Прасковьи Васильевны (урожденной Барыковой; 1796-1879). Отец Александрин (так обычно ее называли) — гусарский полковник, предводитель дворянства Белевского уезда, советник Царскосельского дворцового правления, доводился младшим братом деду писателя Льва Николаевича, Илье Андреевичу Толстому. С 1826 г. семья проживала в Царском Селе. Воспитанием детей занималась мать, а помогала ей в этом деле двоюродная сестра, Прасковья Степановна Барыкова (1805-1844). Семья Александрин поддерживала теплые отношения с Вяземскими, Воейковыми, Томиловыми, Философовыми, Шостак, Сарычевыми. Братья Илья (1813-1879) и Василий (1813-1841), посвятили себя военной службе. Александрин и ее сестры Елизавета (1815-1867) и Софья (1824-1895) остались незамужними. Елизавета и Александрин поступили ко двору фрейлинами великой княгини Марии Николаевны и стали воспитательницами ее дочерей Евгении — Елизавета, а Марии — Александрин (с 1846 г.).
Педагогический талант Александры Андреевны Толстой оценили при дворе — в 1866 г. она была приглашена императрицей к воспитанию великой княжны Марии Александровны, единственной дочери Александра II. Эту должность Толстая исполняла до замужества воспитанницы в 1874 г. В знак признательности царской семьи за воспитание великой княжны Марии Александровны удостоена высшей награды для придворных дам — ордена Святой Екатерины (малого креста) (11.01.1874). В 1881 г. Александр II в своем завещании оставил благодарственные строки воспитательнице за заботы о его дочери, в подарок Александра Андреевна получила портрет (работы Винтергальтера) великой княжны в возрасте 18 лет.
Александра Андреевна познакомилась со Львом Николаевичем Толстым весной 1857 г. в Швейцарии, где она была с «малым Двором» великой княгини Марии Николаевны. Одно из первых восторженных впечатлений об Александрин записал Толстой в Дневнике, признаваясь, что готов был в нее влюбиться, если бы не разница в возрасте. Тогда и началась их многолетняя дружба, которая, по мнению самой Александрин, «опровергала общепринятое фальшивое мнение насчет невозможности дружбы между мужчиной и женщиной».
Александрин была старше своего племянника на 11 лет. Но Толстой, уверяя, что для тетки она слишком молода, шутливо в письмах называл ее «бабушкой». «Бабушка» жила в столице, потому встречи с племянником были нечасты, но его приезды в Петербург всегда рассчитывались на встречи с Александрин. Толстая писала: «Его натура была настолько сильнее и интереснее моей, что невольно все внимание сосредотачивалось на нем, а я была лишь второстепенным лицом, donnant la replique». Но для молодого Льва Толстого его «бабушка» стала настоящим другом и наставником. Они дружили и переписывались почти всю жизнь и вместе активно пытались ее облагораживать.
Лев Николаевич делился с Александрой Андреевной своими литературными замыслами, читал в ее семье произведения. А когда писатель заинтересовался судьбами декабристов и временем Николая I, просил содействия Александры Андреевны в получении нужных материалов. Однажды Александрин рассказала Толстому о Василии Алексеевиче Перовском, любовь к которому она пронесла через всю свою жизнь. Эта история о замечательном ярком человеке, герое войны 1812 г., оренбургском губернаторе, чрезвычайно заинтересовала Толстого. Лев Николаевич предполагал написать роман о Перовском. Воспоминаниями героя писатель воспользовался для описания сцен плена Пьера Безухова и главы о Пьере у постели умирающего отца. Кроме того, многие главы толстовских произведений о жизни столицы, событиях Двора, петербургских салонов навеяны общением с фрейлиной Толстой. Александра Андреевна даже стала прообразом одного из персонажей романа «Воскресение» (Aline, устроительница приюта Магдалин).
Александра Андреевна не раз бывала у Толстых в Ясной Поляне. Александра Андреевна стала крестной матерью младшей дочери Толстых, которую назвали в ее честь Александрой.
Александра Андреевна была религиозной, глубоко верующей православной. Религия — частая тема в переписке Толстых. Александра Андреевна не раз делала попытки «обратить» своего друга и племянника, но это лишь привело к охлаждению отношений. Толстая была уверена, что народ не поймет религиозных рассуждений Льва Николаевича, его проповеди нового христианства; она переживала, что силой своего авторитета Толстой вызывает смятение в молодых душах.
Александра Андреевна Толстая обладала многими талантами; она рисовала (ученица Петра Ефимовича Заболотского), прекрасно пела, обладая редким голосом (контральто). Но по собственному признанию самым большим ее увлечением являлась литература. Она внимательно следила за книжными новинками, читала на английском, немецком и французском языках; занималась переводами, написала несколько рассказов, роман, оставила также мемуары. Она была знакома со многими выдающимися художниками, поэтами, писателями, политическими деятелями: графами Ф.П. Толстым и Ф.И. Толстым (Американцем), В.А. Жуковским, В.А. Перовским, А.И. Философовым, О. фон Бисмарком и другими. В юности танцевала на балах с А.С. Пушкиным и М.Ю. Лермонтовым. Позднее теплые дружеские отношения сложились у нее с И.С. Тургеневым, Ф.И. Тютчевым, А.К. Толстым, И.А. Гончаровым, Ф.М. Достоевским.
Александра Андреевна писала и по-русски, переводила, но наиболее яркое воплощение ее литературный дар получил в двух романах на французском языке «L’etoile de Мое1» (Gеneve, 1896) и «Un sacrifice meconnu. Etude de caracteres» (Paris, 1897). Сюжетной основой романа послужила выстроенная с замечательным литературным мастерством и увлекательно рассказанная история жизни русской графини Марии д’Альфин (персонажа во многом автобиографического). Пожалуй, самую точную характеристику главная героиня романа дает себе сама: «Вокруг меня все сплачивается и отогревается». На протяжении романного действия она всегда является гармонизирующим центром происходящих событий, ее умное женское сердце подсказывает и помогает разрешать самые запутанные коллизии в отношениях близких людей, хотя, в итоге, так и не сможет уберечь от роковой ошибки, от «непризнанной жертвы» в собственной истории любви.
Нельзя не обратить внимание на филигранную литературную конструкцию текста, временами даже кажущуюся чрезмерной (хотя бы в том, что каждой главке, даже совсем крошечной, предпосланы несколько эпиграфов из классиков литературы и философии). Стилистическое изящество (искусно переданное переводчицей), прихотливый композиционный узор, симфония самых разнообразных натур и характеров, очень тонкая, эстетически и психологически мотивированная игра разными формами повествования (дневник, письма, рассказ от лица разных действующих лиц) выдают весьма искушенного в литературных приемах автора. Но весь этот блеск изложения не создает впечатления холодной игры ума, а, напротив, оказывается удивительным образом согрет теплом умного женского сердца, любовью, тактом и состраданием, — всеми теми прекрасными чертами характера, которыми в избытке обладала Александра Андреевна Толстая.
В романе отчетливо слышна и русская тема, восхищение патриотизмом, состраданием, милосердием, самоотверженностью соотечественников. Но, пожалуй, одной из главных становится тема духовного восхождения человека, для Толстой, разумеется, неразрывно связанная с православной верой.
Так или иначе, но читатель вряд ли удержится от соблазна сравнений книги Александры Андреевны с прозой ее великого племянника. Разумеется, это явления разного порядка. Но аналогий и сближений избежать трудно. Говорить об этом можно долго. И как кажется, во многом Толстая в этом романе подчеркнуто полемична по отношению к своему знаменитому родственнику. Пожалуй, одними из самых эстетически сильных и психологически верных следует признать завершающие главы романа «Непризнанная жертва». В них автор рисует потрясающе светлую и умиротворенную картину угасания графини д’Альфин. Ее последние земные дни проходят в дружеском кругу за чтением Священного писания, в атмосфере спокойствия: «Величественное небо распростерлось над домом, где была смерть, к комнате упокоения поднимались из сада пленительные ароматы, и, казалось, это гимн природы сопровождал уход существа, предназначенного для Воскрешения!..».
«Непризнанная жертва» послужит не только ценным материалом для историков и филологов, но затронет души всех читателей, преданных русской литературе XIX века. Несмотря на то что текст был написан по-французски, русское сердце автора чувствуется в каждой фразе.
Весной 1854 г. Андрей Николаевич Карамзин, муж Авроры, отправился на фронт. Сообщение о его гибели первой получила царская семья. Приходилось спешить, чтобы Аврора и сестры Андрея не узнали о его смерти из бюллетеня, который должен был появиться в газетах на следующее утро. Великая княгиня Мария Николаевна послала Александру Андреевну Толстую в город, чтобы сообщить семье об ужасном несчастье. Когда Толстая приехала, никого не было дома. Хозяева стали возвращаться около десяти часов вечера, веселые, без малейшего беспокойства, а бедная Александра должна была стать тем самым гонцом, который принес плохую весть…
С начала 1860-х гг. графиня много внимания уделяла помощи Санкт- Петербургскому дому милосердия. Покровительницей дома милосердия была дочь Николая I великая княгиня Мария Николаевна, а после ее смерти ее дочь — принцесса Евгения Максимилиановна Ольденбургская, воспитанница родной сестры Александры Андреевны — Елизаветы Андреевны. В письме от 17 мая 1861 г. Александра Андреевна писала Л.Н. Толстому: «…магдалины раздирают мое сердце и мысли как никогда», ему же 22 августа 1861 г.: «…если б я принялась рассказывать Вам все, что бродит у меня в голове относительно моей общины, — я Вас обратила бы в бегство. Нужды нет — у каждого свое дело. Мои грибы дороги мне, я их люблю с болью в сердце». Александра Андреевна, очевидно, имела в виду «отделение кающихся» при Свято-Троицкой общине сестер милосердия, которое в 1864 г. было превращено в самостоятельное учреждение, получившее название «Санкт-Петербургский дом милосердия». Он располагался в Песочном переулке и на даче в Лесном.
С 1864 по 1874 гг. Александра Андреевна была попечительницей отделения для несовершеннолетних. 17 января 1864 г. было утверждено «Положение Санкт-Петербургского дома милосердия», в котором указывалось: «Дом милосердия учреждается с целью приучать к честному труду как несовершеннолетних девушек, имевших несчастье впасть в порок вследствие нищеты и дурного сообщества, так и взрослых, раскаивающихся в своей порочной жизни и изъявивших желание исправиться». Далее отмечалось, что «вначале открывается первое отделение для несовершеннолетних. Открытие другого отделения для взрослых зависит от расширения средств дома». «Средства дома состоят из пожертвованных московским купечеством четырех тысяч руб. и Московским торговым домом Малютиных шести тысяч руб.: деньги эти обращаются в основной капитал дома». В отделение несовершеннолетних принимались впавшие в порок девушки, не достигшие 16-летнего возраста и искренно желавшие исправиться. Для их «отыскания» члены совета дома милосердия посещали Калинкинскую больницу, места заключения и тайные приюты. 29 января 1865 г. Александра Андреевна писала Толстому: «Мои питомицы сильно занимают мое сердце — представьте себе, что мой новый приют содержит только детей — магдалин, вернее несчастных маленьких жертв чудовищности, о которой я не имела понятия в то время, когда начала заниматься воспитанием взрослых магдалин…». 18 июля 1865 г.: «Испытания дождем сыплются на мою голову <…> Хотелось бы, чтобы любовь моя к этому делу росла от набегающих затруднений, но один Бог может мне даровать то чувство, которое преодолевает все преграды». В «Положении» отмечалось, что средствами к исправлению призреваемых служат религиозно-нравственные беседы, занятия домохозяйством и рукоделиями, обучение грамоте и другим общеобразовательным предметам элементарного курса. 1 февраля 1867 г. Александра Андреевна записала в «Дневнике»: «…была в своем маленьком доме милосердия, экзаменовала детей». Совет дома заботился об их трудоустройстве; ежегодные отчеты о деятельности дома милосердия печатались в Известиях Санкт-Петербургской городской думы.
В пользу дома милосердия устраивались благотворительные вечера, лотереи. Одна из лотерей была проведена 23 ноября 1868 г. Сохранилось благодарственное письмо А.А. Толстой Александру Григорьевичу Неболсину, председателю постоянной комиссии по техническому и специальному образованию при Русском техническом обществе, за ее проведение. 26 марта 1880 г. Александра Андреевна выразила благодарность Федору Михайловичу Достоевскому: «Милостивый государь Федор Михайлович. Высокая покровительница Санкт-Петербургского дома милосердия ее императорское высочество Евгения Максимилиановна, принцесса Ольденбургская, поручила мне выразить Вам искреннюю ее признательность за участие в литературно-музыкальном вечере (20 марта) в пользу отделения несовершеннолетних дома. С полным удовольствием исполняя волю ее императорского высочества, прошу Вас, милостивый государь, принять выражение моего к Вам уважения и преданности. Графиня А. Толстая».
В 1885 г. в пользу дома милосердия в издании «Товарищества Вольф» под покровительством принцессы Евгении Максимилиановны Ольденбургской была издана книга «“Дума за думой”. Памятная книга на каждый день» (тираж не указан). В Яснополянском доме-музее Л.Н. Толстого сохранился один экземпляр этой книги, на обороте форзаца приклеена памятная записка Софьи Андреевны Толстой: «Про эту книгу рассказывала мне граф. Александра Андреевна Толстая следующее. Когда у нее умерла сестра ее, гр. Софья Андреевна Толстая (ошибка памяти С.А. Толстой, которая, скорее всего, имела в виду Елизавету Андреевну [1815 — 27 февраля 1867]; Софья Андреевна [1824—1895] скончалась позже), граф. Алекс. Андр. очень горевала. Чтоб хоть немного отвлечь ее от тяжелой тоски, принцесса Евгения Максимилиановна, очень любившая Александру Андреевну, придумала ей работу над этой книгой с благотворительной целью. Добрейшая принцесса достигла своей цели: граф. Алекс. Андр. очень увлеклась этой работой». Книга построена по принципу ежедневника со стихотворными строками многих русских поэтов, имеет 449 страниц, представляет собой документ о благотворительной деятельности Александры Андреевны Толстой.
Александра Андреевна скончалась 31 марта 1904 г. в своей комнате в бельэтаже Эрмитажного дворца. В «Дневнике» императора Николая II записано: «31 марта. <.> пошел на панихиду по графине А.А. Толстой, которая скончалась сегодня утром». Панихиды и отпевание совершались в храме Спаса Нерукотворного на Конюшенной площади. Похоронена Александра Андреевна в Троице-Сергиевой пустыни в Стрельне. На ее могиле установлен белый мраморный крест с образом Спасителя и надписью: «Я есть путь, истина и жизнь». «Необходимо, — писала она 11 августа 1878 г., — чтоб каждый шаг нашей жизни, самый незначительный, был сопровождаем искрой любви. Тогда, наверное, пойдешь по пути Спасителя. Молю об этом, стремлюсь к этому…».
Тон Константин Андреевич
На самые высокие ступени архитектурной иерархической лестницы К.А. Тону помогла подняться заслуженная слава создателя и лидера официально признанного «русско-византийского стиля» — направления, сумевшего наиболее полно выразить в области зодчества периода господства эклектики идеологическое содержание правительственной программы, суть которой определила известная триада — «православие, самодержавие, народность».
Константин Тон родился в Санкт-Петербурге в семье обрусевшего немецкого ювелира («цехового мастера ювелирных дел») 26 октября (6 ноября) 1794 г. (в Петербургском некрополе указана другая дата рождения — 16 (27) апреля 1793 г.); был одним из трех братьев (старший — Александр (1790-1858), младший — Андрей (1800-1858) — архитекторы). Учился в Петришуле (школа при лютеранском приходе Святых Петра и Павла в г. Санкт-Петербурге) с 1801 по 1804 гг.
В 1804 г. Константин был принят в воспитанники Императорской академии художеств и с 1808 г. специально изучал в ней архитектуру под руководством главного наставника А.Н. Воронихина. В 1815 г. окончил академический курс со званием художника 1-й степени и малой золотой медалью, присужденной ему за проект здания Сената, и был оставлен при академии. Одним из поворотных моментов в жизни Тона стало назначение на пост президента Академии художеств в 1817 г. Алексея Николаевича Оленина, который 23-летнее дарование заметил, направил «в нужное русло» и многие годы поддерживал.
В 1817 г. Тон, оставив академию, определился на службу при новоучрежденном Комитете строений и гидравлических работ в Санкт-Петербурге. В период между 1815 и 1819 гг. им были созданы проекты «Немецкого Трактира» на Крестовском острове и «паровой оранжереи». В начале 1818 г. К.А. Тон составил по заданной академией программе проект ярмарки, за который он получил большую золотую медаль и был отправлен пенсионером Академии художеств на 6 лет в Италию.
В Риме Тон занялся изучением памятников античного зодчества и сравнением первохристианских храмов с церквями новейших времен. Потом он совершил продолжительную поездку на юг Италии и в Сицилию, а по возвращении в Рим сочинил проект церкви в форме древней базилики, но приспособленной к православному богослужению, причем дал ей снаружи вид греческих храмов. Вслед за этим проектом, Тон скомпоновал, по заданию Римской академии, проект госпиталя.
В 1822 г. Тон посетил Флоренцию, где представил свои работы местной академии и благодаря им был принят в ее члены. Побывав потом в Генуе, Равенне, Болонье, Милане и Павии, он отправился в Женеву, где составил проект загородного дома для бывшего придворного ювелира Дюваля, а затем уехал через Дижон в Париж и занялся там рисованием начисто своих неаполитанских и сицилийских этюдов.
Вернувшись в Рим, Тон сосредоточил свои труды на реставрации памятников античного зодчества. Проект реставрации Дворца Цезарей в Риме на Палатинском холме принес Тону звание академика Римской археологической академии.
В 1828 г. Константин Тон вернулся в Россию — Николай I причислил архитектора к Кабинету Его Величества и назначил жалованье 3000 рублей в год. Первой работой зодчего в Санкт-Петербурге стала перепланировка бывшего конференц-зала Академии художеств. Некоторые части были полностью переделаны, появился новый конференц-зал и галерея для выставки гипсовых изделий. В своих первых работах он продолжал архитектурные традиции русского классицизма.
В 1830-х гг. творческая деятельность К.А. Тона оказалась связанной с романтическим направлением, развивавшимся в русском искусстве. К этому же времени относятся первые, еще не подкрепленные солидными научными данными попытки реставрации древних сооружений. Они были предприняты в рамках так называемых “художественно-археологических” изысканий, проводившихся в том числе по инициативе и под руководством А.Н. Оленина. В 1826 г. к историко-архитектурным исследованиям был привлечен также и архитектор Н.Е. Ефимов. За их работами заинтересованно следил император Николай I, много внимания уделявший искусству.
В 1830 г. Тон получил звание академика и должность профессора архитектуры 2-й степени. В этом же году он создал проект петербургской церкви Святой Екатерины в «русском старинном вкусе». Работу одобрил Николай I, а новый «русско-византийский» стиль получил статус официального стиля национальной архитектуры.
Еще раньше, в 1829 г., академии был передан на рассмотрение вопрос о московском храме Христа Спасителя. Первоначально выбранная для него местность на Воробьевых горах была признана, по разным причинам, неудобной, и сам проект, составленный А.Л. Витбергом, признан неосуществимым; предстояло разработать новый проект для его постройки в другом районе Москвы. Эта задача была возложена на Тона с непременным условием, чтобы новый величественный храм имел старинный русский стиль.
Общая стоимость храма достигла почти 15 миллионов рублей, а для доставки к месту строительства блоков гранита и мрамора с Севера России даже соорудили Екатерининский канал, соединивший Волгу и Москву через Истру, Сестру и Дубну. Собор расписывали и оформляли лучшие мастера страны: художники Суриков, Крамской, Верещагин и другие, скульпторы Иванов, Ромазанов, Клодт и Логановский. Всеми работами лично руководил Тон, и никаких нареканий к нему никогда не возникало.
Одновременно с проектом московского храма, Тон составил в том же стиле проект церкви новоявленного чудотворца Митрофана в Воронеже (1832) и, продолжая строить церковь святой Екатерины и отделывать античные галереи в академии, проектировал устройство гранитной набережной Невы напротив Академии, с пристанью, украшенной фигурами двух сфинксов, купленных в Александрии при посредстве А.Н. Муравьева.
В 1833 г. Тон был определен членом в Комитет о строениях и гидравлических работах и получил от Академии звание профессора. После этого он участвовал в конкурсе на постройку здания Пулковской астрономической обсерватории и создал проекты соборов святой Екатерины в Царском Селе (Соборная площадь) и апостолов Петра и Павла (с 1877 г. — собор Уланского полка) в Петергофе, которые возводились под его руководством.
К началу 1836 г. Тон, вместе с другими профессорами Академии, составил проект памятника Димитрию Донскому на Куликовом поле и приступил к постройке, по своему проекту, церкви Введения Богородицы в Семеновском полку, в котором наиболее полно и ярко выразился изобретенный Тоном тип храмов, долго считавшийся возрождением старинной русской церковной архитектуры с приведением ее форм в лучшую гармонию и изящество.
Примерно в это время им были изготовлены, по поручению правительства, типовые проекты церквей на 1000, 500 и 200 человек, для того, чтобы архитекторы во всей империи придерживались их форм и стиля. В строительной практике середины и второй половины XIX века композиционные идеи К.А. Тона действительно нашли широкое применение. Многие культовые здания в провинции возводились по “образцовым” проектам столичного мастера, иногда в той или иной степени измененным в зависимости от конкретных обстоятельств. Но некоторые провинциальные храмы проектировались самим Тоном или под его руководством как вполне оригинальные сооружения, конечно тоже являвшиеся образцами “русско-византийского стиля”. Таковы, например, соборы в Яранске, Томске, Красноярске или церковь в Любани близ Петербурга.
В 1837 г. Николай I задумал соорудить новый великолепный дворец в Московском Кремле, такой, чтобы в его пространстве заключалось «все, что в памяти народной тесно связано с представлением обиталища Государя». Выполнение этой задачи было возложено на Тона, который и в этом случае старался соответствовать стилю старинных русских построек.
В 1838 г. он издал альбом своих чертежей большого формата (17 листов), в который вошли планы, фасады и разрезы храма Спасителя, Тоновских церквей в Санкт-Петербурге, Саратове, Петергофе, Царском Селе, Новгороде (евангелической), колокольни Симонова монастыря, равно как и типовые проекты для городских каменных церквей. В 1844 г. было выпущено дополнение к этому альбому, в котором помещены чертежи и деревянных церквей.
Окончив в 1842 г. постройку собора в Царском Селе и переделку интерьеров Малого театра в Москве, Тон изготовил, «по Высочайшему повелению», типовые чертежи для крестьянских домов в казенных селениях.
Тон всю жизнь прожил в Санкт-Петербурге, там родился, умер и похоронен, но волею судеб самые знаменитые его творения сосредоточены в Москве. И очень символично, что именно Тону было поручено строительство зданий, которые соединили две столицы империи — современных Московского и Ленинградского вокзалов. В 1843 г. архитектор начал проектирование вокзала в Петербурге, используя при этом предварительный план, предложенный Департаментом железных дорог. В январе 1844 г. проект К.А. Тона был утвержден, и по нему началось строительство станционного здания, закончившееся в 1851 г. Компонуя главный фасад вокзала. Тон воспользовался приемами итальянского ренессанса. О его традициях, прежде всего, напоминают декоративные колонны, расположенные в каждом из двух этажей, и большие “венецианские” окна. Перекрытый сводами вестибюль также вызывает в памяти образы архитектуры Возрождения. Центр сооружения увенчан часовой башней, похожей на те, которые можно видеть на ратушах европейских городов. Таким образом, в облике здания не оказалось ничего, что могло бы указывать на его сугубо современное назначение; очевидно, К.А. Тон и не ставил перед собой такой задачи, учитывая, что вокзал оказался практически в центре классического Петербурга. По-новому вокзал выглядел лишь со стороны железнодорожных путей, перекрытых металлическим дебаркадером, спроектированным архитектором Р.А. Желязевичем. Сходное по композиции здание по проекту К.А. Тона возвели и на другой конечной станции дороги — в Москве. Там рядом с вокзалом построили и здание Таможни, также спроектированное Тоном. Вокзалы, возведенные в обеих столицах, стали последними большими постройками К.А. Тона.
С окончанием работ по возведению большого Кремлевского дворца, государь возложил на своего любимого архитектора воссоздание колокольни Ивана Великого в том виде, какой она имела до 1812 г., устройство платформ для помещения орудий на Тайницкой башне Кремля и казарм для батальона пехотного полка. В 1850 г. была построена Санкт-Петербургская станция Царскосельской железной дороги и почти одновременно с тем окончена отделка Оружейной палаты в Москве.
Между тем Тон продолжал заниматься и другими работами, порученными ему в Кремле, и, не ограничиваясь ими, разработал проекты надгробного памятника князю Пожарскому в Суздале, и церкви в Тифлисе. В 1853-1854 гг., после сооружении вчерне храма Спасителя, Тон составил проект его внутреннего убранства, в Николаевском Кремлевском дворце построил главный вход и галерею, соединяющую это здание с Чудовым монастырем, исправил главный купол собора в Новоиерусалимском монастыре, грозивший разрушением, окончил переустройство церкви Двенадцати апостолов, Патриаршей ризницы и шатра над Палатой мироварения в Кремле, изготовил проект церкви при Тивдийской мраморной ломке, в Олонецкой губернии. Все эти работы проводились одновременно и, кроме того, заканчивалась постройка петербургской церкви святого Мирония.
Со смертью в 1855 г. своего высочайшего покровителя архитектор потерял статус главного зодчего империи. К тому же счастливой старости его лишила болезнь сына и жесткие отзывы критиков, которые видели в его творчестве исключительно желание угодить монарху.
Последние годы деятельности Тона, назначенного в 1854 г., после смерти А.И. Мельникова, ректором академии, были не менее плодотворны; им сделаны проекты статуи Георгия Победоносца в Большом Кремлевском дворце, ворот с решеткой для Николаевской богадельни в селе Измайлово, нескольких церквей в казенных горных заводах Сибири и иконостасов, в том числе главного иконостаса для храма Спасителя и, наконец, конструкция металлического шпиля соборной колокольни Петропавловской крепости в Санкт-Петербурге. Последний проект выполнил инженер Д.И. Журавский. После образования в 1867 г. Московского архитектурного общества К.А. Тон стал его почетным членом.
Во время его ректорства Академия реставрировала памятники архитектуры по проектам Тона: так были восстановлены Ипатьевский монастырь в Костроме, Московский и Псковский кремли. В Академии Тон основал Музей древнерусского искусства. Его экспонаты позже стали основой коллекции Русского музея.
К.А. Тон, по свидетельству Ф.Ф. Львова, обладал достаточно авторитарным и резким характером, который особенно проявился в годы управления Академией художеств.
С 1860-х гг. Константин Тон фактически перестал получать заказы и работать над проектами. Его избрали почетным членом-корреспондентом Королевского института британских архитекторов и почетным членом Московского архитектурного общества. Но несмотря на свои заслуги, в старости зодчий остался почти без средств к существованию.
Существует легенда, что создатель храма Христа Спасителя Константин Тон незадолго до смерти прибыл на носилках к дверям своего творения, но так и не смог самостоятельно войти туда. Так или иначе, точно известно, что до официального открытия храма он не дожил три дня. Скончался 25 января (6 февраля) 1881 г. Похоронен в Санкт-Петербурге на Волковском православном кладбище.
Современники по-разному оценивали значение творческой деятельности К.А. Тона. Одни (их было большинство) видели в этом архитекторе реформатора и новатора, настойчиво искавшего пути дальнейшего развития строительного искусства, что способствовало “низложению” устаревающего классицизма. Другие же, представлявшие демократическое крыло русского общества, усматривали в произведениях К.А. Тона лишь материальное воплощение реакционной политики режима Николая I и отказывались признать за ними сколько-нибудь существенные художественные достоинства. Негативное отношение к творческому наследию зодчего стало позднее характерным и для советского периода; это послужило одной из причин того, что многие культовые здания, построенные по проектам К.А. Тона, были безжалостно снесены.
Топелиус Захрис
Родился 14 января 1818 г. в семье врача и известного собирателя народной поэзии Захриса Топелиуса-старшего. Уже в детстве проявились его художественные способности: богатое воображение, наблюдательность, интерес к таинственному и мистическому. В возрасте одиннадцати лет он был отправлен на обучение в школу в Улеаборге (Оулу).
В 1833 г. переехал в Гельсингфорс, где познакомился с Йоханом Людвигом Рунебергом, стоявшим во главе финского национально-патриотического движения 1830-х гг. Кружок Рунеберга оказал сильнейшее влияние на молодого Топелиуса, предопределив дальнейшее развитие его литературной и общественно-политической деятельности. В столице юный студент впервые услышала имя Авроры Шернваль. Он надеялся хоть одним глазком взглянуть на ту, чье имя было у всех на устах, — «знаменитейшую красавицу Финляндии», и позже ему удалось увидеть «достойнейшее и прекраснейшее из того, что есть в Гельсингфорсе, — фрекен Аврору Шернваль». Их знакомство продлилось всю жизнь.
Топелиус в 1834 г. в своем дневнике описывал один танцевальный вечер и рассказывал об известных женщинах бывших там, под конец он писал следующее: «Теперь, дорогой брат, ты видел все самое важное, но не хватает лишь того, что барышня Аврора Шернваль, самая известная красавица Финляндии не была здесь. Но в сравнении с ней другие лишь как грации рядом с богиней красоты». И позднее другой отрывок – «в 7 часов был в концерте. Слушатели и слушательницы – все утонченные и прекрасные, то есть все что только Хельсинки может представить. Также видел барышню А. Шернваль».
В 1840 г. Топелиус окончил Гельсингфорсский университет, в 1841 г. стал главным редактором «Гельсингфорсских известий» (швед. Helsingfors Tidningar) и занимал эту должность вплоть до 1860 г. Его публицистика отличалась либеральностью взглядов.
В 1845 г. вышел первый из четырех сборников стихов Топелиуса, «Цветы вереска». В том же 1845 г. началась публикация серии книг «История Финляндии в рисунках», выходивших до 1852 г.
В 1847 г. он стал доктором исторических наук, спустя еще семь лет — профессором. Однако пророссийская позиция Топелиуса в период Крымской войны оттолкнула от него наиболее радикально настроенных финнов. С 1854 г. занимал должность профессора Гельсингфорсского университета, а с 1875 г. — также должность ректора того же вуза. В 1878 г. оставил обе должности, чтобы всецело посвятить себя литературной работе. Был награжден золотой медалью Шведской академии за литературные заслуги в 1886 г.
Литературное творчество Топелиуса весьма многообразно. Его лирика глубоко патриотична, пронизана любовью к родине и ее природе («Таяние льдов на реке Улео», «Лесные песни», «Зимняя улица» и др.). В более поздних стихах Топелиуса преобладают религиозные мотивы. Писал он на шведском языке.
Кроме того, Топелиус знаменит исторической прозой: романами, повестями и рассказами, в которых сказалось влияние Вальтера Скотта, Виктора Гюго и датского романиста Бернхарда Северина Ингеманна. Опубликованный в 1850 г. роман Топелиуса «Герцогиня Финляндская» стал первой попыткой создания в финской литературе крупного национально-исторического романа. «Рассказы фельдшера» дают художественный очерк об истории Финляндии со времен Густава II Адольфа до Густава III. В 1879 г. вышел роман о временах шведской королевы Кристины — «Дети звезд». Из драматических произведений Топелиуса широкую известность имели трагедия «Регина фон Эммериц» (1853) и драма «50 лет спустя» (1851), в основу которых были положены эпизоды из «Рассказов фельдшера».
В Европе Топелиус известен прежде всего, как автор сказок Sagor (1847–1852). В более ранних из них чувствуется некоторое подражание Хансу Кристиану Андерсену, но затем он находит свой собственный оригинальный стиль. Топелиус вспоминал, как, будучи маленьким мальчиком, он слушал удивительные сказки своей старой няни: о волшебной горе Растекайс, об олене с золочеными рогами, о храбром мальчике Сампо, о страшном горном короле Хийси, о колдунах и феях: «Мы, малыши, как зачарованные внимали ее дивным рассказам… Я вырос, веря в то, что в природе все живет, чувствует, разговаривает». В сказках Топелиуса можно найти образы из скандинавской мифологии («Инеистый великан»), финского эпоса «Калевала» (образ старца Вяйнемейнена в сказке «Старый домовой Абосского замка»), саамских народных сказок. Действие сказки «Сампо-Лопаренок» происходит в Лапландии. Любопытный мальчуган, решив прокатиться на санках, оказался вдруг далеко от дома, во владениях свирепого горного короля. Олень с золотыми рогами помогает ему убежать и скрыться в доме пастора. Горный король хочет забрать Сампо, но пастор успевает крестить его, и великан вынужден уйти ни с чем. Во многих сказках писателя звучит этот мотив: злые силы не властны над душой, преданной Богу.
Одна из самых любимых в Финляндии сказок ‒ «Березка и звезда». Это трогательная история о судьбе двух детей, брата и сестры, которые в годы войны и голода были отправлены родителями из Финляндии в Швецию. Там в приемной семье их полюбили и воспитывали как собственных детей. Но когда самое страшное время миновало, дети узнали, что могут вернуться домой, и не могли больше думать ни о чем другом. Все, что они помнили об отчем доме, это звучание языка, на котором говорили родители, и высокую березку во дворе, сквозь листву которой светила вечерами звезда. Нарушив запрет своих попечителей, дети однажды ночью отправились в опасное путешествие. Через два года странствий они сумели отыскать отчий дом. Им помогло ожидание чуда, которое, как они были уверены, им пошлет Господь, если они будут верны своей мечте.
Топелиус заслужил любовь и признание не только у себя на родине: его произведения переведены на 27 языков. Самым первым русским изданием был перевод книги «Путешествие по Финляндии» (1875), изданный в Гельсингфорсе (так называлась тогда по-шведски столица Финляндии). За ним последовали переводы сказок. Первыми переводчиками сказок Топелиуса стали, к сожалению, практически забытые сегодня замечательные переводчицы Мария Павловна Благовещенская (1863‒1953) и Матильда Давыдовна Гранстрем (1848‒1930), владевшие и европейскими, и скандинавскими языками. Самое первое издание называлось «Сказки З. Топелиуса, профессора Александровского университета в Гельсингфорсе» (СПб, 1882).
Именно Топелиус первым предложил сделать цветами флага Финляндии белый и голубой. Предложенный им флаг имел три косых синих полосы на белом фоне и белую звезду в центре. Белый цвет обозначал снега, а голубой — озера.
Он был секретарем «Общества финской флоры и фауны», первым секретарем «Художественного общества Финляндии», председателем «Общества памятников древности Финляндии», а также, каким-то невероятным образом, был избран председателем столичного… «Женского союза»! Захрис Топелиус многие годы был для Авроры Карамзиной опорой и связующим звеном с общественными кругами Хельсинки, в том числе с «Женским союзом». На вилле Авроры Карловны в Хакасалми устраивались концерты, выступления любительского театра и лотереи, там собирались швейные кружки, организовывались сборы благотворительных пожертвований.
Топелиус, который десятки лет был добрым другом Диаконического заведения Авроры Карловны, и который сам был пациентом ее больницы, писал об Авроре в издании под названием «Биографический альбом» такие слова: «В нашем тесном кругу, где поле зрения небольшое можно считать за счастье то, что обильные дары используются с размахом. Богатство редко ставит себе цель служить человеческому обществу. Не каждая талантливая женщина, которой знакомы все европейские сокровища и знаменитости, соединяет свое сердце с далекой бедной Родиной. Не каждая женщина рожденная в высшем обществе и привыкшая вращаться в нем, выросшая в блестящем дворце, окруженная всем тем что можно купить за золото, без чьей-либо просьбы ищет бедные хижины, чтобы ободрить страдающих и забытых. И даже если кто-то это и делает, когда зов сердца заставляет отплатить хотя бы часть долга, то не каждый делает это не ожидая благодарности или не устав от неблагодарности. Но подумайте, она, забыв свои печали, для того чтобы облегчить печали других, приобрела этим почетное место среди почитаемых людей своего времени».
В 1845 г. Топелиус женился на своей землячке Эмилии Линдквист (1821-1885). Она обладала литературным и художественным талантом и стала иллюстратором одной из первых детских книг писателя ‒ «Сказки» (1847). Иллюстрации были черно-белыми, но после выхода тиража Эмилия собственноручно раскрасила картинки во всех 500 экземплярах. В их семейной жизни было, однако, немало трагических событий. Из шестерых детей только три дочери дожили до взрослого возраста.
В 1878 г., после ухода в отставку с должности ректора столичного университета, Топелиус получил, как тогда полагалось, титул статского советника и переехал из столицы в небольшое поместье Сиббо. Там он купил усадьбу Бьеркудден, где и прожил до самой смерти.
В 1885 г. умерла жена Топелиуса Эмилия. Тяжело переживая эту утрату, он серьезно заболел. Врачи рекомендовали лечение в Германии, где Топелиус пробыл почти полгода. А в 1886 г. Шведская Академия наградила Топелиуса большой золотой медалью. Эта весть оказала живительное, вдохновляющее действие на писателя, пребывавшего в состоянии тяжелого душевного кризиса.
Захрис Топелиус прожил долгую жизнь ‒ ровно 80 лет. Юбилей писателя торжественно отмечался в разных городах Финляндии. Умер Топелиус 12 марта 1898 г. в своей усадьбе Бьеркуддене.
Трубецкая Елизавета Эсперовна
Елизавета Эсперовна (светское прозвище Lise) была старшей дочерью князя Эспера Белосельского-Белозерского и фрейлины Елены Павловны Бибиковой. Родилась в Петербурге, крещена 3 декабря 1832 г. в Казанском соборе при восприемстве графа А.Х. Бенкендорфа, бабки княгини А.Г. Белосельской-Белозерской, графа А.И. Чернышева и тетки баронессы Е.П. Оффенберг.
Отец ее был товарищем М.Ю. Лермонтова по лейб-гвардии Гусарскому полку, привлекался по делу декабристов, но был оправдан. Брат княгини и Зинаиды Волконской. Мать, падчерица графа А.Х. Бенкендорфа, была одной из первых красавиц. Но их семейная жизнь не была счастливой, по отзывам современников «княгиня Белосельская презирала бедного Эспера», о котором остряк великий князь Михаил Павлович говорил, что «у него голова как вытертая енотовая шуба». После его смерти в 1846 г. княгиня вышла замуж за археолога и нумизмата князя В.В. Кочубея (1811-1850). В доме Кочубея на Литейном проспекте, 24 и прошла юность Елизаветы Эсперовны. Елена Павловна была нежной матерью, в письме 8 февраля 1841 г. ее отчим писал: «Маленькая Лизка Еленина нездорова, что очень мучает милую мать и мешает ей участвовать в балах».
В 18 лет была принята фрейлиной ко двору великой княгини Марии Александровны. 26 сентября 1851 г. княжна Белосельская была выдана замуж за князя Петра Никитича Трубецкого (1826-1880), сына князя Никиты Петровича Трубецкого (1804-1855) и Александры Александровны Нелидовой (1807- 1866). Князь приходился племянником декабристам С.П. Трубецкому и П.П. Трубецкому.
Положение и семейные связи Белосельских-Белозерских и Трубецких позволили Елизавете Эсперовне занять достойное место в свете. Ее тетка, Зинаида, была в свое время хозяйкой известного литературного салона. Не последнее место занимала и Елена Павловна Кочубей, которую княгиня Екатерина Радзивилл в своей книге «Behind the Veil at the Russian Court» назвала «одной из выдающихся женщин XIX века.
Во время Второй империи княгиня Трубецкая жила с семьей в Париже, где держала салон. Она была другом Тьера, Руэра, Лагероньера, лорда Пальмерстона и Горчаков. По словам современника: «Маленького роста, блондинка, не красавица, но хорошо сложенная, похожая на маркизу эпохи Людовика XV, хорошо одаренная, образованная, с большим умом, пикантная и оригинальная, в Париже Трубецкая создала себе физиономию и роль, которые помогали ей поддерживать свое самолюбие. Все считали, что она знала все последние новости. Все, кто с нею говорил, не мог ею нахвалиться». Живость нрава, непоседливость, нетерпеливость, от этого некоторая небрежность в делах, за которые принималась Лиз всегда смягчалась в ней одухотворенной прелестью ума, настолько тонкой, что все улыбались и очаровывались княжною едва лишь узнав ее.
В 1863 г. Елизавета участвовала в знаменитом костюмированном «Бале пчел» в саду Тюильри, устроенном императрицей Евгенией, супругой Наполеона III.
После возвращения в Россию в своем петербургском особняке (теперь ул. Чайковского) княгиня Трубецкая, которая по словам П.В. Долгорукова была «крошечная ростом, но исполин честолюбием», тоже держала салон, который посещали многие известные политики: князь Кочубей, Дурново и другие. Английский дипломат сэр Горацио Румбольд вспоминал: «Вблизи от нас, на Сергиевской, жила княгиня Лиза Трубецкая, с которой я сблизился еще в Бадене. Умная, несколько жеманная и язвительная, «Lison», как ее обыкновенно звали, играла видную роль в Петербурге. Политические сплетни для каждого дипломата главное кушанье, а в салоне Трубецкой сосредотачивались наисвежайшие слухи».
Трубецкая любила роскошную жизнь, денег не считала и устраивала блестящие балы, которые посещал сам государь и члены царской фамилии. Она не терпела конкуренции, современники вспоминали случаи, когда она, чтобы затруднить другим устройство бала, скупала цветы по высокой цене сразу во всех садоводствах Петербурга и его окрестностях.
Эти непомерные траты привели к тому, что Трубецкие были вынуждены сдавать дом, перестроенный и обновленный модным архитектором Гаральдом Боссе, в наем. В 1874 г. особняк был продан зятю, князю Павлу Павловичу Демидову, но уже в следующем году перепродан Василию Львовичу Нарышкину).
В 1877 г. князь Трубецкой ослеп, а в 1880 г. скончался в возрасте 54 лет от заражения крови и был похоронен во Владимирской церкви в усадьбе Елизаветино рядом со своим малолетним сыном Сергеем. После смерти мужа Елизавета Эсперовна стала больше проводить времени за границей, жила во Франции, где держала политический салон. Княгиня Радзивилл писала про «знаменитую княгиню Лизу или Лизон Трубецкую, чей салон одно время был столь значим в Париже во времена президентства мсье Тьера». Княгиня Лиз приложила очень много усилий по сближению России и Франции, ее называли «неофициальным агентом князя Горчакова», «милым шпионом с бархатным взглядом».
Княгиня состояла в переписке со многими политическими деятелями того времени: Гизо, Пальмерстоном, Тьером, князем Горчаковым. В архивах сохранилась обширная переписка княгини, до сих пор используемая историками в качестве источника о той эпохе. Причем речь в письмах шла не только о политике и государственных делах: в числе корреспондентов княгини фигурируют Тютчев, Лев Толстой и Тургенев. Ее называют «связующим звеном в тандеме Горчаков-Тютчев».
После того, как дочери удачно вышли замуж, княгиня взяла на воспитание дочь псаломщика дылицкой церкви и воспитывала ее до 15-16 лет; позднее ее отец пытался шантажировать Трубецкую и отобрал у нее ребенка. Потом она взяла на воспитание Шуру Константинова, сына сторожа, скончавшегося в возрасте 10 лет во Франции и похороненного вместе с родными княгини.
В 1852 г. Петр Никитич приобрел для жены усадьбу, расположенную в деревне Дылицы. Усадьба получила более благозвучное название Елизаветино, в честь императрицы Елизаветы Петровны, когда-то бывавшей в ней. Княгиня перестроила усадьбу, архитектор Гаральд Боссе выполнил новый усадебный дом. Во Владимирской церкви с 1852 г. находилась семейная усыпальница Трубецких. В усадьбе княгиня жила исключительно летом. Остальное время она проводила в Санкт-Петербурге или за границей. Усадьбой княгиня владела до своей смерти.
В усадьбе был разбит прекрасный парк, пруд, оранжереи, собрана коллекция книг, античных вещей и живописи. От убранства интерьеров ничего не сохранилось, но описания позволяют воссоздать их облик. Зал украшали печи из белых голландских изразцов с синим рисунком, резные фигуры арапов, поддерживающих вазы для цветов, а также нарядные люстры и наборный паркет. Вдоль стен бильярдной были установлены шкафы из красного дерева от пола до потолка, в которых хранилась библиотека. Будуар, кабинет и спальня были отделаны кожей с тисненым рисунком; комната над залом оформлена в восточном стиле с лепным декором, коврами и специально изготовленными диванами. Остальные интерьеры имели более простое убранство.
Федор Иванович Тютчев шутливо называл княгиню “дылицкою девою”, посвящая ей изысканные стихотворные строки. Елизавета Эсперовна владела поместьем более полувека и всегда всячески поддерживала легенду о постройке дворца по желанию императрицы. В 1870 г. мимо имения прошла железная дорога и Трубецкая пожелала назвать станцию «Елизаветино», в честь княгини Елизаветы. Кроме того, Трубецкая считала станцию, принадлежащую Балтийской и Псково-Рижской железным дорогам, своей собственностью и требовала от служащих постоянного «угождения». Например, для нее специально подавался экстренный поезд, посадка на который производилась не на станции, а у переезда, неподалеку от дворца. Начальником станции был назначен обедневший прибалтийский барон, умевший ладить с княгиней.
Будучи в пожилом возрасте приезжая в Дылицы, княгиня проводила время одиноко и однообразно. Ни с кем из соседских помещиков и жителей не зналась, считая это, видимо, унизительным для себя. Принимала только родных и старых знакомых. Вообще она скучала и изредка, вспоминая, свое прошлое, приглашала военный оркестр и устраивала фейерверк.
Один из местных жителей вспоминал: «Крестьяне называли чудаковатую, на их взгляд, княгиню барыней и, пользуясь случаем, под разными предлогами приходили к дворцу с поздравлениями, чтоб получить подарки… Княгиня в хозяйстве ничего не понимала и не желала понимать. Если ей приходила иногда в голову фантазия вмешаться в хозяйство, то от этого получалась только путаница, Управляющие менялись часто и, набив карманы, безнаказанно уходили. Княгиню постоянно обманывали и в особенности в последние 2-3 года жизни, когда у нее очень ослабла память. Если в имении не было коров, ей показывали чужое стадо. Много рассказов ходило о всевозможных проделках ее служащих…». Но и о щедрости княгини с чудаковатыми привычками до самой смерти тоже ходили пылкие легенды. Она сдержала приюты и больницы, чайные и столовые, поддерживала бедных студентов и художников, учреждая без устали стипендии и пенсионы, поощрения и премии.
Здоровье княгини ухудшалось, и осенью 1906 г. она уже не смогла отправиться за границу. В Санкт-Петербурге родные сняли для нее квартиру. В марте 1907 г. Елизавета Эсперовна скончалась от паралича сердца. После отпевания в Благовещенской церкви Конногвардейского полка ее прах был перевезен в Елизаветино и похоронен в фамильном склепе рядом с мужем и детьми.
Через свою прабабку, Екатерину Ивановну, Елизавета Эсперовна была наследницей одного из богатейших купцов Ивана Мясникова. После смерти бабушки Анны Григорьевны к Эсперу Александровичу и его наследникам перешли Катав-Ивановский и Усть-Катавский завод. 8 ноября 1861 г. княгиня Елена Павловна Кочубей, Елизавета Эсперовна, Ольга Эсперовна Шувалова и князь Константин Эсперович Белосельский-Белозерский обратились в Департамент горных и соляных дел с прошением «о сообщении 2-му Департаменту С.Петербургской Палаты гражданского суда, согласия на совершение акта, по коему они по добровольному соглашению предоставляют доставшиеся им по наследству после статс-дамы княгини Анны Григорьевны и генерал-майора князя Еспера Александровича Белосельского горнозаводское имение чугуноплавиленные и железоделательные заводы Катав-Ивановские и Усть-Катавские с принадлежащими к ним деревнями, рудниками и лесами в количестве 200 тыс. десятин, состоящие в Оренбургской губернии и Уфимском уезде, в единственное владение сына генерал-майора князя Константина Есперовича Белосельского-Белозерского, получая от него взамен следующих им по закону указанных частей выдел деньгами». Сестры Елизавета Эсперовна Трубецкая и Ольга Эсперовна Шувалова сразу получили по 155 тысяч 301 рублю 17 копеек и в течение семи лет должны были получать еще по 350 тысяч рублей серебром каждая.
В 1839 г. на средства Елены Павловны в Рождественской части Санкт-Петербурга, где проживали бедняки, был открыт приют для детей, который был назван «Приютом княгини Е.П. Белосельской-Белозерской». В нем содержались около 80-ти детей. Позднее Е.Э. Трубецкая была в нем помощницей попечительницы. В 1893 г. заведение было переименовано в «Приют княгинь Белосельских-Белозерских». В 1868 г. Елизавета Эсперовна стала председательницей «Общества бесплатной раздачи хлеба», организованного в связи с голодом в северных и центральных районах России. Его целью была раздача неимущим бесплатных билетов на хлеб, которые отоваривались в городских хлебопекарнях. Деньги собирались на благотворительных концертах и маскарадах (за первый год сущестствования общество собрало 7000 рублей и раздало около 200000 фунтов хлеба). Так же были устроены несколько дешевых чайных в разных частях города.
Елизавета Эсперовна занималась музыкой и литературным трудом. В 1867 г. в издательстве Бернард были опубликованы «Два романса: Для голоса с фортепиано», написанные княгиней Трубецкой.
В 1891 г. в Москве вышла книга Елизаветы Эсперовны Трубецкой «Сказание о роде князей Трубецких», представлявшая собой поколенную роспись и краткие биографии некоторых представителей рода Трубецких с 1400 г. до конца XIX века с изображением и описанием княжеского герба, с указанием алфавитного указателя членов рода. Книга является библиографической редкостью.
Она всю жизнь бережно сохраняла архив князей Белосельских-Белозерских, и именно благодаря ей этот архив сохранился и остался в России.
Княгиней Трубецкой были изданы письма фрейлины Нелидовой, которая была родственницей ее мужа. Это издание «Переписка Ее Величества императрицы Марии Федоровны с мадемуазель Нелидовой, ее фрейлиной (1797-1801), сопровождаемая письмами мадемуазель Нелидовой князю А.Б. Куракину, опубликованная княгиней Лизой Трубецкой» позднее было раскритиковано графом В.П. Зубовым в книге «Павел I»: «Отдельно все же нужно сказать о публикации княгини Трубецкой, чтобы предостеречь читателя от ошибок, которые могут возникнуть при некритичном подходе к этой книге. Княгиня по мужу была двоюродной внучкой мадемуазель Нелидовой и являлась обладательницей ее писем. Она напечатала этот ценный материал в отчаянной спешке с неверными датами и множеством опечаток. Введение к книге, написанное ею, полно исторических заблуждений, основанных, вероятно, на семейных преданиях, которые в большинстве случаев оказались ошибочными».
Известен портрет княгини Трубецкой в 25-летнем возрасте работы Ф.К. Винтерхальтера. Ко времени написания портрета уже трижды успела стать матерью.
Княгиня была в очень хороших отношениях с императором Николаем II, письма которого у нее хранились до старости. С Бонапартом у нее была даже родственная связь. Этим, вероятно, объясняется, что впоследствии принц Луи Наполеон, принятый на службу в Россию, приезжал к Трубецкой в Дылицы.
Она поддерживалась встречами и переписками со многими российскими и зарубежными деятелями искусств: поэтом Игорем Северянином, Федором Тютчевым, адмиралом Михаилом Чайковским, братом П.И. Чайковского, графом Игнатьевым, женатым на внучке А.П. Охотниковой, знаменитыми французскими писателями и другими известными людьми. Многие слагали о ней свои стихи.
Елизаветино! Налево,
От станции в одной версте,
Тоскует дылицкая дева,
По своему о красоте…
Дыша Оранской Изабеллой,
Вступаю в лиственный покой.
Молчит дворец меж сосен белый
И парк княгини Трубецкой.
За Дылицами – Вераланцы.
За Пятигорьем – Озера.
Какие девичьи румянцы!
Жасминовые вечера!
Через Холповицы прямо
Я прохожу к монастырю
И, на колени встав у храма,
Пою вечернюю зарю.
В моем порыве – глубь бездонья!
Я растворяюсь в тишине
И возвращаюсь чрез Арбонье
При новоявленной луне.
Игорь Северянин
В браке с князем Петром Никитичем Трубецким родилось 6 детей (2 сына и 4 дочери):
Елена Петровна (1852-1917), с 21 мая 1871 г. вторая супруга П.П. Демидова, князя Сан-Донато (1839-1885). С Авророй Карловной у княгини были общие внуки;
Сергей Петрович (1854-1855);
Александра Петровна (1857-1949), родилась в Париже, крещена 10 декабря 1857 г. в церкви Александра Невского при русском посольстве при восприемстве дяди К.Э. Белосельского-Белозерского, княгини А.А. Трубецкой и княжны М.В. Кочубей; супруга шталмейстера Владимира Николаевича Охотникова (1847-1917), который унаследовал Елизаветино;
Ольга Петровна (1860-1887), родилась в Париже, крещена 19 апреля 1860 г. в церкви Александра Невского при русском посольстве, крестница князя П.П. Трубецкого и графини О.Э. Шуваловой.
Александр Петрович (1866-1912 или 1917), крещен 10 декабря 1866 г. в Сергиевском соборе при восприемстве князя А.Н. Волконского, дяди К.Э. Белосельского-Белозерского и княгини Е.Н. Голицыной; благотворитель, жил с крестьянкой Василисой (Вассой) Владимировной Шихматовой (ум. 1939), от которой имел сына Александра, умершего в детстве. По требованию сестер над ним была установлена опека, позднее он был насильно помещен в психиатрическую лечебницу;
Мария Петровна (1870-1954), крещена 13 июня 1870 г. в Царскосельском придворном соборе при восприемстве графа П.А. Шувалова и графини С.И. Борх; супруга графа Алексея Алексеевича Белевского-Жуковского (1871-1932), внебрачного сына великого князя Алексея Александровича.
От усадебных дворцов и парков Елизаветы Эсперовны практически ничего не сохранилось, дом на улице Чайковского занимает строительная компания, и лишь прекрасный портрет кисти Винтерхальтера да роза в далеком саду близ Парижа напоминает о блистательной княгине Лизе Трубецкой.
Трубецкой Николай Иванович
Родился 8 апреля (19 апреля) 1797 г. в Москве. Представитель второй ветви рода князей Трубецких, правнук основателя этой ветви рода князя И.Ю. Трубецкого; старший сын князя Ивана Николаевича Трубецкого (1760-1843) от его брака с княжной Натальей Сергеевной Мещерской (1775-1852), правнучкой графа А.А. Матвеева. Брат генерала от кавалерии Петра Трубецкого.
6 декабря 1811 г. зачислен на службу в Московском архиве Коллегии иностранных дел в должности актуариуса, с 17 апреля 1815 г. — переводчик. 10 июля 1815 г. уволен с гражданской службы и 15 июля того же года зачислен на военную службу колонновожатым в Свиту Его Величества по квартирмейстерской части. 26 февраля 1816 г. произведен в портупей-прапорщики и переведен в лейб-гвардии Гренадерский полк, где 30 сентября того же года получил чин прапорщика гвардии. Назначенный 23 марта 1817 г. адъютантом к командующему полком генерал-майору П.Ф. Желтухину, 13 июля уволился в отпуск, а 17 октября того же года произведен в подпоручики. Вернулся на службу из отпуска 2 февраля 1818 г. и в том же году назначен адъютантом к генерал-лейтенанту И.Ф. Паскевичу. 14 января 1819 г. получил чин поручика, а 21 октября того же года «за болезнью» уволен со службы.
2 октября 1821 г. вновь поступил на военную службу — в Мариупольский гусарский полк с чином штабс-ротмистра, и вскоре назначен состоять при начальнике штаба 1-й армии генерал-лейтенанте бароне И.И. Дибиче. 21 февраля 1823 г. переведен в лейб-гвардии Гусарский полк с тем же чином, а 4 сентября 1823 г. назначен адъютантом к командиру 4-го пехотного корпуса генералу от инфантерии графу П.А. Толстому. Согласно воспоминаниям А.И. Кошелева, Трубецкой принимал активное участие в собраниях Северного тайного общества на квартире М.М. Нарышкина и «брался доставить своего начальника по рукам и ногам». 28 января 1826 г. произведен в ротмистры, а 30 декабря того же года уволен по прошению от службы «для определения к статским делам».
24 мая 1827 г. назначен управляющим Комиссией по московской ссуде, а 3 июня того же года произведен в чин надворного советника. Через год, 7 июля 1828 г., уволен по прошению от занимаемой должности, а 30 июля — со службы, с производством при отставке в чин коллежского советника. С 11 ноября 1830 г. снова на гражданской службе — чиновник Московского почтамта. 1 июня 1831 г. назначен исправляющим должность инспектора 2-го почтового округа. 11 июня 1831 г. пожалован состоять в звании камергера Императорского двора, 15 ноября 1831 г. произведен в надворные советники, 10 апреля 1832 г. — в коллежский советники, 22 апреля 1834 г. — в статские советники и 10 августа 1834 года утвержден в должности инспектора.
1 апреля 1838 г. произведен в действительные статские советники, а 3 июня 1840 г. назначен состоять при главноначальствующем Почтовым департаментом князе А.Н. Голицыне. 14 апреля 1847 г. назначен почетным опекуном Московского опекунского совета ведомства учреждений императрицы Марии, а 17 апреля — управляющим Шереметевским инвалидным домом. С 29 октября 1847 г. по 24 августа 1852 г. состоял членом по учебной части совета московских училищ ордена Святой Екатерины и Александровского, а с 1 ноября 1848 г. по 27 ноября 1855 г. — управляющим московским Вдовьим домом.
31 августа 1851 г. пожалован в гофмейстеры Императорского двора. 14 ноября того же года назначен помощником председательствующего в Московском опекунском совете и Московском отделении Главного совета женских учебных заведений. С 19 июля 1852 г. по 15 ноября 1854 г. управлял Московской сохранной кассой и сберегательной кассой, с 15 ноября 1854 г. по 27 ноября 1855 г. — управляющий Московским ремесленным учебным заведением, а с 27 ноября 1855 г. по 21 августа 1859 г. — управляющий Воспитательным домом в Москве, малолетним при нем отделением и фельдшерской школой.
30 апреля 1858 г. назначен исправляющим должность президента Московской дворцовой конторы. С 4 мая 1858 г. по 1 июля 1865 г. состоял попечителем Московского дворцового архитектурного училища. 16 февраля 1859 г. назначен председательствующим в Московском опекунском совете и Московском отделении Главного совета женских учебных заведений. 1 июня 1861 г. пожалован в обер-гофмейстеры Императорского двора и утвержден в должности президента Московской дворцовой конторы.
30 ноября 1867 г. назначен членом Государственного совета Российской империи, с 1873 г. — почетный член Мануфактурного совета. Состоял в этих должностях до своей смерти.
В 1863 г. Н.И. Трубецкой высочайше был пожалован алмазными знаками к ордену Святого Александра Невского, в 1866 г. — орденом Святого Владимира 1-й степени, а 22 июня 1870 г. — высшей наградой Российской империи — орденом Святого Андрея Первозванного.
А.С. Пушкин поддерживал знакомство с Трубецким с ранних лет и, вероятно, посвятил ему одно из первых своих посланий «Городок» (1816). Князь владел большой библиотекой, приобретенной у А.С. Норова; у него хранился экземпляр «Цыган» Пушкина на пергаменте, ранее подаренный поэтом А.С. Соболевскому.
По своему богатству и происхождению Трубецкой считался одним из первых вельмож Москвы и в своем доме в Знаменском переулке устраивал большие балы и отличные обеды. «Маленького роста, с резким тоном, с важными манерами, ненавидевший либералов, он носил прозвище желтого карла, — вспоминал Б.Н. Чичерин, — но под важностью форм в князе был недалекий, но добрый человек, с чувством своего достоинства, а потому независимого. Он был придворный, но без раболепства и резко осуждал в высокопоставленных лицах все, что, по его мнению, было не так, как следовало».
Был крестным отцом Александры Владимировны Мусиной-Пушкиной (1835), племянницы Авроры Карловны Шернваль (по матери), а также племянницы его жены (по отцу).
Жена (с 29 апреля 1823 г.) — графиня Варвара Алексеевна Мусина-Пушкина (1796-1829), младшая дочь знаменитого библиофила. Скончалась в Дрездене от чахотки; по словам К. Булгакова, «бедную Вареньку Трубецкую было очень жаль, она была женщина еще молодая и милая, и кажется, счастливая в своем семействе».
Скончался в Москве в 1874 г. и был похоронен на кладбище Новодевичьего монастыря рядом с супругой. Могилы не сохранились.
Тургенев Николай Иванович
Родился 12 (23) октября 1789 г. Сын Ивана Петровича Тургенева (1752-1807), директора Московского университета, и Екатерины Семеновны (урожденной Качаловой). У него было три старших брата: Иван, умерший в детстве, Андрей, скончавшийся в 1803 г., Александр, скончавшийся в 1845 г., и один младший, Сергей, скончавшийся в 1827 г. Отец, Иван Петрович, недолго пережил своего любимца, Андрея, друга Жуковского; мать скончалась гораздо позже. Значение всего семейства Тургеневых достаточно известно: оно не раз служило предметом литературных и критических изысканий.
Поступил в Благородный пансион при Московском университете (1799), где неоднократно получал звание лучшего воспитанника и удостаивался наград. Дружил с Д.В. Дашковым и М.В. Милоновым. Окончил пансион (февраль 1806 г.) с именной золотой медалью (имя Тургенева было занесено на особую доску в пансионе). Ранее, как старший воспитанник, начал посещать лекции в Московском университете. В мае 1808 г. был отправлен в Санкт-Петербург, откуда вместе с группой студентов петербургского Педагогического института выехал для продолжения образования в Геттингенский университет, где учился до 1811 г. Занимался историей, юридическими науками и всерьез увлекся политической экономией и финансовым правом. В октябре 1808 г. ездил в Эрфурт во время свидания императора Александра I с Наполеоном. В 1811-1812 гг. жил в Париже. В 1811 г. был посвящен в масонской ложе в Париже, впоследствии активно посещал заседания лож в России.
В 1812 г. вернулся на родину, но уже в следующем году был назначен к знаменитому прусскому реформатору Генриху Штейну, который в это время был уполномоченным от русского и австрийского императоров, а также прусского короля по организации Германии. Тургенев вернулся в Россию только через три года. Штейн говорил о Тургеневе, что его имя «равносильно с именами честности и чести». Пребывание в Германии и беседы с Штейном способствовали развитию взглядов Тургенева и на крестьянский вопрос.
В конце 1818 г. Тургенев издал свою книгу «Опыт теории налогов», в которой местами затрагивал крепостное право в России. Наряду с общими взглядами на крепостное право Тургенев считал лучшим средством для уменьшения количества ассигнаций «продажу государственных имуществ вместе с крестьянами». Книга Тургенева имела совершенно небывалый в России для таких серьезных сочинений успех: она вышла в свет в ноябре 1818 г., и уже к концу года была почти вся распродана, а в мае 1819 г. появилось ее второе издание. После 1825 г. она была запрещена: ее разыскивали и отбирали все найденные экземпляры.
Летом 1818 г. Тургенев отправился в симбирскую деревню Тургенево, которая принадлежала ему вместе с двумя братьями, и заменил там барщину оброком. При этом крестьяне обязались уплачивать две трети прежнего дохода. Несколько позднее он заключил с крестьянами соглашение, которое впоследствии уподоблял договорам, заключаемым на основании указа 2 апреля 1842 г. при отпуске крестьян в обязанные.
В 1819 г. санкт-петербургский генерал-губернатор Милорадович поручил Тургеневу составить записку о крепостном праве, которую должен был представить императору. В составленной Тургеневым записке, тот указывал, что правительство должно взять на себя инициативу относительно ограничения крепостного права и устранить обременение крестьян чрезмерной барщиной, продажу людей поодиночке и жестокое с ними обращение, а самим крестьянам должно быть предоставлено право жаловаться на помещиков.
В 1819 г. Тургенев стал членом «Союза Благоденствия». В начале 1820 г. по предложению Пестеля в Петербурге было проведено собрание коренной думы «Союза Благоденствия», где шли горячие прения о том, какая форма правления должна быть в России: республика или монархия. Когда очередь дошла до Тургенева, он сказал: «un président sans phrases», и при голосовании все единогласно высказались за республику. Однако позднее в проектах петербургских членов тайного общества преобладало стремление к ограниченной монархии. Некоторые члены «Союза Благоденствия», находя его деятельность недостаточно энергичной, пришли к мысли о необходимости закрыть или преобразовать его. В январе 1821 г. в Москве с этой целью собралось около 20 членов общества, среди которых были Тургенев, Якушкин, Фонвизины и другие. Решено было изменить не только устав общества, но и состав его (так как получены были сведения, что правительству известно о его существовании), объявив повсеместно, что «Союз Благоденствия» прекращает навсегда свое существование.
В новом обществе, созданном главным образом энергией Никиты Муравьева (как видно из других источников, лишь в 1822 г.), Тургенев присутствовал «на многих совещаниях». Напротив, сам Тургенев совершенно отрицал свое участие в тайном обществе после закрытия «Союза Благоденствия». Однако историк царствования Александра I, Богданович, на основании неизданных показаний некоторых декабристов утверждал, что Тургенев вместе с Н. Муравьевым и Е. Оболенским был выбран в 1822 г. членом думы «Северного Общества». В следующем году он снова был избран единогласно, но отказался от избрания вследствие расстройства здоровья. Только с отъездом за границу Тургенев совершенно прекратил сношения с тайным обществом.
С момента возвращения в Россию в 1816 г. Тургенев служил в комиссии составления законов, в министерстве финансов и в канцелярии Государственного Совета, где был помощником статс-секретаря. До 1824 г. проживал в доме А.Н. Голицына на набережной Фонтанки, д. 20. Его служебная деятельность была особенно полезна во всем том, что касалось крестьянского дела. В следующем году здоровье Тургенева потребовало продолжительного заграничного отпуска.
Летом 1825 г. он получил за границей письмо от министра финансов Канкрина, который по высочайшему повелению предлагал ему в своем министерстве место директора департамента мануфактур. Это показывает, что император Александр I продолжал относиться к нему благосклонно. Однажды царь сказал: «Если бы верить всему, что о нем говорили и повторяли, было бы за что его уничтожить. Я знаю его крайние мнения, но я знаю также, что он честный человек, и этого для меня достаточно». Тургенев отклонил предложение Канкрина, так как он не сочувствовал его намерениям во что бы то ни стало покровительствовать промышленности. Этот отказ спас его.
В январе 1826 г. Тургенев отправился в Англию и там узнал, что он привлечен к делу декабристов. Он поспешил послать в Петербург по почте объяснительную записку относительно своего участия в тайных обществах. В ней он утверждал, что был членом только «Союза Благоденствия», который уже давно закрыт, объяснял характер этого общества и настаивал на том, что не принадлежал ни к какому другому секретному союзу, не имея никаких сношений, ни письменных, ни личных, с участниками позднейших тайных обществ и, будучи совершенно чуждым событиям 14 декабря, он не может отвечать за то, что произошло без его ведома и в его отсутствие.
Вскоре после того к Тургеневу явился секретарь русского посольства в Лондоне князь Горчаков и передал ему приглашение от Нессельроде (по повелению Николая) предстать пред верховным судом, с предупреждением, что если он откажется явиться, то будет судим как государственный преступник. Тургенев ответил, что недавно посланная им объяснительная записка относительно его участия в тайных обществах делает его присутствие в Петербурге совершенно излишним; к тому же и состояние его здоровья не позволяет ему предпринять такое путешествие. Оказалось, что у английского министра Каннинга требовали выдачи Тургенева, но без успеха.
Позднее Тургенев узнал, что русским посланникам на всем Европейском континенте было предписано арестовать его, где бы он ни оказался; думали даже схватить его в Англии при помощи секретных агентов. Слухи о том, что Англия выдала Тургенева Николаю I и декабриста морем привезли в Петербург, непосредственно повлияли на написание Пушкиным знаменитого стихотворения, обращенного к Вяземскому:
Так море, древний душегубец,
Воспламеняет гений твой?
Ты славишь лирой золотой
Нептуна грозного трезубец.
Не славь его. В наш гнусный век
Седой Нептун Земли союзник.
На всех стихиях человек
Тиран, предатель или узник.
Суд приговорил Тургенева к смертной казни, а император повелел, лишив его чинов и дворянства, сослать вечно в каторжную работу.
Тургенев очень бодро перенес нанесенный ему удар и лишь под влиянием советов брата Александра послал в апреле 1827 г. краткое письмо к императору Николаю, в котором признавал себя виновным только в неявке и объяснял, что против него существовало предубеждение и потому он не мог думать, что его будут судить беспристрастно, тем более, что само правительство еще прежде решения суда признало его преступником. Кроме того, Жуковский, приятель братьев Тургеневых, в том же году представил государю подробную оправдательную записку Тургенева и свою записку о нем, которую заканчивал просьбой, если нельзя уничтожить приговор («по крайней мере теперь»), то повелеть нашим миссиям не тревожить Тургенева нигде в Европе. Однако ходатайство Жуковского не увенчалось успехом, и еще в 1830 г. Тургенев не имел права пребывания на континенте, но уже в 1833 г. он жил в Париже.
Лишившись за границей нежно любимого им брата Сергея (глубокая привязанность всех членов тургеневского семейства друг к другу составляет как бы отличительную их черту), переехал в Англию, потом в Швейцарию, где он познакомился с будущей своей супругой, Кларой, дочерью сардинца, маркиза Виарис, храброго офицера наполеоновских войск, которому товарищи на поле сражения при Прейсиш-Эйлау единогласно присудили предоставленный их дивизии титул барона империи. Н. Тургенев женился на Виарис в Женеве, в 1833 г., в семье родились два сына и дочь.
В первые двадцать лет заграничной жизни Тургенева его брат Александр всеми средствами добивался его оправдания. В 1837 году, чтобы устроить материальное положение брата Николая и его семьи, Александр Тургенев продал родовое симбирское имение Тургенево, получив за него весьма значительную сумму; точный размер ее неизвестен, но в 1835 г. оно было продано другому лицу за 412000 руб.
В 1842 г. Тургенев окончил большую часть труда, состоявшего из воспоминаний об участии в тайном обществе и описания социального и политического устройства России; но не издавал ее до смерти брата Александра, чтобы не повредить ему. Особенно настаивал на этом Жуковский, вообще не советовавший печатать записки Тургенева за границей, а предлагавший послать их императору Николаю, «примирившись с ним мысленно», чтобы довести известные истины и факты «до души императора». Смерть брата (1845) развязала руки Тургенева, и, прибавив к рукописи отдел под названием «Pia Desideria», заключавший планы желательных преобразований, он напечатал свой труд в 1847 г. под заглавием «La Russie et les Russes», в трех томах.
С восшествием на престол Александра II Тургеневу были возвращены его чин и дворянство. После того он три раза посетил Россию — в 1857, 1859 и 1864 гг. Умер он 29 октября 1871 г. в возрасте 82-х лет, тихо, почти внезапно, без предварительной болезни, в своей вилле Вербуа в окрестностях Парижа.
Уваров Сергей Семенович
Отец Сергея Семеновича Уварова, Семен Федорович, был отважным офицером и весельчаком, славился игрой на бандуре и умением танцевать вприсядку. Всесильный Потемкин приблизил к себе остроумца, сделал его флигель-адъютантом императрицы и женил на Дарье Ивановне Головиной, весьма завидной невесте. О «Сеньке-бандуристе» ходило немало анекдотов, которые уже при Николае I повторялись недоброжелателями С.С. Уварова как укор в низком происхождении графа. Анекдоты о Семене Уварове любил и Пушкин, враждовавший со всесильным министром.
Крестной матерью Сергея Семеновича стала сама императрица Екатерина Великая: Потемкин продолжал покровительствовать семье бандуриста. Семен Уваров умер, и сын остался на попечении матери и ее родни. С мальчиком занимался ученый французский аббат Манген, сбежавший от революции и хранивший ностальгические воспоминания о золотом веке французской аристократии. Идеологическая триада революции «Свобода, равенство и братство!» была ненавистна Мангену. Но, вероятно, из его рассказов Уваров уяснил действенность запоминающегося идеологического посыла.
Сергей Уваров был человеком одаренным, ему легко давалась учеба, захватывало и творчество. На радость умиленным родственникам он писал по-французски стихи и артистично декламировал их. В наше время Уварова назвали бы вундеркиндом. В те времена ранние проявления творческих способностей в аристократических семьях были не так уж и редки, но знаменательны. Из старших и младших современников Уварова «вундеркиндами» можно назвать Алексея Мерзлякова и Александра Грибоедова, Александра Пушкина и Михаила Лермонтова.
Сергею Уварову шел тринадцатый год, когда он недорослем был зачислен на службу в Коллегию иностранных дел. 1801 г. — начало служебной карьеры Уварова. Пятнадцатилетнего Уварова отправили в Геттинген, учиться в университете. В Европе Уваров сочиняет свои первые эссе, знакомится с выдающимися писателями и учеными — с Гете, Жерменой де Сталь, братьями Гумбольдтами. В Вене он становится завсегдатаем обедов у писательницы Жермены де Сталь — убежденной противницы Наполеона, угадавшей в молодом русском дипломате литературный талант.
«С душой почти что геттингенской» юный дипломат вошел в кружок Алексея Николаевича Оленина (1763-1843), археолога, художника и литератора, директора Публичной библиотеки. У Оленина собирались блистательные писатели разных поколений: Озеров, Капнист, Марин, Шаховской, Крылов. Кружок Оленина появился еще до учреждения литературных обществ «Беседа любителей российской словесности» и «Арзамас». Для Уварова, которому предстояло сыграть свою роль в жизни обоих обществ, гостеприимная усадьба Олениных стала наилучшей школой. Как это было принято, молодой литератор и дипломат принялся усердно изучать античную культуру.
В литературном обществе «Арзамас», основанном в Москве Жуковским и Карамзиным, каждому участнику давали прозвище, как правило, позаимствованное из баллад Жуковского. В «Арзамасе» царила атмосфера бесконечной литературной игры, лучшие перья России упражнялись в остроумии, приноравливая родной язык к легкой поэзии и воюя с литературными староверами. Самого Жуковского прозвали «Светланой», Василия Львовича Пушкина — «Вотом», его племянника, юного Александра Пушкина, — «Сверчком», а Сергея Семеновича Уварова — «Старушкой», с ироничным уважением подчеркнув, что молодой человек уже считался ветераном борьбы за реформу русского литературного языка. Ведь он был автором первой положительной рецензии на двухтомник новаторских «Опытов» К.Н. Батюшкова. И эта рецензия, опубликованная Сергеем Семеновичем в петербургской французской газете, на некоторое время стала манифестом «новой литературы». К тому времени С.С. Уваров уже имел значительные заслуги перед русской литературой: в двухлетней дискуссии с поэтом державинского круга В.В. Капнистом он сформулировал «золотое правило» о единстве формы и мысли в творчестве, ставшее аксиомой для русских писателей пушкинского века.
Блестящий, многообещающий молодой человек, Уваров женится на дочери министра народного просвещения графа А.К. Разумовского, делает полезные знакомства, получает первое солидное назначение — попечителем Петербургского учебного округа. Судьба его была решена: не дипломатия, а просвещение станет поприщем Сергея Семеновича. Одна великосветская дама не без язвительности охарактеризовала молодого столичного «попечителя»: «Красавец и баловень аристократических собраний. Остроумный, ловкий, веселый, с примесью самолюбия фата».
В рамках любой групповой этики ему было тесно. Поэтому для всех партий Уваров оставался по большому счету чужаком. А ценили его те, кто нуждался в его профессионализме и энергии. Поэтому его высоко ценил император. Правда, среди тех, кто Уварова не жаловал, был и истинный царь русской литературы — Александр Сергеевич Пушкин. Но здесь можно говорить о взаимной личной неприязни двух джентльменов, не стеснявшихся в средствах для нападок друг на друга. Хотя у Пушкина и Уварова была, до известной степени, общая «альма матер» — общество «Арзамас», которое будущий министр народного просвещения основал в 1815 г. Именно Уваров был основателем озорного «Арзамаса», приюта борцов за новую литературу. Дело было так. Блудов в 1815 г. написал шутливое «Видение в Арзамасе», в котором Уваров увидел возможность для создания веселой литературной мифологии. По всем правилам этикета Сергей Семенович разослал знакомым писателям циркуляры с просьбой пожаловать к нему на вечер 14 октября. Вечер состоялся. С несравненным артистизмом, восседая во главе стола, Уваров приветствовал собравшихся. Он предложил воплотить видение Блудова — основать общество «Арзамасских безвестных литераторов». Василий Андреевич Жуковский, неистощимый шутник и самый авторитетный литератор молодого поколения, был избран секретарем общества. Он предложил арзамасцам свод правил. Заседания чаще всего проходили в петербургском или загородном доме Уварова. В.А. Жуковский с тех пор и на долгие десятилетия стал другом Уварова; нередко они сообща решали важные просветительские задачи.
Но спустя два года Сергей Семенович охладел к затянувшейся литературной игре. Постоянные нападки на литераторов — участников «Беседы.» — теперь казались будущему министру пустой морокой.
Уже в 1818 г. Уварова назначают президентом Академии наук. Свою роль сыграли и родственные, и приятельские связи Сергея Семеновича, и репутация вдумчивого исследователя, заработанная франкоязычными трудами «Об Элевзинских мистериях» и «Император Александр и Бонапарт». На этой должности он пребывал до смерти. Одновременно он возглавлял до 1822 г. Санкт-Петербургский учебный округ, а с 1822 г. — департамент мануфактур и внутренней торговли.
В декабре 1832 г. Уваров подает свой голос за избрание А.С. Пушкина членом российской Академии. Уваров показал себя весьма деятельным президентом Академии. Заступив на должность, Сергей Семенович «не нашел следов благоразумного хозяйственного управления» во вверенной ему Академии и рационально реорганизовал ее структуру. Средства вверенного ему научного учреждения росли, проходили выборы новых российских академиков. Академия предпринимала научные экспедиции. При Уварове была основана и Пулковская обсерватория, ставшая признанным достижением отечественной науки. Уваров стремился к активизации научной жизни, для чего использовал почту. Работы академиков рассылались в разные страны Европы, в разные уголки России. Теперь в курсе новых исследований российской науки были и Карамзин (избранный при посредстве Уварова академиком), и Гете, и Нибур, и Мальтус. Великий пропагандист, он понимал силу информации и информатизировал работу ведомств, которыми руководил.
Министерская карьера Сергея Семеновича Уварова связана с первой половиной царствования Николая I, о которой Пушкин писал как об «оживлении России». В этом оживлении Уваров, несомненно, играл важную роль идеолога.
В 1832 г. президент Академии наук Уваров был назначен товарищем министра народного просвещения. Министром в ту пору был князь Карл Андреевич Ливен, стареющий боевой соратник А.В. Суворова. Через год Уваров занял место министра. Шестнадцать лет (до 1849 г.) Сергей Семенович возглавлял Министерство народного просвещения. Кредо уваровской политики было выражено в первом же документе, составленном им после назначения министром. Впрочем, Уваров использовал его и в 1832 г., будучи товарищем министра. Именно тогда впервые прозвучали эти три слова: «Православие. Самодержавие. Народность». Уваровское триединство, названное теорией официальной народности, стало основой государственной идеологии Российской империи. Идеологии в течение двух десятилетий бывшей эффективной, но подорванной Крымской войной. Национальной идее был необходим национальный герой. Им стал православный спаситель самодержавия из народа — крестьянин Иван Сусанин. И опера М.И. Глинки «Жизнь за царя», посвященная подвигу Сусанина, и памятник народному герою в Костроме — все это было предусмотрено уваровской концепцией.
Уваровское кредо стало для нашей истории важным явлением, достойным внимательного изучения. При этом главным источником государственной идеологии николаевской России стал «Журнал Министерства Народного Просвещения», с размахом возобновленный Сергеем Семеновичем. Вклад Уварова в возрождение журнала огромен. По воспоминаниям известного журналиста, историка и профессионального редактора А.В. Старчевского, министр сам разработал план «Журнала Министерства Народного Просвещения», продумал и сформировал рубрики, определил суммы гонораров за статьи и «пригласил сотрудников из профессоров университетов, учителей гимназий и других учебных заведений и прочей пишущей братии, служившей по тому же министерству». Конечно, тираж журнала значительно уступал «Библиотеке для чтения», «Отечественным запискам» и «Современнику». Но, несомненно, среди ведомственных изданий «Журнал Министерства Народного Просвещения» стал наиболее интересным и авторитетным.
Уваров регулярно печатал в журнале отчеты о работе министерства. Он любил, чтобы его работа была зримой, бесспорной, подтвержденной фактами. Любопытно, что свои научные труды (точнее, их переводы на русский) и мемуары Уваров публиковал не в собственном «Журнале Министерства Народного Просвещения», а в «Современнике», журнале, связанном с именами Пушкина, Пущина, Панаева, Некрасова. В журнале он печатал только сочинения по стратегии образования и государственной идеологии. Журнал понимался Уваровым как штаб образовательной и идеологической реформы.
В идеологических построениях Уварова очевидна его осведомленность в истории отечественной культуры. Министр имел собственный взгляд на древнерусскую литературу, на Феофана Прокоповича и Михаила Ломоносова. Мало кто из литераторов, а тем более из чиновников той поры так ценил древнерусскую культуру. А ведь Уварова упрекали в космополитизме, в незнании России!
Своей идеологической программой Уваров стремился прежде всего воспитать патриотически мыслящую интеллигенцию, преданную империи. Он, предпочитавший писать свои научные работы по-французски, все более разочаровывался в республиканских идеях и склонялся к почвенничеству.
Уваров критически относился ко многим проектам царствования Александра I, о чем не раз писал в своих программных документах. Утопизм некоторых идей того времени Уваров метко назвал «административным сен-симонизмом». Эта критика придавала идеям Уварова особый, реформаторский, смысл, а сам Уваров, говоря современным языком, превращался в харизматического лидера новой реформы.
В начале 1834 г., через полтора года, Уваров развил свои идеи в докладе «О некоторых общих началах…», во вводной статье первого номера журнала: «Министерство вменяет себе в прямой и священнейший долг давать «„.» полезное направление читателям своего Журнала, да удовлетворится истинных сынов Отечества справедливое желание знать, каким образом они могут лучше содействовать высоким намерениям Отца России». Так идеи Уварова были осенены царским именем.
В 1843 г. Уваров работает над запиской для государя, в которой подводились итоги десятилетней работы Сергея Семеновича во главе Министерства народного просвещения. Это сочинение Уварова было издано в Санкт-Петербурге в 1864 г. под названием «Десятилетие Министерства народного просвещения. 1833-1843». И через одиннадцать лет после рождения легендарной формулы Уваров был ей верен. Значит, политика, которую целое десятилетие проводили министр, его министерство и его журнал, не обанкротилась. Напротив, уваровские идеи внедрялись в массы; в начале 40-х гг. они уже стали «хорошим тоном» российской политической элиты. Но Уваров добивался большего. Он мечтал сплотить страну вокруг своей триады, сплотить для блага России, ее могущества, ее просвещения.
Его не обходили ордена, он никогда не был обделен царской милостью. 1 июля 1846 г. за многолетнюю (с 1801 г. и первых младенческих шагов в дипломатии прошло сорок пять лет!) и беспорочную службу С.С. Уварова возводят в графское достоинство. Его девизом, который отныне красовался на графском гербе, стали все те же слова: «Православие. Самодержавие. Народность».
Известна зависть современников к Уварову, в том числе и современников великих — ну, а как же без зависти? Он, унаследовавший миллионное состояние тестя, ставший одним из первых лиц государства, вечный острослов, казался человеком удачливым. Но и Уварову, так ярко начинавшему в литературе, было кому завидовать. Что испытывал он, в 40-50-е гг. вынужденный говорить о Пушкине как о классике литературы, вынужденный вещать о необходимости изучения пушкинского наследия?.. Большие, историко-литературного масштаба, творческие успехи современников не могли не раздражать Уварова, считавшего себя не менее способным человеком, которому только государственные дела помешали стать великим писателем.
Ужиться с Уваровым действительно было нелегко, а пресловутый аристократизм, вызывавший споры с 20-х гг., Уварову не могли простить и писатели пушкинского круга. Только их коробила приобретенное уваровского аристократизма, они любили вспоминать про Сеньку-бандуриста, пересказывали легенду о том, что Уваров был незаконнорожденным сыном князя Апраксина. Для Соловьева граф Сергей Семенович тоже был «слугой с повадками барина». В этом замечании историка — следы пушкинского снобизма. А важную роль государственной пропаганды, которую Уваров осознал и использовал в создании триединой формулы, еще предстояло увидеть потомкам Соловьева в XX веке. И сын историка, Владимир Сергеевич Соловьев (также автор журнала) уже не был столь категоричен в оценке
Уваров опередил свое время. Министр народного просвещения опробовал оружие, которое впоследствии станет смертельным, которое будут использовать и во спасение человечества, и для его уничтожения. И оказался наш министр, прозванный в «Арзамасе» «Старушкой», невольным предшественником Йозефа Геббельса, Андрея Жданова, Александра Щербакова, Артура Шлезингера, Збигнева Бжезинского, Михаила Андреевича Суслова и нашего времени, в которое прессу назвали «четвертой властью»…
Исследователи спорят: определял ли Уваров идеологию Российской империи? Или его концепция предназначалась только для Министерства народного просвещения, то есть для образовательной стратегии, практиковавшейся в учебных заведениях? Многое проясняет сравнительно недавно обнаруженное письмо Уварова императору Николаю, написанное по-французски еще в 1832 г. Уваров довольно амбициозно берет на себя роль идеолога империи. В письме государю он заявляет: «Или Министерство народного просвещения не представляет собой ничего, или оно составляет душу административного корпуса». О том, что идеи Уварова были одобрены Николаем, говорит сам факт повсеместного распространения триады «Православие. Самодержавие. Народность». Уваров и намеревался управлять общественным мнением через образовательные институты, создавая таким образом милую сердцу царя идеологическую вертикаль. Письмо 1832 г. было первым изданием идеологии Уварова.
Европейские события 1848 г. отразились на судьбе Уварова. Он, олицетворявший российскую реакцию на предыдущую волну революций, на этот раз оказался не у дел. Николай отнесся к французским событиям с охранительным радикализмом, преувеличивая собственные возможности влияния на ход европейских дел. Стремясь уничтожить ростки революционных настроений в России, царь учредил бутурлинский комитет, присматривавший и за печатью, и за цензурой в обход Министерства народного просвещения. Это был знак недоверия Уварову — и не удивительно, что министр воспринял его болезненно. К тому же Сергей Семенович возмутился из-за не согласованной с ним политикой сокращения студентов в университетах. Уваров подал в отставку, оставив беглый анализ той тревожной ситуации: «Я не вижу себя принужденным заметить на это, что стремление, не довольствуясь видимым смыслом, прямыми словами и честно высказанными мыслями, доискиваться какого-то внутреннего смысла, видеть в них одну лживую оболочку, подозревать тайное значение, что это стремление неизбежно ведет к произволу и несправедливым обвинениям». Уваров, как и некоторые другие представители правящей элиты того времени, считал чрезмерно строгие меры вредными для общественного мнения. Он с молодых лет (с сочинения о Наполеоне и императоре Александре) прекрасно понимал, что за политику без компромиссов государству приходится дорого платить.
Последний год министерской службы был для Уварова тяжелым. Государь был недоволен литературными журналами, его не устраивала и работа цензуры… История создания бутурлинского комитета (первоначально его возглавил князь А.С. Меншиков) поучительна для политиков всех времен. Статс-секретарь барон М.А. Корф, метивший в министры народного просвещения, затеял интригу против Уварова.
23 февраля было объявлено об учреждении особого Комитета под председательством князя Меншикова. В Комитет включили М.А. Корфа, А.Г. Строганова (бывший министр внутренних дел) и Д.П. Бутурлина. Фактически Комитет расследовал деятельность уваровского ведомства. Меншиков (как и граф А.Ф. Орлов) постарался отказаться от руководства «инквизиторским» собранием, и через месяц новый состав Комитета возглавил Д.Н. Бутурлин. Комитет просуществовал до 1856 г., но особенно актуальной его деятельность была именно в последний год правления Уварова, по мнению барона Корфа, «утратившего доверие государя».
В год отставки граф Уваров овдовел. Теперь он больше времени проводил в загородных имениях и Москве, получая отдохновение от шумного Петербурга. Особенно ему полюбилось Поречье, имение под Можайском, в Смоленской губернии. Он продолжал исполнять обязанности президента Академии, но это занятие не было хлопотным. Жизнь в Академии протекала в русле реформ, успешно проведенных в первые десятилетия уваровского правления. Активные рассылки писем и научных работ по университетам и академиям Европы продолжались, став практикой, принятой не только в России, но и в тех же европейских академиях и университетах.
На досуге отставной министр почитывал родной журнал, остававшийся в центре научной жизни.
В 1850 г. государь наградил Уварова высшим орденом империи — орденом Святого Андрея Первозванного. Теперь граф обладал всеми регалиями своего государства. В Поречье он окружил себя книгами, любимыми картинами и приятными собеседниками, занимался наукой, давал оценки политической ситуации. Слегка фрондировал, может быть, надеясь на победное возвращение в политическую элиту. Неподалеку от Поречья, в родовом сельце Холм, Уварова и похоронили в сентябре 1855 г., почти одновременно с николаевской эпохой, которой он беззаветно служил.
Урусова Софья Александровна
Родившаяся в 1804 г. в Москве, в родовитом семействе обер-гофмейстера Александра Михайловича Урусова и Екатерины Петровны урожденной Татищевой, сестры известного дипломата Дмитрия Татищева, Софья Урусова имела все. Семья была большая (8 сыновей и 3 дочери) и дружная, между собой они говорили на английском языке. В 1820 г. Софья стала выезжать в свет. В обществе сразу заметили ее совершенную красоту, она была высокая и ловкая, и во всем ее облике была удивительная свежесть. Граф Михаил Бутурлин утверждал, что ее называли царицей московских красавиц. Было у нее также прозвище Сильфида. Сильфида, героиня модной в то время французской новеллы «Трильби», олицетворяла легкую, подвижную стихию воздуха. Молодой Гоголь так ее и называл: Сильфида Урусова.
Многие находили ее еще лучше старшей сестры Марии и звали ее «царицей московских красавиц». Но некоторые завистники называли ее и «богиней глупости». Про нее слагали анекдоты. Однако это не мешало успеху Урусовой в свете. По словам современницы, ее красота возбуждала зависть, но, в сущности, она была добрая и милая девушка.
Вся Москва с ума сходила от восторга, когда она появлялась на бале. В мужья Урусовой прочили богатых графов Дмитрия Шереметева и Владимира Мусина-Пушкина. Лорд Джон Кеннеди в 1826 г. писал, что полковник Эдвард Купер, сразу же по своем приезде в Россию объявил, что был наслышан о красоте Урусовой и намерен на ней жениться.
Весной 1827 г. в гостеприимном доме князя Урусова часто бывал А.С. Пушкин, который, подражая Вольтеру, написал Софье известное четверостишие. Пользуясь вниманием княжны Софьи, Пушкин вызвал ревность у ее двоюродного брата, артиллерийского офицера В.Д. Соломирского, и был вызван им на дуэль. Впрочем, конфликт был улажен общими усилиями друзей.
На коронационных торжествах княжна Урусова была замечена императором Николаем I. Вскоре «эту цацу», как заметила в своих мемуарах остроумная А.О. Смирнова-Россет, привезли из Москвы в Петербург и в ноябре 1827 г. сделали фрейлиной императрицы Александры Федоровны. Внимание императора к красавице Урусовой зашло гораздо дальше, чем следовало. Так, французский историк Марк Фурнье писал: «Император не заслуживает никакого упрека (в супружеской измене), если не считать нескольких нежных изъявлений, тайно сделанных юной княжне, прославившейся своей красотой… Княжна Урусова, бесспорно, представляла собой законченный тип русской красавицы. Нельзя было встретить лица чище и свежее. Ее волосы падали мягкими и обильными волнами на округлые плечи – со всей роскошью античного контура. Особенно хороши были ее глаза, большие голубые, полные света и неги, глаза, излучавшие вокруг какую-то магнетическую силу».
Внучка фельдмаршала Михаила Кутузова Дарья Федоровна Фикельмон (она же Долли Фикельмон) писала в дневнике: «Сейчас наше семейство занимает история, непосредственно связанная с Императором. Нечто загадочное, непроницаемое все еще окутывает его отношения с княжной Урусовой. Все общество, и прежде всего московское и провинциальное, считает ее метрессой Императора. Между тем, приветливость и даже дружественность обхождения с ней Императрицы, их близкие отношения как будто опровергают это впечатление. С другой стороны, он явно отличает ее, использует любой случай, чтобы поговорить с ней, поставить над остальными женщинами. Он выказывает ей свое почитание у всех на виду. Ее же поведение выражает абсолютное смирение перед Императрицей, но не совсем естественно по отношению к Императору; это некая смесь робости, замешательства и интимности».
Великая княжна Ольга Николаевна, пытаясь развеять эти слухи, писала об Урусовой: «Она была красавица, энергичная, высокого роста, с чудесным голосом альтового тембра, и за ее холодной внешностью скрывалась страстная натура… Немногие рисковали приблизиться к ней: был пущен слух, что Папа к ней неравнодушен. Это было неправдой. Никто другой, кроме Мама, никогда не волновал его чувств, такая исключительная верность многим казалась просто чрезмерной добросовестностью». Ее слова подтверждаются и другим источником. Смирнова-Россет, в частности, писала: «Урусова была горда и глупа, но чиста, как хрусталь».
Озабоченный судьбой Урусовой, император желал выдать ее за своего племянника П.К. Александрова, который, хоть и был влюблен в княжну, испугался этой «чести». Ю.А. Татищева, тетка Урусовой, видела племянницу женой графа И.И. Воронцова-Дашкова.
30 августа 1832 г. было объявлено о помолвке Софьи Урусовой с князем Львом Людвиговичем Радзивиллом (1808-1884), наследником древней клецкой ординации. Княжна уверяла, что замуж идет по любви. По словам А.Я. Булгакова, «если Софья Урусова долго ждала, по крайней мере не напрасно: Радзивилл молод, красив, адъютант у государя, прекрасный малый и страшно богат».
29 января 1833 г. состоялось венчание, сначала в Придворном соборе в Зимнем дворце, а после в Римско-католической церкви Св. Екатерины в Петербурге. На обстоятельства, при которых совершилось это замужество, бросает некоторую тень П.А. Вяземский в письме к В.А. Жуковскому: «Урусова вчера обратилась в княгиню Радзивилл, по крайней мере, духовно: о дальнейшем преображении не ведаю. Да едва ли! Он был очень болен и не совсем еще оправился, а женился потому, что последние дни настали».
Выйдя замуж, Софья Радзивилл перестала служить предметом злословия, но счастья в своем браке не нашла. Служебные обязанности князя заставляли супругов подолгу жить врозь. Софья писала мужу страстные письма и жаловалась на свое одиночество: «Мне нужна семья, любимые люди и особенно мне нужно, чтобы меня любили». Он же делал успешную карьеру и совсем не тяготился разлукой с женой. С 1846 г. ей принадлежал особняк на Дворцовой набережной, 16. Много времени проводила за границей, где жила одна. В конце 1850-х гг. была принята при дворе Наполеона III и была заметной фигурой в парижских великосветских кругах. По словам современника, вместо настоящей хозяйки в салоне русского посланника графа Киселева царила княгиня Радзивилл, она «была очень изящная и величественная, но считалась за женщину капризную и высокомерную. В Париже она любила вспоминать как Николай I желал ей всегда добра. Она покровительствовала герцогу де Морни, любила его слушать и дала ему много покровительственных писем, когда он отправился в Петербург». Не порывая связей с придворным кругом, Софья хлопотала за родных и делала протекции. В ноябре 1860 г. она дежурила при теле умершей императрицы Александры Федоровны в Петербурге.
Последние годы жизни княгини были омрачены скандалами и судебными разбирательствами с мужем. В 1859 г. она из анонимных писем узнала о его изменах и приняла решение о разрыве. «Хватит страданий! Терпение имеет границы. Я, будучи так несчастна, всегда вела себя по отношению к нему великодушно и благородно. Я не могу больше продолжать смиряться и делить эти муки, не унижаясь», — писала она. Вслед за разрывом с женой князь Радзивилл сделал попытку лишить ее содержания, объявив ей, что она не имеет право на имущество семьи. Свои интересы ей удалось отстоять с помощью брата князя П.А. Урусова, но еще дважды муж предпринимал эти попытки. В перерывах между скандалами и выяснениями отношений князь Радзивилл писал жене письма с жалобами на судьбу и слал ей поздравления, на которые она отвечала.
Княгиня Радзивилл на несколько лет пережила мужа и скончалась в глубокой старости 17 июля 1889 г. в Париже. Похоронена на кладбище Монмартр (могила сохранилась). В последний путь ее проводили брат Петр и племянники. Детей у нее не было.
Хаартман Лаврентий Гаврилович
Барон Лаврентий Гаврилович фон Хаартман (Гартман) (Lars Gabriel von Haartman) (1789-1859) – действительный тайный советник, заместитель председателя экономического отделения Сената Финляндии (1841-1858), член Государственного Совета Российской империи (1858). Видный финский политик, видевший будущее Финляндии как важной части Российской империи.
Сын Габриэля Эрика фон Хаартмана (Gabriel Erik von Haartman) (1757-1815), профессора медицины, и Фредерики Ловисы фон Мелль (Fredrika Lovisa von Mell) (1770-1792).
Ларс отправился с отцом в Санкт-Петербург в 1808 г., когда ему было 19 лет. Отец Габриэль Хаартман работал в Санкт-Петербурге представителем Академии Турку. Мечтой отца было добиться высокого положения сына в Петербурге. В юном возрасте Хаартман поступил на службу в российское министерство иностранных дел, а в 1811 г. стал чиновником Комитета по финляндским делам и секретарем канцлера Академии Турку. Он непрерывно работал в Петербурге до 1827 г.
Здоровье Хаартмана требовало лечения за границей, и между 1827 и 1829 гг. он совершил поездки в Швецию, Данию, северную Италию, Нидерланды, Бельгию, Францию и Англию. Хаартман познакомился с экономикой разных стран. Он считал, что достижение экономического процветания возможно только при сильной поддержке государства и поощрении частного предпринимательства.
После возвращения Хаартмана в Финляндию его пригласили стать членом Сената, но уже в 1831 г. он был назначен губернатором Турку и уезда Пори. Во время своего пребывания на посту губернатора Хаартман много занимался экономикой и участвовал, в том числе, в заключении торговых соглашений с Россией и Швецией.
Сфера занятий Хаартмана преимущественно была связана с экономическими вопросами. Весной 1837 г. он был назначен особым посланником при шведском дворе с задачей вести переговоры о заключении торгового, судоходного и дружественного пакта между Россией и Швецией. С этой целью фон Гартман провел в Стокгольме пару летних месяцев 1837 г. Сопровождали его в поездке супруга, ее брат Август и теща. Жена и шурин Гартмана были приближены к русскому двору. Ева МинеттаЖена была фрейлиной императрицы, а Август носил чин камер-юнкера и служил в канцелярии статс-секретариата по делам Великого княжества Финляндского в Петербурге.
Ларс четыре раза избирался председателем Финского экономического общества. В результате деятельности Хаартмана в 1840 г. был основан Сельскохозяйственный колледж Мустиала. Целью колледжа было обучение эффективному управлению животноводством и оборотному земледелию, подходящему для финских условий.
Под его руководством были возобновлены таможенное и гербовое налогообложение, а благодаря реформам увеличилась торговля, уменьшилась контрабанда и значительно выросли государственные доходы. В то же время тяжелая налоговая нагрузка на крестьян была снижена.
Хаартман верил в полезность каналов в Финляндии, это он инициировал строительство Сайменского канала, сыгравшего ключевую роль в развитии Восточной Финляндии. Строительство железнодорожной сети Финляндии также началось во времена Хаартмана.
Хаартман выступал против деятельности фенноманов, особенно Снельмана, по продвижению статуса финского языка. Хаартман считал русский язык более важным для будущего Финляндии. Из-за пророссийских настроений у Хаартмана были трения со свекоманами, т.е. сторонниками развития шведского языка.
Женат (1820) на баронессе Густаве Марии Софии Маннергейм (Gustava Maria Sofia Mannerheim) (1801-1822), дочери государственного деятеля, графа (1825) Карла Эрика Маннергейма, двоюродной сестре Авроры Карловны. Женат вторым браком (1831) на графине Еве Вильгельмине Шарлотте Маннергейм (Eva Wilhelmina Charlotta Mannerheim) (1808-1851), сестре первой супруги.
Дети (от второго брака): Александрина София Ловиса, в замужестве фон Кнорринг (Alexandrina Sofia Lovisa von Knorring) (1840-1863); Карл Август Габриэль (Carl August Gabriel von Haartman) (1844-1927).
Ларс Хаартман умер в возрасте 70 лет в 1859 г.
Хаартман Рафаил Карлович
(Фридольф Рафаэль фон Хаартман (Гартман)
Отец: Каарле Даниэль фон Хаартман, директор Аптечного управления; мать: Мария Хелена Розина Францен. В семье было 24 ребенка (14 от 1-й жены и по 5 от двух других). Избрав военную службу, Рафаил поступил в Финляндский военный корпус, затем – в гвардейский полк в Санкт-Петербурге. По окончании кадетской школы в Хамине отправился в Петербург, как и члены многих других финляндских дворянских семей. Русский и французский языки он освоил во время обучения и с помощью родственников и покровителей получил хорошую должность.
В 1859-1866 гг. Хаартман служил в армии; некоторое время он был офицером-адъютантом при генерал-губернаторе, дослужившись до чина майора и должности начальника таможни. В 1870 г. Хаартман начинает заниматься предпринимательством.
В 1873 г. началась деятельность предприятия «Финские пароходы», Хаартман начал перевозки по Неве на двух небольших пароходах. Первый пароход (шлюп) был построен в Выборге и носил оптимистическое название «Первый». Он начал курсировать в мае 1873 г. от причала на Неве у Финляндского вокзала до Васильевского острова. Уже в следующем году пароходами было перевезено свыше 60000 пассажиров, была заказана постройка новых пароходов.
В 1876 г. Хаартман организует фирму по курсированию спальных вагонов между СПб и Хельсинки (в 1890 г. она переходит к государству).
На основе накопленного капитала Хаартман в 1877 г. создал АО “Финляндское речное /легкое/ пароходство”, зарегистрированное в Финляндии. Вначале акции длительное время находились в распоряжении самого Хаартмана и его родственников, но в ХХ веке большую часть их владельцев составили петербуржцы.
Акционерное общество быстро расширялось. В конце XIX века его пароходы ходили по Неве и каналам, а 1880 гг. также в Петергоф. У АО была собственная механическая мастерская, где занимались ремонтом пароходов, а также верфь, где занимались постройкой небольших судов. Зимой прокладывали трамвайные пути по невскому льду. В 1883 г. у АО было 33 парохода и примерно 500 работников, а в 1898 г. у Финляндского речного пароходства было уже около 80 судов, своя мастерская, 1000 человек персонала. В 1886-1889 гг. АО перевозило от 8 до 13 млн. пассажиров в год, но со временем уступило часть своих пассажиров трамваям.
В 1900 г. контрольный пакет акций Финляндского речного пароходства переходит к русским, но название и финский персонал остаются до 1917 г.
В 1879 г. Рафаэль фон Хаартман поступает на государственную службу в Императорскую финляндскую канцелярию. По воспоминаниям, он был церемонимейстером при дворе в звании камергера.
В 1880 г. он женится на Алисе Пинелло, дочери капитана Юлиуса Доминика Пинелло и Каролины Сундвалл. После этого он подал в Измайловский полк прошение об отставке. Вскоре родились 3 сына (Рафаэль, Гаральд и Карл-Даниэль,) а также дочь Марта (20.08.1885). Как пишет Марта фон Хаартман-Меес «Моя мать была согласна с желанием отца вернуться на родину, там его ждала отличная должность. Прекрасная квартира возле гавани 3 года была нашим домом <…> К сожалению, матери не понравилось в Хельсинки. Это был провинциальный городок в стороне от блестящей столицы. Она никак не могла жить без поездок в Петербург».
В 1897-1898 гг. по поручению Министерства финансов Хаартман провел исследование побережья Черноморской губернии и Сухумского округа, с целью выяснить, целесообразна ли постройка железной дороги между Новороссийском и Сухумом. Автор книги «По железной дороге от Туапсе до Сухума» (СПб., 1899).
Хаартман восхищался дикой природой Кавказа, куда регулярно приезжал охотиться на кабанов. Около 1897-1900 гг. он приобрел там имение, благоустроил его, «в частности, построил дороги и колодцы, привел в порядок несколько гектаров виноградников, привел в порядок сад. Из Швейцарии было доставлено 200 коров. Имение находилось между Туапсе и Сочи, возле Черного моря. Вероятно, это было Аше, 21 км от Туапсе.
Также Хаарман был организатором «Общества благоустройства дачной жизни в Териоках».
Из воспоминаний дочери: «1 марта 1902 г. нашу семью постигло большое несчастье. Отец умер от сердечного приступа. С этого дня вся моя жизнь изменилась. Моя беззаботная юность закончилась. Отец умер в 5 часов дня пополудни совершенно внезапно в кресле отеля «Европа» в Санкт-Петербурге, где он посещал своих друзей из Англии. Непостижимо было, что я потеряла любимого папу. Сотни людей провожали его к месту последнего успокоения. Можно было видеть, как многие плакали. Отец был любезен ко всем, высшим и низшим. Он сделал много хорошего, и я верю, что многие искренне любили его. Перед самым погребением разыгралось интермеццо, которое я никогда не забуду. У отца был брат-близнец, Микаэл фон Хаартман. Братья были похожи друг на друга как две капли воды. Детьми они носили на шее медальоны с выгравированными на них именами, чтобы их можно было различить. Дядя Микаэл приехал к похоронам прямо из Швеции и к тому же запоздал, так что многие уже собрались в церкви. Внезапно мы, собравшиеся впереди, услышали возглас и громкие голоса. Я обернулась – в проход входил дядя Микаэл. Было совсем, как если бы входил отец. Женщины были в обмороке и в истерике. Дяде пришлось выйти. Папу похоронили на Смоленском кладбище, и на могиле мама установила камень из финского розового гранита – камня, который папа особенно любил».
Шауман Франс Людвиг
Франс Людвиг Шауман родился 24 сентября 1810 г. в приходе Святой Марии близ Турку. Шауман стал студентом в 1827 г., кандидатом философии в 1831 г., магистром философии в 1832 г., кандидатом богословия в 1834 г., лиценциатом богословия в 1836 г., доцентом богословия в 1838 г. и доктором богословия в 1840 г.
В 1837 г. Шауман был назначен исполнять обязанности семинарского пастора богословского факультета Императорского Александровского университета. Он был назначен первым профессором практического богословия в 1847 г. и епископом Порвоо в 1864 г. Строго придерживаясь церковного учения, он был, однако, терпим к иностранным верующим и горячо привержен принципу свободы вероисповедания.
Его наиболее значительными достижениями были составление церковного акта 1869 г. Закон был очень прогрессивным по сравнению с предыдущим и включал, в том числе, принцип свободы вероисповедания, однако иноверие было невозможно, а гражданин должен был обязательно принадлежать к религиозной конфессии.
Шауман вызвал неудовольствие властных кругов своей речью, которую он произнес в связи с коронацией Александра II на университетском торжестве. Он потребовал созыва сейма. Шауман был членом Январского комитета в 1862 г. и представителем духовенства в сеймах 1863, 1867 и 1872 гг. Его пригласили на должность ректора университета, но он так и не был назначен. В 1855-1865 гг. был проректором.
Сыновьями Шаумана и его супруги, Фредрики Кристины Гилич, дочери городского архитектора Пера Йохана Гилича, были государственный служащий и член парламента Карл Франс Йохан Шауман и мэр, член парламента Август Михаэль Шауман.
Шаховская Варвара Петровна
Родилась 17 февраля 1796 г. Дочь камергера князя Петра Федоровича Шаховского (1773-1841) от его первого брака с княжной Елизаветой Борисовной Шаховской (1773-1796). Крещена 20 февраля 1796 г. в Исаакиевском соборе, получив имя Евдокии. Брак ее родителей, заключенный против воли матери невесты, был недолгим. Через восемь месяцев после рождения дочери Елизавета Борисовна умерла при таинственных обстоятельствах. «Всем было известно, — писал один из современников, — что она отравила себя ядом». Потеряв мать, воспитывалась в доме своей бабушки княгини Варвары Шаховской, в честь которой и получила свое мирское имя.
Варвара Петровна была одной из богатейших в России наследниц. В честь нее был назван Варваринский железоделательный завод, основанный в 1833 г., и находившийся в ее собственности. В 1816-1864 гг. она владела Бисерским заводом на Урале. Также Варвара Петровна владела Лысьвенским заводом (с 1823 г.) и была совладелицей Кусье-Александровского завода. Помимо уральских имений, ей принадлежало 4573 душ в центральных губерниях и 1194 душ в западных губерниях.
Будучи фрейлиной двора, 10 мая 1816 г. вышла замуж за графа Павла Андреевича Шувалова (1776-1823). Венчание было в Петербурге в Исаакиевском соборе, поручителями по жениху были П.В. Мятлев и А.З. Хитрово, по невесте — И.А. Нарышкин и Н.А. Загряжский. Брак был счастливым, в нем родились сыновья — Андрей (1817-1876) и Петр (1819-1900), но недолгим. В ноябре 1823 г. Варвара Петровна потеряла бабушку, а ровно через шесть недель скоропостижно скончался ее муж. Тяжело переживая обе потери, по совету врачей она на несколько лет уехала с детьми за границу.
Жила преимущественно на швейцарской Ривьере, между Женевой и Лозанной, где ее вилла была центром многочисленной тогда русской колонии. «Милая эта женщина, — воспоминал Д.Н. Свербеев, — чрезвычайно робкая и застенчивая, вменяла себе в общественную обязанность быть для всех гостеприимной, хотя, и видимо тяготилась приемами у себя два раза в неделю, на обед и вечер, всего русского общества, а иногда и французов».
В это время она страстно влюбилась в своего ровесника, швейцарца Адольфа Полье (1795-1830, сына ученого А.-Л. Полье), получившего графский титул от французской короны. После оформления всех бумаг и получения 20 ноября 1826 г. разрешения на брак с иностранным подданным, Варвара Петровна вышла за него замуж. Проведя медовый месяц в Неаполе и Флоренции, летом 1827 г. супруги приехали в Россию, где граф вступил в русское подданство с именем Адольфа Антоновича Полье, был удостоен придворного звания камергера и в чине коллежского асессора поступил на службу чиновником для особых поручений при министре финансов. Молодой, интересный, любимец многих, граф Полье был талантливым рисовальщиком и рачительным хозяином. Он активно занимался делами жены, которые были обременены многомиллионными долгами.
При нем было приведено в порядок имение в Парголово. В 1829 г. из Германии пришло сообщение, что ученый с мировым именем, барон Александр фон Гумбольдт, решил совершить научное путешествие на Урал. Полье рассказал жене о том, что он уже давно переписывается с этим непререкаемым в области естественных наук авторитетом. Увлеченность Полье минералогией и познания, которые он выказывал в письмах к Гумбольдту, и даже идеи, удивительные для дилетанта, вызвали интерес ученого к его корреспонденту. К сожалению, ни набросков, ни альбомов – свидетельств сибирской экспедиции Полье – пока не обнаружено. Та же история и с его портретом, который, несомненно, был: невозможно представить, чтобы Варвара Петровна не имела изображения столь любимого ею человека. Тем более это выглядит совершенно непонятно, если принять во внимание, что Александр Брюллов, великолепный рисовальщик, входил в круг ближайших друзей графской четы.
Во время путешествия Полье открыл в Пермской губернии, на территории Бисерского завода, первое в России месторождение алмазов. Путешествие это стоило графу жизни, простудившись, он умер в следующем году от скоротечной чахотки. Неподалеку же от поселка Крестовоздвиженских промыслов, в сухом логу между реками Койвой и Полуденкой в 1829 г. появился новый золотой и алмазный прииск, получивший имя Адольфовского в честь графа Полье.
Обожая мужа, Варвара Петровна даже с мертвым не захотела с ним расставаться и похоронила его в имении в Парголове посреди соснового бора. По ее заказу А.П. Брюллов разработал проект усыпальницы в виде готического грота «Склеп Адольфа», где были положены две плиты, под одной почивал граф Полье, другая же стояла пустая и была предназначена его неутешной вдове. Над могилой графиня устроила амфитеатр из цветов по обе стороны от памятника, которые убирала своими руками. К месту погребения мужа были направлены все ее стремления. Она вела эксцентричный образ жизни, вызывающий интерес окружающих; никого не принимала, спала до 6 вечера, а ночи проводила в гроте, где обливалась слезами.
Пушкин познакомился с графиней Варварой Петровной Полье, будучи женихом Натальи Гончаровой. Ее тетка Екатерина Ивановна Загряжская проживала в 1830 г. в Парголове у графини Полье, и Пушкин нанес дамам визит, сообщив об этом в письмах невесте дважды, 20 и 30 июля.
8 июня 1833 г. «Санкт-Петербургские ведомости» сообщили об отъезде парохода «Наследник Александр» за границу с 68 пассажирами, в числе которых находилась графиня Полье. В этот раз она путешествовала вместе с сыновьями, их гувернером — французом и компаньонкой, сестрой В.К. Кюхельбекера, Юлией Карловной. Первая их остановка была на водах в Эмсе, где, по словам современницы, графиня много страдала и нечего не делала для излечения. «Эта была, — писала мемуаристка, — приветливая, простая, очень чувствительная женщина, погубленная потерей, своей бесцветной жизнью и слабым здоровьем». Вскоре в Петербурге распространился слух о новом замужестве графини Полье.
Пушкин писал в дневнике 17 марта 1834 г.: «Из Италии пишут, что графиня Полье идет замуж за какого-то принца, вдовца и богача. Похоже на шутку; но здесь об этом смеются и рады верить». Новым избранником графини стал немец Георг Вильдинг (1790-1841), неаполитанский посланник в Париже, вдовец княгини Бутера из Палермо, который получил право на ее титул (созданный еще в 1563 г.). В сентябре 1835 г. О.С. Павлищева сообщала мужу: «Графиня Полье выходит, наконец, замуж за итальянца — не графа, но очень богатого, Бутера; она принимает поздравления. Ее сын Шувалов так этим удручен, что уехал на Кавказ и поступил в армию».
13 ноября 1835 г. в Исаакиевском соборе «вдова графиня Варвара Петровна Полье 39 лет» обвенчалась с «вдовцом Егором Оттовичем Бутеро, лютеранского вероисповедания, 46 лет». Поручителями по жениху были граф К.В. Нессельроде и граф К.Л. Фикельмон; по невесте — М.М. Сперанский и граф А.Г. Строганов. 24 ноября 1835 г. княгиня Бутеро как жена неаполитанского посланника в Петербурге была представлена императрице. Супруги жили в наемном особняке А.И. Остермана на Английской набережной д. 10. Их дом был одним из самых модных и популярных в столице. В нем устраивались вечера, парадные обеды и балы. Бывал в их доме А.С. Пушкин и привозил туда свою жену. В январе 1837 г. супруги Бутеро присутствовали при бракосочетании Дантеса с Е.Н. Гончаровой. Вскоре князь был переведен посланником в Лондон и супруги покинули Петербург. В 1841 г. княгиня сопровождала мужа для лечения в Висбаден, где 6 сентября 1841 г. он умер. Похоронив его на Ганноверском садовом кладбище, она ненадолго вернулась в Петербург. Ей было сорок пять и предстояло прожить еще четверть века – богатой и еще долго привлекательной, но вдовой. Трижды вдовой. Тот же немилосердный год унес в могилу и ее отца – действительного статского советника и камергера князя П.Ф. Шаховского. Многие русские встречали ее за границей, она фигурирует во множестве воспоминаний, и все мемуаристы отзываются о ней очень тепло. С лета 1846 г. Варвара Петровна почти постоянно проживала за границей, отдав заводы в управление действительному статскому советнику А.Ф. Веймарну.
С 1850-х гг. предприятиями (где по переписи 1858 г. проживало 42287 человек) занимались ее сыновья. В декабре 1859 г., находясь в Париже, княгиня доверила старшему сыну, флигель-адъютанту графу Андрею Павловичу, давать вольную крепостным крестьянам Пермской губернии от ее имени. Тогда же младший сын, камер-юнкер граф Петр Павлович, получил от нее доверенность на управление российскими владениями на случай смерти Веймарна. В 1864 г. был составлен предварительный домашний акт по разделу имущества между сыновьями, а 1 июня 1865 г. в Париже было подписано завещание княгини Бутеро-Родали. По этим двум документам сыновья получали в наследство все движимое и недвижимое имущество княгини. Также ценные бумаги, крупные суммы денег и пенсии были назначены нескольким близким к ней лицам.
С конца 1853 г. из-за катаракты зрение княгини начало ухудшаться. 26 мая 1854 г. ей была сделана успешная операция. Вместе с компаньонкой Юлией Кюхельбекер она жила на своей вилле Оливуцца на окраине Палермо, а также в Германии, Швейцарии и Франции. В 1845-1846 гг. она предоставила виллу для размещения императорского семейства; императрица Александра Федоровна за полгода проживания в Оливуцце значительно поправила свое здоровье. Вилла в восточном стиле была обустроена в месте «с чистейшим в окрестностях Палермо воздухом» покойным князем Бутера, который, увлекаясь ботаникой, засадил окрестности экзотическими растениями, выписанными с разных континентов.
В 1847 г. княгиня распорядилась придать зданию вид готического венецианского палаццо; в таком виде вилла дошла до нашего времени. Великая княжна Ольга Николаевна вспоминала: «В саду виллы росло все, что только есть в Италии: олеандры, пальмы, сикоморы, бамбуки и густые кусты мимоз, на клумбах – фиалки и розы в изобилии. Любимая скамейка Мамá стояла под кипарисом. Оттуда можно было видеть через цветы и зеленые газоны маленькое возвышение, со стоящим на нем небольшим храмом, по правую руку синело море».
Последние годы княгиня Бутеро с Юлией Карловной провели в Баден-Бадене. Смерть компаньонки в 1869 г. сильно подействовала на больную и слабую княгиню. Она переехала в швейцарский городок Веве, где жила ее невестка с дочерями. 24 декабря 1870 г. княгиня Бутеро-Родали умерла в окружении родных «от болезни в груди», завещав похоронить себя в Висбадене на русском православном кладбище, где со временем возникла родовая усыпальница графов Шуваловых. Рядом с ней ее сыновья перезахоронили ее второго мужа графа Адольфа Полье, умершего на 40 лет раньше ее. В мозаичной мастерской петербургского храма на Крови братья Шуваловы, ко времени смерти матери крупные сановники, заказали великолепную икону Богоматери, которая украшает сегодня кладбище и смягчает сердца.
Эренстрем Йохан Альбрехт
Родился 28 августа 1762 г. Из дворян Смоланда в южной Швеции, сын подполковника. В юности получил военную подготовку: в возрасте 10 лет был зачислен артиллерийским курсантом, в 14-летнем возрасте — сержант, с 1779 г. служил в финской крепости Свеаборг. Занимался топографией и картографией, имел хорошие навыки рисования и каллиграфии.
Познакомился с философской литературой и был активным участником тайного общества офицеров, известного как Вальхалла.
Окончив военную службу, в 1786 г. отправился в Стокгольм, где в Стокгольме поступил на работу в Канцелярскую коллегию.
В 1786-1787 гг. вместе с Георгом Спренгтпортеном совершил поездку в Россию. Стал приближенным шведского короля Густава III. В 1788 г. был послан королем в Берлин и Остзейские губернии для разведки и изучения настроений прибалтийского дворянства, после чего получил под свое начало ряд высших органов Канцелярской коллегии и стал президентом и генеральным секретарем ведомства по иностранной переписке. Королевский секретарь. Член Законодательного совета в 1786, 1789 и 1792 гг. После оказания помощи Густаву Маурицу Армфельту на мирных переговорах в Вярля Эренстрем получил от русских денежный подарок, на который купил ферму Дьюроняс на острове Вярме недалеко от Стокгольма
После убийства Густава III в 1792 г. Эренстрем подал в отставку. Однако в конце 1793 г. он был арестован по подозрению в причастности к «заговору Армфельта». Эренстрем, полковник Йохан Фредрик Аминофф и графиня Магдалена Руденшольд переписывались с Г.М. Армфельтом и рассматривали возможность свержения опекунского правительства Рейтерхольма. После политического процесса заговорщики были приговорены в 1794 г. к смертной казни, лишению титулов и имущества. Смертные приговоры позже были заменены пожизненным заключением, а затем стоянием у позорного столба.
В 1796 г. он был переведен к отцу в замок Ваксхольм. Свободу получил только в 1799 г., в июне 1800 г. был восстановлен в правах, полностью амнистирован, с возвратом титула и ценностей после того, как Армфельт был реабилитирован в начале того же года. С 1803 г. он выполнял некоторые дипломатические обязанности в Санкт-Петербурге и Вене.
После того, как в 1809 г. Фридрихсгамским мирным договором завершилась Русско-шведская война (1808-1809), восемь восточных провинций Швеции вошли в состав Российской империи и образовали Великое княжество Финляндское. В 1812 г. по указу императора Александра I столица Великого княжества Финляндского была перенесена из Або в провинциальный Гельсингфорс. Город начал отстраиваться заново после пожара, разрушившего многие из его старых деревянных сооружений в 1808 г.
Эренстрем прибыл в Финляндию в начале октября 1811 г. По просьбе Армфельта, его главной задачей было сделать заявление о принятии городского плана Хельсинки, составленном Андерсом Кокке, комитету по реконструкции во главе с губернатором Густавом Фредриком Шернвалем, дядей Авроры Карловны. Был создан комитет реконструкции города, председателем которого в 1812-1825 гг. был Эренстрем. Вместе с ним к реконструкции города был привлечен архитектор Джакомо Кваренги, вскоре скончавшийся.
Приехав в Финляндию, Эренстрем своими талантами быстро завоевал доверие императора Александра I. Император был также доволен открыто выраженными антинаполеоновскими взглядами Эренстрема. Впервые Эренстрем лично встретился с Александром в августе 1812 г. в Хельсинки, когда император направлялся в Турку для переговоров с королем Швеции Карлом XIV Иоанном. С одобрения Александра Эренстрем вскоре опубликовал в печати обращение к финнам «Till Finlands innevånare af en finsk kejätää» («К жителям Финляндии от финского подданного»), в котором призывал к верности царю. во время войны между Францией и Россией.
На должность архитектора финской столицы в 1816 г. Эрнстрем пригласил для совместной работы Карла Людвига Энгеля, работавшего в то время в России. Эренстрем, до того не уверенный в компетенции местных архитекторов, не позволял строительство сложных общественных зданий, но Энгель произвел на него наилучшее впечатление, и он настойчиво рекомендовал его на должность.С этого времени начинается стремительная планомерная застройка Гельсингфорса. В отличие от старого плана города, построенного в средневековом стиле с узкими и извилистыми улочками и переулками, по плану Эренстрема Хельсинки должен был состоять из широких улиц, расположенных в геометрической сетке в стиле городов древней Греции. Этот план был в конечном итоге одобрен императором Александром I.
Эренстрем и Энгель спланировали новый вид развивающегося города, как столицы и разработали план города с широкими улицами и открытыми площадями, и отстроили парадную столицу Великого княжества, центральная часть которой спустя почти столетие, по-прежнему сохраняется в своем первоначальном виде.
Когда в 1820 г. в финансовом департаменте Сената были созданы три новые вакансии, на них были назначены Эренстрем, выборгский губернатор (отчим Авроры Карловны) Карл Йохан Валлен и губернатор Турку Карл Эрик Маннергейм, бывший член сената, всех которых можно охарактеризовать как сторонников государственного секретаря Роберта Хенрика Ребиндера. Хотя эти трое принадлежали к одним и тем же кругам и даже были родственниками, в сенате они большей частью расходились друг с другом.
Последние 20 лет своей жизни Эрнстрем провел в своем родном городе Хельсинки в качестве почетного старейшины города. Между 1827 и 1830 гг. он написал свои мемуары, рукопись которых была передана в библиотеке Упсальского университета. Эренстрем умер в возрасте 84 лет в 1847 г. Он был похоронен на кладбище Хиетаниеми.
Рукопись воспоминаний была издана в 1882-1883 гг. в двух томах под названием Statsrådet Joh. Alb. Ehrenströms Efterlemnade Historiska Anteckningar.
Эренстрем был женат на Хедвиг Катарине Лагерборг (1820 г.). Их единственным ребенком был майор Александр Гериберт Эренстрем. После того, как он умер неженатым в 1863 г., дворянский род Эренстремов прекратил свое существование.
Этолин Адольф Карлович
Родился 9 января 1799 г. в Гельсингфорсе в семье бургомистра.
1 августа 1817 г. был зачислен во флот гардемарином и на шлюпе «Камчатка» перешел в Русскую Америку. В Новоархангельске в июле 1818 г. перешел на службу в Российско-Американскую компанию. Участвовал в астрономическом определении положения островов Беринга, Медного, Атту, Семенова (Тяхкинак) и Ситхинак. На острове Кадьяк выполнил съемку бухты Чиниак, откорректировал описи Юрия Лисянского.
В 1819-1824 гг., командуя катером «Баранов» и бригом «Байкал», доставил зерно бедствовавшим жителям форта Росс. На фрегате «Крейсер» 5 августа 1825 г. возвратился в Кронштадт. 1 марта 1826 г. вновь поступил на службу в русско-американскую компанию и выехал через Сибирь в Охотск, далее на компанейском бриге «Охотск» 22 сентября прибыл в Новоархангельск. Командуя бригом «Чичагов» и шлюпом «Байкал», плавал в Беринговом, Охотском морях и Тихом океане.
Многие собранные им естественно-научные и этнографические материалы он пересылал в Академию Турку, но коллекция погибла во время пожара 1827 г.
В 1828 г. основал на острове Уруп русскую факторию. В 1833 г. исследовал побережье залива Аляска, плавал до Охотска с посещением островов Уналашка и Атха. Там заведовал постройкой компанейского брига «Ситха», который привел в Русскую Америку. В 1836 г. посетил Чили. 23 ноября 1838 г. произведен в капитаны 2 ранга с назначением главным правителем Русской Америки, 1 мая 1840 г. прибыл в Новоархангельск.
Во время правления Этолина продолжалось изучение Аляски, Алеутских островов, устья реки Анадырь и залива Аян. Основаны новые фактории, перестроен пост в Нулато на реке Юкон, проведена экспедиция лейтенанта Л.А. Загоскина. Этолин учредил ежегодную ярмарку и школу для индейцев-тлинкитов в Новоархангельске, ограничил распространение спиртных напитков.
16 мая 1845 г. сдал дела и «Наследник Александр» перешел в Охотск. Там Этолин встретился со своим преемником М.Д. Тебеньковым, официально передав ему дела по управлению колонией. Прибыл в Санкт-Петербург в начале 1846 г., избран одним из директоров Главного Правления Российско-Американской компании.
Именем Этолина названы мыс, залив и пролив у острова Нунивак, улица в городе Ситка и мыс на острове Уруп.
На пенсии жил в Элимяки, в своей усадьбе в Хямеенкюля. В 1856 г. удостоен дворянского титула и рыцарского звания. В 1859 г. произведен в контр-адмиралы. Один из организаторов народных школ (kansankoulu) в Финляндии, вместе со своей женой Марагаретой основал народную школу в Хямеенкюля — фактически первую в стране.
Могила Этолина и его жены Маргарет находится на почетном месте около церкви Элимяки.
Сводный брат Авроры Карловны, Владимир Альфонс Валлен, вторым браком был женат (1868 г.) на Катарине Этолин (Catharina Etholén, 1848-1929), дочери Адольфа Карловича Этолина.
ИСТОЧНИКИ ИНФОРМАЦИИ:
- Таньшина Н.Н. “Заметки о России” французского дипломата барона де Баранта.
- Шайдуров В.Н., Веременко В.А. Русская служба шведского барона Г.М. Спренгтпортена, 1786-1809 гг. // Вестник Российского университета дружбы народов. Серия: История России. 2021. Т. 20. № 4. С. 480-492. https://doi.org/10.22363/2312-8674-2021-20-4-480-492.
- Карнишина Л.М. Графы Клейнмихели – потомки Н.М. Карамзина.
- Драч О.А. «Всем обязана лишь себе самой»: Роксандра Стурдза – обретение идентичности в эпоху трансформаций конца XVIII – начала XIX в. // Вестник Томского государственного университета. Исто¬рия. 2022. № 76. С. 5-11. doi: 10.17223/19988613/76/1.
- Гуськов С.Н. Роман фрейлины, или Толстая vs Толстой.
- Комарова Т.В. (Музей-усадьба Л. Н. Толстого «Ясная Поляна», Тульская обл.). «…Я их люблю с болью в сердце…» (А. А. Толстая и Петербургский дом милосердия).
- Логунова М.Н., Войтеховский Ю.Л., К 250-летию А. Фон Гумбольдта и 190-летию его путешествия по России. Горный музей, Санкт-Петербургский горный университет.
Духин Я.К. Александр Гумбольдт: встречи с политическими ссыльными в Сибири и Казахстане. - Ростиславлева Н.В. Александр фон Гумбольдт: судьбы наследия в России в XIX – начале XX в. // История и архивы. 2019. № 4. С. 112–121. DOI: 10.28995/2658-6541-2019-4-112-121.
- Емельянов Б.В., Ионайтис О.Б. Демидовские премии Никиты Яковлевича Бичурина.
- Емельянов Б.В. Первая демидовская премия русского синолога Н.Я. Бичурина.
- Кокоев М.Н. Дороги Бетанкура в России.
- Соломаха Е. Художник Э.К. Липгарт и его воспоминания. http://nasledie-rus.ru/podshivka/8105.php.
- Бондарева Н. Усадьба Елизаветино (Дылицы). https://nataturka.ru/muzey-usadba/usadba-elizavetino-dyilitsyi.html.
Каждый человек — отдельная определенная личность, которой вторично не будет. Люди различаются по самой сущности души; их сходство только внешнее. Чем больше становится кто сам собою, тем глубже начинает понимать себя, яснее проступают его самобытные черты.