ЭКОНОМИКА

Торговля железом на Урале в XIX веке и модернизация

Изображение: гравюра И.А. Шлаттера «Обстоятельное описание рудноплавильного дела»

Модернизация в России как переход на ка­питалистический путь развития прочно связана с крестьянской реформой 1861 г. и последо­вавшим за ней комплексом социально-полити­ческих преобразований эпохи Александра II. Однако последовавшие за отменой крепостного права инновации в технико-технологической среде, торговой сфере и т. д. явились логичес­ким продолжением тех процессов, которые бе­рут начало в дореформенные десятилетия и детерминируют начало капиталистической ин­дустриализации в России. В этом отношении по­казателен пример организации экспорта железа на Нижнетагильских заводах Демидовых, вы­нужденных приспосабливаться к требованиям рынка в условиях завершающегося в ведущих странах Европы промышленного переворота.

Внешнеторговая деятельность уральских горнозаводчиков была ключевым показателем в развитии металлургии на протяжении не­скольких десятков лет. Опираясь на данные об объемах экспорта металлов, исследователи го­ворили о ее расцвете во второй половине XVIII века, и те же критерии использовались при до­казательстве кризиса отрасли в первой половине XIX века. Между тем экспортные операции владельцев металлургических предприятий в 1840-1850-е гг., как и в более ранний период, отражали начинающиеся модернизационные процессы в отрасли.

Одним из ключевых вопросов того периода была проблема повышения качества продукции, которым были недовольны традиционные поку­патели демидовского железа. Нижнетагильская контора была вынуждена прилагать разнообраз­ные усилия для внедрения новых технологий, обеспечивающих улучшение качества получа­емого металла. К примеру, эти вопросы были главными в ежемесячных рапортах заводской конторы на протяжении 1840-1842 гг. В специ­альных обзорах значительное место уделялось новым приемам производства полосного железа с использованием обрезков. В одном из обзоров сообщалось также, что первые образцы этого металла уже отправлены в Англию для опытов, и если они будут удачны, то «рост производства может дать, таким образом, до 80 тыс. пудов в год полосного железа, которое можно будет отправлять английским уполномоченным, что позволит увеличить поставки». В другом рапорте говорилось: «Несколько проб, сделанных во Франции, позволили уже оп­ределить, что некоторые партии нашего железа заинтересовали владельцев поистине замеча­тельных, и мы чудесно условились о некоторых деталях производства».

Соответственно, к 1842 г. ситуация с качес­твом железа видится руководству в достаточно противоречивом свете. Любопытно, как оцени­вает ее сам Анатолий Николаевич Демидов в своем ответе Нижнетагильской конторе от 26 января 1842 г.: «Относительно того, что касается улучшения марки CCNAD, вопрос упрощается по мере заявлений французских фабрикантов, которые начали искать эту марку и лучше ее знают. Эти заявления доказывают, что, исклю­чая некоторые случайные недостатки, качество, вероятно, не потеряло своей стоимости после 5-6 лет… Отбрасывая ложные показания Спенса, проблему, которая нас всецело занимает, можно описать в следующих словах: железо CCNAD обладает сегодня качеством, плохо соответству­ющим тому, которое было всегда известно на­шим потребителям».

В другом ответе на рапорт заводской конторы от 14 мая 1842 г. он пишет, что достигнут еще малый успех в улучшении качества железа и лишь некоторая продукция удовлетворяет пот­ребителей. Своеобразный итог выяснению этого вопроса подводит А.Н. Демидов в письме от 16 июня того же года из Берлина. На основании просмотренных им многочисленных обзоров по улучшению качества железа, он сделал вывод, что Нижнетагильская контора не может достичь требуемого качества железа, так как попросту не знает, какими качествами оно должно обладать, чтобы соответствовать запросам английских и французских фабрикантов. Заводовладелец возлагает большие надежды на новый способ производства, который позволяет получить же­лезо, которое «не содержит зерен, сжато и пузырчато, как того ищут фабриканты». Развивать же подобный способ А.Н. Демидов рекомендует лишь в том случае, если будет получено одобрение потребителей.

Жалобы на плохое качество металла обусловили снижение цен на продукцию Нижнетагильских заводов. В одном из годовых отчетов администрация сообщает: «Наши кор­респонденты приписывали слабость торговых операций слишком высокой цене нашего ме­талла: мы долгое время противились мнению, которого не разделяли; уступив наконец их на­стойчивости, мы согласились на уменьшение цены на 1 фунт стерлингов, то есть почти на 6%, и число наших продаж только незначительно увеличилось».

Из сложившегося положения удалось выйти только благодаря тому, что по мере отработки новой технологии производства железа с ис­пользованием остатков и обрезков удалось по­лучить новый продукт — сталистое железо, которое начали экспортировать наряду с полос­ным обыкновенным. Как результат, к середине 1840-х гг. жалобы западноевропейских пот­ребителей на качество железа прекратились, и общий объем внешнеторговых операций Нижнетагильских заводов опять начал расти.

Одним из тех, кто занимался усовер­шенствованием технологии производства на Нижнетагильских заводах, был Фотий Ильич Швецов. Именно под его руководством для по­вышения качества железа стали применять до­бавление различных обрезков и лома в выплавку чугуна, что позволило получать железо, пригод­ное для проката высококачественной стали. Эту продукцию сразу оценили и на европейском, и на российском рынках.

Особые проблемы с качеством продукции возникали на этапе переделки чугуна в сталь, по­этому немало технических преобразований было связано с аффинажными печами. Инициатором этих новшеств стал механик Нижнетагильских заводов Павел Петрович Мокеев. С 1836 г. он изучал новейшие технические усовершенство­вания на предприятиях Англии. В 1840 г. в Нижнем Тагиле по его чертежам под руководством Ф.И. Швецова была пост­роена паровая машина, которая использовала тепло отходящих газов заводских печей, так на­зываемый «теряемый жар». С осени 1841 года П.П. Мокеев продолжает изучение технических новинок во Франции, а уже 17 июля 1841 года прибывает в Нижний Тагил, где сразу погружается в работу по совершенс­твованию плавильных печей с помощью паро­вых двигателей.

Спустя несколько месяцев П.П. Мокеев предложил построить новые плавильные печи, «которые могут быть построены везде, где по­желаете поблизости от топлива, и их мехи бу­дут приводиться в движение паровой машиной, нагреваемой от этих самых печей». В свою очередь, Совет директо­ров посчитал целесообразным не строить новые плавильные печи, а реконструировать имеющи­еся. Причем речь шла уже об использовании не единичных паровых машин, а о комплексной реконструкции производства, в ходе которой должна произойти замена водяных двигателей на паровые. Источники свидетельствуют, что подобные мероприятия не были единичным случаем.

Любопытно, что при работе над проектом реконструкции плавильных печей П.П. Мокеев представил два чертежа с горизонтальным и вертикальным расположением цилиндров: «Я расположил эти цилиндры горизонтально, по­тому, что это именно то, что я видел во Франции, — поясняет он, — но, на мой взгляд, можно раз­местить их вертикально без изменения самой системы машины. Этот способ будут менее за­тратным, и поршень будет помогать воздейство­вать на машину, которая, если все оставить без изменений, должна будет приводиться в движе­ние специальным кондуктором-механиком». Для демонстрации своего предло­жения П. Мокеев представляет еще два чертежа с горизонтальным и вертикальным расположе­нием поршня. Возможно, именно это предло­жение позволило В.С. Виргинскому считать П.П. Мокеева первым конструктором паровой турбины за сорок лет до того, как этот агрегат стал применяться в производстве.

Немаловажен и тот факт, что демидовская администрация стремилась максимально сокра­тить число посредников при реализации своей продукции. Сами Демидовы долго и целеуст­ремленно искали тех, кто смог бы достойно осу­ществлять представительство их торговых инте­ресов в Англии и во Франции. Администрация стремилась с помощью комиссионеров получать обратные отклики от непосредственных потре­бителей железа на продукцию Нижнетагильских заводов. Ей было небезынтересно, как они оце­нивали качество металла, какие «внутренние свойства» они хотели бы видеть в демидовском железе для того, чтобы успешно использовать его в своем производстве.

Наиболее успешно осуществлял предста­вительство «господ Демидовых» во Франции Октав Жонес. Причем начав с торговли желе­зом, этот комиссионер постепенно стал неза­меним для демидовской администрации и в организации сбыта цветных металлов — меди и платины. Поиск представителей по торговле железом в Англии был для Демидовых менее успешен. Несмотря на то, что после неудачного опыта с Лондонским торговым домом Граама, главноуполномоченный Демидовых А.И. Ко­жуховский сумел договориться с влиятельней­шим банкирским домом Ротшильдов, отноше­ния между контрагентами, видимо, не сложи­лись. Времена, когда банкирские дома брали на себя обязательства по реализации русского железа, прошли, а более инновационных форм организации внешнеторговых операций деми­довская администрация не разработала.

Поэтому (хотя и по другим причинам тоже) экспорт продукции Нижнетагильских заводов после небольшого подъема в середине 1840-х гг. вновь начинает сокращаться. Впрочем, это касалось общей ситуации с российским же­лезом на мировом рынке. Если в 1801-1810 гг. из России вывозилось ежегодно в среднем 2,1 млн пудов железа, то в 1851-1860 гг. — 746 тыс. пу­дов.

Кстати, на внутрироссийском рынке практи­ковался несколько иной подход к организации торговли металлами. Демидовы начинают ак­тивно развивать сеть региональных торговых представительств в наиболее крупных эконо­мических центрах. Помимо Москвы, Санкт- Петербурга и Нижнего Новгорода они открывают свои сбытовые конторы в Казани, Ярославле, Ростове-на-Дону, Киеве, Одессе. Главной целью всех этих организационных изменений в тор­говле металлами было максимальное приближе­ние к непосредственному потребителю, чтобы лучше знать требования к качеству металла и планировать объемы его выпуска в соответствие с реальной потребностью конкретных сортов железа и меди.

Сокращение экспорта уральского железа во многом было связано с одной из серьезнейших ошибок, касающихся выбора энергетических источников для металлургического производс­тва. В Англии первая домна, работающая на коксе, появилась в 1709 г. Пусть она оставалась единственной в течение сорока лет, тех­нико-технологический прецедент был создан, и постепенно вся английская металлургия пере­шла на использование минерального топлива. Уральские заводчики, и не только они, и в сере­дине XIX века продолжали упорствовать, заяв­ляя, что «запасы древесного топлива на Урале вечны». Естественно, что использо­вание древесного угля повышало себестоимость продукции, сказывалось на качестве металла и ограничивало масштабы его выплавки, а при­зывы наиболее дальновидных аналитиков гор­нозаводского дела того периода (К.В. Чевкина, А.Д. Озерского, И.А. Тиме и др.) переходить на минеральное топливо длительное время продол­жали игнорироваться. Только с иронией можно воспринимать следующее «достижение» техни­ческого прогресса. Поскольку лесные ресурсы большинства уральских заводов были в значи­тельной мере истощены, выжиг древесного угля вместо кучного способа стал производиться в специальных углевыжигательных печах. В на­чале 1890-х годов в них выжигалось около 20% топлива для металлургических предприятий Урала.

Вместе с тем нельзя утверждать, что ураль­ские специалисты принципиально отказывались от использования ископаемого угля на металлур­гических заводах. Мог ли тот же П.П. Мокеев, побывав на предприятиях в Глазго, Лидсе, Шеффилде, Корнуолле, не обратить внимание на использование другого, более эффективного вида топлива? Другое дело, что добыча угля в стране в этот период только разворачивалась. В 1855 г. в Донецком бассейне было добыто всего 73,8 тыс. т угля, в Домбровском бассейне (Царство Польское) — чуть меньше, 73,0 тыс. т. Тридцать лет спустя этот показатель составил в Донбассе 1871,3 тыс. т, в Домбровском бассейне — 1790,0 тыс. т, а всего в России, с учетом разработки но­вых бассейнов (Подмосковного, Кузнецкого и др.) было добыто 4271,6 тыс. т угля.

К тому же в 1840-е гг. повышение объемов производства связывалось не с новыми видами топлива, а с решением задачи внедрения паро­вых двигателей, которые позволили бы сделать металлургическое производство независимым от падения уровня воды в летний период. В 1851 г. во время правительственного обследования ме­таллургической отрасли именно маловодье рек было названо уральскими горнозаводчиками в качестве основной причины, препятствующей повышению производительности уральских за­водов.

Фактически на использование каменного угля Нижнетагильские заводы начали перехо­дить только в 1880-е гг., что не мешало им в течение всего пореформенного периода повы­шать объемы выплавки металлов и на старой производственно-энергетической базе. Если в 1858 г. производство чугуна составило 1657636 пудов, в 1869 г. — 2128040 пудов, а в 1893 г. — уже 3035147 пудов.

Таким образом, модернизация металлурги­ческого производства на Среднем Урале в XIX столетии проходила достаточно противоречиво. Новые технико-технологические решения со­седствовали с консерватизмом в том, что каса­лось перехода с древесного на каменный уголь в качестве основного топлива для выплавки ме­талла, и примеров такого несоответствия духу перемен можно найти немало. Впрочем, одно­моментная модернизация всего и вся возможна только в фантастических романах. Главное же в том, что уральская промышленность смогла пре­одолеть наметившееся отставание от регионов-лидеров в тех условиях.

ХОЗЯЕВА УРАЛЬСКИХ ГОРНЫХ ЗАВОДОВ АБАМЕЛЕК-ЛАЗАРЕВЫ

Дом Абамелек-Лазаревых. Усолье, Пермский край
Зарянко С.К. Портрет Елизаветы Христофоровны, 1854 г.
Портрет князя Семена Семеновича Абамелек-Лазарева. 1890 г.

Во второй половине XIX – начале XX века крупные земельные собственники России пыта­лись приспособиться к новым реалиям индустриального развития страны. На Урале, который до последней четверти XIX века являлся главным металлургическим центром Российской импе­рии, была сосредоточена значительная часть крупных земельных владений. Причем уральские хозяйства были в первую очередь не земледельческими, а горнозаводскими, и эволюция их во многом зависела от успешного развития металлургии. В отличие от молодых, только форми­рующих свои капиталы групп буржуазии уральские заводчики вступали в период относительно свободного рыночного развития экономики, уже обладая значительными состояниями. Теоре­тически у них были поэтому более благоприятные возможности для проявления предпринима­тельской активности, однако уральская металлургия не встала во главе индустриального про­рыва.

Напротив, в первые пореформенные десятилетия она скорее переживала период кризиса. Лишь последняя четверть XIX века характеризуется относительно стабильным ростом уральской металлургии, не позволившим, впрочем, догнать бурно развивавшийся Криворожско-Донец­кий бассейн Юга России. После отмены крепостного права, в условиях усиления иностранной и внутренней конкуренции многие из старинных семей уральских заводчиков (Губины, Мосо­ловы, Всеволожские) не смогли адаптироваться в новой ситуации и вскоре выбыли из числа предпринимателей, другие, например, Демидовы, в конце концов потеряли решающий кон­троль над своими предприятиями. И лишь единицам к 1917 г. удалось избежать акционирова­ния своего хозяйства, которое, по сути, было первым шагом к потере собственности, но позво­ляло привлечь новые капиталы для технической реконструкции предприятий.

К их числу относится хозяйство князя С.С. Абамелек-Лазарева, последнего представителя ди­настии заводчиков Лазаревых, владевшего Чермозским горнозаводским округом – одним из крупнейших на Урале. Семен Семенович был супругом Марии Павловны Демидовой, внучки Авроры Карловны.

Комплекс уральских владений Лазаревых начал формироваться в конце XVIII века, когда представитель второго поколения российской ветви этого армянского рода придворный юве­лир Иван Лазаревич Лазарев получил российское дворянство и купил Чермозский и Хохлов­ский заводы из уральских владений Строгановых. В 1860-х гг. Пермское имение, которым к то­му времени владел его племянник, Христофор Екимович Лазарев, состояло из 954 тыс. десятин земли (из которых до 100 тыс. десятин должно было перейти в собственность около 20 тыс. кре­постных), 4 металлургических заводов (Чермозского, Кизеловского, Полазненского и Хохлов­ского), Усольско-Ленвенских соляных промыслов, железных рудников и слабо разработанных Кизеловских и Нижнегубахинских каменноугольных копей.

Среди российских промышленни­ков хозяева уральских горных заводов стоят особняком. Их история пред­ставляет причудливый сплав станов­ления высокопродуктивной металлургии с самыми архаическими формами крепостничества. Тем не менее после реформы 1861 г. уральскую металлур­гию не постигла участь большинства традиционных «дворянских» про­мышленных производств – не в по­следнюю очередь за счет того, что заводовладельцы обладали громадными личными состояниями, обширными латифундиями. В облике большинства «уральских» дворянских фамилий от­разилась в наиболее концентрирован­ном виде двойственность социально­-экономической природы российского дворянства, теснейшая связь феодаль­ного по своему происхождению и привилегиям сословия с рынком.

Основными пережитками крепост­ничества, тормозившими техническое развитие уральской промышленности, и одновременно ее главными характе­ристиками были:

  1. монополия привилегированных предпринимателей на горнозаводское дело и недра земли;
  2. огромные земельные владения горнозаводчиков;
  3. применение крестьянских отра­боток в производстве и другие методы удешевления рабочей силы.

Одними из крупнейших ураль­ских горнозаводчиков были Лазаревы (купеческая семья армянского про­исхождения), ставшие богатыми и титулованными российскими аристо­кратами. После пресечения фамилии Лазаревых их фамилию и родовые богатства унаследовали князья Абамелеки (Абамелик). Представители этого древнего армянского рода пере­селились в Грузию в 1421 г. После того, как в 1800 г. дочь Симона (Семена) Абамелика стала женой одного из гру­зинских царевичей, Тифлисская ветвь рода была возведена грузинским царем в достоинство «князей третьей степе­ни». Высочайше утвержденным 16 ян­варя 1873 г. мнением Государственного совета отставному генерал-майору кн. С.Д. Абамелику, женатому на дочери Христофора Лазарева, дозволено было принять фамилию тестя и именовать­ся впредь потомственно князем Абамелек-Лазаревым. Определе­нием Правительствующего Сената от 7 декабря 1887 г. коллежский секретарь в звании камер-юнкера Семен Семе­нович Абамелек-Лазарев утвержден в княжеском достоинстве с именовани­ем его князем Абамелек-Лазаревым.

Будущий меценат-миллионер был третьим ребенком князя Семена Да­выдовича Абамелека (1815-1888) и его жены Елизаветы Христофоровны, в девичестве Лазаревой (1832-1904). У княгини Е.Х. Абамелек-Лазаревой (1832-1904) было пятеро детей: кн. Се­мен Семенович-старший (1853-1855), кн. Екатерина Семеновна (1856-?), в замужестве княгиня Мещерская, кн. Семен Семенович-младший (1857­-1916), кн. Елена Семеновна (1859­-1929), в замужестве княгиня Гагарина, и кн. Елизавета Семеновна (1866-1934), по браку графиня Олсуфьева.

Биография князя С.С. Абамелек-Лазарева не слишком типична для рядового российского аристократа. Окончив в 1881 г. историко-филологи­ческий факультет Петербургского уни­верситета со степенью кандидата, он служил по Министерству народного просвещения. совершает путешествие в Восточное Средиземноморье, сделав открытие в области древне-арамейско­го языка, за это открытие французская Академия надписей и изящной словес­ности присвоила ему звание адъюнкта. Государственная служба князя ока­залась в дальнейшем связанной с его предпринимательской деятельностью: с 1897 г. он становится членом Горного совета при Горном департаменте ми­нистерства финансов, а затем – Мини­стерства торговли и промышленности. В 1898 г. ему присваивается чин дей­ствительного статского советника, в 1905 г. – тайного советника. Придвор­ная служба С.С. Абамелек-Лазарева сводилась к почетным званиям: в 1887 г. он – коллежский секретарь в звании камер-юнкера; с 1893 г. – в должности шталмейстера, а с 1905 г. – шталмей­стер Двора Е.И.В.

Абамелек-Лазарев также был почет­ным попечителем Лазаревского инсти­тута восточных языков, основанного его предком Л.Н. Лазаревым, действи­тельным членом Русского археологи­ческого общества; членом Особого комитета по усилению военного флота на добровольные пожертвования, чле­ном Общества попечения об увечных воинах, калеках и брошенных детях, председатель Совета московских ар­мянских церквей.

Кн. С.С. Абамелек-Лазарев начинал свою предпринимательскую деятель­ность как управляющий матери, кня­гини Е.Х. Абамелек-Лазаревой. После смерти отца, в 1888 г., он становится руководителем принадлежащего мате­ри «Пермского имения» – Чермозского частновладельческого горнозавод­ского округа, а в 1904 г. унаследовал все огромное состояние своей матери. С «1900 года… мы… с одной стороны, член правления за­водов… наследников П.П. Демидова, князя Сан-Донато… с другой, по до­веренности матери моей… князь Се­мен Семенович Абамелек-Лазарев, за­ключили настоящий предварительный договор» об аренде принадлежавшего Демидовым участка берега реки Косьвы, расположенного недалеко от места, куда сплавлялся строевой и крепеж­ный лес для принадлежавших Лазаре­вым Кизеловских копей, и от станции железной дороги, по которой лес уже сплавлялся на рудники. Участок арен­довался сроком на 12 лет на достаточно выгодных условиях. В тексте договора имеются пометы, скорее всего, самого князя, что доказывает его активное и заинтересованное участие в деле.

Неизвестно, был заключен тогда договор или нет, но предмет оказался столь важным, что в сентябре 1907 г. служащие Кизеловского округа Лаза­ревых обратились к князю с ходатай­ством о заключении договора об арен­де участка на тридцать лет чуть ли не на любых условиях, так как в связи с развитием заводов и рудников тре­бовалось уже в пять раз больше леса, чем мог вместить лазаревский участок. «Кроме того, на части этой площади [участка Демидовых] примы­кающей к углевыжигательному заве­дению и к станции железной дороги, находится хвойный лес, который ле­том представляет большую опасность заведению в пожарном отношении, а в последнее время [в 1907 г.], кро­ме того, является укромным местом для разного рода неблагонадежных лиц».

Неспокойная обстановка в районе и в целом по стране, ее последствия ста­ли в начале XX века новой постоянной за­ботой предпринимателей. Князь С.С. Абамелек-Лазарев, несомненно, от­лично представлял себе ситуацию, тем более, что управлял своими заводами и состоянием сам. Семье Абамелек-Лазаревых принадлежали Кизеловские каменноугольные копи в Соликамском уезде Пермской губернии. Добыча угля в них началась в 1849 г.; добывалось от 400 до 700 тыс. пуд. в год; в третьей четверти XIX в. был обнаружен новый запас угля в 450 млн. пуд., предполага­лось же, что все месторождение содер­жало в 1882 г. 1 млрд. пуд.; кизеловский каменный уголь употреблялся для ото­пления паровозов Уральской железной дороги, на самом заводе, а также на Мотовилихинском и заводе Франко-­Русского общества на реке Чусовой. Один из рудников назывался «Князь Абамелек», а его пласты носили имена: «Княжна Елизавета», «Княжна Елена» (в честь дочерей княгини Е.Х. Абамелек-Лазаревой) и «Николай» (в честь наследника престола, будущего Нико­лая II).

В Кизеловском округе добывался красный железняк, так называемая «Троицкая руда», переплавлявшая­ся на Чермозском заводе Е.Х. Абамелек-Лазаревой. Ей же принадлежали Усольские и Лысьвенские промыслы, причем соляные скважины также но­сили имена Лазаревых и Абамелеков, а соляные варницы действовали все на том же кизеловском каменном угле.

В самом конце XIX века, в 1899 г., на Малокосьвенском и Тылайском приис­ках все той же Кизеловской дачи было обнаружено месторождение платины, содержавшее 75-80% металла. Иссле­дование руды велось почти пять лет, но зато платиновые рудники С.С. Абамелек-Лазарева позволили ему создать знаменитое на весь мир «Общество «Платина». Кроме того, во владениях князя имелись серный колчедан, бу­рый железняк, железная руда, торф из «Золотого болота», найденный в сен­тябре 1900 г.

Предприниматель не ограничивал­ся Уралом. На другом конце империи, на «исторической родине» предков Лазаревых, в Армении, он ведет пере­говоры о приобретении прав на разра­ботку железной руды и угля. На одном из участков имелись старые разработ­ки времен владычества персов, «при­чем ямы представляли сплошное же­лезо»; в близком соседстве от второго участка «замечаются медные, серебря­ные и другие руды», имелись и сведе­ния о наличии угля. С.С. Абамелек су­мел найти местность в Эчмиадзинском уезде, где участки, представлявшие собой «как бы несколько отдельных гор», содержали не только уголь, но и железную руду. Все вместе следовало «выкупить» (у владельцев «заявок») за 10 тыс. руб., что было бы легко ввиду бедности «заявителей».

Особое внимание князь уделил ана­лизу горных пород в своих владениях. В его фонде сохранилось множество бумаг с таблицами и расчетами про­центного и качественного содержания руды, исследования глубины ее за­легания и т. д. Он сравнивает англий­ские, американские, шведские сорта чугуна со своим кизеловским чугуном из «Троицких руд», с отечественным чугуном – Невьянским, Олонецким, Златоустовским, Шуваловских за­водов, знаменитой Юзовки. Можно предполагать, что он сам занимался научными исследованиями полезных ископаемых Урала и других регионов. Абамелек-Лазарев лично и активно управлял огромным комплексом пред­приятий до самой смерти, посещая Уральский производственный ком­плекс раз в году, как правило, на месяц.

Крупный промышленник, Абамелек-Лазарев оставался аристократом, тесно связанным со своим сословием. В период Первой русской революции активизировалась деятельность не только левых партий, но и консерва­тивных, прежде всего националисти­ческих и дворянских групп, кружков, организаций. Среди личных бумаг князя – программы крайне правых сословных объединений, записки дворянских деятелей по еврейскому вопросу, о недопущении государствен­ных служащих к участию в антигосу­дарственных акциях, о борьбе с аги­тацией радикальных партий. Трудно сказать, в какой мере им разделялись изложенные в этих документах идеи; во всяком случае, он интересовался настроениями столичного и провин­циального дворянства. 22 мая 1906 г. Абамелек-Лазарев участвовал (с пра­вом совещательного голоса) в работе Российского Съезда уполномоченных дворянских собраний.

Но, конечно, гораздо больше князя занимали экономические проблемы – ведь он выступал еще и в ипостаси крупного землевладельца-латифунди­ста. С.С. Абамелек-Лазарев был одним из организаторов Всероссийского со­юза землевладельцев; вероятно, он был автором Устава Союза, черновик кото­рого хранится в его фонде в Россий­ском государственном архиве древних актов (РГАДА). Самым существенным вопросом, волновавшим членов Сою­за, было кредитование (своеобразная страховка) землевладельцев, постра­давших от революции. Составленная князем 5 февраля 1907 г. «предвари­тельная записка о возможных кредит­ных функциях» Союза характеризует его взгляды на ситуацию.

Составитель записки приписывал Союзу «всесословность» и даже роль объединителя интересов помещичье­го и крестьянского хозяйства, причем именно в экономической сфере, кото­рая и порождала антагонизм между ними. «Лечить» этот конфликт князь собирался с помощью кредитования «землевладения и сельского хозяйства, независимо от размера и типа».

Необходима помощь землевла­дельцам и «в случаях убытков, вызы­ваемых исключительными условиями переживаемого времени», так как «по теории страхования математическая вероятность погрома не может быть исчислена». Ипостась промышленни­ка – крупного капиталиста, в которой выступает одновременно С.С. Абамелек-Лазарев, нашла свое выражение в «Записке по вопросу о синдикатах», датированной 25 мая 1905 г., почти целиком посвященной различным типам синдикатов и возможности их применения в уральской горной про­мышленности. Перед нами – ученый, трезвый, сосредоточенный и творче­ски мыслящий человек, уверенно вхо­дящий вместе со страной в новый этап ее капиталистического развития.

Примером для автора является Америка и отечественные отрасли промышленности, которые уже «или монополизированы казною, или так или иначе служат объектом соглаше­ний между… производителями». По его мысли, Уралу, «инертному и двести лет усыплявшемуся государственным покровительством», надо также «про­явить полную энергию и встретить во всеоружии единения» конкурент­ную борьбу с новыми заводами Юга России. Он выступает за «синдикат в тесном смысле», нормализующий цену и доли отпуска товара на рынок, с ор­ганизацией централизованной реали­зации продукции, но сохраняющий за предприятиями внутреннюю хозяй­ственную самостоятельность.

Двойственность социального об­лика С.С. Абамелек-Лазарева – круп­ного помещика и крупного капита­листа – сказалась и на его позиции по острому вопросу о собственности землевладельца на недра его земли, и перевес здесь был явно в пользу поме­щика. Он – категорический противник «горной свободы» (права на добычу ископаемых в обход землевладельца), порождающей спекуляцию заявками, отводами земель под добычу полезных ископаемых, то есть, соответственно, – против коммерции, мелкого бизне­са, за раздел сфер влияния в горной промышленности между такими «зу­брами», как он сам. Для вида, однако, отстаивались и крестьянские права на недра крестьянских и общинных зе­мель, хотя горнопромышленник пони­мал, что «на практике горная админи­страция действовала» всегда «вразрез с горной свободой»» и с чьими бы то ни было правами, особенно местного населения. Здесь как нигде проявился в нем, вопреки всем его «буржуазным» замашкам, крупный феодал-землев­ладелец, помещик старой формации, противник перемен. Как предприни­матель, он выступал не только в роли уральского горнозаводчика, но и в ипостаси крупного землевладельца. Поэтому особое значение представля­ет его переписка с Всероссийским со­юзом землевладельцев.

В условиях нараставшего кризи­са самодержавной власти помещики пытались спасти свои имения как от революции, так и от разорения, гро­зившего им в связи с нараставшим крахом традиционной формы землев­ладения. Для этих целей создавались всевозможные общества и союзы; одним из них и стал Всероссийский Союз землевладельцев, или земель­ных собственников. Его важнейшая функция – организация предоставле­ния помещикам кредита, из чего, по мысли инициаторов проекта, «следу­ет… усматривать зерно, из которого должно зародиться и вырасти будущее могущество Союза и полное развитие всех его функций». «Предваритель­ная записка о возможных кредитных функциях Всероссийского союза зем­левладельцев» составлена 5 февраля 1907 г. в Москве и близка по содержа­нию к другим статьям, написанным кн. С.С. Абамелек-Лазаревым. В «За­писке» обосновывается прочность и жизнеспособность создаваемой обще­ственной организации, идеология крупного землевладения. Руководство Союза считало «насущнейшей нуждою землевладения и сельского хозяйства, независимо от их размера и типа…, по­требность в специальной организации кредита долгосрочного и краткосроч­ного».

Непосредственно за вопросом о кредите следовал вопрос о помощи землевладельцам в случае убытков, вызываемых исключительными усло­виями переживаемого времени. «Народные волнения, забастовки, аграр­ные беспорядки и насилия, пожары, уносящие труды многих лет и неред­ко нескольких поколений – у всех на памяти. Не нужно самому непосред­ственно потерпеть от этих несчастий, чтобы оценить потрясения в имуще­ственном равновесии, которые ими вызываются». По мысли автора запи­ски, «причины переживаемого риска убытков не могут почитаться посто­янными», ибо «скорее можно ожидать, что землевладельцам придется в ближайшем будущем вести борьбу с торговыми синдикатами на почве взаимного экономического давления, или с влиянием профессиональных рабочих организаций, воодушевлен­ных социалистическими идеями», а не с крестьянскими волнениями, оста­ющимися для автора следствием дей­ствий бандитских шаек. Затем автор, говоря о необходимости помочь чле­нам Союза, пострадавшим от аграрных волнений, считает, что такая по­мощь «должна в непродолжительном времени коренным образом видоиз­мениться в более широкую и грозную форму».

Показательно, что помещичье землевладение, принадлежавшее к атрибутам традиционного общества, предлагается спасать чисто капита­листическими методами. «Записка» рекомендует организацию такого кре­дитного общества, которое могло бы при посредстве возможно большего капитала, сосредоточенного в его ру­ках, объединить интересы членов Со­юза для последующей активной деятельности.

Другой документ, принадлежащий перу князя – «За­писка по вопросу о синдикатах», дати­рованная 25 мая 1905 г. и написанная в С.-Петербурге, – адресована, по-видимому, одному из комитетов Мини­стерства Торговли и промышленности, призванному решить ряд вопросов, связанных с образованием крупных монополий. Записка почти целиком посвящена внутреннему устройству различных типов синдикатов (князь С.С. Абамелек-Лазарев насчитывает их три) в уральской промышленности, прежде всего металлургических пред­приятий этого региона.

Князь С.С. Абамелек-Лазарев – убежденный сторонник образования синдикатов. Он считает монополии логическим и неизбежным следстви­ем промышленного развития: от идеи «разумной и справедливой цены» сред­них веков с их основанной на ограни­чениях, запрещениях и монополиях промышленной жизнью – к принци­пу свободной конкуренции XX в. как мнимой основы процветания общего благополучия, к «веку промышленных монополий» как средству удешевления продукта и регулирования рынка, сво­еобразному страхованию участников монопольного объединения от пре­вратностей судьбы.

За образец здесь берутся США, где «едва ли найдется теперь хоть одна серьезная отрасль промышленности, которая не была бы так или иначе син­дицирована»; по следам ее идут другие страны, в большинстве которых «вся­кая отрасль главнейших видов про­мышленности стремится защитить себя от свободной конкуренции по­средством образования союзов пред­принимателей», так как конкуренция сыграла уже свою роль, и «ее добрые стороны вполне исчерпаны промыш­ленностью». Автор уверен, что «про­мысловые синдикаты представляют собою не продукты частного произ­вола, как думают некоторые эконо­мисты, а лишь необходимый вывод, логическое последствие из всей эконо­мической истории человечества и его современного строя»; «образование предпринимательского союза (синди­ката) является единственным якорем спасения от крушения промышлен­ности, вызываемого необузданной конкуренцией», а «уничтожить их не­возможно и немыслимо в такой же степени, как отменить всю прошлую историю культуры».

В вопросе образования синдика­тов современная автору Россия не стоит в иных условиях, чем другие страны, хотя ее промышленность «ча­стью моложе, частью беднее капита­лами и предприимчивостью». Благо­даря протекционистской политике правительства, созданы были и благо­приятные условия для конкуренции с теми же последствиями, что и на Западе. «В настоящее время (к 1905 г. многие виды обрабатываю­щей промышленности, поддающиеся синдицированию, или монополизи­рованы казною, или так или иначе служат объектом соглашений между своими производителями». Синди­цированы сахарная и Бакинская не­фтедобывающая, железоделательная, вагоно- и паровозостроительная про­мышленность, производство южно­российских и польских заводов, хотя «история нелегкого образования от­дельных синдикатов с очевидностью указывает, что «производители» (ка­питалисты) идут на ограничение сво­ей свободы крайне неохотно, только вынужденные к тому кризисами». По отношению к занимающим автора уральским заводам создание синдика­та необходимо, например, и для того, чтобы «крайне пристально изучать железный рынок», и «сообразовать емкость его с производительностью заводов», что не под силу отдельным предприятиям. Надо также Уралу, «инертному и двести лет усыплявше­муся государственным покровитель­ством» проявить «полную энергию и встретить… во всеоружии единения грядущие события» – конкурент­ную борьбу с новыми заводами Юга России.

Но есть и еще одна причина, весь­ма занимающая кн. С.С. Абамелек-Лазарева. Теперь «едва ли может быть сомнение в том, что переживаемые теперь нашею страною события при­ведут, в близком будущем, к коренной перемене теперешнего внутреннего строя… вряд ли можно сомневаться в том, что земледельческие интересы страны, лишенные всякого голоса… отныне получат и голос, и преоблада­ние, а с тем вместе может совершенно измениться и теперешняя экономиче­ская политика». В пример автор при­водит борьбу с трестами в Техасе и других земледельческих американских штатах.

Самым приемлемым для автора в выполнении основных задач пред­принимательского союза-картеля (нормирование цен, нормировка производства и вытекающие из них регулирование рынка и понижение себестоимости («самостоимости») продукта) в российских условиях яв­ляется «синдикат в тесном смысле», нормирующий цену и доли отпуска то­вара на рынок, с организацией центра­лизованной реализации продукции, но сохраняющий за ними хозяйствен­ную самостоятельность внутри своего предприятия. Это (по С.С. Абамелек-Лазареву) второй (2) тип синдиката, в отличие от: 1) «соглашения», опреде­ляющего максимальные размеры про­изводства и минимальную продажную цену продукта, и 3) треста, представ­ляющего собой «последнее слово аме­риканского капитализма», отнимаю­щего последнюю самостоятельность у своих участников, неприемлемых для русской промышленности вообще. Но есть еще более первичные формы синдикатов, находящихся вне общих правил и пользующихся совершенно исключительными условиями. Это в России вагоно- и паровозостроитель­ный, сахарный и Бакинский нефте­промышленный синдикаты, выпол­няющие преимущественно казенные заказы под наблюдением и особым покровительством той же казны и за­нимающиеся только нормировкой цен и (для первых двух) распределением заказов между участниками. (Кстати, для нефтяной промышленности и не представляется возможным нормиро­вать производство в связи с открыти­ем все новых месторождений).

На примере этих – примыкающих к первому типу – синдикатов, а также на примере объединения Уральских производителей кровельного желе­за автор показывает недостатки «со­глашений», главным образом, ввиду сохранения их конкуренции в борь­бе за заказы и рынки сбыта, а также слабости контроля за ними и наличия непроизводительных накладных рас­ходов на продажу, обходящуюся доро­же для каждого участника этого типа синдиката. К тому же, устанавливая на определенный срок вперед обязатель­ные минимальные цены для участ­ников, соглашение не приобретает необходимой для «живого торгового дела» гибкости. Эта форма соглашения является, по мнению кн. С.С. Абамелек-Лазарева, неизбежной переходной формой к настоящему синдикату. Но «обман и трудность контроля в боль­шинстве производств расстраивает привычные формы соглашений», и «теперь мы можем отметить, что на всем континенте Европы, включая и Россию… преобладающим, если не единственно существующим… мож­но считать… тип, характеризующийся общею (центральною) продажею син­дицированного продукта», которая «наиболее выполняет все задачи син­диката». Контроль за производством и ценообразованием, с одной стороны, и возможность, при централизованной продаже, т.е. реализации продукции, изменить продажную цену, придает синдикату большую прочность и в то же время позволяет проявлять необхо­димую гибкость. При этом «рынок не только легко изучается и регулируется, но и поступает затем под сильное вли­яние, если не в обладание синдиката… Мелкие посредники совсем исчезают, а аппетиты крупных оптовиков значи­тельно уменьшаются».

Далее автор «Записки» перечисляет конкретные условия и обстоятельства возникновения синдиката, его цели и задачи. В конце он указывает на два вопроса, которые предстоит решить Комитету, коему адресован документ: 1) следует ли организовывать центра­лизованную продажу товара, и 2) осу­ществить ли создание синдиката по­средством союза, договора (по образцу иностранных монополий), или путем образования акционерного общества (как в России). Первый способ проще и легче, но …«устроители русских синдикатов утверждают, что по мнению юристов, законен в России, в глазах суда, только второй тип (русский)». На это комитету предстоит обратить спе­циальное внимание, и тут явно чув­ствуется тревога князя по поводу воз­можных препон возникновению его любимых картелей со стороны россий­ских законодателей, причем эти опасе­ния капиталистов столь серьезны, что при создании русского синдиката тя­нутых труб его устроители (основате­ли) перенесли центр тяжести в Герма­нию, под покровительство германских законов, заключив договор в Берлине, учредив там же Правление, и туда же депонировав и залоги участников, что, конечно, не способствовало развитию капитализма в России…

Сохранились также две рукописи полемических статей С.С. Абамелек-Лазарева против заводчика Гужона по вопросу о горном законодательстве в связи с указом от 9 ноября 1906 г. Оба документа относятся к 1907 г. В одной из них автор говорит, что «при горной свободе вознаграждение зем­левладельца заменится вознагражде­нием захватчика месторождения, вся заслуга которого состоит в том, что он поставил заявочный столб с соблюде­нием всех формальностей, и что нашел горнопромышленника, покупателя недр. В средней России, на Северном Урале, в Сибири, на Кавказе известны десятки случаев, где такие захватчики казенных месторождений, давно из­вестные и впоследствии часто оказав­шиеся ничего не стоящими, получили огромные суммы, многим превышаю­щие то, что платят землевладельцам за их право собственности. При горной свободе развивается спекуляция заяв­ками, отводами и на промышленность ложится более тяжелым бременем воз­награждение захватчика, чем возна­граждение землевладельца».

Статья рисует нам С.С. Абамелек-Лазарева, крупного помещика и горнозаводчика, ярым сторонником сохранения в обществе частнособ­ственнических порядков, который удивляется, что «проэкты сполиации прав землевладельцев на недра земли… возникают, по непонятным причинам не среди кадетов и трудовиков, а среди крупных промышленников и капита­листов».

Князь полемизирует с двумя вид­ными промышленниками – Гужоном и Ауэрбахом, выступившими в «Новом Времени» по поводу выхода в свет ука­за от 9 ноября 1906 г. с предложениями об отчуждении прав землевладельцев и крестьянских обществ на контроль за разработкой полезных ископаемых на их землях и передаче этих прав го­сударству. Гужон выступал, с одной стороны, за облеченную в форму зако­на свободу на недра земли, предостав­ление всякому желающему искать, до­бывать и разрабатывать ископаемые, «не справляясь с волею собственника поверхности земли»; с другой же – за вышеизложенный принцип государ­ственной собственности на недра. Ауэрбаха, выдвинувшего то же пред­ложение, князь обвиняет в призыве к прямому грабежу.

Защищая интересы землевладель­цев, С.С. Абамелек-Лазарев ссы­лается на пример Англии, США, и на опыт законодательства Екатерины II, увидевшей, что «чуждые русскому правовому сознанию иностранные принципы горной свободы… введен­ные Петром 1-м, также мало приви­лись в России, как введенный им за­кон о майоратах». Князь, видимо, не представлял себе неправовой характер российского общества и государства, недооценивал повальное неуважение к законам, царившее в России.

Автор статьи приводит и два кон­кретных возражения: во-первых – то, что единственно возможным путем отчуждения прав на недра земли, как он думает, является выкуп этих прав государством, «также как оно выкупа­ло у помещиков земли», а государство не сможет «по справедливости» оце­нить не эксплуатируемые и неиссле­дованные недра земли, да и не найдет средств для столь грандиозной опера­ции. В случае же простого лишения землевладельца права распоряжения недрами придется определить в законе размер вознаграждения за их исполь­зование, что поведет к уравниловке и, «кроме того, нарушит все свободно установившиеся арендные отношения между землевладельцами и горно­промышленниками». Во-вторых, при существующем до сих пор порядке, говорит Абамелек-Лазарев, русская горно-промышленность расцвела так, что значительно превысила потреби­тельную способность рынка, не находя даже сбыта своей продукции.

Страх Гужона и Ауэрбаха перед ак­том 9 ноября был вызван опасением, что в результате его исполнения по­явится бесчисленное множество мел­ких собственников и мелких владений, и автор успокаивает их, говоря, что подобная опасность возникнет только через десятки лет, «так что странно го­ворить о неотложности издания новых горных законов в порядке 87 статьи Основных Законов». Здесь С.С. Абамелек-Лазарев выражает позицию по­следнего съезда горнопромышленни­ков Юга России и говорит, что нельзя отказать в полезности реформам гор­ного права, указанным в постановле­ниях этого съезда.

Вопрос о собственности землевла­дельца на недра земли давно и близко волновал С.С. Абамелек-Лазарева. Еще в 1902 г. он выпустил книгу «Вопрос о недрах и развитие горной промышлен­ности в XIX столетии», где, основыва­ясь на множестве «фактов истории» и «цифр статистики», отстаивал ту же точку зрения.

Вторая статья продолжает полеми­ку, но достаточно существенно отли­чается от первой. Она содержит «Воз­ражение на открытое письмо Ю.П. Гужона от 5-го Марта 1907 г., помещенное в брошюре «Обмен мыслей по во­просу о недрах земли» Москва, 1907». Автор уличает Гужона в ряде ошибок и неточностей, объявляет ошибочными выводы, которые его оппонент сделал из предыдущего выступления, уве­ряя, что если он приводимых последним тезисов прямо не формулировал, то они ему и не принадлежат, хотя из статьи в «Новом Времени» как раз и следует, что «произвол землевладель­ца есть могучее средство для роста и процветания горной промышленно­сти», что «горная свобода является врагом развития горной промышлен­ности», что «не надо отождествлять развитие горной промышленности с произволом землевладельца», что «в горной свободе – признак упадка горной промышленности», и что он «отождествляет горную свободу с гра­бежом и попранием священных прав собственности». Задела С.С. Абамелек-Лазарева и попытка Гужона объяснить его позицию тем, что он крупный землевладелец, и он напоминает, что одновременно является и крупным горнопромышленником и горнозавод­чиком, «а факт владения поземельною собственностью сам по себе ничего не может объяснить». Оказывается, князь не столь наивен в отношении неправового характера своей страны, и признает, что «горная свобода у нас существовала только на бумаге, а на практике горная администрация дей­ствовала вразрез с горною свободою, как бы ее вовсе не существовало». На аргумент Гужона «об отсутствии работ на многих Уральских заводах, о закры­тии многих горных предприятий на Юге и об учреждении над многими из них администраций» С.С. Абамелек-Лазарев отвечает, что горная свобода тут ни при чем, и подобные явления она устранить не может. Гужон далее полагает, что, если бы горная промыш­ленность в России процветала и вну­тренний рынок был бы переполнен, это обстоятельство должно было бы вызвать увеличение экспорта, напри­мер, металлических изделий; князь отвечает, что для отсутствия расшире­ния экспорта есть «общие причины», и что также «ничтожен вывоз шелка, ситца и всех прочих товаров».

Оказывается, и более благополуч­ная Европа в данном отношении не столь идеально устроена: за исклю­чением Англии и значительной части Италии, «землевладельцы много сто­летий как утратили свои права на не­дра земли», и только «в тех случаях, когда, как исключение, такие права… сохранились… они… оставлены в це­лости и даже значительно расширены при реформе некоторых горных зако­нодательств в XIX столетии»; и горная свобода повсюду в Европе отнюдь не уживается мирно с крупною собствен­ностью, как заявляет Гужон. Но «там, где была акцессия», «ни одно куль­турное правительство мира не прове­ло закона, устанавливающего горную свободу».

Несомненно, что столь богатый и влиятельный аристократ не мог остаться в стороне от политики, от событий, потрясавших Россию в на­чале века. 22 мая 1904 г. он участвовал – с правом совещательного голоса – в Российском Съезде уполномоченных Дворянских Собраний. В фонде С.С. Абамелек-Лазарева имеется также не­сколько программных документов, от­носящихся к периоду Первой русской революции, включающих и письма из различных дворянских обществен­ных организаций. Князь хранил у себя Программу-рекомендацию по борьбе с агитацией крайних (радикальных) партий на предстоящих выборах во II Государственную думу и о недопуще­нии лиц, служащих в государствен­ном аппарате, земских и городских учреждениях, к участию в антиправи­тельственной и антигосударственной деятельности, их избрания в думские депутаты.

Среди бумаг имеются также тек­сты программных положений съезда московского «Кружка дворян» от 22 – 25 апреля 1906 г., в том числе чистый бланк анкеты-заявления для вступле­ния в члены «Кружка». С.С. Абамелек-Лазарев явно не спешил вступить в «Кружок дворян», но хранил описан­ные материалы, которые затрагивали его интересы именно как аристокра­та, члена «благородного сословия»; возможно, его не совсем устраивали крайне правые, консервативные взгля­ды, исповедуемые членами «Кружка», стоявшими за соблюдение принципа незыблемости самодержавной вла­сти российских монархов, но требо­вавших независимости дворянских организаций от правительственных и государственных учреждений. На документах «Кружка» карандаш чи­тателя отметил те строки, где гово­рится о значении еврейского вопро­са в России в понимании автора, что доказывало интерес С.С. Абамелек-Лазарева к настроениям столич­ного и провинциального дворянства.

Мировоззрение С.С. Абамелек-Лазарева является одним из интерес­нейших примеров эволюции мента­литета дворянина-предпринимателя в условиях модернизации российского общества.

Золотопромышленная деятельность А.Х. Бенкендорфа

Александр Христофорович Бенкендорф – ключевая политическая фигура в царствовании Николая I. Являясь главой тайной полиции, он имел возможность решать судьбы людей, вмешиваться в самые различные процессы, происходившие в стране, имея покровительственное отношение к себе императора.

Помимо занятия постов главного начальника III отделения Собственной Его Императорского Величества Канцелярии и шефа жандармов Бенкендорф принимал активное участие в деятельности целого ряда государственных, общественных и финансовых предприятий.

Начавшаяся в конце 20-х гг. XIX века в Сибири добыча золота быстро привлекла внимание различных сословий общества, которые с головой погрузились в эту новую для них сферу деятельности, рассчитывая в кратчайшие сроки разбогатеть. Нет ничего удивительного, что подобный ажиотаж охватил и самые высшие слои общества, в том числе и высокопоставленных сановников, приближенных к царю. На заре золотодобычи в Сибири законодательно не регулировался круг лиц, допущенных к поиску и разработке месторождений золота, поэтому требовалось высочайшее разрешение на подобную деятельность. В первое десятилетие существования золотого промысла на сибирских землях чиновникам формально не разрешалось самим заниматься золотопромышленной деятельностью, однако им не запрещалось состоять пайщиками, участниками золотопромышленных компаний. Многие из них стали вкладываться в сибирскую золотодобычу. С середины 30-х гг. XIX века начался процесс так называемой золотой лихорадки, когда множество лиц, бросив свои прежние занятия, устремились на поиски и покорение «сибирского Эльдорадо». Золотая лихорадка охватила и Бенкендорфа, который с близкими ему по службе людьми решил попытать счастье на ниве золотопромышленности. Вполне возможно, что именно шеф жандармов и стал инициатором создания золотопромышленной компании.

Состав компаньонов предполагаемой компании выглядел следующим образом: военный министр генерал-адъютант граф Александр Иванович Чернышев, сам Бенкендорф, начальник походной канцелярии императора генерал-адъютант Владимир Федорович Адлерберг, действительные статские советники Максим Максимович Брискорн, директор канцелярии Военного министерства, и Михаил Павлович Позен, управляющий военно-походной императорской канцелярией, и, наконец, последний участник – начальник отделения Военного министерства военный советник Иван Давидович Якобсон. Всех перечисленных лиц объединяла принадлежность к военному ведомству, к которому по строевой и хозяйственной части относился и Корпус жандармов.

Требовалось найти еще одного пайщика, хоть и не такого известного в правительственных кругах, но знающего золотопромышленное дело, т.к. другие участники имели слабые представления о процессе поиска и добычи золота. Именно на этого пайщика возлагалась ответственная задача – обратиться с ходатайством об учреждении золотопромышленной компании, чтобы это не выглядело инициативой со стороны высших сановников. Таким человеком выступил Иван Дмитриевич Асташев, коренной сибиряк, фигура более чем подходящая для выполнения указанной задачи. Начав службу в возрасте 13 лет, Асташев дослужился до чина коллежского советника и, наверное, так бы и продолжал тянуть лямку чиновничьей службы в Томской или какой-нибудь еще губернии, если бы на его жизненном пути не возник первооткрыватель сибирского золота уральский купец Федот Иванович Попов. Эта встреча стала шансом для Асташева изменить свою жизнь, и он этим шансом не преминул воспользоваться в 1833 г., уйдя с коронной службы и поступив к Попову в качестве поверенного по его коммерческим делам. Попов оказался для Асташева настоящим благодетелем еще и потому, что незадолго до своей смерти он преподнес бывшему томскому чиновнику подарок в виде 40 тыс. руб., они-то и стали первоначальным капиталом Асташева для самостоятельного занятия золотодобычей. Несмотря на то, что поначалу он не снискал славы успешного золотопромышленника, он не забросил это новое для себя поприще, ища покровителей и желающих вложиться с ним в этот рискованный бизнес.

30 апреля 1835 г. Асташев обратился к Министру финансов с проектом создания золотопромышленной компании, где пайщиками состояли вышеуказанные лица. Со своей стороны, глава финансового ведомства не нашел препятствий для учреждения подобной компании и 14 июня внес проект на рассмотрение в Комитет министров. Ровно через две недели Комитет принял решение утвердить положение о компании с небольшими правками, касавшимися в первую очередь согласования участия Асташева в еще двух компаниях, где он также состоял компаньоном. После улаживания всех формальностей Высочайшим указом от 9 июля 1835 г. была утверждена «Компания частных лиц, составившейся на отыскивание и добычу золота в Сибири». Основная цель созданной компании заключалась в поисках и добыче золота как в Западной, так и Восточной Сибири. Уставной капитал компании составлял 200 тыс. руб., разделенный на 100 паев по 2 тыс. руб. каждый. Сами паи распределялись следующим образом: у Чернышева – 6 паев, у Бенкендорфа – 14, у Адлерберга – 10, у Брискорна – 15, у Позена – 25, у Якобсона – 10 и у самого Асташева – 20 паев.

По условиям договора, каждый пайщик должен был вносить ежегодно следующую сумму: на поиски месторождений золота не более 1/10 капитала, на сами разработки золотых приисков не менее пятой части капитала или более, смотря по необходимости, с общего согласия всех пайщиков. Максимальный срок разведки золота определялся не более пяти лет, при том, что, если в течение первых двух лет поиски на открытия золотых месторождений окажутся успешными, то с общего согласия компаньонов можно было сократить срок поиска. Предполагаемую прибыль следовало делить между всеми участниками компании по числу их паев. Однако в тексте договора оговаривалось, что в случае неудачных поисков месторождений золота все участники компании должны «без претензии нести убытки», не возлагая вину за такую неудачу на Асташева, который также, как и все компаньоны, терпит убытки.

Нет ничего удивительного, что Бенкендорф использовал свое положение и связи для лоббирования интересов золотопромышленной компании, где он состоял крупным пайщиком, пытаясь решать различные проблемы, возникавшие у Асташева в процессе золотодобычи. Так, например, узнав о том, что томский земский исправник Кусенков не дозволяет Асташеву удерживать на промыслах рабочих, жандармский начальник 18 ноября 1835 г. обратился с отношением к западносибирскому генерал-губернатору Н.С. Сулиме. Перечислив в этом документе чинимые со стороны земского исправника препятствия, от которых «коллежский советник Асташев терпит величайшее затруднение в своих распоряжениях», Бенкендорф просил Сулиму «обратить начальствующее внимание на злоупотребление власти со стороны исправника Кусенкова и других ему подобных чиновников и прекратить им возможность к продолжению их беззаконных притеснений». Генерал-губернатор Западной Сибири поспешил выполнить эту просьбу и приказал немедленно удалить Кусенкова с занимаемой им должности, причислив его на время к Губернскому совету. Сделать это оказалось тем более кстати, что на названного земского исправника уже поступила коллективная жалоба от группы золотопромышленников.

Несмотря на казавшиеся безграничные возможности Бенкендорфа, золотопромышленная компания с его участием просуществовала совсем недолго. По инициативе Министра финансов Е.Ф. Канкрина 3 ноября 1835 г. Сибирский Комитет принял подписанное царем положение о запрете сибирским чиновникам и их женам заниматься золотым промыслом. По этой причине всем участникам названной компании, включая и Бенкендорфа, пришлось продать свои паи Асташеву, скупившему их за бесценок, что позволило ему с присущим ему размахом развернуть золотопромышленную деятельность на сибирских просторах, и очень быстро его имя прогремело на всю Россию, как успешного и богатого золотопромышленника.

Потерпев неудачу на ниве золотопромышленности, Бенкендорф не утратил интереса к развитию этой отрасли в Сибири. В 1837 г. произошла серия выступлений рабочих на золотых промыслах в Томской губернии, где в то время располагался центр золотодобычи всей империи. Шеф жандармов через свое ведомство и подчиненных принял деятельное участие в расследовании причин волнений рабочих, что обернулось далеко идущими последствиями: со своей должности был смещен томский гражданский губернатор Н.А. Шленев; в 1838 г. вышло «Положение о частной золото-промышленности на казенных землях в Сибири» – первый законодательный акт, регламентирующий многие стороны сибирского золотого промысла; и, наконец, в 1841 г. и 1842 г. были учреждены должности жандармских штаб-офицеров на золотых приисках в Западной и Восточной Сибири в качестве дополнительного правительственного надзора за этой отраслью.

И все-таки в конце жизни Бенкендорф получил возможность вновь стать золотопромышленником. В качестве награды за многолетнюю службу престолу он получил право взять в разработку несколько так называемых втуне лежащих (т.е. уже не разрабатываемых, заброшенных) приисков. Подобное царское волеизъявление можно рассматривать как прямую поддержку Николаем I своего, пожалуй, самого верного сановника, чье здоровье оказалось уже сильно подорванным. Возможно, это была своеобразная компенсация за то, что когда-то по воле монарха шеф жандармов отказался от участия в золотопромышленном деле. Сам Бенкендорф не преминул воспользоваться такой монаршей милостью и в марте 1843 г. сообщил министру финансов Канкрину о царском соизволении на отвод ему вне очереди втуне лежащих приисков в Восточной Сибири.

Более того, Бенкендорф даже указал желаемый прииск – заявленный 20 августа 1841 г. в пользу ссыльнопоселенца действительного статского советника Демидова и зачисленный в казну прииск Енисейского округа в Анциферовской волости по речке Вангаш. Выбор Бенкендорфом Восточной Сибири для разработки золотых месторождений был вовсе не случаен. Дело в том, что с начала 40-х гг. XIX в. центр сибирской и всей имперской золотопромышленности стал перемещаться в Енисейскую губернию в связи с открытиями богатейших месторождений золота в долинах многочисленных местных рек.

Бенкендорф пошел на организацию второй в своей жизни золотопромышленной компании: 30 октября 1843 г. был составлен договор между ним, действительным статским советником Якобсоном и поручиком Бенардаки на создание золотопромышленной компании. По условиям договора, Бенкендорф перекладывал на указанных участников компании практически всю деятельность, связанную с золотодобычей: «…по собственному усмотрению управлять и распоряжаться этим делом, назначать по своему усмотрению ежегодный размер работ, высылать деньги, представлять, увольнять и сменять управляющих, снабжать их доверенностями, заключать с ними контракты, учреждать управление промыслов, поверять и утверждать отводы, сноситься со всеми Правительственными местами и лицами, принимать с Монетного двора деньги за добытое золото и пр.». Скорее всего, такое решение было вызвано ухудшением здоровья шефа жандармов, что не позволяло ему, как в прежние годы, с присущей ему энергией погружаться в дела и принимать ответственные решения.

Выбор компаньонов и в этот раз оказался не случайным. Якобсон входил в состав первой золотопромышленной компании 1835 г. Второй участник – поручик Дмитрий Егорович Бенардаки являлся известным российским коммерсантом, в 40-е гг. XIX в. обратившим внимание на сибирскую золотопромышленность, впоследствии он станет крупнейшим золотопромышленником-миллионером.

Бенкендорф так и не успел стать золотопромышленником – в сентябре 1844 г. он скончался. Проводимые им поисковые работы не принесли желаемого результата – богатых месторождений золота так и не было найдено. Вместе с тем он не забыл в своем завещании указать судьбу собственного золотопромышленного дела. Так, в 3-м пункте Высочайше утвержденного 1 ноября 1844 г. духовного завещания графа указывалась следующая информация: «Доходы с золотых приисков, пожалованных мне Его Императорским Величеством, долженствует быть разделяемы на три части и поровну уплачиваемы трем дочерям моим. Управление сими промыслами возлагаю токмо на князя Григория Волконского и будущего мужа дочери моей Софии. <…> Доходы от золотых промыслов до кончины супруги моей завещаю разделить на четыре части, из коих одну часть получать будет супруга моя и три части дочери» .

Золотопромышленное дело попытались продолжить наследники графа. Уже 16 февраля 1845 г. князь Волконский обратился к новому Министру финансов, Ф.П. Вроченко с просьбой разрешить наследникам Бенкендорфа продолжить вести поиски и разрабатывать золото в Верхнеудинском округе Енисейской губернии.

На это отношение поступил отрицательный ответ со стороны начальника Департамента горных и соляных дел генерал-майора Ф.Ф. Бегера. Аргументы последнего сводились к следующему: отсутствие закона, позволяющего наследникам владельцев приисков по выданным последним дозволениям продолжать поиски золота, без получения на то на свое имя свидетельства; золотой промысел в Верхнеудинском округе разрешен только ограниченному кругу частных лиц по особенному Высочайшему повелению; и, наконец, выдача дозволений на золотопромышленность вообще в Сибири воспрещена впредь до особого императорского повеления.

Волконский оказался настойчив в желании продолжить золотопромышленное дело своего тестя. Он вновь обратился к министру финансов со следующей просьбой. По словам князя, в октябре 1844 г. доверенный графа Бенкендорфа просил генерал-губернатора Восточной Сибири об отводе его доверителю согласно полученному на то праву от царя трех втуне лежащих приисков: Петровского купца Степана Сосулина по одному из притоков реки Малая Пенченга и двух приисков, заявленных купцом Максимом Куракиным по притокам реки Енашимо. Волконский просил отвести эти прииски также на имя наследников графа по той причине, что, когда делалось это заявление, в сибирской тайге еще не было известно о смерти Бенкендорфа, и его доверенность на поиски и разработку золота имела законную силу. Из дальнейшей переписки следует, что 29 марта 1845 г. с Высочайшего разрешения наследники графа Бенкендорфа могли продолжить начатый в

Верхнедвинском округе золотой промысел на том же основании, на каком допущен был к этому делу сам граф.

В феврале 1845 г. наследники графа Бенкендорфа составили доверенность с отставным полковником корпуса инженеров путей сообщения Иваном Франциевичем Буттацом, который стал управляющим принадлежащих им Верхнеудинских золотых промыслов. К тому времени золотопромышленная компания пополнилась еще одним высокопоставленным компаньоном – министром иностранных дел Карлом Васильевичем Нессельроде. 24 декабря 1846 г. произошла реорганизация предприятия, получившего название «Соединенной Верхнеудинской золотопромышленной компании». Капитал компании был разделен на 100 паев и распределялся среди пайщиков следующим образом: наследникам графа Бенкендорфа принадлежало 40 паев, из них вдове графине Елизавете Бенкендорф – 10 паев, каждой дочери по 10 паев (графине Анне Аппони, княгине Марии Волконской и Софии Демидовой), графу Нессельроде – 5 паев, действительному статскому советнику Якобсону – 22 пая, отставному поручику Бенардаки – 20 паев, наследникам поручика Н.И. Малевинского (крупный красноярский золотопромышленник) – 10 паев, наследникам поручика Александра Бенкендорфа – 3 пая .

Князь Волконский ненадолго посвятил себя золотопромышленным делам. Первый департамент С.-Петербургской Гражданской палаты 9 апреля 1849 г. выдал отставному гвардии штаб-ротмистру Павлу Григорьевичу Демидову доверенность, по которой князь Волконский уполномочил последнего вместо себя управлять всеми промыслами своего покойного тестя. Другие компаньоны также не принимали деятельного участия в делах компании, предпочитая, подобно Волконскому, перекладывать эти функции на доверенных лиц.

В целом добыча золота являлась средней на общем уровне добычи золота в Восточной Сибири. Таким образом, затраты на содержание рабочих, доставку припасов и оборудования в таежные дебри, где располагались золотые промысла, едва ли окупались доходами от полученного золота. Поэтому не удивительно, что вскоре стал вопрос о целесообразности продолжения деятельности Верхнеудинской золотопромышленной компании.

4 августа 1859 г. в Красноярской градской думе у маклерских дел была засвидетельствована следующая продажа. Мариинский купец 2-й гильдии М.Н. Окулов по доверенности, выданной государственным канцлером К.В. Нессельроде, тайным советником Н.Д. Якобсоным, гофмейстером князем Г.П. Волконским, опекуном над малолетними наследниками Малевинского, флигель-адъютантом полковником И.Г. Сколковым и поручиком Д.Е. Бенардаки, продал отставному подполковнику Михаилу Августовичу Нейману со всем имуществом золотосодержащие прииски Благовещенский и Петропавловский, отведенные на имя покойного генерал-адъютанта графа А.Х. Бенкендорфа в Южной части Енисейского округа по речке Мамон за 4 500 рублей серебром.

Русские банкиры и промышленники Штиглицы

Деятельность семейного банкирского дома Штиглицев способствовала формированию и развитию финансово-кредитной и банковской системы России в XIX веке За короткий период в полвека российские банки «проделали путь от скромных посредников в платежах до финансовых олигархов, охватывающих все основные отрасли природного хозяйства». И Штиглицы играли определенную роль в этом трансформационном процессе.

Основателем банкирского дома «Штиглиц и Ко.» был Людвиг Иоганн (Людвиг Иванович) Штиглиц (1778-1843; нем. Stigletz – щегол). В возрасте 25 лет он приехал в Петербург к братьям Николаю и Бернгарду из маленького немецкого городка Арольсена княжества Вальдекс. При поддержке братьев и дяди из Германии поначалу занимался не совсем удачно торговлей, а в 1803 г. организовал банкирский дом.

Банкирские дома и банкирские конторы в России в начале XIX века как частные кредитные учреждения действовали в формате законодательных установлений, распространявшихся на частные предприятия в целом. При регистрации получали гильдейские свидетельства, не имели устава и не обязаны были публиковать свои балансы. В большинстве принадлежали единоличным владельцам, но были и в коллективном владении («Торговый дом», «Акционерное общество» или «Товарищество на полях»). Банкирские дома и конторы вплоть до начала Первой мировой войны были обычными торговыми домами, занимавшимися банкирскими операциями и совмещающими торговлю с финансовым предпринимательством. Постепенно оно становилось основным источником их доходов.

Разница между банкирским домом и банкирской конторой была довольно условной. Как правило, банкирскими домами назывались более крупные фирмы. Операции банкирских домов были достаточно разнообразны по обслуживанию финансовых операций русского правительства на внутреннем и внешнем рынках, внешнеторговых сделок, услуг императорскому двору, кредитованию внешней торговли, инвестиции в промышленность и транспорт.

До середины XIX века деятельность российских банкирских домов мало чем отличалась от операций европейских банкирских фирм, где первоочередными приоритетными операциями были государственные займы и кредитование внешней торговли. Деловая репутация Штиглицев в Европе была столь высока, что Ротшильды смогли проникнуть на российский финансовый рынок только в конце 1850-х гг. после ликвидации дома Штиглицев и личного приглашения А.Л. Штиглица.

В течение нескольких лет (после 1803 г.) Людвиг Штиглиц превратился в удачливого, могущественного и богатого банкира. Начало стремительному успеху и росту личного состояния Людвига Ивановича, получившего российское подданство, положили финансовые и торговые операции в специфических условиях Континентальной торговой блокады Англии, установленной Наполеоном I в 1806 г. и к которой Россия вынуждена была присоединиться по Тильзитским соглашениям. Это и Отечественная война 1812 г., заграничные походы русской армии, которую нужно было содержать. Людвиг Штиглиц извлек максимальную выгоду из российской внешней политики первых десятилетий XIX века. Во время войны сделал крупное пожертвование на военные нужды и построил образцовый приют для 150 сирот.

С 1812 г. восходит звезда банкирского дома Л.И. Штиглица. А в 1820-е гг. он становится крупнейшим и самым могущественным в Российской империи. Положение Л.И. Щтиглица значительно упрочилось в деловом мире и российском высшем обществе после получения им места придворного банкира Александра I. Этот статус Л. Штиглиц затем передал своему сыну Александру. Который, кстати, стал последним российским придворным банкиром.

Когда же появились эти частные банкирские учреждения и в чем заключалась их деятельность? Заметную роль в деловой жизни Петербурга и империи они стали играть со второй половины XVIII века. У императрицы Екатерины II частным банковским промыслом занимался голландец по происхождению Иван Фредерикс. Затем его сменил англичанин Р. Сутерланд. Наиболее ярко деятельность придворных банкиров проявляется в начале XIX века.

Павел I в 1798 г. учреждает «Контору придворных банкиров и комиссионеров Ваута, Велио, Ралля и Ко.». Придворным банкирам поначалу даже запрещалось вести собственные дела, но затем это положение отменили, что придало весомость их деятельности. Преимущественно они были из иностранных купцов, в круг обязанностей входило налаживание отношений с кредиторами правительства, финансовые операции по зарубежным и внутренним займам, услуги особам императорской фамилии. С образованием Министерства финансов и особой канцелярии по кредитной части в 1808 г. все операции переходят к ним. Хотя официально Контора функционировала до 1811 г. С конца XVIII века появилась традиция жаловать придворных банкиров титулами барона. Кстати, конкурентом Л. Штиглица был придворный банкир барон А. Ралль. Однако его дела в 1817 г. ухудшились, он отказался от борьбы и, Людвиг Иванович уверенно занял место придворного финансиста.

В день коронации Николая I 22 августа 1826 г. Л.И. Штиглиц «за оказание правительству услуг и усердие в распространении торговли» был возведен в потомственное баронское достоинство. Новый барон старательно набирает вес в столице. В 1828 г. он причислен в Санкт-Петербургское первостатейное купечество. В 1839 г. был записан в дворянскую родословную книгу Санкт-Петербургской губернии. В 1828 г. Л. Штиглица избрали членом мануфактурного совета при Министерстве финансов, в 1829 г. – членом Коммерческого совета, а в 1836 г. он был назначен членом Совещательного комитета «по предмету учреждения Российско-Азиатской торговой компании».

Известен примечательный факт, когда в 1841 г. при посредничестве Л. Штиглица был заключен российский государственный заем в 50 млн. руб. серебром на постройку Николаевской железной дороги из Петербурга в Москву. Это способствовало вовлечению банкирского дома в новое коммерчески выгодное дело. Традиционно услугами Штиглица пользовались самые влиятельные вельможи империи, иностранцы, кредитовал он и многих предпринимателей, потребности которых росли.

Как отмечалось в некрологе на смерть Л.И. Штиглица в газете «Северная пчела» 8 марта 1843 г.: «Все его торгово-промышленные начинания пользовались самым широким кредитом, так как вексель Штиглица является как бы наличными деньгами, а слово его ценилось выше всякого векселя». В течение нескольких лет Людвиг Штиглиц превратился в могущественного и богатого банкира и промышленника, капитал и состояние которого были дифференцированы по разным видам предпринимательской деятельности и приносили высокие доходы. Он владел крупными сахарными заводами, большой бумагопрядильной мануфактурой, свечным заводом, овчарнями, участвовал в основании страхового общества, пароходства, выполнявшего рейсы между Петербургом и Любеком.

Умер Л.И. Шиглиц скоропостижно от «нервического удара» 6 марта 1843 г. В день похорон, в знак траура, была закрыта Петербургская биржа, что случалось чрезвычайно редко. А на самой церемонии прощания присутствовали многие министры правительства, иностранные послы, крупные чиновники и все именитое петербургское купечество.

Дальнейшее функционирование банкирского дома «Штиглиц и Ко.» было связано с именем единственного наследника – сына Александра. Ему он передал наследство в размере 18 млн. руб. серебром (по другим оценкам – 30 млн. руб.) и семейный герб с изображением пчел как символ трудолюбия и усердия.

Александр Людвигович Штиглиц родился в Санкт-Петербурге 1 сентября 1814 г. Получил классическое домашнее образование.

Затем окончил Дерптский (Тартусский) университет, считавшийся одним из лучших в Европе, и не помышлял о продолжении дела отца. Его интересовала немецкая романтическая поэзия, часто бывал за границей, где, кстати, женился по любви на Каролине Миллер и планировал карьеру литератора. По возвращении в Петербург в 1840 г. стал исполнять должность члена мануфактурного совета при Министерстве финансов. Продолжить успешное дело отца его просил при личной аудиенции сам император Николай I. Так в 28 лет, неожиданно для себя, Александр Штиглиц возглавил банкирский дом и на почти четверть века стал последним в российской истории придворным банкиром.

Первое время А. Штиглиц трудился под кураторством опытного соратника отца по банкирскому дому К. Фелейзена, был восприимчив в обучении и быстро овладел профессиональными навыками. И всегда затем в делах руководствовался наставлением отца о важности сохранения в работе и жизни хорошей репутации.

Уже самостоятельно, в 1843-1846 гг. молодой Штиглиц при доверии и поддержке европейских банков успешно реализовал три четырехпроцентных займа на строительство Николаевской железной дороги (Санкт-Петербург – Москва). При посредничестве Штиглицев правительство за период с 1820 по 1855 гг. заключило 13 внешних займов на сумму более 300 млн. руб. Постепенно дом втягивается в финансирование российского железнодорожного строительства, а сам А. Штиглиц стоял у основания Главного общества российских железных дорог (1857 г.). С конца 40-х гг. «Штиглиц и Ко.» проявляет интерес к финансированию отечественной промышленности, в 1847 г. основал суконную, а в 1851 г. – льнопрядильную фабрики в Нарве. Владел третью всех приисков на северо-западе Урала, крупнейшим Надеждинским металлургическим заводом. На собственные средства А. Штиглиц построил Петергофскую железную дорогу.

С середины 50-х гг. XIX века в течение 10 лет были осуществлены 5 зарубежных займов через постоянных агентов банкирского дома Штиглица. «Братья Беринг» в Лондоне, «Мендельсон и КО» в Берлине и «Гопе и Ко.» в Амстердаме. По оценке П.В. Лизунова, «сложившийся мировой банковский квартет разыгрывал роль всероссийских банкиров, сосредоточив в своих руках (за отсутствием других частных банкиров) все денежные переводы, и не только правительственные, но и частные и общественные, которые волей-неволей совершались через их посредничество».

В 1846 г. А. Штиглиц впервые избирается председателем Петербургского биржевого комитета. Затем переизбирается на этот ключевой пост еще три раза подряд, всего на 13 лет. Гофмаклером (нем. Hofmakler) в эти же годы был избран близкий друг и компаньон А. Штиглица, уже знакомый нам К.К. Фелейзен. Поясним, что гофмаклер тоже, что и гофброкер на бирже. Это главный брокер, который входит в состав биржевого комитета и осуществляет наблюдение за деятельностью брокеров.

Таким образом, никто не мог помешать компаньонам устанавливать вексельные курсы, цены на государственные ценные бумаги, котировки. Вполне понятно, что высокие курсы всегда были в пользу дома Штиглица, не брезгуя спекулятивными махинациями на бирже. Не случайно современники называли барона А. Штиглица «королем петербургской биржи». Его исключительное положение вызывало оправданное недовольство конкурентов. Неудовольствие стали высказывать и власти. С приходом в правительство министра финансов А.М. Княжеча и назначением директором кредитной канцелярии Ю.А. Гагемейстера меняется отношение к биржевой деятельности А. Штиглица, на его влияние на финансы и финансовую политику в империи и столице. Сам А.Л. Штиглиц и его иностранные партнеры в определенной степени «потеряли чувство меры».

Так, в сентябре 1859 г. Штиглиц воспользовался моментом и на несколько дней уронил вексельный курс на 20%. Это вызвало раздражение у министра финансов. И уже заключенный со Штиглицем, Гопе и Беренгом иностранный заем был неожиданно для них перезаключен через торговый дом «Томсон Бонар и Ко.». Самолюбие Штиглица было задето. Он оставил пост председателя биржевого комитета и в октябре 1859 г. ликвидировал свой банкирский дом. Таким финалом завершилась 57-летняя деятельность банкирского дома Штиглицев.

Справедливости ради следует отметить, что через 2-3 года после ликвидации монополии дома Штиглицев и вялой конкуренции на финансовом рынке России, появляются несколько сильных банкирских фирм, активно соперничающих на петербургской бирже. В конце 1859 г. был основан банкирский дом «И.Е. Гинзбурга» с крупным капиталом в несколько миллионов рублей и филиалом в Париже. В январе 1860 г. заявил о себе банкирский дом «Виникен и Ко.», во главе которого стоял племянник барона А. Штиглица, которому он открыл у своих бывших зарубежных партнеров значительный кредит. В 1860 г. П.И. Лампе и Э.М. Мейером был открыт банкирский дом «Лампе и Ко.». Однако банкирские дома оставались лишь элементом формируемой финансовой системы империи.

Центральным звеном, сердцевиной финансовой системы любого государства является Государственный банк страны. Указом императора Николая I от 31 мая 1860 г. в него был преобразован Коммерческий банк. Подчиняясь непосредственно министру финансов, Государственный банк сочетал эмиссионную, коммерческую и кредитную функции. Общее руководство осуществлял совет банка и управляющий, который назначался Сенатом.

По величайшему указу от 10 июня 1860 г. барон А.Л. Штиглиц был назначен первым управляющим Государственного банка Российской империи (с ежегодным окладом в 3 млн. руб.). При переходе на государственную службу А.Л. Штиглиц уже обладал более чем 70-миллионным личным состоянием.

Штиглиц знал, как заставить работать деньги и умел зарабатывать миллионы. Как при этом сохранить репутацию и как распорядиться властью. Как вовремя уйти, не теряя человеческого и профессионального достоинства. Также понятно, что не всегда это получалось в силу различных причин и обстоятельств.

Все операции по векселям своего бывшего банкирского дома Штиглиц перенес в Государственный банк. Они теперь совершались за счет царского правительства. Таким образом барон фактически продолжил свою банкирскую деятельность и все попытки его недругов помешать ему терпели неудачу. Это определялось авторитетом Александра Людвиговича, его влиянием в деловом мире и протекционизмом императорской фамилии. «Имя его пользуется такой же всемирной известностью, как имя Ротшильда, – отмечал в 1859 г. «Вестник промышленности», – с векселями его, как с чистыми деньгами, можно было объехать всю Европу, побывать в Америке и в Азии. Нет городка в Европе, где бы не приняли его векселя, и с ними можно было ездить везде, как с наличными деньгами».

В 1854 г. за заслуги перед Отечеством барон А.Л. Штиглиц был произведен в статские советники, а в ознаменование коронации императора Александра II в 1855 г. – в действительные статские советники. В 1862 г. барон А.Л. Штиглиц был произведен в тайные советники, а в 1881 г. пожалован в действительные тайные советники (второй класс чина «Табели о рангах» Российской империи). Был кавалером многочисленных наград от императоров, в том числе орденов за благотворительность.

Без сомнения, А. Штиглиц оставался яркой, знаковой фигурой среди отечественных предпринимателей середины XIX века. Тем неожиданней оказался его уход от всех дел и проектов в 1860-е гг. В 1866 г. в возрасте 52 года он уступил место управляющего Государственным банком своему заместителю. Жил как рантье, благодаря нажитому состоянию, в своем дворце на Английской набережной. Был равнодушен к новорусским развлечениям, не любил шумные общества. После смерти жены и свадьбы приемной дочери в 1861 г. он почти 10 лет прожил в одиночестве, в окружении верных слуг. И занимаясь, в основном, благотворительной деятельностью.

Несмотря на немецкое происхождение, свою жизнь, профессиональную и общественную деятельность А. Штиглиц связывал с Россией. Капиталы вкладывал исключительно в российские фонды и на замечания о неосторожности полного доверия русским финансам отвечал: «Отец мой и я нажили все свое состояние в России: если она окажется несостоятельной, то и я готов потерять с нею вместе все свое состояние». Продолжая дело отца, А. Штиглиц всю жизнь занимался благотворительной деятельностью, жертвуя на это значительные средства. Строил дома для рабочих своих фабрик, больницы, школы для детей, содержал приюты, глазные клиники. Известен случай, когда на полувековой юбилей банкирского дома все его работники получили денежную премию. Значительные суммы жертвовал на содержание Петербургского коммерческого училища, Петербургский высший коммерческий пансион, ремесленному училищу цесаревича Николая, обществу помощи при кораблекрушениях и другим заведениям. Во время Крымской войны отдал на нужды правительства 300 тыс. руб. серебром.

Большую часть своего огромного состояния (38 млн. руб.) А. Штиглиц завещал на благотворительные цели, в том числе более 5 млн. руб. основанному им Санкт-Петербургскому училищу технического рисования – главному проекту его благотворительной деятельности. В январе 1876 г. барон сделал пожертвование в казну в сумме 1 млн. руб. на организацию училища, которое обессмертило его имя. У дарителя было только одно условие – чтобы училище носило его имя.

Высказывается мнение, что идею создания училища А. Штиглицу подсказал князь Сергей Сергеевич Гагарин (1832-1890), который подвизался на службе русскому искусству, и был известным просветителем и меценатом, почетным членом Академии художеств (1860). С ним Штиглиц тесно сотрудничал в 60-70-е гг. по финансовым вопросам. С. Гагарин позже входил в совет училища, неоднократно оказывал материальную поддержку его учащимся.

В 1879 г. по заказу и на средства барона было спроектировано и построено в центре Петербурга здание училища. В январе 1881 г. училище было торжественно открыто в присутствии особ царского двора и массы жителей столицы. На пост директора лично Штиглицем был приглашен известный столичный архитектор Максимилиан Егорович Месмахер (1842-1906).

В училище одаренные молодые люди обоего пола обучались рисованию и графическому черчению. Из них готовили преподавателей рисования и «наставников в области прикладных искусств». Учебный процесс обеспечивался новейшим оборудованием, специально подготовленными мастерскими. В нем было электричество и суперновинка времени – фотооборудование. Выплачивались стипендии учащимся и жалование педагогам из личных средств А. Штиглица.

Выпускники училища высоко ценились на рынке труда. Они были заняты в различных сферах художественной промышленности: на императорских фарфоровом и стекольном заводах, в ювелирной фирме Карла Фаберже, мастерских императорских театров, музеях, модельных домах и салонах. Их умением и вдохновенным трудом создавались подлинные произведения прикладного искусства.

С училищем связана история музея, который был учрежден 15 мая 1878 г. и вначале размещался в здании училища, затем по поручению Штиглица и по проекту Месмахера в 1885 г. началось строительство специального здания музея. Он был открыт 30 апреля 1896 г. в присутствии императорской семьи, многочисленной именитой публики.

На создание музея А.Л. Штиглиц внес в казну 5 млн. руб. Формирование экспозиции было поручено М. Месмахеру. Но этим активно и плодотворно занимался зять барона, известный государственный деятель, сенатор и член Государственного совета Александр Александрович Половцов (1832-1909). Им на аукционах, у известных зарубежных и отечественных коллекционеров и антикваров, приобретаются оригинальные произведения и образцы прикладного искусства. Постепенно складывается уникальное музейное собрание.

После смерти А. Штиглица в 1884 г. училище называлось Центральным училищем технического рисования им. А.Л. Штиглица. После Гражданской войны почти 100 лет назад в результате реформы художественного образования было закрыто, а музей в 1923 г. перешел в ведение Эрмитажа. В феврале 1945 г. училище было восстановлено, с 1953 г. преобразовано в Ленинградское художественно-промышленное училище им. Веры Мухиной.

Биржевые маклеры и банкиры Фелейзен

В течение всего XIX века самой широкой известностью в России пользовалась семья биржевых маклеров и банкиров Фелейзен, три поколения которой входили в число крупных и влиятельных российских купцов и финансистов.

В России род Фелейзен брал начало от петербургского присяжного маклера Кар­ла Людвига (Карла Ивановича) Фелейзена (1763-1828). Его отцом был купец и бур­гомистр небольшого южно-германского городка Урах Иоганн Георг Фелейзен (1738-1789), мать – Мария Клара, в девиче­стве Глюк. К.И. Фелейзен приехал в Петер­бург в 1790 г. вместе с саксонским купцом Й.Г. Поггенполем. На протяжении несколь­ких лет они были деловыми партнерами.

В мае 1795 г. Карл Фелейзен женился на дочери петербургского купца Якова Шрей­дера Марии-Каролине (Марии Андреевне). В этом браке родилось 11 детей.

В 1797 г. К.И. Фелейзен получил долж­ность маклера при Петербургском порту. Карьера Фелейзена пошла в гору по­сле того, как он в 1805 г., будучи макле­ром Эсконтной конторы при Ассигнаци­онном банке, сообщил петербургскому обер-полицмейстеру генерал-майору Ф.Ф. Эртель об обнаруженных им фаль­шивых векселе на 25 тыс. руб. и закладной на 16 тыс. руб. Благодаря внимательности Фелейзена виновные были задержаны, о чем Эртель сообщил правлению Ассигна­ционного банка. Правление банка в бла­годарность за бдительность представи­ло Фелейзена министру финансов графу А.И. Васильеву, а тот 3 января 1806 г. до­ложил о нем Александру I, который выска­зал ему свое «монаршее благословение», о чем был выдан соответствующий аттестат.

Вице-президент Коммерц-коллегии И.Г. Долинский решил, что за оказан­ные заслуги Фелейзен «достоин быть гоф-маклером» с положенным по шта­ту Коммерц-коллегии жалованьем 400 руб. и должен заменить в этой должности И.П. Барца, который неоднократно просил об увольнении в связи с тем, что чрезвычай­но «занят многими от разных купеческих контор препоручениями». 18 сентября 1807 г. Фелейзену было поручено исполне­ние должности гоф-маклера при Коммерц-коллегии и при Петербургском порту. 19 октября 1808 г. указом Александра I он был уже официально определен гоф-маклером. В сентябре 1811 г. К.И. Фелейзен был переведен в должность гоф-маклера в Департамент внешней торговли, оставаясь гоф-маклером и при Петербургском порту. В июле 1818 г. Фелейзен также был опреде­лен гоф-маклером в Государственную ко­миссию погашения долгов.

Министр финансов Д.А. Гурьев не­однократно пользовался услугами Фелейзена «по казенным денежным операциям, простирающимися на суммы более со­рока миллионов рублей, а сверх того и по другим, в том числе и по секретным».

В 1806 г. К.И. Фелейзен изъявил жела­ние принять «вечное российское поддан­ство». Указом Александра I от 3 мая купец 1-й гильдии и присяжный маклер Фелейзен был приведен к присяге. За бес­порочную службу и заслуги в 1819 г. Фелейзен был награжден орденом св. Анны 3-й степени, а за три года до смерти, 28 ян­варя 1825 г., был пожалован в дворянское достоинство. Дворянское депутатское собрание постановило на основании указа Правительствующего сената гоф-маклера К.И. Фелейзена с женой внести в первую часть дворянской родословной книги и в том выдать ему грамоту. 17 апреля 1830 г. вдова гоф-маклера К.И. Фелейзена Мария Андреевна подала прошение о при­числении «к роду мужа» их сыновей, кото­рое было удовлетворено, и они получили потомственное дворянство.

Сыновья К.И. Фелейзена пошли по стопам отца. Старший сын Карл (Антон) Карлович Фелейзен (1799-1875) в 1822 г. стал маклером при Петербургском порту, а в 1850 г., как и отец, – гоф-маклером Петер­бургской биржи. В этой должности он оста­вался целых 25 лет, до смерти.

Карл Карлович Фелейзен был женат дважды. В 1824 г. – он венчался с Гурли Барот, третьей дочерью купца Барота из Ревеля, а в 1840 г. – с Каролиной Карлов­ной Ломан. Их сыновья Константин-Христиан (Константин), Карл и Николай также были фондовыми макле­рами Петербургской биржи.

19 апреля 1853 г. по всеподданнейшему докладу министра финансов «об отлично усердных трудах» гоф-маклер и член Пе­тербургского биржевого комитета потом­ственный дворянин К.К. Фелейзен был пожалован орденом св. Анны 3-й степени. Он имел чин статского советника, был членом Английского собрания, пользовался влиянием и авторитетом в самых разных кругах столичного общества. Более чем за 50-летнее пребывание в маклерской долж­ности К.К. Фелейзену пришлось пережить немало самых разных непростых собы­тий, среди которых были экономические подъемы и спады, биржевые ажиотажи и кризисы. По словам его друга адмирала Ф.Д. Нордмана, Фелейзен посвятил себя «самому щекотливому вопросу – вопросу финансовому… который гнездится там в этом храме коммерции бирже, где дела ко­лышутся как морская толчея: не поймешь откуда она идет, а выйти из нее надо». Что­бы «с честью» выходить из подобных за­труднительных ситуаций, уверял Нордман, «надо быть богато вооруженным благоразу­мием, проницательностью и благонамерен­ностью», которыми отличался гоф-маклер Фелейзен.

Ф.Д. Нордман так описал обычный день Фелейзена: «С утра Карл Карлович куда-то едет, вероятно, чтобы ориентироваться со­стоянием финансового барометра. За тем большую часть дня тревожится на бирже… чтобы видеть его в полнейшей его деятель­ности, надо туда отправиться и им любо­ваться. То он там, окруженный несколь­кими, вероятно спекулятивными лицами, жестикулирует, шепчется, что-то решает. Не успеете оглянуться, он уже в другом конце зала, вероятно и там направляет он какой-нибудь вопрос своими опытными со­ветами. Занявшись там несколько часов, едет он утомленный домой. Там распеча­тывает он ожидающие его крошечные за­писки… По одной предлагается ему афера в 10000 фунт. стерл., по другой в 80 000 фран­ков, а третья, главная, была уже в кабинете. Вот эти крошечные записочки. докумен­тально доказывают. какой доверенно­стью серьезных людей и государственных учреждений он пользуется. После вечерне­го, часто около 8-ми часов, обеда… Карл Карлович перестает быть финансистом. Он жадно пробегает афиши. Летит в театр в свою удобную ложу».

Сам К.К. Фелейзен однажды собствен­ные финансовые познания оценил следую­щим образом: «Кто ко мне прибегал за со­ветом как устроить свои капиталы и мои советы принимал, то я могу на это сказать: если из них никто не обогащался, то никто и не разорялся».

Второй сын Карла Ивановича Фелейзена, Константин Карлович Фелейзен (1804­-1870), был женат на дочери ревельского купца Ивана Пихлау Минне Вильгельмине (Вассе Ивановне).

К.К. Фелейзен более 22 лет состоял со­трудником банкирской конто­ры «Штиглиц и К°». Сначала он был при­казчиком в конторе Л.И. Штиглица, затем управляющим при его сыне А.Л. Штигли­це. Фелейзен пользовался особым дове­рием и влиянием. По утверждению князя П.В. Долгорукова, после смерти отца «баро­ном Штиглицем управлял его товарищ, Кон­стантин Карлович Фелейзен, и всемогущее на г. Брока влияние г. Фелейзена было весьма выгодно для коммерческого дома Штиглица, но крайне невыгодно для России».

Фелейзен был одним из пяти акционе­ров и директоров компании «Невская бумагопрядильная мануфактура», основанной Штиглицем, которому принадлежала по­ловина всех акций. В 1856 г. Штиглиц совместно с Фелейзеном и А.А. Преном на основе сахарного завода учредил общество под названием «Компания Екатерингофского сахарного завода». В 1864 г. завод сгорел, и Штиглиц выкупил все акции у компаньо­нов. Когда в 1859 г. Штиглиц решил за­крыть свой банкирский дом, то процедура ликвидации была доверена К.К. Фелейзену и К. Фоссу.

Фелейзен и Штиглиц были компаньо­нами при строительстве и эксплуатации Петергофской железной дороги. Штиглиц являлся владельцем дороги, директорами ее были К.К. Фелейзен и А.Х. Таль, управ­ляющим – В.И. Бурда. 23 июля 1864 г. К.К. Фелейзен «в воздаяние трудов по со­оружению железной дороги от Петербурга в Ораниенбаум, с ветвью в Красное село был возведен в потомственное баронское достоинство, и получил звание коммерции советника».

В Русском биографиче­ском словаре А.А. Половцова указано, что А.Л. Штиглиц «подарил» Петергофскую дорогу своему компаньону К.К. Фелейзену, который переуступил ее «за солидное воз­награждение обществу капиталистов».

Фелейзены и Штиглицы были связаны не только деловыми, но и дружескими от­ношениями. Сын Л.И. Штиглица Николай в 1833 г. был поручителем со стороны же­ниха на свадьбе К.К. Фелейзена и Минны Вассы Пихлау. А.Л. Штиглиц был крестным отцом сына К.К. Фелейзена Евгения, родившегося 5 августа 1847 г. В 1845-1846 гг. Софья Карловна Фелейзен вместе с А.Л. Штиглицем и его супругой Каролиной Логиновной ездила за границу.

В конце 1860-х гг. К.К. Фелейзен при поддержке А.Л. Штиглица открыл в Петер­бурге на Большой Морской улице, 36 соб­ственную банкирскую контору «Фелейзен и К°».

По воспоминаниям государственного секретаря А.А. Половцова, К.К. Фелейзен представал «ничтожным приказчиком в конторе у старика Штиглица», который «по ходатайству Штиглица-сына достиг бо­лее высокого положения, а в последствие сделался управляющим его делами». Бла­годаря щедрости барона А.Л. Штиглица К.К. Фелейзен приобрел значительное со­стояние, но за несколько лет до смерти «пе­рессорился со своим благодетелем». Эта оценка Половцова могла быть вольно или невольно внушена ему Штиглицем, ко­торый не желал общаться с Фелейзеном в результате какой-то очень сильной обиды на бывшего помощника и компаньона. Воз­можно, разногласия возникли после прода­жи Петергофской железной дороги.

После смерти в 1870 г. барона К. К. Фелейзена согласно духовному завещанию его жене Вассе Ивановне отошла дача в Петергофе, сыновьям Константину и Евге­нию – дом на ул. Большой Морской, в ко­тором проживало семейство и помещалась банкирская контора. Все остальное свое не­движимое имущество (дом на Театральной площади и дом на ул. Большой Морской и набережной р. Мойки, в котором находи­лась гостиница «Франция») и весь капитал К.К. Фелейзен завещал в равных частях детям: сыновьям Константину и Евгению, и дочерям Вассе Галл и Александре Брук. Пользование доходами со всего движимо­го и недвижимого имущества завещатель пожизненно предоставил вдове баронессе В.И. Фелейзен. Однако она от этого пра­ва отказалась, и все дети взамен обязались уплачивать матери пожизненно по 50 тыс. руб. каждый год.

Капитал семьи Фелейзен частично на­ходился в банкирском деле, а частично – в домашней кассе. Капитал банкирского дома составлял 1298513 руб., а домашней кас­сы – 1029158 руб. Доля каждого состав­ляла по 324628 руб. Между наследниками был заключен товарищеский договор, по которому банкирский дом возглавил Кон­стантин Константинович Фелейзен (1843-­1888). Остальные сонаследники, Евгений и Васса, оставили в деле всю причитавшуюся им часть капитала, т. е. по 324628 руб., а Александра – 200000 руб. По договору они могли изъять свои доли, если от неудачных операций складочный капитал банкирско­го дома уменьшится на 20 %. Ведение и управление всем банкирским делом при­надлежало Константину без всякого уча­стия и вмешательства прочих вкладчиков, он же считался единственным хозяином дела, представителем фирмы и лицом, от­ветственным перед правительством и в сно­шении с частными лицами.

А.А. Половцов наследника охаракте­ризовал также не очень лестно. Он писал, что «это был человек чрезвычайно ограни­ченный и во всех отношениях посредствен­ный». Тем не менее в числе клиентов банкирского дома «Фелейзен и К°» насчитывалось до 30 титулованных фа­милий, в том числе шесть светлейших кня­зей, князья, маркизы, графы, виконты (князь Н.А. Лобанов-Ростовский, князь С.С. Га­гарин, князь Н.Б. Юсупов и его жена кня­гиня Т.А. Юсупова, княгиня Н.Ф. Ливен, княгиня Л.Л. Урусова, граф И.А. Апрак­син и др.), Государственный банк, Импе­раторский яхт-клуб и другие учреждения. Не случайно поэт П.К. Мартьянов посвятил К.К. Фелезейну следующее дву­стишие:

Банкир тузов и львиц великосветских сфер,

За счет их – денди был, спортсмен и чуть не пэр.

В 1874 г. в банкирском доме «Фелейзен и К°» была произведена «значительная по­кража» в размере 822214 руб. Половцов называл сумму потерь в два раза больше – 1600 тыс. руб., что было явным преуве­личением. Оказались расхищенными фонды, находившиеся на хранении, что значительно уменьшило основной капи­тал. Виновным в краже оказался один из приказчиков банкирской конторы – Ган­тов. Растраченная сумма была распреде­лена между вкладчиками (К.К. Фелейзен, Е.К. Фелейзен, В.К. Галл – по 219933 руб., А.К. Брук – 164412 руб.) и исключена из капиталов банкирского дома. В после­дующие годы дела банкирского дома шли также неблестяще.

30 января 1888 г. банкир К.К. Фелейзен неожиданно скончался в возрасте 45 лет. Умер он в день похорон старого друга бель­гийского посланника при русском дворе графа Гастона Эррамбо де Дюдзелле. В этот день в церкви св. Екатерины на Невском проспекте была назначена торжественная заупокойная обедня по умершему бель­гийскому посланнику. Во время отпевания покойного многие заметили отсутствие в церкви барона К.К. Фелейзена, который был бельгийским консулом. На него были возложены обязанности проведения про­цедуры отдачи последнего долга покой­ному графу. Фелейзен прибыл в церковь к 11 часам, но, не заходя внутрь, вдруг почув­ствовал себя очень плохо; вернулся снова в карету и поспешил возвратиться домой на Большую Морскую улицу. Барон Фелейзен уже поднимался по лестнице, как вдруг неожиданно упал и скончался от разрыва сердца.

2 февраля тело барона К.К. Фелейзена было отправлено в Троице-Сергиеву пу­стынь для погребения в семейном склепе. На прощании с умершим присутствовали: великие князья Николай Николаевич и Петр Николаевич, князь Е.М. Романовский, гер­цог Лейхтенбергский и принц Александр Петрович Ольденбургский с супругой Ев­генией Максимилиановной и сыном Пе­тром Александровичем, присутствовали министр иностранных дел статс-секретарь Н.К. Гирс и многие другие высокопостав­ленные лица, а также представители ди­пломатического корпуса и семейство по­койного. После литургии гроб был вынесен друзьями покойного, и траурная процессия отправилась на Балтийский вокзал, откуда экстренным поездом отбыли на станцию Сергиево, а затем в Сергиевскую обитель, где совершились отпевание и погребение.

Газета «Петербургский листок» сооб­щала, что, как выяснилось, никакого на­следства покойный не оставил, а все лица, что-либо ему доверившие, потеряли свои вклады и деньги.

57 кредиторов банкира К.К. Фелейзе на имели претензии на сумму 2041262 руб. Согласно балансу, составленному прио­становившей платежи банкирской кон­торой, главными кредиторами фирмы были: граф А.В. Бобринский, вложивший 358 тыс. руб., О.Н. Бутенева – 300 тыс., Е.А. Опененгер – 218 тыс., граф Пален – 155 тыс., Н.К. Майбюр – 150 тыс., графиня де Карр – 135 тыс., князь В.А. Меншиков, А.Г. Хитрово и Л.Д. Миллер – по 100 тыс. руб., князь С.С. Гагарин – 90 тыс., князь А.А. Ливен – 63 тыс.; банкирские дома: Волкова с сыновьями – 70 тыс., И.Е. Гинцбург – 81 тыс., Русский банк – 44 тыс., граф М.И. Хребтович – 62 тыс., и прочие – 670 тыс. руб. Акцептов в обращении на­ходилось на 1367500 руб. Весь пассив (без биржевых потерь) составлял 40595000 руб., актив – 2500000 руб.

В то же время в затруднительном поло­жении оказался Русский банк для внешней торговли. Несколько дней по городу ходи­ли «туманные и неопределенные» слухи о неблагополучном положении его дел. 16 февраля «Новое время» поместило ин­формацию, полученную из достоверных источников, что действительно «банк несет весьма значительные потери по курсовым операциям». Банк выдал своим акцио­нерам дивиденд за 1887 г., которого у него не было. Его и другие убытки пришлось по­крывать из запасного капитала, в результате чего большая его часть оказалась потерян­ной. В первый момент эти вести произвели неслыханный переполох и послужили сиг­налом к биржевой панике. Однако складоч­ный капитал оказался незатронутым. Аго­ния Русского банка продолжалась целую неделю, с 14 по 21 февраля, и разрешилась лишь после приобретения русских ценно­стей «на берлинской бирже одним из перво­разрядных тамошних банкирских домов».

Еще ряд других столичных банкирских контор переживали серьезные трудности. В феврале 1888 г. Петербургскую биржу охватила паника в связи с крахом ряда бан­кирских домов. Общественность и обы­ватели тоже были встревожены. Опасения сложившейся финансовой ситуацией вы­сказал писатель М.Е. Салтыков-Щедрин в письме к Н.А. Белоголовому от 21 февраля 1888 г.: «У нас здесь крахи, крахи и крахи. Лопнул Фелейзен, а за ним начала лопаться мелкота. Вчера – наш банкир, Стефаниц, но, к счастию, бумаг наших у него не было, а только застраховали билеты внутреннего займа. Рубль стоит менее двух франков, – просто хоть не живи. Лопнул также банк Внешней торговли, – и за ним, наверное, потянется целая свита».

15 марта 1888 г. в Комитете министров слушалось представление министров юстиции и финансов об учреждении ад­министрации по делам банкирского дома К.К. Фелейзена. Вдова банкира воз­будила ходатайство об учреждении опеки над имуществом и делами покойного мужа барона Фелейзена. Просительница моти­вировала ходатайство тем, что в случае его неудовлетворения банкирский дом «Фелейзен и К°» будет вынужден объявить себя несостоятельным должником. Учреждение опекунского управления над имуществом и делами умершего супруга Баронесса Фелейзен связывала исключительно с целью ограждения интересов кредиторов. Однако в петербургских газетах появи­лись публикации, в которых сообщалось, что, по слухам, «мысль об учреждении опеки не встречает сочувствия ни в Мини­стерстве юстиции, ни в Министерстве фи­нансов, как в виде отсутствия юридических оснований для этого, так и с точки зрения коммерческих интересов и обычаев».

По просьбе вдовы барона министр юсти­ции Н.А. Манасеин подготовил доклад для Александра III с соображениями «о спосо­бе, коим представлялось бы удобнее помочь лицам, могущим пострадать при ликвида­ции дел покойного барона Фелейзена». В нем Манасеин объяснял, что в представ­ленном при всеподданнейшем прошении балансе общая стоимость имущества, остав­шегося после смерти барона Фелейзена, по­казана в размере 3878007 руб. и прибли­зительно такой же суммой определен его долг, а именно 3871886 руб. Между тем из отзыва министра финансов И.А. Вышне­градского, с которым обсуждалась данная проблема, следовало, что «в означенном балансе стоимость некоторых имуществ определена частью гадательно, а по тому ба­ланс этот не может быть принят во внимание при исчислении ценности имущества, могу­щего быть обращенным на удовлетворение долгов барона Фелейзена». Реальная стои­мость имущества барона Фелейзена, по под­счетам Министерства финансов, составляла 2134792 руб., а, следовательно, дефицит равнялся 1737162 руб. При этом дефици­те кредиторы умершего банкира могли, по заключению министра финансов, рассчи­тывать на получение претензий до 55% на кредиторский рубль.

Положение дел фирмы Фелейзена, по уверению И.А. Вышнеградского, давало кредиторам по закону право принять не­посредственное участие в ликвидации и указывало на необходимость учреждения администрации с целью точного определе­ния состава и стоимости имущества долж­ника, а также постепенного и равномерно­го удовлетворения его кредитов. Принятие же каких-либо других мер для оказания помощи кредиторам барона Фелейзена и ограждения их интересов представлялось, по мнению Вышнеградского, невозможным.

Вместе с тем некоторые из кредиторов покойного банкира, владевшие большин­ством по сумме претензий наличных креди­тов (а именно 57 кредиторов, имевших пре­тензий на 2041262 руб. из 2351858 руб.), со своей стороны, вслед за подачей вдовою всеподданнейшего прошения об учрежде­нии опекунского управления обратились в Министерство юстиции с прошением, в котором заявляли, что желают в соот­ветствии со своими интересами, чтобы по делам барона Фелейзена было учреж­дено кредиторское управление или адми­нистрация. По их мнению, установление администрации более соответствовало их интересам, чем учреждение опекунского управления.

Внося настоящее дело по высочайшему повелению, состоявшемуся 2 марта 1888 г., в Комитет министров, Н.А. Манасеин на­ходил, что по силе действующих законов об администрациях по делам лиц торгового звания они учреждаются, когда изъявляется согласие большинства кредиторов должни­ка по размерам долговой суммы и когда де­фицит имущества должника не превышает 50%. В рассматриваемом случае все требуемые условия имелись в наличии. Однако для учреждения по де­лам барона Фелейзена администрации в общем порядке препятствием служило то обстоятельство, что наследники умершего не изъявляли желание принять наследство, оставшееся после покойного. Поэтому кре­диторы были лишены возможности пред­ставить в Петербургский биржевой комитет баланс, подписанный должником, что явля­лось одним из условий для учреждения ад­министрация.

Принимая во внимание сложившиеся обстоятельства, министр финансов Вышне­градский признал, что учреждение админи­страции над имуществом барона Фелейзена наиболее отвечает интересам кредиторов, нежели установление по делам умершего опеки. По существующему закону главной задачей администрации являлось «приведе­ние в известность имущества должника» и постепенное, по возможности полное, удо­влетворение претензий кредиторов. Приня­тие каких-либо других мер для ограждения интересов кредиторов Фелейзена, по мне­нию Вышнеградского, являлось неприемле­мым. Манасеин также считал необходимым учредить при Петербургском коммерческом суде администрацию над имуществом и делами умершего банкира Фелейзена.

На основании этих объяснений Коми­тет министров полагал, что правильнее всего было бы предоставить кредиторам предварительно с учреждением админи­страции подвергнуть составленный ба­ланс тщательной проверке, с тем чтобы от их усмотрения зависело разрешение во­проса об администрации для ликвидации дел умершего барона Фелейзена. Посему Комитет министров полагал поручить ми­нистру юстиции сделать через Петербург­ский коммерческий суд распоряжение о безотлагательном созыве наличных кре­диторов банкира Фелейзена, предоставить им на рассмотрение баланс, составленный управляющим банкирской конторой Фелейзена, учредить постановлением боль­шинства кредиторов администрацию из своей среды над имуществом и делами умершего барона К.К. Фелейзена.

24 марта 1888 г. в зале Петербургского коммерческого суда состоялось общее со­брание кредиторов банкирского дома «Фелейзен и К°», созванное согласно высочай­ше утвержденному положению Комитета министров от 17 марта для учреждения администрации над имуществом и делами покойного банкира с целью их ликвидации. Но собрание к назначенному часу прибы­ли около 50 кредиторов, в том числе бо­гатый предприниматель, действительный статский советник Ю.С. Нечаев-Мальцев, граф А.В. Бобринский, несколько гене­ралов, присяжные поверенные Э.Б. Банк, Л.А. Гантовер, Б.Б. Дорн и др. Предсе­дателем единогласно был избран Нечаев-Мальцев, претензия которого превышала 500 тыс. руб. По предложению председа­теля было решено избрать шесть членов администрации. После долгих подсчетов голосов, поскольку считали не только го­лоса, но и суммы претензий, в администра­цию вошли: Банк (около 2200 тыс. руб.), Фосс, Вахтер, Дорн и Гинтер (все свыше 2 млн руб.). Администрация, учреж­денная по делам умершего барона К.К. Фелейзена, просуществовала более десяти лет, до конца 1890-х гг. Однако, не смотря на все ее старания, полностью, «рубль на рубль», удовлетворить требова­ния кредиторов не удалось.

После краха семейного банкирского дома и понесенных значительных финан­совых и имущественных потерь последую­щие поколения семьи Фелейзен больше не пытались заниматься частным банкирским промыслом. Некоторые из них продолжили традиционную семейную деятельность ма­клеров на Петербургской бирже, некоторые предпочли более престижную и спокойную чиновничью карьеру на государственной службе, не желая продолжать рискованную банкирскую деятельность.

Экспедиция генерала Спренгтпортена по пределам Российской империи, как она описана в мемуарах графа Бенкендорфа

С.М. Волконский, внук знаменитого декабриста, в своих воспоминаниях как-то заметил: “Если есть фигуры, ждущие оценки, то Бенкендорф ждет переоценки”.

Сказанные в 20-е гг. XX столетия эти слова не потеряли своей актуальности и в наши дни. При всей важности и значимости этой фигуры в истории Николаевской России, до сих пор не написано его биографии. В различных разделах и дисциплинах исторической науки это лицо обрисовывалось однобоко и однозначно. Прежде всего Бенкендорф вошел в отечественную историю и прочно закрепился в советской историографии как “первый жандарм России” и гонитель А.С. Пушкина. Этот образ Бенкендорфа сформировался еще в 1860-е гг., когда усилиями А.И. Герцена и оппозиционно настроенной публицистики Александр Христофорович превратился в “популяризованную идею”, стал лицом-символом, воплотившим в себе весь деспотизм и произвол власти и жандармский порядок общественного устройства России.

Вместе с тем военные историки всегда знали совершенно другого Бенкендорфа – боевого генерала, заслужившего многие свои награды не очередным пятилетием “беспорочной службы”, а смелостью и мужеством проявленных им в военных кампаниях первой трети XIX века. В войну 1812 г. он стал одним из первых партизанских командиров, прикрывал отход нашей армии и командовал арьергардом. Отряд Бенкендорфа отличился под Звенигородом и Волоколамском, а сам он после оставления Москвы французами стал первым комендантом освобожденного города. В кампанию 1813 г. его отдельный летучий отряд сражался при Гросс-Бееренге, Лаоне, Сен-Дизье, освобождал Бельгию, брал Бреду и Амстердам. После военных кампаний 1812-1814 гг. мундир Бенкендорфа украшали многие русские и иностранные ордена, в том числе и боевой орден св. Георгия 3-й ст. Портрет генерала А.Х. Бенкендорфа был помещен в Военную галерею Зимнего дворца.

Еще с одним образом А.Х. Бенкендорфа встречаются историки декабризма, они вынуждены констатировать порядочность и даже “добросердечие” Бенкендорфа на следствии по делу о “злоумышленниках 14 декабря”. Его вопросы к подследственным были всегда кратки и по существу, а спокойный и благожелательный тон располагал к беседе. Возглавивший III Отделение, учреждение, которое ведало судьбами осужденных декабристов, Бенкендорф неоднократно обращался к императору с просьбой о смягчении их участи, обращал внимание на их тяжелое положение, их здоровье, их нужды. В его канцелярии сохранилось огромное количество просьб родственников декабристов, которые в большинстве своем имели положительное решение. Практически все декабристы в своих воспоминаниях отмечали доброту и сердоболие шефа жандармов.

Если деятельность А.Х. Бенкендорфа в различных областях нашей исторической литературы получила хотя и одностороннее, но достаточное освещение, то его судьба, его личная жизнь совершенно не раскрыты ни в дореволюционной, ни в советской историографии. Это объясняется не столько незаинтересованностью исследователей в этой теме, сколько отсутствием необходимых источников для нее. Недаром некоторые сюжеты личной жизни Бенкендорфа для многих родственников, по свидетельству его правнука С.М. Волконского, были известны лишь в виде устных семейных легенд и заставляли представителей большой семьи Бенкендорф-Волконских собирать о нем сведения по архивам. Между тем, было известно, что некоторые значимые события своей жизни А.Х. Бенкендорф записывал в своеобразные журналы или дневники. Некоторые из его автобиографических записей были опубликованы еще в 1817 г., когда Бенкендорф откликнулся на призыв редактора “Военного журнала” Ф.Н. Глинки помещать в журнале “вернейшие записки о военных действиях Отечественной войны и последних заграничных походах”, – он прислал в него воспоминания: “Описание военных действий отряда, находившегося под начальством генерала Винценгероде в 1812 году” и “Действия отряда генерал-майора Бенкендорфа в Голландии”. Ф.Н. Глинка перевел воспоминания с французского и снабдил их публицистическим предисловием. Позже, во второй половине 30-х гг., Бенкендорф покровительствовал и активно содействовал А.И. Михайловскому-Данилевскому, собиравшему материалы для готовящегося по высочайшему распоряжению “Описания Отечественной войны”. Граф не только допустил историка к секретным делам III Отделения, но и предоставил ему свои воспоминания о войне 1812 г., с которых, очевидно, была снята копия.

Однако, как выяснилось уже после смерти А.Х. Бенкендорфа, его военные воспоминания являлись частью обширных мемуаров, которые он, к удивлению многих его современников, вел на протяжении многих лет. “Известная личность графа, – писал М.А. Корф, – нисколько не позволяла предполагать, чтобы у него, если бы и нашелся досуг, достало охоты, терпения, а в некоторой степени даже способности, класть на бумагу тот обильный запас впечатлений и воспоминаний, который должен был образоваться…”. Эти мемуары обнаружены в сентябре 1844 г. А.Ф. Орловым при разборе кабинета Бенкендорфа в доме на Фонтанке, 16. Записки лежали в двух портфелях. В первом из них находилось 18 тетрадей (№№ 1-18), хронология их относилась ко времени правления императора Александра I. Второй портфель содержал 17 тетрадей (№№ 19-35) за время царствования Николая Павловича. Тогда же записки были представлены императору. Николай I внимательно прочитал мемуары своего друга, сделав в некоторых местах небольшие карандашные пометы на полях, и заметил А.Ф. Орлову, что находит в них “очень верное и живое изображение своего царствования”. Записки долгое время оставались в кабинете императора, а затем поступили на хранение в Собственную Его Императорского Величества библиотеку в Зимнем дворце. Доступ в царскую библиотеку исследователям был почти недоступен, и мемуары Бенкендорфа долгое время оставались невостребованными.

В 1856 г. директор Императорской Публичной библиотеки М.А. Корф, назначенный председателем Высочайше учрежденной Комиссии по сбору материалов к полной биографии и истории царствования Николая I, заинтересовался мемуарами шефа жандармов. Прочтя записки, он выбрал из них все, что касалось непосредственно времени правления императора Николая Павловича. Корф не только перевел эти отрывки с французского языка, но еще и обработал их: отредактировал авторский стиль, выбросив даже из этих небольших отрывков описание тех событий, которые, на взгляд Корфа, лучше изображены у других мемуаристов, а также полностью исключил описание событий личной и семейной жизни Бенкендорфа. “Это скорее переделка или сокращение их в тот объем и в ту форму, каких требовала наша специальная цель, – писал он о своей работе с мемуарами в предисловии. – Переводили мы только важнейшее, прочее же передавали в извлечениях, иногда и с изменениями в плане, потому что старались везде устранить излишнюю растянутость и многословие, а также все бесполезные повторения… Одного только правила мы строго и неуклонно держались при всех наших выпусках и переменах – не придавать нашему повествованию мыслей и взглядов ему не принадлежащих: в нашем труде он везде является тем же самым лицом, как и в своих записках”. Этот обработанный вариант записок Бенкендорфа был представлен Александру II, который при прочтении оставил на полях рукописи некоторые свои замечания и исправления. Два небольших отрывка из этого переработанного варианта записок М.А. Корф опубликовал в 1865 г. в журнале “Русский архив”.

Обширные извлечения из этих мемуаров Бенкендорфа в изложении Корфа обнародовал в “Русской Старине” и “Историческом Вестнике” Н.К. Шильдер. Он же поместил эту редакцию мемуаров и в приложение к своей вышедшей в 1903 г. монографии “Николай I. Его жизнь и царствование”. Мемуары вошли в научный оборот и с тех пор широко цитируются историками только по этим публикациям; большинство исследователей считают этот вариант авторским текстом, не подозревая, что записки значительно сокращены и отредактированы, а первая их часть вообще отсутствует.

Н.К. Шильдер уверял читателей, что публикуемые записки Бенкендорфа “списаны с подлинной рукописи”, однако в обоих случаях он пользовался переложением Корфа. Об это говорит тот факт, что публикуемые Шильдером записки слово в слово повторяют перевод, сделанный Корфом, а также то, что в ряде мест, по невнимательности или в спешке, Шильдер принял карандашную правку Александра II как правку Николая I. Любопытно, что в то время, когда Н.К. Шильдер занимался в библиотеке Зимнего дворца, подлинного текста записок Бенкендорфа времени царствования Николая I (второй портфель, тетради №№ 19-35) в библиотеке не было. Дело в том, что еще в 1893 г. великий князь Сергей Александрович обратился в библиотеку, передавая просьбу Александра III о розыске и предоставлении ему мемуаров А.Х. Бенкендорфа. Мемуары графа были представлены императору 3 марта 1893 г. в Аничковом дворце. Ознакомившись с воспоминаниями, Александр III дал их для прочтения брату великому князю Сергею Александровичу. 16 ноября 1893 г. Сергей Александрович записал в дневнике: “…Начал читать мемуары гр. Бенкендорфа – очень интересно – рукопись – Саша мне их дал”.

Мемуары графа А.Х. Бенкендорфа вернулись в библиотеку лишь 22 марта 1902 г. и “только один картон”, т.е. только первая часть записок. В том же 1902 г. для внучатого племянника А.Х. Бенкендорфа обер-гофмаршала Двора Павла Константиновича Бенкендорфа с высочайшего разрешения была снята копия с этой части воспоминаний графа. В предварительной записке к ней Павел Константинович отметил: “Вторая часть этих воспоминаний находится в Фалль и принадлежит князю Григорию Волконскому”. Однако, как выяснилось, в имении Фалль никогда записок не было, Волконские тоже разыскивали их, привлекая к поискам великого князя Николая Михайловича. В 1916 г., так и не найдя следов второй части записок, Павел Константинович исправил предварительную записку, написав: “Вторая часть этих воспоминаний, находившаяся также в Императорской Библиотеке, была дана на время Великому Князю Сергею. После его смерти вторая часть не была возвращена”.

Подлинник этой второй части мемуаров был обнаружен совсем недавно, в мае 2003 г., в фонде А.Ф. Бычкова в Петербургском филиале Архива Академии наук. В путеводителе по архиву, а также в ряде справочных изданий данный источник фигурирует как “копии записок” Александра Христофоровича. Историю попадания подлинных записок Бенкендорфа в этот фонд еще предстоит выяснить.

Таким образом, мемуары графа А.Х. Бенкендорфа в настоящее время находятся в двух государственных архивохранилищах. Первая их часть, повествующая о деятельности Бенкендорфа в царствование Александра I, хранится в Государственном архиве Российской Федерации (ГА РФ), в фонде Рукописного отделения библиотеки Зимнего дворца. Вторая часть мемуаров, хронологические рамки которой 1825-1837 гг., находится в Петербурге, в Архиве Академии наук. Следовательно, теперь исследователям наконец стал известен весь корпус мемуаров графа.

Мемуары Бенкендорфа написаны по-французски и, как справедливо заметил в свое время Корф, “языком небрежным, даже часто неправильным”. Немец по происхождению, Бенкендорф в повседневной жизни отнюдь не часто пользовался родным немецким языком – лишь в детстве при общении с матерью, уроженкой Вюртемберга, да при переписке по имущественным делам с лифляндскими и эстляндскими родственниками. Учеба в привилегированном пансионе аббата Николя, где преподавание велось на французском языке, служба в старейшем гвардейском Семеновском полку, офицеры которого – представители знатной аристократии, говорили по-французски, постоянное общение при высочайшем дворе с императрицей Марией Федоровной, изъясняющейся исключительно на французском, сделали этот язык если не родным, то, по крайней мере, незаменимым для Бенкендорфа. “Молодые немцы – Палены, Бенкендорфы, Шепинги, если не образом мыслей, то манерами были еще более французы, чем мы”, – замечал Ф.Ф. Вигель. Однако полученное аристократическое образование было “поверхностным”, всю жизнь Бенкендорф писал с ошибками и по-немецки и по-французски, что заметно и при чтении его дневников. Помимо орфографических, часто встречаются стилистические, а иногда и смысловые ошибки, граф прибегает в своем французском в основном к языковым шаблонам.

По характеру изложения мемуары очень неоднородны. С одной стороны – это воспоминания, в них нет поденных записей, лишь сплошное повествование, изложенное в хронологической последовательности. Им присущи все характерные черты мемуарной литературы – отступления от повествования, пассажи философских или исторических размышлений, описание собственных переживаний и пр. Но местами мемуары напоминают дневник – события фиксируются в четкой хронологической последовательности со всеми деталями и мелочами, вспомнить которые можно было лишь при наличии сделанных ранее подручных записок или дневников. Да и из самого текста мемуаров можно сделать вывод, что они писались спустя несколько лет после описываемых событий и краткие дневники часто служили основой для их написания. Так, например, вспоминая о времени 1802 г., Бенкендорф пишет: “Я вел дневник своего путешествия, обладавший по меньшей мере достоинством безукоризненной точности, он был выброшен в огонь одной разгневанной дамой, которая, прочитав его без моего ведома и обнаружив там историю моих любовных похождений, имела глупость его сжечь. Я сожалею об этом тем более, что, описывая это спустя 12 лет, я вижу, что мои воспоминания ускользают от меня и отдавать отчет о прошлом я могу весьма несовершенно”.

Мемуары А.Х. Бенкендорфа охватывает большой временной промежуток. Они начинаются кратким экскурсом в детство и юность автора, здесь и учеба в немецком пансионе в Байрейте, а затем в пансионе аббата Николя в Петербурге, и адъютантская служба при императоре Павле I, путешествие с генералом Е.М. Спренгтпортеном по России, организация партизанских формирований на о. Корфу, служба при посольстве Толстого в Париже, военные кампании 1805-1814 гг. Первая часть воспоминаний заканчивается описанием известного петербургского наводнения 1824 г. Во второй части мемуаров, которая известна исследователям в интерпретации М.А. Корфа, Бенкендорф описывает свою службу при Николае I, постоянные путешествия с императором по России и за границей. Записки Бенкендорфа заканчиваются 1837 г., а именно днем 17 декабря, когда произошел пожар в Зимнем дворце. Кончаются они недописанной фразой, что позволяет предположить, что конец записок либо потерян, либо они остались незавершенными.

Первая часть мемуаров Бенкендорфа, которая практически не была известна исследователям, представляет большой интерес с разных точек зрения. Прежде всего, в ней последовательно изложен ранний период жизни автора, здесь Бенкендорф предстает перед нами молодым человеком, еще только начинающим свою карьеру, но уже умеющим контактировать с людьми, находчивым, с опорой на трезвость во взглядах и здравый смысл в поступках. Но что особенно важно, мемуары Бенкендорфа являются во многих случаях единственным источником сведений о достаточно важных событиях, о которых до сих пор было известно очень мало. Прежде всего это касается административно-инспекторской экспедиции по России 1802-1803 гг. под руководством генерала Е.М. Спренгтпортена.

Крупный военный специалист, инженер, имевший большой опыт в рекогносцировке границ, Е.М. Спренгтпортен был послан Александром I “объехать с целью военно-стратегического осмотра Азиатскую и Европейскую Россию”. В поездке его сопровождали майор М.Ф. Ставицкий, знакомый генерала по прошлым поручениям, флигель-адъютант А.Х. Бенкендорф и художник Е.М. Корнеев – для путевых зарисовок и “снятия видов и костюмов разных народов”. В первый год путешествия путь экспедиции лежал через европейскую часть России до Уральских гор, затем вдоль южных рубежей империи по Сибири и Амуру до китайской границы. Затем предполагалось обследовать южные российские губернии и Кавказ и завершить миссию на острове Корфу, находившемся в то время в подчинении России. Миссия являлась секретной, поэтому никаких материалов об экспедиции по ее окончании издано не было, отчета об экспедиции в архивах не сохранилось, а проследить ее маршрут можно было лишь пунктирно по немногочисленным письмам Спренгтпортена и сопровождавших его лиц, по некоторым дневникам жителей Иркутска, да по сохранившимся рисункам художника Е.М. Корнеева.

Мемуары Бенкендорфа позволяют восстановить маршрут не только всей поездки, но и каждого ее участника, становится яснее цель экспедиции. Нельзя сказать, что экспедиция Спренгтпортена была научным мероприятием, каких со второй половины XVIII века было организовано уже достаточно много. Академические экспедиции 1768-1774 гг. под руководством И.И. Лепехина, Н.Я. Озерецковского, П.С. Палласа, И.И. Георги, правительственные экспедиции, такие, например, как северо-восточная морская географическая экспедиция под руководством И.И. Беллингса и Г.А. Сарычева (1785-1795), экспедиции, снаряженные купцами Г.И .Шелиховым в 1775 г., М.С. Голиковым в 1781-1785 годах, П.И. Челищевым в 1791 г., значительно обогатили представления о природе, быте, культуре населения Сибири, состоянии ее торговли, ремесел, промыслов и т.п. Регулярно проводились топографические съемки отдельных районов края с целью составления военных атласов и карт, рекогносцировочные описания северных оконечностей России. Возвращаясь из поездок, многие путешественники старались всем увиденным поделиться с читателями, так как описание путешествий было в начале XIX века одним из любимых чтений не только специалистов, но и “любопытной публики”. Очевидно, перед экспедицией ставилась прежде всего инспекционная задача – обратить внимание на состояние административного управления местностей, ознакомиться с характером населяющих эти местности народов, с их бытом, промыслами, обрядами, ну и, конечно, по ходу дела заниматься изысканиями исторического характера. Конфиденциальный характер экспедиции, очевидно, не позволил Бенкендорфу сразу после окончания поездки опубликовать свои путевые зарисовки, и он решил это сделать значительно позже в своих мемуарах.

Коротко проследим маршрут экспедиции генерала Е.М. Спренгтпортена, каким он предстает по воспоминаниям Бенкендорфа. Путешественники выехали из Петербурга в феврале 1802 г. Сев в Шлиссельбурге на корабль, проплыв по Ладожскому каналу и реке Сясь до Тихвина, миновав Устюжну, Мологу и Шексну, они прибыли в Рыбинск. Отсюда началось плавание по великой Волге. К маю 1802 г. богатые торговые российские города – Ярославль, Кострома, Нижний Новгород – остались позади. Путешественники добрались до Казани. Проведя там несколько дней, выехали в Оренбург, который, помимо административного и торгового центра, являлся еще и важным приграничным городом. Все это заставило экспедицию провести там несколько дней, исследуя окрестности и изучая местность. После Оренбурга взяли курс на крепость Троицкую, двигаясь вдоль линии границы, “меняя лошадей и конвой в маленьких фортах, являющихся единственными населенными пунктами на дороге”. Из Троицкой, покинув приграничную линию, поехали в глубь края, осматривая богатые уральские рудники и шахты, и добрались до Екатеринбурга – крупного богатого города. Отдохнув в нем несколько дней, отправились в Тобольск, где задержались уже надолго.

Как часто практиковалось в подобных экспедициях, их участники могли путешествовать раздельными маршрутами. Это позволяло обследовать и зафиксировать значительно больше территорий. Так, Бенкендорф с художником Корнеевым предприняли из Тобольска поездку к берегам Ледовитого океана. Поднявшись вверх по Иртышу и Оби, они доехали до Березова и побывали на землях кочевых северных племен.

Отсутствие Бенкендорфа и Корнеева длилось полтора месяца. За это время генерал Спренгпортен уже покинул Тобольск и отправился через Омск в Усть-Каменогорск. Соединившись со всей экспедицией в Семипалатинске, путешественники двинулись в Иркутск, проезжая Томск и маленький городок Красноярск. От Иркутска было рукой подать до Кяхты – только пересечь озеро Байкал. В Кяхте путешественники не стали задерживаться, торопились возвратиться обратно до начала замерзания Байкала.

В Иркутске участники экспедиции вновь расстались – Ставицкий из Кяхты самостоятельно поехал в Нерчинск и добрался до устья Амура, а Бенкендорф один отправился в Якутск, где пробыл целую неделю. Все члены экспедиции соединились в середине зимы 1803 г. в Тобольске и вместе отправились в Россию. Но после Екатеринбурга их пути снова разошлись: Спренгтпортен со Ставицким отправились в Москву, а Бенкендорф в Петербург “с докладом обо всем путешествии”.

То, что в столицу поехал Бенкендорф, а не генерал Спренгтпортен – неудивительно. Экспедиция не была еще закончена, доклад являлся промежуточным и, видимо, необязательным. Горячее стремление Бенкендорфа съездить в Петербург, близость его ко Двору и к императрице Марии Федоровне, а также не особенное желание Спренгтпортена появляться перед государем и заставили последнего воспользоваться удачным случаем.

Уже через три недели после своего возвращения Бенкендорф заторопился к Спренгтпортену. Вместе с А.Д. Гурьевым – сыном будущего министра финансов, который ехал на Кавказ для геологических изысканий, весной 1803 г. они прибыли в Москву, откуда экспедиция взяла курс к южным российским границам. Ее участники побывали в Казанской и Саратовской губерниях, спустились по Волге до Астрахани, затем отправились на Кавказ. Здесь с разрешения генерала Спренгпортена Бенкендорф на несколько месяцев покинул экспедицию и отправился в Грузию. Вместе со своим другом М.С. Воронцовым он поступил волонтером в Кавказский корпус П.Д. Цицианова, “дабы усовершенствоваться в воинском искусстве”.

А члены экспедиции Спренгтпортена тем временем осмотрели калмыцкие степи, посетили озеро Эльтон и через Харьков и Полтаву добрались до Херсона, где встретили Новый, 1804 г. Туда же, в Херсон приехал и Бенкендорф.

Путешественники оставались в Крыму до весны 1804 г., а затем на военном корабле отплыли в Стамбул, и в августе 1804 г. были уже в Греции. Спренгтпортен имел задание обследовать военные укрепления о. Корфу. Новое государство Ионических островов, основанное в 1798 г. после освобождения их эскадрой Ф.Ф. Ушакова из-под власти наполеоновской Франции, представляло собой самоуправляющуюся республику и существовало под протекторатом России. Посещением этих островов и заканчивалась официальная миссия генерала Спренгтпортена. На Корфу Бенкендорф получает высочайшее разрешение покинуть генерала и остаться на острове при русском корпусе. Спренгтпортен со Ставицким вскоре уехали в Россию, а художник Корнеев, с разрешения Академии художеств, в Италию.

До настоящего времени наиболее полным и исключительно наглядным источником для описания экспедиции Спренгтпортена являлись рисунки Е.М. Корнеева. Молодой, талантливый пансионер Академии художеств, проявивший склонность к пейзажной живописи, Корнеев в 1802 г. был приглашен к участию в правительственной экспедиции. Участие художника в подобных мероприятиях, его видовые зарисовки были важным документом для отчета о путешествии, кроме того, художники часто выполняли функции картографов и топографов. Больше всего Корнеев сделал пейзажных рисунков – виды Сибири, Поволжья, южных губерний России. Тщательно фиксировал он различные местные обряды и костюмы. Рисунки Корнеева были настолько удачны и интересны, что их сразу же после возвращения художника приобрел известный коллекционер, баварский посланник при русском дворе Карл Рейхберг. Он же предложил художнику поехать в Мюнхен для работы над созданием альбома “Народы России”. Альбом был издан в 1812-1813 гг. в Париже и стал очень популярен. Рисунки из него копировали такие художники, как Вернье, Леметр, Монне, многие листы альбома в течение XIX века неоднократно переиздавались.

Подлинные же рисунки Корнеева оставались у Рейхберга. Несколько раз Рейхберг предлагал приобрести их, обращаясь и в Академию наук, и в Академию художеств, и к ее президенту А.Н. Оленину. Убедившись, что никто не купит у него “портфель Корнеева”, в 1819 г. Рейхберг обратился с подобной просьбой к Бенкендорфу. И не ошибся, в память своего первого служебного задания, Бенкендорф купил часть рисунков. Они долгое время хранились в известном прибалтийском имении Бенкендорфа Фалль. После смерти Александра Христофоровича рисунки оставались в собственности его дочери – М.А. Волконской, а затем, очевидно, по “декабристским связям” попали к В.Е. Якушкину. В настоящее время рисунки находятся в Государственном Историческом музее и являются наиболее полной известной коллекцией работ Е.М. Корнеева.

ИСТОЧНИКИ ИНФОРМАЦИИ:

  1. Румянцев П. П. Золотопромышленная деятельность и золотопромышленное наследство А.Х. Бенкендорфа. УДК 94 (47).083, DOI: 10.18384/2310-676X-2021-1-63-74.
  2. Берсенев В.Л., Суровцева Н.Г. Торговля железом на Урале в XIX веке и модернизация: связи явные и неявные.
  3. Курков К.Н. Московский государственный гуманитарный университет им. М.А. Шолохова.
    Эволюция менталитета дворянина-предпринимателя в условиях модернизации российского общества (князь С.С. Абамелек-Лазарев).
  4. Грузинов А.С. Эволюция хозяйства князей Абамелек-Лазаревых во второй половине XIX – начале XX века (по бюджетным материалам).
  5. Лизунов П.В. Семья петербургских биржевых маклеров и банкиров Фелейзен.
  6. Матвеев Н.В. Иркутский государственный университет. Русские банкиры и промышленники Штиглицы.
  7. Сидорова М. Экспедиция генерала Спренгтпортена по пределам Российской империи, как она описана в мемуарах графа А.Х.Бенкендорфа. Новооткрытые мемуары графа Бенкендорфа как исторический источник. http://www.nasledie-rus.ru/podshivka/7105.php.

Вся экономика – это наука о том, как люди принимают решения.

- Джеймс Дьюзенберри