ПРИ ДВОРЕ

Управление императорским двором в XIX веке

В состав Министерства Императорского Двора (МИДв) входило 4 общих и 25 особенных установлений; к первым отно­сились: Канцелярия министра императорского двора и уделов, Кабинет Е.И.В., Контроль, Касса, Инспекция врачебной части, Общий архив МИДв; в составе особенных установлений находились: управление гофмаршальской части, экс­педиция церемониальных дел, придворное духовенство, Санкт-Петербургское и Московское дворцовые управления, рота дворцовых гренадер и др. Таким образом, в структуре МИДв просматривается его специфика и предмет деятельности, который был связан исключительно с царствовавшим Домом, двором как сложной организацией, обслуживавшей интересы монархии. Придвор­ное ведомство в широком смысле слова составляло все министерство, в узком — его особенные установления.

Во главе каждой из частей (установлений) стоял управляющий: например, гофмаршальская часть, ведавшая делами по довольствию двора, устройству приемов, организации путешествий “высочайших особ” и заведованию придворнослужителями подвижного состава, управлялась гофмаршалом; придвор­ная конюшенная часть во главе с управляющим заведовала экипажами, служи­телями части; протопресвитер придворных соборов императорского Зимнего дворца и московского Благовещенского собора возглавлял придворное духовен­ство, делами которого до 1883 г. ведало Петербургское епархиальное управление, а затем Канцелярия заведующего придворным духовенством.

Императорский двор имел внутренние и внешние задачи. К внутренним относились: хозяйственно-организаторская, административная, культурно-до­суговая; к внешним: представительная, ритуально-символическая, идеологи­ческая и др. Осуществление этих функций предполагало обеспечение связей между всеми структурными подразделениями придворного ведомства, согласование це­лей, интересов двора с интересами общества, осуществление стабильной деятель­ности министерства как одного из учреждений государственного управления. Эти задачи стояли перед министром двора и уделов — связующим звеном между импе­ратором, императорской фамилией и придворным ведомством. По 155 статье “Об­щего наказа министерствам” все действия министра согласовывались с верховной властью. В отличие от других министров министр двора отчитывался перед импера­тором, входил к нему с докладом о делах, требовавших “высочайшего’ разрешения, не отчитывался перед другими структурами власти по вверенным ему делам. Кроме того, только министр двора как начальник над всеми частями придворного ведом­ства руководил одновременно департаментом уделов, сохранившим своего рода автономию удельного ведомства в рамках двора, а также являлся канцлером императорских и царских орденов в соответствии со статьями 876 и 877 “Учреждения министерства императорского двора”. Таким образом, министр двора являйся руководителем трех подразделений: придворного, удельного ведомств и учрежде­ния, производившего пожалования орденами, медалями и знаками отличия. Власть министра по своему характеру была исполнительной, к его компетенции относи­лись вопросы комплектования штата, контроля за деятельностью аппарата и соблю­дением законов.

Как главноуправляющий своего ведомства министр возглавлял Совет — совещательный орган при министре; вся личная переписка и исполнение возлагаемых на министра поручений по административным вопросам, распоряжения по разно­го рода событиям в императорской семье и ее контактам с зарубежными прави­тельственными органами и особами проходили через Канцелярию министра. Пре­делы власти министра и характер его ответственности за свои распоряжения не устанавливались. По штату министерств 1802 г., сохранявшемуся до середины 50-х гг. XIX века, содержание министра составляло 12 тыс. рублей в год, не считая казенной квартиры, в действительности же сумма содержания колебалась до 20 и более тыс. рублей, так как некоторые министры имели жалованье из “кабинета”, аренду, “при­бавки” и пр.

Министр уделов Л.А. Перовский имел содержание до 23 тыс. рублей, а министр иностранных дел К.В. Нессельроде — около 17 тысяч. В XIX веке состав министров был следующим: князь Петр Михайлович Волконский (177691852) — первый министр двора, глава МИДв в 1826-1852 гг.; его сменил граф Лев Алексее­вич Перовский (1792-1856) в качестве главы удельного ведомства в 1852-1856гг. и граф Владимир Федорович Адлерберг (1790-1884) в качестве министра двора в 1852-1872 гг., который вновь соединил должности министра двора и уделов, В.Ф. Адлерберг известен еще как друг Николая I и отец графов Александра Владимировича (1818-1888), министра двора в 1872—1881 гг., сорат­ника Александра II, и Николая Владимировича Адлерберга. В 1881-1897 гг. министром двора был граф И.И. Воронцов-Дашков, отец второй жены П.П. Демидова, сына Авроры Карловны, а позже барон В.Б. Фредерикс.

Особое место МИДв в системе министерств определялось, главным образом, тем, что оно, с одной стороны, входило в группу министерств, с другой, было со­ставной частью двора как социального института. Деятельность МИДв в качестве придворного ведомства сосредотачивалась в области компетенции, например, Кан­целярии и Кабинета Е.И.В. Канцелярия министерства (1826-1917) являлась одним из важнейших общих установлений, решавших вопросы административного харак­тера по всем учреждениям МИДв, а Кабинет (1704-1917) занимался кадровыми вопросами, вел переписку с Сенатом, министрами, генерал-губернаторами, решая в административном, хозяйственном, земельно-заводском и камеральном отделах комплекс вопросов по делам, относящимся к личному составу всех установлений, о содержании служащих, обеспечении императора. Утверждаемый указом императора придворный штат включал придворных служителей (высших и низших) и чинов, выполнявших свои руководящие служебные функции в различных особен­ных установлениях.

К придворным чинам в середине XIX века относились первые чины: обер-камергер, обер-гофмейстер, обер-гофмаршал, обер-шенк, обер-шталмейстер, обер-егермейстер, обер-форшнейдер, которые приравнивались к гражданским чи­нам второго класса; вторые чины: гофмейстер, шталмейстер, егермейстер, обер-церемонийместер, гоф-маршал приравнивались к гражданским чинам третьего класса и т.д.

При Николае I была проведена реорганизация придворного штата, а придвор­ные рассматривались как государственные служащие, так что даже фрейлины, неся бремя “ремесла придворных”, ощущали себя частью некоего придворного мира, людьми, близко стоящими у престола, выполняющими свой гражданский долг.

По составу придворного штата на 1 января 1898 г. было не менее шестнадцати человек первых чинов двора, 147 — вторых, 453 — других чинов (в том числе 176 почетных камергеров, 252 камер-юнкера), в штате императрицы не менее 215 при­дворных дам всех рангов. По сведениям Н. Рубакина, почерпнутым из материалов переписи 1897 г., общее число чиновников империи составляло 435818 человек, из них 397736 мужчин и 38082 женщин, причем придворных чинов и в целом служащих при дворцах: мужчин — 4070, женщин — 420, всего 4490 человек.

Канцелярия рассматривала вопросы о вступлении в брак камергеров и камер- юнкеров, фрейлин, то есть семейно-брачные отношения придворных регламенти­ровались и согласовывались на уровне министра, как и вопросы о придворном мужском мундире и придворном платье дам, порядке придворного шествия и т. п.

Придворный быт определялся специальным этикетом, церемониалом, являв­шимся необходимым регламентирующим началом в жизни двора. Церемониал со­четал в себе как черты общепринятого в Европе придворного этикета, образцом которого с XVIII века служил французский, так и собственно российский, специфику которому придавало православие.

Наиболее ярким придворным торжеством, имев­шим общественно-политический характер, была коронация императора. Данную сферу деятельности двора курировала церемониальная часть МИДв. В 1722-1744 гг. во главе специального установления стоял обер-церемониймейстер, в 1744-1779 гг. церемониальные дела находились в ведении Коллегии иностранных дел, в 1779-1796 гг. действовал специальный церемониальный департамент. В 1796-1806 гг. эти функции вновь передавались Коллегии, а в 1806-1846 гг. был организован Департамент церемониальных дел; в 1846-1902 гг. действовала Экспедиция цере­мониальных дел. Отметим, что в 1744-1858 гг. церемониальная часть подчинялась МИД и лишь с 1858 г. МИДв.                                                                                        .

Учреждениями, ведавшими в узком смысле слова дворцовым хозяйством (по­стройкой и содержанием зданий, парков, придворного штата, продовольствия, орга­низации досуга при дворе и др.), являлись Придворная Е.И.В. контора (1730-1882), Гофинтендантская контора (1732-1851), Главное дворцовое правление и управле­ние (1882-1891), Санкт-Петербургское дворцовое управление (1891-1917), управ­ление гофмаршальской части (1891-1917) и др. Придворная Е.И.В, контора была старейшим хозяйственным подразделением МИДв занимавшимся, в частности, организацией приема иностранных владетельных особ, обеспечением двора про­довольствием и пр. Например, в организации свадебных торжеств по случаю бра­косочетания в 1839 г. великой княгини Марии Николаевны и Максимилиана, герцо­га Лейхтенбергского принимала участие и придворная контора, обеспечившая проведение торжественных обедов и балов в Зимнем дворце. Так, обеденный стол 2 июля 1839 г. был организован на 360 персон, а вечерний — на 850. Ведомость расходов конторы по случаю бракосо­четания императорской дочери свидетельствует о том, что было использовано “калледовских” свеч весом 28 пудов 25 фунтов 56 золотников, стеариновых — 51 пуд 22 фунта 93 золотника, белых восковых — 5 пудов 19 фунтов 54 золотника, а также сальных. Общая сумма в отчете о свадебных расходах составила 89583 руб. 14. коп. В организации свадебных торжеств императорской фамилии были задейство­ваны и другие особенные установления в соответствии с их назначением.

В состав расходов на содержание верховной власти входило содержание монарха, его семьи, двора в целом. Расходы сосредотачивались в ведении самого министерства двора, исчисля­лись по его смете, кроме того, часть расходов императорской фамилии проходила по смете военного министерства, так, например, императорская Главная квартира (1820-1917) ведала организацией путешествий императора, но относилась к воен­ному министерству. Все суммы расходов МИДв, проходивших по государственной росписи доходов и расходов министерства финансов проводились без подразделения их по статьям, что затрудняет точное определение сумм по каждой статье. Основным источником финансирования министерства являлось государственное казначейство. По сведениям А.А. Корни­лова, расходы составляли в 1803 г. — 8600 тыс. руб. (7800 тыс. руб. серебром), а в 1810 г. —14500 тыс. руб. (4200 тыс. руб. серебром), то есть сократились на 45%. В 1854 г. на нужды различных ведомств двора было израсходовано 8053 тыс. руб., сверх сметы—2513 тыс. руб., а в 1855 г. — 9136 тыс, руб., причем общая сумма государ­ственных расходов в первом случае—389312 тыс. руб., во втором — 544139 тыс. руб. Расходы МИДв в 1894 г. составили 11777065 руб. 96 коп, превысив расходы Госконтроля, Главного правления коннозаводства и МИД вместе взятых (11342318 руб.), но оказались меньше расходов министерства народного просвещения, со­ставлявших 21807064 руб. По сведениям Г.П. Жидкова, в конце XIX века МИДв было выделено 12 млн руб., а к 1906 г. — 16359595 руб. Другим источником ежегод­ных доходов МИДв являлись доходы от удельных земель, промыслов, фабрик, что составляло около 2,5 млн руб. в год, помимо этого источником были проценты от капиталов, хранившихся в банках Англии и Германии. Содержание особ императорской фамилии в соответствии с законом производилось из казны и удель­ных сумм, а норма ежегодного финансирования составляла 20 млн. руб. За исклю­чением уделов источником содержания учреждений МИДв (в том числе особен­ных установлений чиновников) являлись доходы от так называемого “кабинетско­го” хозяйства, находившегося в ведении Кабинета Е.И.В. Бюджет Кабинета в 1888 г. стал бюджетом МИДв, а его общий доход составил 21450 тыс. руб., в 1906 г. — 29377899 руб.

Особое предназначение МИДв состояло в управлении двором как организацией, а уделами — как типом хозяйства. Специфика МИДв состояла в том, что оно было подчинено через министра непосредственно императору; выполняло комп­лекс задач, направленных на обеспечение двора; находилось вне контроля Сената, Государственного Совета и других высших органов власти. Министр двора и уделов являлся главным распорядителем ассигнованных МИДв средств из казны, а также распоряжался доходами от уделов и Кабинета е. и. в. В отличие от других мини­стерств, МИДв обладало особой структурой, обусловленной функциями двора, некоторой самостоятельностью в финансовой, правовой и организационной сфе­рах.

В истории монархий XIX века имели место специализированные придворные учреждения: в Пруссии с 1819 г. существовало министерство королевского дома, в Австро-Венгрии МИД выполняло функции министерства двора: в Англии — три придворных управления (гофмаршала, камергера, шталмейстера), в Италии—три придворных должности (министр и префект двора, первый генерал-адьютант), однако лишь в России в 1826-1917 гг. деятельность двора была организована в рамках министерства, специально созданного в интересах династии Романовых.

БОЖЕ, ЦАРЯ ХРАНИ!
 
18 декабря 1833 г. впервые публично был исполнен новый гимн России — «Боже, царя храни!».
Новый патриотический порыв охватил Россию после победы в войне с Наполеоном. Знаменитый литератор и государственный деятель, наставник цесаревича Александра Николаевича, будущего императора Александра II, Василий Андреевич Жуковский написал в 1815 г. стихотворение «Молитва русского народа», начинавшееся сроками:
 
Боже, Царя храни!
Славному долги дни
Дай на земли!
 
Произведение, первые две строфы которого были опубликованы в журнале «Сын отечества» за 1815 г., пришлось по вкусу Александру I, и в 1816 г. оно было утверждено в качестве официального гимна Российской Империи. Правда, здесь произошел чисто русский казус. Гимн имел текст, но не имел оригинальной музыки. Однако император и приближенные решили, что для этого вполне подойдет и музыка… английского гимна «God save the king».
 
В 1816 г. А.С. Пушкин приписал к стихотворению еще две строфы. 19 октября 1816 г. они были исполнены воспитанниками Лицея на музыку английского гимна. Таким образом, по случаю празднования годовщины Лицея перевод Жуковского получил оригинальное продолжение, написанное Пушкиным. Жуковский дополнил свое сочинение в 1818 г. — оно звучало на публичном экзамене воспитанников петербургской гимназии.
Таким образом, текст «Молитвы русского народа», текст русского гимна, был практически создан, но при его исполнении музыка оставалась английской. Этой музыкой военные оркестры в Варшаве встречали прибывшего туда в 1816 г. Александра I.
 
С этого времени Высочайше было повелено играть всегда гимн при встрече государя. Почти 20 лет в Российской империи официально использовали мелодию английского гимна. Николай I был крайне заинтересован вопросом о российской государственной атрибутике, укреплении ее, придании веса монархическим символам. Автором музыки царь выбрал близкого и преданного ему человека — А.Ф. Львова, хотя мог выбрать русского композитора номер один — М.И. Глинку.
 
Предполагают, что был устроен некий негласный конкурс, о котором мачеха композитора Львова вспоминала: «Знали мы, что многие новую музыку сочиняют на эти (?) слова, что даже у императрицы поют и играют сочинения эти, что Царь слышит и ни слова не говорит». Современники в своих воспоминаниях называют М.Ю. Виельгорского и М.И. Глинку, будто бы писавших музыку гимна. Впрочем, последний позднее сообщал, что никто не поручал ему писать гимн.
 
Боже, Царя храни!
Сильный, державный,
Царствуй на славу нам;
Царствуй на страх врагам,
Царь православный!
Боже, Царя храни!
 
18 декабря 1833 г. в Большом театре в Москве оркестр и вся труппа театра участвовали в представлении «Русской народной песни» (так был назван в афише гимн «Боже, Царя храни»). На следующий день в газетах появились восторженные отзывы. Вот что сообщает об исторической премьере директор Московских Императорских театров М.П. Загоскин: «Сначала слова были пропеты одним из актеров Бантышевым, потом повторены всем хором. Не могу вам описать впечатление, которое произвела на зрителей сия национальная песнь; все мужчины и дамы слушали ее стоя; сначала «ура», а потом «форо» загремели в театре, когда ее пропели. Разумеется, она была повторена…».
 
25 декабря 1833 г., в день годовщины изгнания войск Наполеона из России, гимн был исполнен в залах Зимнего дворца при освящении знамен и в присутствии высоких воинских чинов. 31 декабря уходящего года командир Отдельного гвардейского корпуса великий князь Михаил Павлович отдал приказ: «Государю Императору благоугодно было изъявить свое соизволение, чтобы на парадах, смотрах, разводах и прочих случаях вместо употребляемого ныне гимна, взятого с национального английского, играть вновь сочиненную музыку».
 
30 августа 1834 г. на Дворцовой площади в Санкт-Петербурге был открыт монумент — Александровский столп — в честь победы над Наполеоном в войне 1812 г. Торжественное открытие монумента сопровождалось парадом войск, перед которым впервые в столь официальной обстановке исполнялся гимн России «Боже, Царя храни».
 

Придворные чины и звания

Как отмечают исследователи придворных чинов и званий (Н.Е. Волков, Л.Е. Шепелев, И.И. Несмеянова и др.), придворный штат был организацией чинов, лиц со званиями камергеров и камер-юнкеров и наиболее многочисленной группы – служителей.

Ядро штата составляли «чины», то есть служебные разряды первых пяти классов по Табели о рангах. Так называемые первые чины двора приравнивались к гражданским чинам второго класса, а вторые – третьего класса. Кроме того, в число придворных входили специалисты, «состоявшие при особе» (воспитатели и наставники, учителя, лейб-медики и пр.), среди которых было немало известных деятелей культуры, науки. Придворные чины имели право на почетную форму обращения, полагавшуюся всем классным чинам и варьировавшуюся в зависимости от ранга.

Состав придворных чинов определялся Табелью о рангах, но не в основной части, а в особых дополнительных пунктах. Анализируя состав придворных чинов, включенных первоначально в Табель о рангах, дореволюционный историк Н.Е. Волков пришел к заключению, что «многие из них вовсе никогда не были жалованы, и даже определить, в чем состояли их обязанности, не представляется… возможным». Еще ранее появились чины придворных кавалеров – камергеров и камер-юнкеров, которые в петровское время были главными фигурами при дворе. После введения в действие Табели о рангах состоялись назначения в чины обер-гофмейстера, обер-шенка, обер-шталмейстера, обер-церемониймейстера, обер-маршала и гофмаршала, обер-камергера и гофмейстера (1727). 14 декабря 1727 г. Петр II утвердил первый придворный штат. В соответствии с ним назначались гофмейстер, восемь камергеров, семь камер-юнкеров, гофмаршал и шталмейстер. Анна Иоанновна утвердила инструкцию обер-гофмар-шалу и придворный штат в составе обер-камергера, обер-гофмейстера, обер-гофмаршала и обер-шталмейстера. В 1736 г. состоялось первое пожалование в чин обер-егермейстера (чин II класса). В 1743 г. были введены чины церемониймейстера и егермейстера.

В названии придворных чинов часто присутствуют немецкая частица «гоф» (нем. Hof – двор) и «обер» (нем. ober – старший).

Камергер (нем. Kammerherr букв. – комнатный господин) – первоначально придворный чин VI класса (до 1737 г.) и IV класса; после 1809 г. – старшее придворное звание для лиц, имевших чин IV–IX классов, а с 1850 г. – III и IV классов; обер-камергер – придворный чин II класса.

Гофмаршал – придворный чин III класса; обер-гофмаршал – придворный чин II класса.

Гофмейстер (нем. Gofmeister букв. – управляющий двором) – придворный чин III класса, обер-гофмейстер – придворный чин II класса.

Егермейстер (нем. Jagermeister – начальник охоты) – придворный чин III класса; обер-егермейстер – придворный чин II класса.

Церемониймейстер (нем. Zeremonienmeister букв. – начальник церемоний) – придворный чин V класса, наблюдавший за порядком дворцовых церемоний; обер-церемониймейстер – придворный чин сначала IV, потом III и II классов.

Хотя Павел Петрович решительно порвал со многими старыми традициями, он был последним императором, при дворе которого еще оставались шуты. О шуте Иванушке, который «был вовсе не глупым человеком», рассказывает князь П.П. Лопухин. Он жил сначала в доме Воина Васильевича Нащокина (сына мемуариста), затем у П.В. Лопухина, а после переезда последнего в Петербург перешел к императору. Он имел свободный вход в кабинет государя.

В придворном штате 1796 г. чинов II класса полагалось по одному каждого наименования, чинов гофмейстера, гофмаршала, шталмейстера и церемониймейстера – по два, чинов егермейстера и обер-церемониймейстера – по одному, а камергеров – двенадцать. Чин камер-юнкера штатом не предусматривался, но по штатам 18 декабря 1801 г. этот чин появляется вновь. Численность камер-юнкеров устанавливалась в двенадцать человек.

С конца XVIII века придворные чины II и III классов стали именоваться первыми чинами двора, в отличие от вторых чинов двора, к которым относились чины камергера, камер-юнкеров и церемониймейстера. После того как камергеры и камер-юнкеры стали считаться не чинами, а придворными званиями (с 1809 г.), вторыми чинами двора стали называть придворные чины III класса.

Таким образом, почти все придворные чины оказались в генеральских рангах (II–III классы), где право производства в чин зависело целиком от усмотрения императора. Из сказанного ясно, что дослужиться до придворного чина оказывалось возможным лишь по гражданской или военной службе. Впрочем, был и иной путь – пожалования его императором. Военные чины III класса и ниже считались старше гражданских (в том числе и придворных) одного с ними класса.

Придворные чины более других категорий сохранили связь с предшествующими должностями. Обер-гофмаршал приравнивался к дворецкому при дворе московских царей, обер-камергер – к постельничему, действительный камергер – к комнатному стольнику или спальнику, гофмейстер – к стряпчему, обер-шталмейстер (нем. Stallmeister) – к ясельничему, обер-егермейстер – к ловчему, обер-шенк – к кравчему, обер-мундшенк – к чашнику, мундшенк – к чарочнику, камер-юнкер – к комнатному дворянину.

Придворный штат в 1793 г., по сведениям И.Г. Георги, состоял из одного обер-камергера, 20 камергеров, 28 камер-юнкеров, обер-шенка (он подавал золотой кубок царю), обер-шталмейстера и шталмейстера, заведовавших конюшенной частью (шталмейстеры помогали садиться в карету, обер-шталмейстер следовал за ней верхом), обер-егермейстера (заведовавшего императорской охотой), обер-гофмаршала и гофмаршала (заведовавшего дворцовым хозяйством), обер-церемониймейстера и церемониймейстера, а также 8 генерал-адъютантов и 8 флигель-адъютантов.

Среди дам двора Ее Императорского Величества было: 9 статс-дам, камер-фрейлина, 18 придворных фрейлин и гофмейстерина над оными, 9 камер-юнгферов. Одновременно при Ее Императорском Высочестве (Марии Федоровне): 3 фрейлины, камер-фрау и камер-юнгфера. К придворному штату принадлежали также: духовник Ее Императорского Величества и 8 придворных священников, 3 лейб-медика, 5 придворных докторов, 2 лейб-хирурга, 11 гофхирургов и аптекарь. Сверх того 2 камер-фурьера, кофешенк (ответственный за подачу кофе и чая), камердинер, зильбервиартер (человек, ответственный за хранение придворного серебра), 3 надзирателя императорских садов, все в чине полковничьем, зильбердинер чина асессорского (человек, в обязанности которого входила чистка серебра), 11 комиссаров и 7 придворных садовников; также и пажеский корпус, состоящий из 60 юных дворян или около того. В придворной канцелярии или конторе присутствовали обер-гофмаршал и несколько членов.

По придворному штату Павла I в 1796 г. в ведении обер-камергера находилось 12 камергеров, 12 камер-пажей (не камер-юнкеров), а также 48 пажей, не входивших в штат. Пажами могли быть дети и внуки сановников первых трех классов, обычно воспитывавшиеся в Пажеском корпусе. Они сопровождали членов императорской фамилии на церемониях (иногда несли шлейфы платьев дам). С производством в офицеры пажи теряли свои звания. Придворный штат 1796 г. включал следующие дамские звания, названные в нем чинами: обер-гофмейстерина, гофмейстерина, 12 статс-дам и 12 фрейлин. Камер-фрейлины и камер-юнкеры штатом не предусматривались. В конце 1796 г. были укомплектованы и штаты великокняжеских дворов, при этом гофмейстеры были назначены в гофмаршалы, камергеры – в гофмаршалы и шталмейстеры. Кавалеры при этих дворах были определены классом ниже по сравнению с Большим двором. В 1801 г. комплект камергеров и камер-юнкеров был установлен в 12 человек, но к 1809 г. фактически первых числилось 76, а вторых – 70 человек.

В обязанности камергеров и камер-юнкеров входило ежедневное (по очереди) дежурство при императрицах и присутствие в табельные (праздничные) дни. В начале XIX века наряду с придворными чинами появились придворные звания. За теми, кто имел придворные звания, утвердилось название придворных кавалеров. Указом от 3 апреля 1809 г. камергеры и камер-юнкеры перестали считаться чинами двора, отныне это было их придворное звание, которое не давало права на продвижение по служебной лестнице. Нововведение было встречено ропотом в аристократических кругах. В 1881 г. общее число камергеров и ка мер-юнкеров составляло 536, а в 1914 г. – 771 человек.

В 1826 г. Николай I установил комплект фрейлин в 36 человек. В 1834 г. снова появляется звание камер-фрейлин, которые имели более высокий ранг, приравниваясь к статс-дамам. Камер-фрейлинами и фрейлинами могли быть лишь незамужние дамы, после замужества они отчислялись от двора, но сохраняли право представления императрице и посещения больших балов с мужьями, независимо от чина последних.

В 1856 г., в связи с коронацией Александра II, был введен чин обер-форшнейдера (следовал за блюдами и разрезал кушанья для императорской четы), чин II и III классов. При коронации Николая I упоминается просто форшнейдер (нем. Vorschneider – разрезатель). До середины XIX в. лиц, имевших придворные чины, было несколько десятков, в 1881 г. – 84, в 1898 г. – 163, в 1914 г. – 213 человек. В начале XX в. ко II классу по Табели о рангах относились обер-камергер, обер-гофмейстер, обер-гофмаршал, обер-шенк, обер-шталмейстер и обер-егермейстер; к III классу – гофмейстер, гофмаршал, шталмейстер, егермейстер, обер-церемониймейстер, IV – камергер, V – церемониймейстер и камер-юнкер, VI – камер-фурьер, IX – гоф-фурьер. Важнейшим преимуществом придворных чинов, по мнению современников, была возможность личного общения с лицами императорской фамилии.

Придворные чины распадались на два разряда. В первый входило (в 1908 г.) 15 лиц, именовавшихся: обер-гофмейстер, обер-гофмаршал, обер-егермейстер, обер-шенк… Второй класс насчитывал 134 персоны, и, кроме того, было 86 лиц «в звании», два обер-церемониймейстера, обер-форшнейдер, егермейстеры, гофмаршалы, директор Императорских театров, директор Эрмитажа, церемониймейстер (14 штатских и 14 «в звании»).

Кроме того, были лица, носившие придворные звании при Их Величествах и членах императорской фамилии, отдельную группу составляли генерал-адъютанты, свитские генералы и флигель-адъютанты – около 150 человек). Всего, по данным начальника канцелярии Министерства Императорского двора А.А. Мосолова, включая 260 дам разных рангов и 66 дам, удостоенных ордена Святой Екатерины, 1543 персоны.

Придворные (придворные чины и кавалеры, а также женский штат – статс-дамы и фрейлины) представляли собой особую сословно-корпоративную и профессиональную общность. Пиетет перед придворными чинами и званиями был велик.

Действительно, учреждения двора обслуживались большим штатом чиновников и служителей. Многие из них проживали в непарадных помещениях дворцов. В середине XIX века только в Зимнем дворце ютилось более двух тысяч человек, главным образом прислуги. Руководство отдельными службами двора обычно возлагалось на лиц, имевших особые придворные чины. Финансами и убранством дворцовых интерьеров заведовал камер-цалмейстер, размещением придворных служителей в императорских дворцах и на обывательских квартирах занимался гоф-штаб-квартирмейстер, винными погребами заведовали келлермейстеры.

Сами же придворнослужители делились на две категории. Первую составляли высшие служители, включенные в систему чинопроизводства. К разряду высших служителей относились гоф-фурьеры, гардеробмейстеры, камердинеры, метрдотели и официанты: мундшенки (виночерпии), кофишенки (кофешенки), кондитеры, тафельдекеры (накрывающие стол) и прочие (обычно им присваивался чин XII класса).

Камердинеры были наиболее приближены к высочайшим особам. Они приглашали в комнату на прием. Сам термин был заимствован из немецкого языка в конце XVII века (нем. Kammerdiener, от Kammer – комната и Diener – слуга. Впервые фиксируется в «Письмах и бумагах Петра Великого» в 1706 г.). Мундшенки традиционно отвечали за своевременную подачу к столу разных напитков (вина, пива, кваса, питьевого меда, минеральной воды и других прохладительных напитков), а кофишенки (кофешенки) – чая, кофе и горячего шоколада. Мундшенки и кофешенки, так же как и тафельдекеры, должны были выполнять указания и гоф-фурьеров. Камер-фурьеры наблюдали за порядком во дворце и распоряжались дворцовой прислугой: камер-лакеями, лакеями, гайдуками, скороходами, камер-пажами…

При незначительности окладов партикулярные люди поступали на службу с целью приобрести известные права и преимущества, связанные со званием придворнослужителя, переходившие на их детей. Лица податных сословий при поступлении на придворную службу исключались из прежнего состояния. После отставки придворнослужители могли рассчитывать на пенсии и различные награды, иногда весьма существенные.

Вторую категорию составляли низшие придворные чины, специализировавшиеся в утилитарной сфере. Согласно указу 1794 г., они должны были набираться из детей придворнослужителей, что превращало их в замкнутое придворное сословие, своеобразную касту.

Среди женской прислуги были горничные разных рангов: камер-фрау, камер-юнгферы (от нем. Kammerjungferin – горничная), камер-медхины. Занимавшие эти низшие придворные должности женщины и девушки были горничными императрицы, великих княгинь и великих княжон. Камер-юнгферы занимались уборкой личных комнат, одеванием и раздеванием августейших хозяек, первые – покупкой и размещением тканей, женских туалетных и других принадлежностей; помогали иногда и камер-медхи-нам. В XVIII веке на эти должности назначались жены денщиков и лакеев или немки и финки, отличавшиеся чистоплотностью. Даже такая низшая категория служительниц, как камер-медхины, могли в исключительных случаях рассчитывать на протекцию или помощь членов императорской семьи. Так, в 1848 г. из средств Кабинета было выдано «бывшей камер-медхине блаженной памяти государыни императрицы Екатерины II Елизавете Воиновой на уплату долгов 1000 рублей» . На траурной церемонии похорон Николая I в 1855 г. камер-юнгферам предписывалось одеваться «против шестого класса».

Николай I обратил внимание на «высших служителей» сразу после вступления на престол. Возможности получения ими чинов (ранее до VI класса) были резко ограничены. Отличительной чертой российского придворного штата (в части обслуживающего персонала) было наличие династий чинов и служителей: члены одной семьи служили при дворе одновременно или на протяжении нескольких поколений, связав свою судьбу с судьбой династии Романовых.

Дочь А.О. Россет-Смирновой при публикации рассказов и заметок матери писала: «Придворная прислуга служила из поколения в поколение. Некие Матвеевы и Петровы служили со времени Елизаветы. Моя мать говорила: «Есть династии гоф-фурьеров, лакеев, даже истопников».

Некоторые из служителей были ветеранами придворной службы. Для престарелых служителей часто находили посильные должности, позволявшие им достойно встретить старость.

П.Н. ДЕМИДОВ – ЕГЕРМЕЙСТЕР

Павел Николаевич Демидов, первый муж Авроры Карловны, имел чин егермейстера.

Егерме́йстер (нем. Jagermeister, дословно — мастер-охотник), придворное звание и должность; в Российской империи по Табели о рангах придворный чин третьего класса. Должность появилась при императоре Петре III в 1743 г., заимствована из европейской придворной традиции. Егермейстер ведал императорской охотой, занимался ее организацией и проведением, начальствовал над егерями. Ранее, в 1736 г., была учреждена более высшая должность обер-егермейстера — по Табели о рангах придворный чин второго класса.

В 1744-1745 гг. была организована обер-егермейстерская канцелярия. В 1771 г. все чины обер-егермейстерского ведомства вместе со всеми дворцовыми служителями были освобождены от телесных наказаний. В 1773 г. обер-егермейстерская канцелярия была уравнена с коллегиями и стала во главе самостоятельного обер-егермейстерского корпуса. С 1796 г. она была преобразована в Егермейстерскую контору, с 1882 г. известна под названием «Императорская охота».

Должность камергера при российском дворе

Звание «камергер» появилось в России в 1710-х гг. при Петре I и было заимствовано из европейской традиции придворных чинов. Дословно в немецком языке «камергер» означает «господин комнат», а фактически относится к особо приближенному придворному чину, имевшему ключи от личных комнат и покоев государя. Несмотря на заимствование термина, подобная должность издавна существовала при дворе русских царей: «стряпчий с ключом», «комнатный стольник», «спальник» назначались из наиболее знатных и преданных людей.

Согласно «Табели о рангах» 1722 г., созданной Петром Великим, именно «стольники» и «комнатные спальники» переименовывались в «действительного камергера». Чин шестого ранга соответствовал статскому чину коллежского советника и чину военного полковника. Позже чин был отнесен к четвертому рангу и стал соответствовать генеральскому званию.

В конце XVIII — начале XIX веков камергерские ключи изготавливались из золота и стоили дорого — около 500 рублей. Затем постепенно золото стало уступать место серебру и бронзе.

Камергеры постоянно жили при дворе, храня ключи от дворцовых комнат и даже от личных покоев царя. Они прислуживали во время трапезы, выполняли личные поручения, были хозяйственниками и экономами. В «Горе от ума» читаем:

Покойник был почтенный камергер,
С ключом, и сыну ключ умел доставить;
Богат, и на богатой был женат;
Переженил детей, внучат;
Скончался; все о нем прискорбно поминают.
Кузьма Петрович! Мир ему! —
Что за тузы в Москве живут и умирают! 

Долгое время главной отличительной особенностью камергера, как и обер-камергера (высшего чина Императорского двора) был огромный ключ — символический и церемониальный атрибут должности.

До 1762 г. изображение камергерского ключа не имело образца, и его исполнение зависело только от замысла конкретного мастера. Согласно статуту, принятому Екатериной II, камергеры должны были носить свои ключи на голубой наградной ленте ордена Св. Андрея Первозванного на левой фалде кафтана или мундира возле карманного клапана, а обер-камергеры — на золотом шнуре с кистями у правого карманного клапана.

Императрица также определила обязанности камергеров: они должны были дежурить при императорском величестве «по сколько указано будет» и «во время дежурства никуда не отлучаться». В церемониальные дни камергер носил за императрицей шлейф и стоял у трона «пока Ея Величество изволят пить спросить». За время царствования Екатерины II пожаловано было камергерами 103 человека. У каждого из них был свой ключ.

В 1833 г. император Николай I ввел единый стандарт камергерского ключа: рельефное изображение двуглавого орла и инициалы правящего монарха, трубка ключа обвита дубовыми листьями.

Последним в истории носителем чина камергера был граф Ф.П. Пален (1780-1863, пожалован чином камергера в 1800 г.). Дольше всех в чине камергера состоял князь С.И. Гагарин (1777-1862) – 63 года и 10 месяцев. Званием камергера дорожили даже высшие государственные чиновники, поскольку оно давало доступ к мероприятиям, проводимым императорским двором (официальным церемониям, балам и т. д.) и таким образом предоставляло возможность непосредственного общения с государственной элитой.

В разное время был издан ряд высочайших указов, регламентирующих мундир и внешний вид камергера. Так, указом 1831 г. камергерам наряду с не первыми чинами двора предписывалось «…иметь парадный мундир темно-зеленого сукна с красным суконным воротником и таковыми же обшлагами. Шитье золотое по узору, ныне существующему: на воротнике, обшлагах, карманных клапанах, под оными и на полах широкое, а по… фалдам узкое; по борту же на груди шитые бранденбуры; пуговицы золоченые с изображением Государственного герба. Указом 1837 г. лицам, имеющим придворные звания, было запрещено носить усы и бороду. 

К концу XIX века звания камергера были удостоены многие люди, не имевшие отношения к служению при дворе, например, литераторы Тютчев, Вяземский, Фет, композитор Римский-Корсаков. Знак должности – обер-камергерский ключ – отличался от камергерского ключа тем, что на нем фигура орла и короны над его головами украшались бриллиантами. Носился обер-камергерский ключ на золотом шнуре с кистями у правого карманного клапана (в отличие от камергеров, носивших свой ключ на левом бедре).

При императоре Николае I на 1855 г. пожалованных званием камергера было 169 человек. Состав придворных чинов пополнялся из лиц преимущественно знатных фамилий, занятых на государственной службе Домогательства высокопоставленных лиц, стремившихся получить придворное звание, не будучи на службе, оставались без внимания. Придворное звание высоко ценил Николай I. Известно, что когда А.С. Пушкину в 1833 г. было пожаловано звание камер-юнкера — по его чину титулярного советника, он оскорбился, считая, что его возраст и заслуги позволяли ему претендовать на звание камергера. Некоторые насмешники подтрунивали над Пушкиным, так как считали, что звание камер-юнкера давалось только очень молодым людям. 

ПРАВИЛА ПРИЛИЧИЯ И СВЕТСКИЕ МАНЕРЫ ПРИ ДВОРЕ

Особенность российского этикета состоит в своеобразном соединении старых допетровских обычаев с европейскими традициями. Петр I и его ближайшее окружение были первыми создателями российского дворянского этикета. По настоянию Петра в России трижды была переиздана книга «Юности честное зерцало, или Показание к житейскому обхождению, собранное от разных авторов», содержавшая конкретные наставления дворянским отпрыскам, как вести себя в обществе. Долгое время книга была единственным печатным руководством по поведению.

Со второй половины XVIII века начинают активно печатать пособия по этикету. Огромную роль в развитии российского этикета сыграла Екатерина II. Вторая половина XVIII века является эпохой расцвета русско-французских культурных связей, чему немало способствовала деятельность императрицы, покровительствовавшей французским просветителям. С особым радушием принимаются в России бежавшие от революции французские эмигранты, значительная часть которых осела здесь, оставив заметный след в русской дворянской культуре.

Господствовавший в XVIII веке французский идеал модного поведения в свете культивировал, по словам Ф. Булгарина, «любезничество с дамами, утонченное волокитство, угодничество, легкомыслие, остроумие и острословие, и изысканную вежливость». Истинно «версальский» тон, уже не существовавший на его родине, в 1790-е гг. царил в кругах высшей российской аристократии.

В то же время этикет, насаждаемый Павлом I, становился ненавистен дворянству. «Ни один офицер, – вспоминает Н.А. Саблуков в «Записках о времени императора Павла и его кончине», – ни под каким предлогом не имел права являться куда бы то ни было иначе, как в мундире… офицерам вообще воспрещалось ездить в закрытых экипажах, а дозволяется только ездить верхом или в санях, или в дрожках. Кроме того, был издан ряд полицейских распоряжений, предписывавших всем обывателям носить пудру, косичку или гарбейтель и запрещавших ношение круглых шляп, сапог с отворотами, длинных панталон, а также завязок на башмаках и чулках, вместо которых предписывалось носить пряжки. Волосы должны были зачесываться назад, а отнюдь не на лоб; экипажам и пешеходам велено было останавливаться при встрече с высочайшими особами, и те, кто сидел в экипажах, должны были выходить из оных, дабы отдать поклон августейшим лицам».

Мужчины, встретив на улице императора, должны были сбрасывать на землю верхнее платье, снимать шляпу и, поклонившись, стоять, пока государь не пройдет. Дамы, не исключая и государыни, должны были выходить из экипажа и также, спуская верхнее платье, приседать на подножках.

«Император ежедневно объезжал город в санях или в коляске, в сопровождении флигель-адъютанта, – читаем в мемуарах А. Чарторижского. – Каждый повстречавшийся с императором экипаж должен был остановиться: кучер, форейтор, лакей были обязаны снять шапки, владельцы экипажа должны были немедленно выйти и сделать глубокий реверанс императору, наблюдавшему, достаточно ли почтительно был он выполнен. Можно было видеть женщин с детьми, похолодевшими от страха, выходящих на снег во время сильного мороза, или в грязь во время распутицы, и с дрожью приветствующих государя глубоким поклоном. Императору все казалось, что им пренебрегают, как в то время, когда он был великим князем. Он любил всегда и всюду видеть знаки подчинения и страха, и ему казалось, что никогда не удастся внушить этих чувств в достаточной степени. Поэтому, гуляя по улицам пешком или выезжая в экипаже, все очень заботились о том, чтобы избежать страшной встречи с государем. При его приближении или убегали в смежные улицы, или прятались за подворотни…

Выходы царские, к которым прежде относились с большим уважением, являлись теперь какими-то сборищами. Все должны были проходить для целования рук по два в ряд, в промежуток, на одной стороне которого находился государь с государыней, а на другой стояли обер-гофмаршал и церемониймейстер, которые последними исполняли обряд целования и были ответственны за шум и беспорядок, происходящий в толпе.

При дворе Екатерины II существовал абсолютно другой порядок представления царским особам: «..дамы, представляясь государыне, приседали (как то делается во Франции и Германии), а представляясь наследнику, кланялись по русскому обычаю, нагибая голову и не разгибая колен». Мужчины целовали императрице руку. «Когда Ее Величество благодарили за какую-нибудь милость, то можно было становиться и не становиться на колено, но я предпочел сделать первое. Когда камергер меня назвал, и государыня пожаловала мне руку, чтобы ее поцеловать, признаюсь, что я крепко прижал ее к моим губам». Причем, по словам А.С. Шишкова, «Екатерина всегда левою рукой брала и нюхала табак, а правую подавала для поцелуев». Павел I выражал сожаление, что «у него рука не пухнет, как у Екатерины, от многих и частых поцелуев».

Александр I пытался сгладить мрачное впечатление, произведенное недолгим правлением его отца, многими мероприятиями. В первую очередь он упростил придворный церемониал, отменил торжественные императорские выезды, предоставил дворянству большую свободу в выборе покроя одежды и форм головных уборов.

В «Исторических мемуарах об императоре Александре и его дворе» графиня Шаузель-Гуффье пишет: «Александр уничтожил при дворе чрезвычайные строгости этикета, введенные в предшествующее царствование, между прочим, обычай выходить из экипажа при встрече с экипажем императора».

Был введен другой «порядок представления» царским особам. «При представлениях особам царской фамилии перчатку оставляют только на левой руке, потому что правой рукою приходится касаться руки императрицы при поцелуе». Руку императрицы целовали как мужчины, так и дамы.

В эпоху Александра I обряд коленопреклонения и целования руки монарха сменился учтивым поклоном, а для «изъявления благодарности» подданные целовали императора в плечо. «Он (Александр I) испытывает чуть ли не ужас перед каждым внешним знаком почтения, выходящим за обычные формы, к примеру, целованием руки. Княгиня Белосельская однажды везла его в своей карете, и он держался за портьеру. Кормилица с ребенком княгини на руках поднесла дитя к карете поцеловать руку императора, которую государь чуть ли не с отвращением отдернул».

Манера светского поведения уже не насаждалась указами царя. Верховным судьей нравов стало общественное мнение. А личный пример Александра, который, по словам современника, «знанием приличий превосходил всех современных государей», служил эталоном светского поведения. «У него нет свиты, – сообщает в одном из “петербургских писем” граф Жозеф де Местр. – Если он встречает кого-либо на набережной, он не хочет, чтобы выходили из экипажа, и довольствуется поклоном».

Не менее лестные характеристики давали императору и наши соотечественники. А.Н. Голицын с восхищением говорил об Александре: «…доселе я знал аристократию рода, умел подмечать иногда аристократию ума и таланта, но вижу, что есть еще третья аристократия – сердца».

Многие мемуаристы отмечают рыцарское отношение императора к дамам. По словам графини Эдлинг, «Государь любил общество женщин, вообще он занимался ими и выражал им рыцарское почтение, исполненное изящества и милости».

Император Николаи I был не менее любезен в обращении с дамами. «Разговаривая с женщинами, он имел тот тон утонченной вежливости и учтивости, который был традиционным в хорошем обществе старой Франции и которому старалось подражать русское общество…». «Тон утонченной вежливости» не мешал, однако, Николаю I требовать от своих подданных строгого соблюдения правил придворного этикета.

«Следующий пример доказывает, как смотрит император на этикет вообще и в особенности там, где дело касается его дочери [Великая княжна Мария, дочь Николая I, в 1839 г. вступила в брак с герцогом Лейхтенбергским], – читаем в записках Гагерна “Россия и русский двор в 1839 году”. – На одном балу он разговаривал с австрийским посланником Фикельмон, как его прервал новый камергер великой княгини Марии и сказал графу Фикельмон: “Madame la duchesse de Leuchtenherg vous prie, Monsieur 1’ambassadeur, de lui faire l’honneur de danser la polonaise avec elle” [Госпожа герцогиня Лейхтенбергская просит Вас, господин посол, оказать ей честь танцевать с ней полонез (фр.)]. Император, выйдя из себя, запальчиво сказал ему: “dourac! – apprenez que je n’entends pas qu’on parle de M-me la duchesse de Leuchtenberg, mais bien de S. A. Imperiale Madame la Grande-duchesse Marie Nicolajewna; et quand Madame la Grande-duchesse Marie engage quelqu’un a danser avec elle, c’est une politesse quelle fait, et non honneur qu’elle demande” [Дурак! Знайте, что я не желаю, чтобы вы говорили госпожа герцогиня Лейхтенбергская, надо говорить Ее Высочество великая княгиня Мария Никалаевна, а когда великая княгиня приглашает кого-либо танцевать, это любезность, которую она оказывает, а не честь, которую просит ей оказать (фр.). Камергер был отставлен и удален, а обер-камергер Головкин получил выговор, что такого дурака представил в камергеры».

Некоторые указы Павла I были отменены Александром I. Многие же оставались в силе и в последующие царствования. Например, в театре «в присутствии государя придворный этикет запрещал аплодировать прежде него…».

«Нельзя государю отвечать отказом» – одно из главных правил придворного этикета, которому беспрекословно подчинялись как мужчины, так и женщины. Дама не смела отказать императору на балу, не могла отказаться от «императорского подношения». Француженка Полина Гебль, получив от Николая I «разрешение разделить ссылку ее гражданского супруга» декабриста И.А. Анненкова, отказалась от денег, предложенных ей императором «на дорогу» в Сибирь. «Князь Голицын объяснил мне, что нельзя государю отвечать отказом, на что я сказала, что в таком случае прошу все, что будет угодно государю, прислать мне».

Каждый мог обратиться к монарху с «всеподданнейшей просьбой». «В Петербурге в то время подойти к государю было немыслимо», чаще всего письма не приближенных к императору людей терялись в многочисленных канцеляриях. Прошения писались в строго определенной форме. Дамы обычно писали прошения к императору в более эмоциональных тонах, позволяя себе некоторые отступления от «учрежденной» формы и «уповая» на рыцарское отношение монарха к представительницам прекрасного пола. Вообще же просьбы подавались на русском языке, несмотря на то, что французским владели «беспримерно лучше». «Говорить должно на том языке, на котором заговорят высочайшие особы, причем по-французски и по-немецки к ним должно обращаться в третьем лице, а по-русски с прибавлением надлежащего титула, “Ваше Величество” или “Ваше Высочество”». И.А. Анненков рассказывал о допросе, учиненном Николаем I декабристам; «Я, вы ходя из комнаты государя, подошел к Муравьеву, чтобы сказать вполголоса: “Ступай, тебя зовет”… Он был очень молод, застенчив и немного заикался. Государь сделал те же вопросы, как и мне. Муравьев, вероятно, сконфузившись, начал отвечать по-французски. Но едва он произнес: “Sire”, как государь вышел из себя и резко ответил: “Когда ваш государь говорит с вами по-русски, вы не должны сметь говорить на другом языке”».

Светский этикет, однако, не позволял «выходить из себя». Порой Николаю I приходилось раскаиваться за свою необузданную вспыльчивость перед подданными. Однажды во время маневров в Красном Селе он незаслуженно обругал «на чем свет стоит, не стесняясь в выражениях» генерала Пенкержевского, сообщает в письме к сестре Иосиф Виельгорский: «На следующее утро государь приглашает к себе всех генералов и, выйдя к ним, говорит с присущим ему благородством: “Господа, вчера я совершенно забылся перед генералом П[енкержевским]. Когда я командую войсками, то ни как не могу сдерживаться и не выходить из себя. Мне уже сорок лет, а я до сих пор не преуспел в обуздании собственной вспыльчивости. Итак, господа, прошу вас впредь не принимать близко к сердцу мои слова, сказанные в гневе или раздражении. Ты же, Пенкержевский, прошу, прости меня; я не желал тебя оскорбить, будем друзьями”. И он сердечно обнял генерала. Пенкержевский рыдал как ребенок и не мог ему отвечать».

Случалось, даже обычно сдержанные императрицы теряли контроль над собой в присутствии своих подданных. Интересна характеристика Елизаветы Алексеевны, жены Александра I, которую дает ее фрейлина Роксандра Стурдза (Эдлинг): «.„императрице казалось, что ей на каждом шагу перечат. Она тревожилась, выходила из себя, нарушая тем свое достоинство и огорчая всех окружавших ее».

«Придворная жизнь по существу жизнь условная, и этикет необходим для того, чтобы поддержать ее престиж, – отмечает в своих воспоминаниях А.Ф. Тютчева. – Это не только преграда, отделяющая государя от его подданных, это в то же время защита подданных от произвола государя».

Иностранцев поражало рабское преклонение многих дворян перед монархом. Наши соотечественники также давали критическую оценку тем, кто «безотчетно во всем» подражал императору. «Так, когда однажды этот государь (Николай I), находясь в Петергофе же, на водосвятии в лагерной церкви кадетских корпусов, позабыл, войдя в церковь, снять перчатку с правой руки, то никто из присутствовавших военных, безотчетно во всем ему подражавших и следивших за каждым его движением, не посмел и подумать снять перчаток до тех пор, пока он, желая перекреститься, не снял свою с руки…».

Монарха воспринимали не только как символ государства, но и дворянской чести. Именно через связь с верховной властью каждый дворянин ощущал свою принадлежность к избранному сословию.

В мемуарах первой половины XIX века описание придворных церемоний занимает значительное место. Как свидетельствуют многие современники, после смерти императора Николая I их престиж стал падать.

Фрейлины императорского двора были посвящены во все тонкости придворного этикета. «В то время при представлении во дворце к их императорским величествам фрейлины соблюдали придворный этикет: следовало знать, сколько шагов надо было сделать, чтоб подойти к их императорским величествам, как держать при этом голову, глаза и руки, как низко сделать реверанс и как отойти от их императорских величеств; этому этикету прежде обучали балетмейстеры или танце вальные учители».

Несмотря на всю сложность и изощренность придворного этикета, он, по мнению многих современников, был крайне необходим. Важность придворного этикета осознавал и А.С. Пушкин. «Где нет этикета, – писал он в “Путешествии из Москвы в Петербург”, – там придворные в поминутном опасении сделать что-нибудь неприличное. Нехорошо прослыть невежею; неприятно казаться и подслужливым выскочкою».

ФРЕЙЛИНЫ ПРИ ДВОРЕ НИКОЛАЯ I

Ответить на вопрос о постоянном количестве фрейлин при дворе не так уж просто. Несмотря на составляемые списки придворных дам, некоторые из них еще числились на службе, а в силу возраста дежурных обязанностей практически не исполняли, для этого набирали более молодых девиц. Кроме того, были и те фрейлины, которые пробыв на новой должности всего несколько месяцев, стремительно выходили замуж, и неожиданно появлялось новое вакантное место.

Необходимо разграничить два понятия: «звание фрейлины» и «должность фрейлины». Положение, статус и род занятий фрейлин в официальном придворном штате значительно отличались от остальных. Звание фрейлины давалось относительно легко (особенно до начала правления императора Александра III), поскольку особых ограничений, разве что за исключением принадлежности к дворянскому сословию, не было. Звание, носившее почетный характер и обязывавшее даму присутствовать лишь на самых значимых придворных церемониях, подчеркивало и подтверждало особое положение в свете ее и/или ее семьи.

Получить штатное место фрейлины было на порядок труднее. В петровское время придворные чины как императорская милость испрашивались челобитными, поскольку ко двору влекла не только близость монарха, но и материальная выгода. Придворными становились и русские дворянки, и незнатные особы немецкой крови, и персоны, связанны с супругой государя прямым родством. Но со временем ситуация изменилась. Прежде всего, появилось несколько четких каналов, по которым девицы могли попасть во фрейлины. Кроме того, обозначился круг требований, и им необходимо было соответствовать, чтобы стать одной из приближенных семьи государя. Требовалось безупречное происхождение, учитывались заслуги и связи родителей, а также музыкальность самой кандидатки, владение иностранными языками, изящные манеры, особенности характера и, конечно, подходящая внешность.

Каким же образом фрейлины появлялись при дворе? Можно выделить четыре основных пути для определения в штатские фрейлины:

–           пожалование за заслуги родителей;

–           ходатайство родственников;

–           набор фрейлин среди «своих людей», из числа приближенных;

–           зачисление ко двору выпускниц институтов благородных девиц.

В некоторых случаях эти каналы проникновения в женский придворный штат пересекались и дополняли друг друга, способствуя разрешению вопроса о назначении в пользу кандидатки. В случае, когда статус штатной фрейлины жаловали за заслуги родителей или родственников, личные качества девицы несколько отходили на второй план.

Независимо от пути определения в женский придворный штат кандидатка во фрейлины должна была предварительно показаться членам императорской фамилии. Если потенциальные фрейлины, окончившие институт благородных девиц, уже на выпускной церемонии проходили своеобразный аналог собеседования, то для большинства процедура несколько отличалась. Для официального зачисления в женский придворный штат будущая фрейлина «по пожалованию» должна была представиться императрице.

Девушки, попадавшие в число свитских фрейлин, порой приобретали не только завидное положение в обществе, но и при благоприятных обстоятельствах возможность оказывать влияние на членов императорской фамилии.

Разумеется, самым очевидным последствием получения должности фрейлины была возможность приблизить ко двору своих родственников. Обретя при дворе достаточную уверенность, некоторые девушки начинали пристраивать на службу свою родню. Например, камер-фрейлина П.А. Бартенева со временем выхлопотала фрейлинское звание для всех своих сестер: Веры, Надежды, Марии и Наталии.

Разумеется, фрейлины могли похлопотать перед государем не только в своих или семейных интересах. Так, современники отмечали, что положение фрейлины А.Ф. Тютчевой при императрице было исключительным. Доподлинно известно, в том числе и из ее дневника, что она представляла императрице проекты славянофилов, чьи интересы разделяла.

Еще одним примером может быть одна из самых успешных фрейлин XIX века Роксандра Эдлинг (урожденная Стурдза). Вершиной ее деятельности стала организация посещения императорской четой, Александром I и Елизаветой Алексеевной, греческой церкви в Вене. Несомненно, это был символический жест: русский император таким образом демонстрировал поддержку православным единоверцам. По мнению исследователя А. Демкина, «при этом княжна Стурдза одержала маленькую победу над венским двором, пытавшимся помешать этому визиту, который наделал много шума».

Конечно, особое положение при дворе занимали фрейлины, ставшие фаворитками императоров. Современники считали возможным обращаться к этим придворным дамам с просьбами и ходатайствами. Тем большее уважение в ближнем круге придворных заслуживали те из них, кто своим статусом не пользовался. Например, фаворитка императора Николая I Варвара Аркадьевна Нелидова, несмотря на всеобщую любовь к государыне, была искренне почитаема и любима среди приближенных императорской фамилии. Во многом это обусловлено тем, что она не пользовалась своим положением ради честолюбия, тщеславия или продвижения чьих-то интересов.

Разумеется, сами фрейлины прекрасно понимали, что им нередко предписывают большую власть, чем они обладают на самом деле. Анна Тютчева отмечала, что, начиная с определенного момента, она вступила «в категорию царедворцев, которые проводят всю жизнь в воскурении фимиама государям для того, чтобы пользоваться их милостью, и у которых не хватает смелости даже в интересах этих же государей пойти на опасность произвести на них неблагоприятное впечатление».

Ни одна замужняя женщина не могла быть фрейлиной. Так же, как далеко не все фрейлины после замужества становились статс-дамами. Это зависело от близости к императорскому двору или от исключительных заслуг их мужей перед Отечеством.

Фрейлины были комплектные, то есть входившие в утвержденный штат, и сверх комплекта. После включения в штат фрейлины получали золотые с бриллиантами вензеля императрицы или великой княгини, называемые шифром.

Штатным фрейлинам полагался денежный оклад. Кроме жалованья фрейлины могли рассчитывать на подарки к праздникам. Так, на новый 1831 г. императрица Александра Федоровна подарила А.О. Смирновой «розовый трен (или трэн, от франц. traine – шлейф, тянущийся по полу), шитый серебром, а Александрине Эйлер – голубой с серебром». Иногда фрейлины получали и единовременные пособия, обычно в размере 1000 руб. В случае замужества комплектные фрейлины получали приданое от двора. Размер приданого составлял обычно 3 тыс. рублей ассигнациями (или менее 1000 руб. серебром). Иногда, по особым случаям, оказывалось вспомоществование, в том числе и бывшим фрейлинам. Предметы гардероба императриц (и великих княгинь) могли также завещаться любимым фрейлинам.

Постепенно ограничивая привилегии Марии Федоровны, Николай I не покушался на придворный штат и контроль ее за фрейлинами. Общее количество фрейлин при всех императрицах и великих княгинях в начале царствования Николая I достигло 36. Непосредственно у императрицы Александры Федоровны обычно было 12 штатных фрейлин. Эту цифру называет великая княжна Ольга Николаевна, вспоминая события 1832 г.: «В тот год у Мама было двенадцать фрейлин, включая тех, которых она получила от бабушки (императрицы Марии Федоровны)». Но к концу царствования Николая Павловича фрейлин снова стало больше. По мнению фрейлины А.Ф. Тютчевой, общее число фрейлин, состоявших при императрице Александре Федоровне, значительно превышало штаты. «Некоторых из них выбрала сама императрица, – замечает Тютчева, – других по своей доброте она позволила навязать себе, так что фрейлинский коридор походил на благотворительное учреждение для нуждающихся бедных и благородных девиц, родители которых переложили свое попечение о дочерях на императорский двор».

Где же находился фрейлинский коридор, это девичье общежитие в Зимнем дворце? По воспоминаниям А.Ф. Тютчевой, комнаты фрейлин в Зимнем дворце выходили во фрейлинский коридор, обращенный на Александровскую площадь, к которому вела Салтыковская лестница в 80 ступеней. Комнаты находились к востоку от Александровского зала (ныне залы № 314, 332 – экспозиция французского искусства второй половины XIX в.). Хоть это и был третий этаж, но по числу ступеней на лестнице он соответствовал пятому этажу. Фрейлины называли свои апартаменты «чердаком». Они имели право принимать гостей. О возможности всегда «сделать вечер у себя на “чердаке”» упоминала А.О. Россет-Смирнова.

Реальная жизнь фрейлин была безрадостной. Иронично и с долей горечи об этом пишет А.Ф. Тютчева: «Мы занимали на этой большой высоте очень скромное помещение: большая комната, разделенная на две части деревянной перегородкой, окрашенной в серый цвет, служила нам гостиной и спальней, в другой комнате, поменьше, рядом с первой, помещались с одной стороны наши горничные, а с другой – наш мужик, неизменный Меркурий всех фрейлин и довольно комическая принадлежность этих девических хозяйств, похожих на хозяйства старых холостяков. Он топил печку, ходил за водой, приносил обед и по десяти раз в день бегал заказывать карету, ибо истинное пребывание фрейлины, ее палатка, ее ковчег спасения – это карета. В дни дежурства эта карета была запряжена с утра, чтобы быть готовой на тот случай, если фрейлине придется сопровождать великую княгиню, случалось ездить с ней к кому-нибудь из великих княгинь или в Летний сад, и, если великий князь позднее присоединялся к ней, фрейлина освобождалась и возвращалась во дворец в собственной карете.

Но еще больше эта карета была в ходу в дни не дежурные, когда фрейлина могла располагать собой. С какой поспешностью бедные фрейлины бежали из своих одиноких комнат, которые никогда не могли быть для них Home’ом и создать им ни уюта домашнего очага, ни уединения кельи. Среди шумной и роскошной жизни, их окружавшей, они находили в этих комнатах лишь одиночество и тяжелое чувство заброшенности… Я нашла в своей комнате диван стиля empire, покрытый старым желтым штофом, и несколько мягких кресел, обитых ярко-зеленым ситцем, что составляло далеко не гармоничное целое. На окнах ни намека на занавески… Дворцовая прислуга теперь живет более просторно и лучше обставлена, чем в наше время жили статс-дамы, а между тем наш образ жизни казался роскошным тем, кто помнил нравы эпохи Александра I и Марии Федоровны». Фрейлинский коридор был восстановлен после пожара 1837 г. По отзыву Николая I, осмотревшего его 1 (14) октября 1838 г., он «обратился в прекраснейшую светлую широкую галерею».

Всегда были фрейлины, пользующиеся особым положением и почетом при дворе, что наглядно демонстрировалось подходом к «квартирному вопросу». А именно это выражалось в их проживании не на третьем, а на первом этаже Зимнего дворца.

В Царском Селе помещения фрейлин, по крайней мере сначала, находились в Большом Царскосельском дворце.

Обязанности фрейлины заключались прежде всего в дежурствах. «Дежурная фрейлина должна была в обеденное время быть у Мама, – вспоминала княжна Ольга Николаевна, – чтобы принять приказания на день». Возраст фрейлин был весьма различный, некоторые, если им не удалось, несмотря на возможности, предоставляемые для знакомств двором, выйти замуж, оставались старыми девами. Великая княжна Ольга Николаевна пишет: «В деревню нас сопровождали только молодые, старшие оставались в Зимнем дворце. Мы, дети, знали их хорошо». Фрейлины должны были сопровождать императрицу или великую княгиню во время выездов, но в этом случае гофмейстерина «смотрела заранее русские, французские и немецкие пьесы, чтобы судить, могут ли их смотреть молодые девушки, и сопровождала их в большую царскую ложу против сцены».

Наиболее приближенные фрейлины сопровождали императрицу в дальних поездках, как это было во время зарубежного вояжа Александры Федоровны в 1838 г. Тогда ее сопровождали фрейлины Е.Ф. Тизенгаузен и В.А. Нелидова.

Фрейлинами назначались уроженки Финляндии, Польши, Прибалтики. В конце апреля 1830 г., одновременно с оповещением о первом визите Николая I в Великое княжество Финляндское, в газетах появилось сообщение, что император 20 апреля даровал двум местным уроженкам звание фрейлин. Это были Эмилия Роткирх, дочь президента финского сейма, и Аврора Карловна Шернваль фон Вален, дочь первого выборгского губернатора. Она была представлена ко двору в конце июня 1832 г., и ее появление произвело триумф. Она сразу же была приглашена на Петергофский праздник 1 (13) июля. Великая княжна Ольга Николаевна писала о баронессе: «Я привязалась к Авроре Шернваль фон Вален, которая как раз была назначена фрейлиной. Дочь отца-шведа и матери-финляндки из Гельсингфорса, она была необычайной красоты, как физически, так и духовно, что сияло в ее красивых глазах». Великая княжна допустила неточность, так как Шернваль как по отцовской, так и по материнской линии принадлежала к известнейшим представителям шведского дворянства. Она снова возвращается в Петербург и с февраля 1836 г. приступает к исполнению обязанностей комплектной фрейлины, получив комнату в Зимнем дворце, лакея-ординарца, жалованье и карету с кучером. Ее подругой среди фрейлин стала Мария Сергеевна Муханова, двоюродная сестра Александра Муханова. Дочери Николая I (великим княжнам Марии, Ольге, Александре было тогда соответственно 16, 13 и 10 лет), особенно Ольга, привязались к новой фрейлине, но она недолго оставалась при дворце. 

ПРИДВОРНЫЕ ДАМЫ

Придворное платье статс-дамы или камер-фрейлины Бархат, атлас, золотные нити, металлические плашки, батист, вышивка, металлические пуговицы Санкт-Петербург, фирма «Г-жа Ольга́» Конец XIX - начало ХХ в. Коллекция Государственного Исторического музея

При российском дворе существовало несколько придворных почетных званий для дам и девиц. Собственно, в «Табели о рангах» говорилось не о званиях, а о чинах. Все они указаны не в основной части «Табели», а в одном из объяснительных к ней «пунктов».

Среди дамских званий старшим было звание обер-гофмейстерины. О ней говорилось, что она «имеет ранг над всеми дамами».

Следующим было звание гофмейстерины. Оба звания обычно принадлежали дамам, занимавшим одноименные должности, заведовавшим придворным дамским штатом и канцеляриями императриц и великих княгинь. С 1880 г. этих званий никто не имел. Гофмейстерины, статс-дамы и камер-фрейлины имели общий титул — ваше высокопревосходительство. Затем следовали действительные статс-дамы. Их ранг шел «за женами действительных тайных советников» (II класс). Действительные камер-девицы имели ранг, равный женам президентов коллегий (IV класс). Наконец, назывались гоф-дамы (приравнивались в ранге к женам бригадиров—V класс), гоф-девицы (приравнивались к женам полковников—VI класс) и камер-девицы.

Однако на практике уже во второй четверти XVIII в. получила применение несколько дополненная и измененная номенклатура дамских придворных званий: обер-гофмейстерина, гофмейстерина, статс-дама, камер-фрейлина и фрейлина. Первые четыре звания в течение XVIII века имели всего 82 лица. С 1730 г. стали присваиваться также звания камер-фрейлины (то есть камер-девицы), с 1744 г. — фрейлины, ас 1748 г.—гофмейстерины.

Придворный штат 1796 г. включал следующие дамские звания, которые снова названы чинами: обер-гофмейстерина, гофмейстерина, 12 статс-дам и 12 фрейлин. Камер-фрейлины (как и камер-юнкеры) штатом 1796 г. не предусматривались. Тем не менее, две фаворитки Павла I получили это звание. Это была фрейлина (с 1777 г.) Екатерина Ивановна Нелидова (1745-1839), пожалованная в камер-фрейлины в 1797 г., и княжна Анна Петровна Лопухина (1777-1805), пожалованная в камер-фрейлины в 1798 г. В законоположениях по придворному ведомству камер-фрейлины упоминаются лишь в 1834 г.

По штату Александра I 1801 г. общая численность статс-дам и фрейлин осталась прежней. В 1826 г. Николай I установил комплект фрейлин — 36 человек. Это были так называемые «комплектные» фрейлины, которые назначались «состоять» при императрицах, великих княгинях и великих княжнах. Они назывались также «свитными». Эти фрейлины постоянно находились при дворе, часто и проживали там. Фрейлины императриц считались старше фрейлин, состоящих при великих княгинях, а те, в свою очередь, старше фрейлин великих княжон. Несколько фрейлин (от двух до пяти) имели более высокий ранг — камер-фрейлин. В придворной иерархии они приравнивались к статс-дамам.

Статс-дамы составляли вторую по численности группу придворных дам. Как правило, это были супруги крупных гражданских или военных чинов. Большинство из них принадлежали к родовитым фамилиям и являлись «кавалерственными дамами», то есть имели знак дамского ордена Святой Екатерины и некоторые другие награды. Фрейлины «высочайшего двора», не входящие в комплект, не несли постоянных обязанностей. Многие из них подолгу находились в отпуске (иногда проживая вне столицы) и появлялись при дворе лишь изредка, в торжественных случаях.

Гофмейстерины, статс-дамы, камер-фрейлины носили на правой стороне груди броши с миниатюрными портретами императрицы, окаймленные бриллиантами. Считается, что первой на правой стороне груди стала носить портрет графиня А.А. Матюшкина (статс-дама с 22 сентября 1762 г.). Обладательницы портретов, как отмечает историк Л.Е. Шепелев, именовались в быту «портретными дамами».

Статс-дамы и камер-фрейлины имели платье зеленого бархата с золотым шитьем, одинаковым с шитьем парадных мундиров придворных чинов, а нижнее — из белой ткани, как правило из атласа. 

В качестве знака оценки императорским двором ее заслуг Аврора Карамзина была удостоена престижного ордена Святой Екатерины в ходе официального визита Александра III в великое княжество в 1883 г. Высокое звание статс-дамы было присвоено полковнице Карамзиной в годы правления Николая II.

Аврора Шернваль сделала свою собственную карьеру при дворе.

В 1830 г. она получила назначение фрейлины при императрице Александре, в 1835 г. придворной камер-фрейлины и затем статс-дамы при императрицах Марии Федоровне и Александре Федоровне в 1898 г.

Таким образом, она была лично знакома с четырьмя императорами: Николаем I, Александрами II и III и Николаем II и их семьями.

Орден Святой великомученицы Екатерины

Бриллиантовая звезда Ордена Святой Великомученицы Екатерины

Петр I учредил орден Святой великомученицы Екатерины 5 декабря 1714 г., в день памяти Святой, который по старому стилю праздновался 24 ноября, а по правилам Русской Православной церкви празднуется в настоящее время 7 декабря по новому стилю. Орден стал высшей наградой для дам, а также для поощрения заслуг их мужей.

Орден имел две степени и знаки Большого и Малого креста. По указу Александра II кресты первой степени украшались бриллиантами, второй степени – алмазами.

На кресте ордена с лучами, украшенными драгоценными камнями, находится овальный медальон в золотой оправе, в центре изображалась сидящая святая Екатерина с большим крестом, в центре его маленький бриллиантовый крестик, и пальмовой ветвью в руках, над изображением – литеры СВЕ – Святая Великомученица Екатерина. В углах большого креста – латинские буквы DSFR – Господи, спаси царя. На обратной стороне финифтью была нарисована чета орлов, истребляющая змей, у подножия руин башни, на верху которой – гнездо с птенцами, и надпись на латинском языке: «Aquat munia comparis» – «Трудами сравнивается с супругом».

Единственной при жизни Петра обладательницей этого ордена стала его супруга Екатерина Алексеевна, получившая его в честь своего достойного поведения во время неудачного для Петра Прутского похода 1711 г. В трудную минуту Екатерина оказала мужу моральную поддержку и, пожертвовав своими драгоценностями, помогла откупиться от неприятеля. В результате дело закончилось перемирием.

Вступив на престол, Екатерина Алексеевна пожаловала знаками ордена своих дочерей – Анну и Елизавету. Всего во время ее царствования было выдано восемь наград.

При императоре Павле I класс ордена был разделен на две степени: первая — дама большого креста; вторая — дама меньшого креста или кавалерственная дама. В 1797 г. Павел I также законодательно закрепил обычай, по которому каждая родившаяся великая княжна получала орден Святой Екатерины, за счет этого количество награждений резко возросло.

В статуте не были указаны заслуги, за которые следует награждать, но основанием для награждений традиционно служило просветительство. При пожаловании орденом Святой Екатерины каждая кавалерственная дама вносила на богоугодные заведения 250 рублей. Каждая кавалерственная дама могла представить воспитанницу дворянского происхождения для приема в Училище ордена Святой Екатерины. А также она была обязана трудиться об обращении «добродетельными способами и увещаниями, но отнюдь не каким-либо угрожением или понуждениями» — нескольких неверных к православию и освободить хотя бы одного христианина из варварского плена.

Орден Святой Екатерины существовал в системе наград Российской империи более двух веков, он был упразднен декретом ВЦИК и СНК после Октябрьской революции 1917 г.

Всего за два столетия орденом были награждены 734 дамы, из них более 310 удостоились 1-й степени.

Известен также единичный случай награждения этим женским орденом мужчины: за свой слишком женственный нрав орденом Святой Екатерины 5 февраля 1727 г. был награжден сын А.Д. Меншикова – Александр. Он стал единственным мужчиной в истории ордена, ставший его кавалером. После падения отца, всесильного князя Меншикова, Меншиков – младший по указанию Петра II был лишен всех своих наград.

Орденом могли быть награждены только лица дворянского происхождения, в том числе иностранки.

В качестве знака оценки императорским двором ее заслуг, Аврора Карловна Карамзина была удостоена ордена Святой Екатерины (малый крест) по случаю коронации Александра III 15 мая 1883 г.

Французы при Российском императорском дворе

Среди обслуживающего персонала российского Императорского двора всегда было много французов, как, впрочем, и других выходцев из Европы. Но при этом, французы традиционно занимали особое место, в том числе и потому, что российская дворянская культура в основе своей имела французские корни.

Судьба приезжавших в Россию французов, складывалась по-разному, но очень многим из них удалось оставить свой след в истории Императорского двора. Многие из них принимали российское подданство, и их дети считали себя уже русскими. Например, хорошо известны биографии архитекторов-французов, служивших в России.

Традиционно много французов работало в России на придворной сцене, а российские императоры охотно смотрели веселые спектакли на сцене Французского театра. Например, танцовщик О.Пуаро (Auguste Poireau; 1780–1832/1844?) являлся балетмейстером и режиссером императорской балетной труппы при Александре I, будучи автором многих балетов. Как водится, в России его звали Августом Леонтьевичем. Его сын – Иван Огюст при Николае I работал придворным учителем танцев. В архивном документе упоминается, что «учителю танцевания Огюсту за обучение великого князя Николая и Александра Александровичей танцеванию, назначено производить ежегодно по 144 руб. от каждого, а всего 288 руб. сер. (Рескрипт Государя Цесаревича от 19 января 1851 г.)». В 1856 г. И.О. Пуаро начал обучать танцам великого князя Владимира Александровича, за что ему доплачивали еще 144 руб. в год.

Буквально на протяжении столетий внешний облик российских монархов формировали французы-парикмахеры. Если обратиться к счетам по гардеробной сумме Николая I, то из нее следует, что придворным парикмахером в 1830–1840-х гг. был некий француз Этиенн (Etienne, иногда в документах – Этьен Бургинсон), занимавший придворную должность камердинера императрицы Александры Федоровны. Камер-юнгфера императрицы вспоминала, как в 1840-е гг. Александра Федоровна придумала парикмахерскую забаву, решив соорудить на ее голове «старинную французскую прическу. Куаффер ее, Etienne, тотчас же принялся преобразовывать мою голову в голову какой-нибудь Помпадур. Волосы зачесал вверх, напудрил, сзади спустил несколько локонов, приколол цветы, перья, бриллианты».

Но была и вполне обыденная работа, например, в апреле 1834 г. «парикмахеру Этиенну за стрижку волос и накладки» для Николая I уплатили 230 руб. В счетах часто упоминается, что деньги парикмахеру выплачивали «за уборку, стрижку, помаду и прочее». Когда в 1841 г. будущий Александр II женился, то перед свадьбой волосы невесты парикмахер Бургинсон убрал «очень просто: их взбили спереди в длинные почти прозрачные локоны; эта прическа была ей очень к лицу».

Для второй четверти XIX века фигура камердинера-француза-парикмахера являлась традиционной, поскольку парикмахерские салоны, в современном их понимании, начали открываться только в середине XIX века. В справочнике «Весь Петербург в кармане», изданном в 1851 г., указывалось, что «Французские парикмахеры развелись особенно в последнее время, с тех пор, как один из них, которого прочие не хотели принять в свой цех, записался в русский цех, и, понизив плату за стрижку (с 3 руб. асс. до 20 коп.), заставил и прочих принять эту таксу». С 1858 г. прическами императрицы Марии Александровны занимался французский подданный парикмахер Л.Грефф. В мае 1858 г. он подписал контракт с Придворной конторой и в сентябре «прибывший из Парижа парикмахер Ея Величества Лион Грефф» был определен на штатную должность в Зимнем дворце. Свидетельством благосклонности императрицы к Греффу стало ее согласие в сентябре 1862 г. стать крестной матерью сына парикмахера. Императрица сама выбрала в подарок матери новорожденного из представленных ей 10 бриллиантовых вещей «брошь с гранатами за 259 руб. для подарка жене парикмахера Ея Величества Греффа». Дарила подарки императрица и лично парикмахеру. Например, в январе 1867 г. он получил перстень с альмадином (140 руб.) «за уборку волос Государыни Цесаревны в день бракосочетания Ея Высочества»11 и в ноябре – перстень с сапфиром (120 руб.) «за усердную службу во время пребывания Ея Величества в Ливадии». Кроме этого, в 1860 г. Грефф получил беспроцентную ссуду в 1000 руб., которую он выплатил из жалованья за два года. Занимая должность парикмахера-камердинера, Грефф, как и его предшественники, имел свою парикмахерскую на Невском проспекте. В 1868 г. Грефф, получив загранпаспорт, уехал в отпуск в Париж. За его семьей, остававшейся в Санкт-Петербурге, присматривал земляк – метрдотель Высочайшего двора Тю. Исходя из того, что следующую прибавку к жалованью в 500 руб. Грефф получил в 1876 г., он проработал в Зимнем дворце, по крайней мере, 20 лет.

В 1880-х гг. главным парикмахером женской половины императорской фамилии стал петербургский парикмахер-француз Генрих (он же Генри, Анри) Делькроа, салон которого находился на Большой Морской улице, д. 19. В его салоне занимались не только прическами, но и делали маникюр, массаж лица, продавали парфюмерию и шляпы. Его парикмахерский салон в справочниках обозначался как фирма «Делькроа, Генри и Ко». Любопытно, что его супруга София Владимировна держала дамскую парикмахерскую и шляпную мастерскую поблизости (магазин «Delcroix») – на Большой Морской, д.31. Услугами Делькроа со второй половины 1890-х гг. пользовалась императрица Александра Федоровна. Об этом свидетельствуют ее бухгалтерские книги. Например, имя Г.Делькроа несколько раз упоминается в счетах императрицы за 1898 г.

Поскольку на протяжении всего XVIII – начала XIX века французские специалисты занимали лидирующее положение в стоматологии, то именно выходцы из Франции работали дантистами при Императорском дворе. Так, с 1770-х гг. по 1805 г. придворным дантистом в Зимнем дворце работал «зубной лекарь Коньяр». Именно он удалял зубы и Александру I, и его младшему брату Николаю I еще в 1790-х гг.

С 1 января 1806 г. по апрель 1820 г., несмотря на все политические перипетии в отношениях между Россией и Францией, в должности придворного зубного врача в Зимнем дворце работал француз, принявший российское подданство, К.-А.Сосерот. После увольнения Сосерота, его место немедленно занял другой француз – «Иван Петрович» (как его называли в России) Деспин. Именно он изготовил первый зубной протез для Александра I. В 1826 г. И.П. Деспин оставил придворную службу и «находился в отпуску». Александра II, Александра III и Николая II (с 1894 г. по 1898 г.) пользовал выходец из Франции, получивший стоматологическое образование в Северо-Американских Соединенных штатах Ж.Ш. де Марини, занимавший должность «Дантиста Его Императорского Величества».

Традиционной нишей для французов при Императорском дворе являлась кулинария. На протяжении большей части XIX – начала XX века метрдотелями Императорского двора являлись французы. Например, при Николае I на императорской кухне работали метрдотели Л.Ламбен и К.Ф.Пети, Е.Имберт, помощник метрдотеля Главной кухни (с 1841) Э.Имберт.

Были и другие служащие, например, французский подданный Ж.Б. Артуа, работавший с 1824 г. по 1849 г. в должности «араба», а затем повышенный до «старшего араба». Когда в 1854 г. Франция объявила войну России, то перед всеми служащими-французами встал вопрос о выборе подданства. В результате все вышеперечисленные были 16 марта 1854 г. включены в список «служителей Высочайшего Двора, изъявивших желание принять на подданство России присягу». 28 марта Николай I утвердил список, а сама присяга состоялась 6 мая 1854 г. В результате французы стали российскими подданными «согласно изъявленному желанию и на основании состоявшегося постановления».

Охрана государя

В 40-х гг. XIX века император Николай I не без гордости заявлял, что он – последний из европейских монархов, кто может позволить себе свободно разгуливать по улицам своей столицы без охраны. Это было время, когда по Западной Европе прокатывались волны революций, когда колебались устои старых королевских домов. И только русский царь осознавал свою монаршую силу. Ему случалось отправляться чуть ли не в одиночку к разгоряченной толпе и усмирять ее пыл одним своим появлением.

Нельзя сказать, чтобы Николай совсем не придавал значения личной охране. Он никогда не забывал о трагической участи своего отца, Павла I, как и о предшествовавших дворцовых заговорах и переворотах, активное участие в которых принимали гвардейские офицеры.

Памятен был Николаю и декабрь 1825 г. Уже тогда молодому царю стала очевидной необходимость создания новых, более эффективных органов государственной безопасности, которые могли бы упредить созревание нового заговора, пресекать все случаи беспорядков и волнений в империи.

В июне 1826 г. был учрежден Отдельный корпус жандармов – элитное подразделение, куда даже нижние чины отбирались по самым строгим меркам. Еще через неделю образовано Третье отделение Собственной его императорского величества канцелярии, которое фактически подчинялось – через своего главного начальника – только монарху.

Руководителем обеих спецслужб был назначен граф Александр Христофорович Бенкендорф, герой войны 1812 года, сановник, всецело преданный Николаю. Согласно исторической легенде, когда Бенкендорф, получая назначение, попросил у Николая инструкций, то царь протянул ему свой платок со словами: «Вот тебе инструкция. Чем больше слез утрешь этим платком, тем лучше».

Как бы там ни было, но уже в скором времени секретная агентура Третьего отделения и подразделения корпуса жандармов на местах охватила всю империю сетью регулярного политического сыска. Либералы вздыхали: «Нельзя чихнуть в доме, сделать жест, сказать слово, чтобы об этом тотчас не узнал государь». Это, видимо, все же преувеличение, но и оно косвенно свидетельствует о тех переменах, которые произошли в империи в сфере укрепления государственной безопасности.

Кроме того, монарха охранял Собственный его императорского величества конвой, заведенный еще при Александре I. Примерно со второй половины 30-х гг. из состава конвоя стали отбирать «личников» – царских телохранителей. Словом, у Николая I были все основания считать, что он и его августейшая семья находятся под надежной, «непробиваемой» защитой.

18 февраля 1855 г., в разгар неудачно складывавшей для России Крымской войны, Николай I неожиданно для всех скончался. На престол взошел Александр II. Первые годы его правления протекали в относительно спокойной обстановке. Следуя отцовским привычкам, Александр Николаевич по утрам совершал моцион вокруг Зимнего дворца, нередко прогуливался по набережным, по аллеям Летнего сада. Находясь в Царском Селе, он гулял со своими детьми по парку, не отгораживаясь при этом от подданных.

Когда в 1860 г. генерал-адъютант Игнатьев направил записку на высочайшее имя, предлагая по-новому выстроить систему личной охраны царя, то Александр II отверг ее, считая, что традиционных мер вполне достаточно.

Между тем ситуация в России менялась кардинальным образом. На смену дворцовым переворотам и гвардейским заговорам шел политический террор, питательной средой для которого являлось недовольство общества половинчатостью реформ 1861 г. Той же осенью в Петербурге прошли студенческие волнения, появились прокламации с призывами к истреблению императорской фамилии. Волей-неволей пришлось вернуться к идеям, изложенным в записке Игнатьева. Уже в конце года комиссия, в которую вошли ответственные руководители всех царских спецслужб, выработала документ, согласно которому при Зимнем дворце комплектовалась особая команда «городских стражей» (позднее «дворцовая стража»).

Надо сказать, что сам Александр II с большой неохотой воспринимал уплотнение охраны вокруг себя. Тем не менее документ он утвердил. Личный состав дворцовой стражи дислоцировался при той из императорских резиденций, где в данный момент находился царь. С переездом двора в Царское Село дворцовая стража переводилась туда. Наряду с обычными караулами, дворцовые стражники охраняли все восемь подъездов Зимнего дворца, их наряды появлялись в Летнем и Александровском садах во время прогулок императора. В августе 1862 г. команда дворцовой стражи впервые сопровождала царя в дальней поездке – в Великий Новгород на торжества, связанные с открытием памятника 1000-летию России. Позднее команды дворцовой стражи начали формировать в каждой из императорских резиденций.

4 апреля 1866 г. в Александра II стрелял бывший студент Дмитрий Каракозов. Потрясение императора было вызвано не столько даже самим фактом покушения, как словами террориста, схваченного полицией, что он стрелял в ответ на обман властями крестьян и общества реформой 1861 г. Следственной комиссии надлежало не только выявить все детали преступления, но и предложить меры по улучшению царской охраны. Комиссию возглавил Михаил Николаевич Муравьев, который незамедлительно привлек к работе в качестве секретаря своего бывшего сотрудника, армейского полковника Петра Александровича Черевина. Работа в Следственной комиссии стала для Черевина важной точкой отсчета в его карьере. Именно этот боевой офицер, в ту пору мало кому известный в придворных кругах, стал позднее одним из основателей особой спецслужбы, преемницей которой в наши дни является ФСО – Федеральная службы охраны РФ.

Петр Александрович Черевин принадлежал к старинному дворянскому роду.

После окончания в 1855 г. Школы гвардейских прапорщиков и кавалерийских юнкеров в Петербурге он был направлен корнетом в лейб-гвардии Кавалергардский полк, почти сразу же попав с тем на Крымскую войну. В 1860 г., в чине капитана, оказался на Кавказе, где шла война с горцами. В скором времени Черевин заслужил среди офицеров репутацию отчаянного храбреца. Здесь же получил свой первый орден, а затем и майорский чин. После долгих раздумий он решил подать в отставку и заняться сельским хозяйством. Выхлопотал полугодовой отпуск и отправился в июне 1863 г. в свое родовое гнездо под Галичем, чтобы среди родных полей прийти к окончательному решению. Здесь он получил письмо от Муравьева, который с конца ноября 1862 г. вступил в должность генерал-губернатора Виленского края, где русские войска вели боевые действия против польских партизан. Муравьев нуждался в инициативных, толковых помощниках и звал Черевина к себе. Тот собрался в дорогу и уже в начале сентября оказался в Вильне. После командировки Черевина в глубинку, откуда он привез важнейшую информацию, Муравьев назначил его своим заместителем по гражданской части. Прежде эту должность занимал генерал-майор. В ходе подавления восстания на северо-западе края Черевин подтвердил свою репутацию храброго, инициативного и умного офицера. Проявились в нем и дипломатические способности, недаром поляки считали его «своим заступником перед проконсулом».

Муравьев полностью доверял Черевину, который фактически стал его правой рукой, невзирая на скромный чин. Между тем враги Муравьева при дворе не дремали, и вследствие их интриг Александр II отправил генерал-губернатора в июле 1864 г. в отставку. Черевин не видел для себя смысла оставаться после этого в Вильне. Он перевелся в Военное министерство, и его будущее снова оказалось под вопросом. Но тут прозвучал выстрел Каракозова. Муравьеву поручили возглавить Следственную комиссию, и он тут же вспомнил про Черевина.

Энергичный Черевин лично проводил аресты и допросы, вникал во все подробности и вскоре стал столь заметной фигурой в комиссии, что даже смерть его покровителя Муравьева, последовавшая 31 августа 1866 г., уже не могла поколебать его положения.

В 1867 г. он получил звание флигель-адъютанта Свиты его императорского величества, а в мае 1869 г. вступил в командование Собственным его императорского величества конвоем. В этой должности он прослужил более десяти лет – по 13 августа 1879 г., с перерывом на русско-турецкую кампанию 1877-1878 гг., но с сохранением за ним должности. На Балканах он командовал Кавказской казачьей бригадой, которая входила в состав отряда генерала Гурко. За проявленную доблесть был удостоен золотого оружия с бриллиантами, а также произведен в чин генерал-майора.

На войне Черевин сблизился с цесаревичем, будущим императором Александром III, который командовал Восточным отрядом русской армии. Именно этот отряд одержал 30 ноября 1877 г. важную победу у селения Мечки, во многом предопределившую исход всей кампании. Сражение у Мечки стало последней попыткой турецкой армии нанести поражение русским войскам в Болгарии. Цесаревич проникся глубокой симпатией к отважному командиру и в последующем относился к тому как к своему боевому товарищу.

С 1876 г. в народническом движении начался новый этап, выразившийся в создании организации профессиональных революционеров. Ее экстремистская часть, разочарованная неутешительными итогами «хождения в народ», сделала ставку на индивидуальный террор. Начало процессу положила Вера Засулич, стрелявшая в петербургского градоначальника Трепова и оправданная судом присяжных. Затем последовали террористические акты в Киеве.

Проанализировав возникшую ситуацию, жандармский генерал Новицкий сообщил главному начальнику Третьего отделения Мезенцову, являвшемуся также шефом Отдельного корпуса жандармов, что, по его, Новицкого, убеждению, следует ожидать скорого покушения на высшее руководство охранительных ведомств.

Мезенцов снисходительно ответил на это: «Власть шефа жандармов еще так велика, что особа шефа недосягаема, обаяние к жандармской власти так еще сильно, что эти намерения стоит отнести к области фантазий и бабьих сплетен, а не к действительности». Эта самоуверенность стоила ему жизни. Мезенцов был убит 4 августа 1878 г. на Михайловской площади в Петербурге народником Кравчинским. Смертный приговор стал ответом революционеров на казнь в Одессе их товарища Ковальского, расстрелянного по приговору военно-полевого суда. Виновником гибели одесского народника революционеры посчитали Мезенцова. Показательна та быстрота, с которой народники совершили акт мести. Убийство главного жандарма произошло всего через два дня после казни Ковальского. Расправа с Мезенцовым вызвала панику в высшем свете Петербурга. По столице поползли упорные слухи о том, что социалисты готовят «варфоломеевскую ночь» видным представителям власти.

Вместе с тем для всех стала очевидной полная беспомощность Третьего отделения, агенты которого не смогли не только предотвратить убийство своего руководителя, но даже схватить убийцу. Кравчинский не просто перехитрил своих преследователей, но еще сумел благополучно пересечь границу и добраться до Лондона, где позднее издал под псевдонимом Степняк книгу, в которой рассказал о подготовке покушения на главного царского охранителя.

Кстати говоря, в начале 1879 г. «Народной воле» удалось внедрить в Третье отделение своего агента Николая Клеточникова. Обладая феноменальной памятью и каллиграфическим почерком, Клеточников, помимо исполнения своих служебных обязанностей, с готовностью брался переписывать секретные бумаги за своих обленившихся сослуживцев, а полученную информацию передавал на протяжении полутора лет подпольщикам. Благодаря своему агенту, «Народная воля» стала в этот период неуловимой для политического сыска. Позднее Клеточников так характеризовал своих «коллег», трудившихся в охранительном ведомстве в последний период его деятельности: «Итак, я очутился в III Отделении, среди шпионов. Вы не можете себе представить, что это за люди! Они готовы за деньги отца родного продать, выдумать на человека какую угодно небылицу, лишь бы написать донос и получить награду. Меня просто поразило громадное число ложных доносов. Я возьму громадный процент, если скажу, что из ста доносов один оказывается верным».

Могла ли такая спецслужба бороться с противником хотя бы на равных? Стороннику жестких мер генералу Александру Дрентельну, возглавившему ведомства государственной безопасности после гибели «сонного тигра» Мезенцова, тоже не удалось переломить ситуацию. Волна терроризма нарастала. 13 марта 1879 г. ее жертвой едва не стал сам Дрентельн. Не успел улечься шум от дерзкой попытки очередного покушения, как 2 апреля член тайной организации Соловьев трижды стрелял из револьвера в императора на Дворцовой площади, и только неисправность прицела оружия террориста спасла жизнь монарху.

Между тем подпольная организация «Народная воля» за короткий срок превратилась в мощную тайную структуру, объединившую сотни кружков по всей стране. 26 августа того же 1879 г. исполнительный комитет «Народной воли» вынес Александру II смертный приговор и незамедлительно приступил к подготовке его исполнения. Уже в октябре народовольцы предприняли попытку взорвать императорский поезд, причем мины были заложены в трех разных местах на маршруте движения состава, в том числе под Москвой.

И если все три попытки закончились безрезультатно, то благодарить за спасение Александр Николаевич Романов должен был не Третье отделение, а перст судьбы. Агенты охранки до последней минуты даже не подозревали о готовящихся террористических актах. Народовольцы снова начисто переиграли своих противников. Удивительно, но никаких оргвыводов не последовало и на этот раз.

В том же октябре в Зимнем дворце появился молодой столяр, оказавшийся искусным краснодеревщиком. Звали его Степан Батышков. Но документы были поддельными: за ними скрывался народоволец Степан Халтурин, имевший задание от исполнительного комитета «Народной воли» подготовить покушение на царя в самом его «логове».

Александр II с семьей в то время отдыхал в Ливадии. Периоды длительных отлучек монарха обычно использовались дворцовой администрацией для производства всякого рода ремонтных и отделочных работ в помещениях Зимнего. Халтурину отвели комнатку в полуподвальном этаже, и он приступил к работе, которую ему поручали то в одном, то в другом крыле огромного здания. Таким образом, у него появилась возможность изучить расположение внутренних помещений дворца. Вскоре Халтурин выяснил, что непосредственно над его каморкой расположена кордегардия дворцового караула, а над той – царская столовая. Александр II, как правило, придерживался четкого распорядка дня. В частности, обедал всегда в одно и то же время. На основе этих сведений и сложился план покушения. Халтурин предполагал постепенно натаскать в свою каморку достаточное количество динамита, который изготовляли для него в подпольной лаборатории, после чего в нужный момент привести адскую машину в действие.

«Главный динамитчик» исполнительного комитета Николай Кибальчич произвел расчеты, согласно которым для гарантированного уничтожения императорской семьи требовалось заложить не менее восьми пудов динамита. Поначалу эта задача казалась вполне выполнимой. Осмотревшись на новом месте, Халтурин с немалым удивлением убедился в том, что в главной царской резиденции отсутствует даже подобие порядка. Караульные не проверяли паспорта у прислуги, полагаясь на свою зрительную память, не обыскивали рабочих. Прислуга имела обыкновение приводить с собой через черный ход своих родных и просто знакомых, устраивая на кухне семейные праздники, для которых продукты и вина беззастенчиво заимствовались из царских кладовых. Среди лакеев и рабочих-ремонтников процветало повальное воровство. Халтурину, дабы не выглядеть в глазах прислуги белой вороной и не навлечь на себя подозрение, тоже пришлось поневоле воровать продукты и выносить из дворца фарфоровые блюдца, чашки и прочую мелочь, при этом его ни разу не обыскивали.

Однако вскоре ситуация изменилась. С возвращением императорской семьи в Зимний дворец пропускной режим был ужесточен. А после того, как агенты Третьего отделения арестовали члена исполнительного комитета «Народной воли» Квятковского, находившегося на связи с Халтуриным, судьба предстоявшей операции и вовсе повисла на волоске. У Квятковского нашли план Зимнего дворца, где царская столовая была помечена крестиком. Казалось, Третье отделение наконец-то получило шанс реабилитировать себя за все предшествующие неудачи. Но жандармы так и не смогли расшифровать скрытый смысл крестика на плане. Правда, среди дворцовых служащих были проведены ночные обыски, усилен жандармский надзор. Но все эти строгости носили столь поверхностный характер, что Халтурин, подвергаясь, разумеется, немалому риску, продолжал пополнять запас динамита. Однако нервы его находились на пределе, и, когда взрывчатки скопилось порядка двух с половиной пудов, было решено произвести взрыв. В роли адской машины выступал сундук Халтурина, где взрывчатка хранилась под слоем одежды. В качестве запала использовались трубки, начиненные особым составом, горение которого было рассчитано на несколько минут.

5 февраля 1880 г., в седьмом часу вечера, Халтурин поджег фитиль и благополучно покинул дворец. Взрыв, который был слышен на площади, прогремел в 18.22. Взрывная волна проломила перекрытия между полуподвалом и первым этажом. Люди, находившиеся в караульном помещении, оказались буквально перемешаны с обломками. В царской столовой были приподняты полы и выбиты стекла. На уже накрытый стол упала большая люстра. Повсюду валялись куски штукатурки. Потух газ, и стало темно. Взрыв застал императора в Малом Фельдмаршальском зале, расположенном сравнительно далеко от столовой. В тот день Александр II принимал гостя, принца Александра Гессенского, поезд которого опоздал на полчаса. Эти-то полчаса и уберегли государя от серьезнейшего испытания.

Взрыв унес жизни 11 солдат лейб-гвардии Финляндского полка – героев Русско-турецкой войны. Еще 56 человек получили ранения. Столица пребывала уже не в панике, а в каком-то жутком оцепенении. Террористы покусились на жизнь русского царя в самом его жилище! Куда же смотрели жандармы, где было вездесущее Третье отделение?

В тот же день Александр II издал указ об учреждении Верховной распорядительной комиссии «для положения предела беспрерывно повторяющимся в последнее время покушениям дерзких злоумышленников». Председателем комиссии император назначил графа Михаила Тариеловича Лорис-Меликова, получившего право принимать любые решения, безусловно обязательные для выполнения всеми «генерал-губернаторами, губернаторами и градоначальствами», всеми чиновниками Российской империи, не исключая военного ведомства. Ему также было переподчинено злосчастное Третье отделение, прежний руководитель которого Дрентельн подал в отставку. Распоряжения главного начальника новой комиссии мог отменить только сам император. Фактически при живом царе, по его же инициативе, в империи появился своего рода «вице-император» с неограниченными, по сути, диктаторскими полномочиями – случай небывалый в русской истории.

Но такова была плата за попытку проложить новый курс в борьбе с непримиримым революционным подпольем и привлечением к сотрудничеству с властями умеренной оппозиции. В этой перестройке нашлось место и для Черевина, сменившего несколько ранее военный мундир на жандармский. В качестве члена Верховной распорядительной комиссии он стал исполняющим обязанности начальника всеми проклинаемого Третьего отделения, к которому и сам относился с изрядной долей скептицизма, находя в том полное понимание у цесаревича.

Новогодние традиции при императорском дворе в XIX веке

Первая русская праздничная елка, как свидетельствуют историки быта, была установлена в России в 1817 г. Ее устроила великая княгиня Александра Федоровна, жена будущего императора Николая I и дочь кайзера Фридриха Вильгельма III. Будущая императрица ввела этот праздник, памятуя о собственном детстве в Германии, где этот обычай существовал с незапамятных, еще языческих времен.

Но для царских особ праздники никогда не ограничивались лишь семейными рамками. Важнейшую роль в существовании института верховной власти всегда играли ритуалы. Церемонию новогодних поздравлений в 1837 г. описывает американский посланник при российском императорском дворе Джордж Даллас (будущий вице-президент, в честь которого назовут столицу Техаса): «Это было воистину великолепное зрелище. Для поздравления государя и его семейства во дворец съезжались все придворные, целый цветник фрейлин в богатых и великолепных национальных костюмах, камер-юнкеры в шитых золотом мундирах, белых лосинах, чулках и башмаках, богато разодетые сановники, важные гражданские чиновники. Хотя императрица Александра Федоровна не отличалась крепким здоровьем, она должна была отстоять всю церемонию от начала до конца». Беседуя с посланником, императрица заметила: «По утвердившемуся обычаю мне приходится поздороваться и поговорить почти с четырьмя тысячами человек».

Примеру коронованных особ спешили следовать многие, и обычай украшать елку под Рождество постепенно распространялся среди дворянства. Елки наряжали в общественных местах — в Дворянских собраниях, клубах и театрах.

Интересно, что детище императорской семьи — институты благородных девиц — очень рано восприняли этот чудесный обычай, вместе со всеми сопутствующими радостями: маскарадами, балами, самодельными подарками. В помещичьем обиходе елка утверждалась на протяжении всей второй половины XIX в. Распространению традиции способствовали дочери дворян, возвращавшиеся в свои семьи после институтов. Тема волшебного Рождества проникала в сознание и благодаря музыке, например, «Щелкунчику» Чайковского…

26 декабря 1854 г. Анна Федоровна Тютчева, фрейлина высочайшего двора, в своем дневнике записала: «Петербург. Вот уже два дня, как мы в городе. Как всегда, елка была устроена в Золотом зале. Только великий князь Алексей и великая княжна не могли присутствовать. Они оба нездоровы: даже опасались кори. У них была своя елка».

В тех же «Воспоминаниях» А.Ф. Тютчевой, в основе которых лежат ее дневниковые записи, рассказывается о событиях, происходивших при императорском Зимнем дворце через год, 24 декабря 1855 г.: «Сегодня, в сочельник, у императрицы была елка. Это происходило так же, как и в предыдущие годы, когда государь был еще великим князем, – в малых покоях. Не было никого приглашенных; по обыкновению, присутствовали Александра Долгорукая и я; мы получили очень красивые подарки. Была особая елка для императрицы, елка для императора, елка для каждого из детей императора и елка для каждого из детей великого князя Константина. Словом, целый лес елок. Весь большой Золотой зал был превращен в выставку игрушек и всевозможных прелестных вещиц. Императрица получила бесконечное количество браслетов, старый Saxe, образа, платья и т.д. Император получил от императрицы несколько дюжин рубашек и платков, мундир, картины и рисунки».

Таким образом, в императорской России в праздник Рождества было принято не только ставить дома пушистую зеленую елку и ее украшать, но и делать подарки членам своей семьи, родственникам, близким и знакомым.

Интересно, что в распространении моды на елку Россия даже была впереди всей Европы. Традиция шагнула из Германии в Англию только в 1848 г. вместе с немецким мужем королевы Виктории — принцем Альбертом. В том году гравюра, на которой была изображена королевская семья, собравшаяся вокруг рождественского дерева в Виндзорском замке, появилась в газете The Illustrated London News. И после этого англичане с радостью подхватили новый обычай.

Известный в 1850-х гг. петербургский фельетонист Иван Иванович Панаев констатировал: «…в Петербурге все помешаны на елках. Начиная с бедной комнаты чиновника до великолепного салона, везде в Петербурге горят, блестят, светятся и мерцают елки в рождественские вечера. Без елки теперь существовать нельзя. Последнюю копейку ребром, чтобы только засветить и украсить елку».

В 1880-х гг. у Гостиного двора на Невском проспекте и ряде «торговых улиц» Санкт-Петербурга перед праздником Рождества было особенно многолюдно: «Как известно, рождественский праздник называют детским праздником: хоть раз в году дети становятся героями дня; около них сосредоточиваются все заботы, – писал один петербуржец в 1880-х гг. – Производятся деятельные приготовления «на елку». Лесники потирают руки… Книгопродавцы и издатели выпускают «на елку» тысячи разных книг с затейливыми переплетами. Игрушечные магазины с утра до вечера переполнены прекрасными покупательницами, выбирающими замысловатые детские игрушки на елку. Чухны вырубают последние сосновые рощи на финских болотах и везут в Петербург. Елки свозятся к Гостиному двору и на Сенной рынок. Прибыв в Гостиный двор, по большей частью ночи, елки тотчас же устанавливаются правильными рядами, так что за ночь, точно по мановению волшебного жезла, возникает перед Гостиным двором целый сосновый лес. Между маленькими елками, разукрашенными искусственными цветами, гордо возвышаются и елки-великаны во всей своей естественной красе. Тут же стоит и «елка-крошка», никогда не видавшая леса и вышедшая на свет из рук мастера. Яркая зелень, подобно румянам, сразу изобличает ее искусственную красоту. Возле каждой зеленной лавки устанавливаются еловые рощи. В окнах магазинов выставлен пресловутый «старик с елкою» – эмблема зимы: из гипса отлита согбенная фигура деда с седою бородою, с красным от мороза лицом, одетого в шубе и в лаптях. Во время предпраздничной сутолоки пульс столичной жизни бьет сильнее. Обездоленные судьбою сильнее чувствуют свое бедственное положение, и потому никогда в Петербурге не высыпает на улицу столько разных бродячих темных элементов, как накануне Рождества и Пасхи».

ТЕАТР В ЖИЗНИ ИМПЕРАТОРСКОЙ СЕМЬИ

Со времен московского царя Алексея Михайловича в придворный быт входит практика театрализованных действ. Общепризнанным является то, что придворный театр времен царя Алексея Михайловича стал одной из важных ступеней становления русского профессионального театра. В XVIII веке театр занял свое прочное место в дворянской культуре.

Члены императорской семьи регулярно посещали главные театральные сцены столицы. С посещением связывалось множество нюансов. Во-первых, к XIX веку отслеживание новинок театрального сезона стало прочной традицией в аристократической среде. Во-вторых, многие великие князья оказывали неформальное покровительство молодым актрисам и балеринам, что также стало неофициальной традицией. В-третьих, два петербургских театра получили имена императриц – Александры Федоровны и Марии Александровны, превратившись в императорские Александринский и Мариинский театры. Было создано специальное подразделение – Дирекция императорских театров в структуре Министерства Императорского двора.

Когда семья императора выезжала в пригородные резиденции, то театральный сезон продолжался и там, только на различных летних площадках императорских резиденций. Так, во время пребывания в Царском Селе при Дворе постоянно два раза в неделю играли спектакли, состоявшие из одной русской и одной французской пьесы. Граф С.Д. Шереметев упоминает, что в сезон 1863 г. «в Китайском театре давались спектакли, в Эрмитаже был прелестный бал… За ужином блюда подавались на машине, как в прошлом столетии». В Царском Селе кроме Китайского театра активно использовалась сцена в Большой зале Царскосельского дворца. Там дважды в неделю на сцене, устроенной еще при Николае I, давали спектакли артисты императорской русской и французской трупп. После спектакля все следовали на ужин.

Российские императоры хорошо знали и ценили своих артистов. Ценили в том смысле, что во время юбилейных бенефисов считали своим долгом прислать юбиляру дорогой подарок и по возможности почтить юбилейный спектакль своим присутствием. Кроме этого, артисты императорских театров получали достаточно высокое жалованье и могли при достаточной выслуге лет рассчитывать на достойную пенсию.

В дворянском кругу выступления профессиональных трупп на «домашних площадках» – дело обычное. Так было и в императорской семье. Иногда и монархи выходили на сцену во время профессиональных постановок. Конечно, это рассматривалось как вполне безобидная прихоть монарха. Даже Николай I позволял себе такие экспромты. Один из ведущих актеров Николаевской эпохи П.А. Каратыгин, описывая в своих «Записках» представление водевиля «Ложи первого яруса» в Гатчинском дворце, писал: «Спектакль, говорят, прошел на славу, хотя был бесконечный, но к довершению эффекта государь, который во время второго акта сел нарочно сбоку, незаметно ушел за кулисы, накинул на себя серую шинель и явился на сцену квартальным надзирателем».

Один из многолетних соратников Николая I барон Модест Корф упоминает в мемуарах, что в Гатчинском дворце приглашенные актеры играли две пьесы: «Ложа первого яруса» Каратыгина и французскую комедию. В последней император играл роль немца, которого сбил с ног русский купец. Корф подчеркивает, что пьесу с участием Николая I смотрели «в самом тесном кругу» зрителей – семья и пятеро ближайших сановников. Русскую пьесу играли для более широкого круга зрителей, но царь в ней не участвовал.

Надо заметить, что петербургская аристократия с пренебрежением относилась к русскому драматическому театру, предпочитая Михайловский «французский» театр. Эту моду задавала царская семья. Александринский театр был весьма посещаем, однако совершенно другой, разночинной публикой: «Фи, Александринский театр – для простых», «Туда никогда не ходят».

Ни императрица Мария Александровна, ни император Александр II не были страстными любителями музыки. Поэтому посещение итальянской оперы являлось, по большей части, данью традиции и соблюдением привычных форм досуга членов Императорской фамилии. В 1865 г. Александр II писал жене: «Ты, не правда ли, удивишься, что я поехал в «Отелло»? Но главная тому причина та, что я хотел видеть детей и пить с ними чай, и, в конце концов, я действительно насладился музыкой».

Детей Александра II с ранних лет приобщали к итальянской опере, которую они со временем оценили и полюбили. После посещения очередного оперного спектакля мальчики с удовольствием пели наизусть затверженные оперные мотивы. Например, вечером 27 декабря 1861 г. великие князя Александр (16 лет) и Владимир (14 лет) в сопровождении своего главного воспитателя графа Б.А. Перовского отправились в театр смотреть «Севильского цирюльника».

Юношей регулярно вывозили в театры. В дневнике их воспитателя встречается множество упоминаний о таких поездках: «В семь часов великие князья пошли к императрице и скоро вернулись оттуда, чтобы ехать в театр. В ложе была императрица, великий князь Константин Николаевич и фрейлина Тютчева» (29 декабря 1861 г.).

Регулярное посещение театра – важная часть создания публичного образа монарха. Вместе с тем в театр монархи ходили прежде всего для того, чтобы получать удовольствие и отдыхать. Существовали некоторые светские условности, жестко соблюдаемые. Так, в императорских театрах были царские ложи. Аналогичные ложи существовали и в других театрах, которые часто посещались членами императорской семьи. Вместе с тем для мужской половины императорской семьи было совсем необязательно находиться именно в царской ложе. Так, М.Ф. Кшесинская упоминает, что на спектакле в январе 1892 г. «государь и наследник сидели в первом ряду, а императрица и великие княгини – в царской ложе».

Торжественная и помпезная царская ложа занималась хозяевами в обязательном порядке во время официальных мероприятий. Но в повседневной жизни царственные зрители занимали те места, с которых им было удобнее наблюдать за разворачивающимся на сцене зрелищем. Фрейлина А.Ф. Тютчева, впервые сопровождавшая в театр цесаревну Марию Александровну в январе 1853 г., искренне удивилась тому, что ее «ввели в маленькую литерную ложу у самой сцены, в одном ряду с ложами бенуара». Видимо, для цесаревны Марии Александровны в первую очередь было важно сидеть в ложе «у самой сцены». Поэтому статусная и помпезная ложа часто пустовала, хотя в театре и присутствовали особы императорской фамилии.

Примечательно, что молодых великих князей, которых в обязательном порядке сопровождали их воспитатели, как правило, не сажали в царскую ложу. Для них резервировалась вполне достойная ложа, но несколько в стороне от их царственных родителей и свиты. Подобная практика восходила к традициям XVIII века, когда родители и дети держались достаточно далеко друг от друга, да и родителей только с трудом можно назвать родителями в современном понимании этого слова. Один из воспитателей упоминает: «Мы сидели в верхней ложе, в нижней ложе был государь и другие члены царской фамилии».

Также следует отметить, что к балетным спектаклям великих князей Александра и Владимира начали приобщать, начиная с 1862 г., когда Александру исполнилось 17 лет. Однако воспитатели великих князей считали, что балетные спектакли мальчикам смотреть еще рано («великим князьям еще рано ездить по балетам»), поскольку именно в эти годы балерины начали прочно занимать места дам полусвета не только в гвардейско-аристократической среде, но и привлекать пристальное внимание старшего поколения великих князей.

Александр III на всю жизнь сохранил любовь к театру и сумел передать ее своим детям. Примечательно, что с возрастом театральные пристрастия Александра III претерпели изменения. В отличие от своих родителей, Александр III особенно любил «русскую сцену и следил за нею». Следует подчеркнуть, что именно в период правления Александра III появляются негосударственные театры и формируются традиции русской реалистической театральной школы.

В последней четверти XIX века российская балетная школа окончательно формируется. Этому в немалой степени способствовало то, что именно балет становиться «главным из искусств», как для членов Императорской фамилии, так и для петербургского высшего света. Преимущественно его мужской части. К этому времени балерины прочно входят в личную жизнь членов Императорской фамилии и это, отчасти, становиться традицией.

На период правления Александра III пришлись главные балетные премьеры П.И. Чайковского. Примечательно, что члены семьи Александра III посещали даже репетиции и генеральные прогоны новых балетных постановок на музыку П.И. Чайковского.

Способствовало подъему статуса балетной сцены и внимание Александра III к Императорскому балетному училищу. При этом императорская семья практически перестала посещать Смольный институт, что так любил делать Александр II. Именно во время выпускного концерта в 1890 г. за стол Александра III была приглашена одна из самых талантливых выпускниц балетного училища 17-летняя Матильда Феликсовна Кшесинская, чья судьба окажется тесно связанной с императорской семьей. Именно тогда юную балерину представили цесаревичу Николаю Александровичу.

Как правило, в императорских резиденциях по торжественным дням устраивалась то, что сейчас называют концертом. Конечно, составители концерта учитывали личные вкусы монархов и повод, по которому и устраивался концерт. Например, 14 ноября 1896 г. в Аничковом дворце состоялся один из таких концертов, посвященных дню рождения вдовствующей императрицы Марии Федоровны. Согласно сведениям, почерпнутым из камер-фурьерского журнала, репертуар был составлен из произведений для струнного оркестра: «Арагонская охота» (Глинка), народная песня из «Скандинавской сюиты» (Гамерик), вальс цветов из балета «Щелкунчик» (Чайковский), пролог из оперы «Паяцы» (Леонковалло), марш «Привет Копенгагену» (Фарбах).

Примечательно, что, несмотря на театральность императорской семьи, обер-прокурору Священного синода К.П. Победоносцеву, имевшему большое влияние на Александра III, удалось добиться полной отмены спектаклей в императорских театрах на период Великого поста.

Поскольку в императорской семье сформировались прочные театральные традиции, то цесаревич Николай Александрович, а затем и император Николай II, стал заядлым театралом, чего нельзя сказать об императрице Александре Федоровне. Сохранились записки Николая II к императрице-матери, написанные в 1896 г., в которых речь идет о театре: «Милая Мама! Извини, пожалуйста, за наше дерзкое бегство в театр. Но в 1/2 восьмого дают Ревизора. Сандро и Сергей очень звали туда. Я два раза старался попасть в него, но ни разу не удавалось»; «Милая Мама, мне очень хочется поехать сегодня в балет Чайковского «Лебединое озеро», поэтому извини нас, если не придем к тебе к обеду. Не думаешь ли ты тоже поехать в театр?».

Дневник Николая II позволяет в деталях определить место театра в повседневной жизни императора на протяжении длительного времени, понять его театральные предпочтения и то, что оставляло его равнодушным. В дневниковых записях за 1896 г., в первый год правления молодого императора, когда он еще не в полной мере ощутил груз, свалившийся на него после ранней смерти отца, «театральные» записи довольно часты. В январе 1896 г. он ходил в театр буквально через день, посетив 16 театральных постановок.

Анализ этого списка показывает, что 26-летний молодожен предпочитал оперу (6 посещений), которую с удовольствием слушал в императорских театрах. Об опере Массне «Вертер» он отозвался: «Очень красиво, но трудно ознакомиться с первого разу». Об опере Направника «Дубровский» Николай II отозвался как о красивой вещи с отличной оркестровкой и чудными хорами. Слушая «Отелло» Верди, он отметил, что итальянские певцы Батистини и Таманьо пели великолепно. Оценивая оперу Вагнера «Тангейзер», ее он слушал в первый раз, император записал только одно слово: «Прелестно!». Через несколько дней Николай II впервые слушал «Аиду» Верди, но, видимо, впечатление оказалось не таким сильным, поскольку он ограничился только записью: «Очень хорошо». Зато оперу П.И. Чайковского «Евгений Онегин» он слушал не единожды. Ее царь оценил очень высоко: «Пел старый настоящий состав – великолепно! Ничего не знаю лучше этой музыки». Примечательно, что молодая жена не всегда его сопровождала, но любимого «Евгения Онегина» они слушали вместе. Вторую позицию по предпочтениям занимали легкие водевили во Французском театре (5 посещений), о них царь только упоминал, что «отличная веселая пьеса» или «давали уморительную пьесу». Причем некоторые вещи ему нравились настолько, что он иногда смотрел один и тот же спектакль дважды.

Третью позицию в шкале предпочтений занимал балет (4 посещения). Судя по отзывам, балетные постановки нравились ему далеко не все. Так, балет П.И. Чайковского «Лебединое озеро» он назвал «красивым, но скучным». Вместе с тем «Спящую красавицу» оценил очень высоко: «Как всегда, в нем наслаждался музыкой». Высоко отозвался о балете «Конек-Горбунок», его он смотрел впервые: «Постановка отличная, музыка старая и простая». Однако с бенефиса признанного мастера балета Петипа император ушел до окончания спектакля.

В феврале 1896 г. император посетил различные театры 12 раз. В этом месяце он отдал предпочтение Французскому театру, посетив его 5 раз. В этом театре практиковалась последовательная постановка двух коротких веселых спектаклей. Причем спектакль «Conseil judiciaire» Николай II смотрел ранее в январе, но счел возможным посетить его еще раз и «хорошо посмеяться». Любопытно, что уже тогда у молодоженов выявились различные вкусовые пристрастия. Так, 28 февраля 1896 г. Николай II отвез жену в Немецкий театр, а сам предпочел с великими князьями Георгием и Владимиром Александровичами отправиться во Французский театр. Там они от души повеселились: «хохотали ужасно!» В этом месяце царь прослушал 4 оперы. Еще раз послушал любимую «Спящую красавицу» и очень высоко оценил «Паяцев». Видимо, по просьбе жены Николай II дважды посетил Немецкий театр, но, судя по всему, ему больше нравился искрометный юмор французских пьес, которым он отдавал явное предпочтение. В феврале царь единственный раз без особых эмоций посетил Императорский Александринский театр.

Примечательно, что балет император смотрел только до Великого поста. Видимо, смотреть на балерин во время поста считалось грехом. 4 февраля 1896 г. он записал в дневнике: «Давали сборный спектакль, где все лучшие балерины, в последний раз перед постом, отличались со свойственным им умением».

После выматывающей коронации Николай II и Александра Федоровна полтора месяца прожили в селе Ильинском, подмосковном имении великого князя Сергея Александровича и великой княгини Елизаветы Федоровны. Естественно, московская знать делала все, чтобы досуг императорской четы оказался насыщенным и разнообразным. Так, 1 июня императорская чета отправилась в Архангельское к князю Юсупову в его домашний театр. Для них приготовили постановку легендарной оперы «Лалла-Рук» с итальянкой-певицей Арнольдсон. После оперы смотрели фейерверк и ужинали. 6 июня вновь у Юсуповых слушали два акта «Севильского цирюльника» и 4-й акт из «Риголетто».

В июле-августе 1896 г. в Красном Селе проходили традиционные учения Гвардейского корпуса, и центр театральной жизни переместился туда. В офицерской среде Красносельских лагерей большим успехом пользовались легкие французские водевили.

В последующие годы театральная жизнь императорской четы стала значительно скромнее. Императрица Александра Федоровна практически перестала посещать театры. Это связано как с рождением пятерых детей, так и с особенностями характера императрицы. Николай II по-прежнему старался выбраться в театры, однако дела и политическая ситуация в стране диктовали такой график, что театр постепенно ушел из жизни царя.

Китайский маскарад 1837 года

Барон М.А. Корф в своих «Записках» отмечал: «Император Николай был вообще очень веселого и живого нрава, а в тесном кругу даже и шаловлив (espiegle). С самых первых годов его царствования до тех пор, пока позволяло здоровье императрицы, при дворе весьма часто бывали, кроме парадных балов, небольшие танцевальные вечера, преимущественно в Аничковом дворце или, как он любил его называть, Аничкинском доме, составлявшем личную его собственность еще в бытность великим князем. На эти вечера приглашалось особенное привилегированное общество, которое называли в свете Аничковским обществом (la Societe d’Anitchkoff) и которого состав, определявшийся не столько лестницей служебной иерархии, сколько приближенностью к царственной семье, очень редко изменялся. В этом кругу оканчивалась обыкновенно Масленица, и на прощание с нею в «folle journee» [безумный день (фр.)] завтракали, плясали, обедали и потом опять плясали».

Своеобразным апофеозом придворных маскарадов был «Китайский маскарад», состоявшийся 6 января 1837 г. Об этом празднике сохранились не только воспоминания, но и программа на французском языке, напечатанная в типографии (опубликована в журнале «Российский архив» в 2001 г.). Это свидетельствует, насколько тщательно к нему готовились.

Александр Тургенев Александру Булгакову. Из Петербурга в Москву. Зима 1836—1837 гг.: «У нас морозы и балы… к 6 генваря готовят китайский маскарад во дворце. Графиня Разумовская будет китайской царицей. Венский любезник Пальфи — королем. Графиня сказывала, что искала шелковых китайских материй. У Чаплина по 100 р. аршин. Ей нужно 6 ар., она хотела купить кусок в 7, но Чаплин не соглашается продать менее 60 ар., по 100 р., то есть 6000 руб. на платье, потому что запас у него сделан для полного свадебного апартамента. Увидишь, что царица китайская купит 60 вместо 6».

Текст программы с небольшими добавлениями:

Бал-маскарад 6 января 1837. Костюмы китайские.

Бобовый король, Па-ли-фи граф Пальфи

Королева, Фей-цанг графиня Мария Григорьевна Разумовская

Наследный принц, Кан-ли барон Шиллинг Павел Львович

Его гувернер, Кинг-Ран князь Волконский Григорий Петрович, камергер,

Шесть королев:

Минг-ти г-жа Захаржевская Елена Павловна,

У-ти княжна Барятинская Мария Ивановна,

Ло-ти княжна Трубецкая Мария Васильевна,

Фан-ти графиня Бенкендорф Елизавета Андреевна.

Стам-ти г-жа Крюденер Амалия Максимилиановна, баронесса.

Юнгт-ти г-жа Пашкова Мария Трофимовна.

Принцы крови с желтыми поясами:

Кинг-лу граф Чернышев Александр Иванович.

Юнг-чин князь Лобанов.

Придворные дамы Фей-цанг: княгиня Барятинская Мария Федоровна; г-жа Вишнякова; княгиня Суворова Любовь Васильевна; княгиня Трубецкая Софья Андреевна; г-жа Фредерикс Цецилия Владиславовна, баронесса;графиня Строганова.

Придворные дамы шести королев:

1-й Великая княжна Ольга Николаевна, м-ль Калиновская Ольга Иосифовна, графиня, фрейлина.

2-й Великая княжна Мария Николаевна, графиня Воронцова Александра Кирилловна,

3-й графиня Тизенгаузен Екатерина Федоровна, камер-фрейлина; м-ль Толстая.

4-й м-ль Чичерина Екатерина Петровна, фрейлина; княгиня Белосельская Елена Павловна.

5-й м-ль Шереметева, графиня Потоцкая Мария Александровна.

6-й м-ль Н. Бороздина, м-ль Фредерикс Александра Петровна, баронесса.

Обер-гофмаршал Двора, Ту-фан граф Воронцов Иван Илларионович, обер-церемониймейстер, член Государственного Совета.

Его помощники: граф Виельгорский Матвей Юрьевич, шталмейстер; г-н Всеволожский.

Обер-камергер, Пинг-ли князь Волконский Дмитрий Петрович

Обер-шенк чайной церемонии, Ча-лу граф Нессельроде Карл Васильевич, вице-канцлер (с 1828), министр иностранных дел (1816—1856).

Подающие чай: г-н Валуев, князь Мещерский, г-н Баранов Николай Трофимович, князь Урусов Николай Александрович, адъютант Великого князя Михаила Павловича.

Главный учитель антраша граф Михаил Юрьевич Виельгорский, шталмейстер

Четыре младших сына Па-ли-фи

Чинг-лой князь Василий Андреевич Долгоруков, флигель-адъютант

Лу-ран князь Н. Долгоруков

Лу-чин г-н Траскин

Пан-кин г-н Захаржевский Григорий Андреевич, флигель-адъютант, полковник лейб-гвардии Конного полка.

Их кормилица графиня Бобринская Софья Александровна

Обер-шталмейстер, Лу-ринг князь Сергей Голицын

Его помощники: г-н Ушаков, г-н Юревич

Директор придворных увеселений г-н Гедеонов Александр Михайлович, церемониймейстер, директор Императорских театров

Инспектор и гувернер придворных дам Фей-цанг граф Григорий Александрович Строганов, обер-камергер, член Государственного Совета.

Начальник гвардии Наследник Цесаревич Александр Николаевич, Великий князь

Знаменосцы: граф Бенкендорф Александр Христофорович; г-н де Раух, генерал, прусский военный атташе в Петербурге; граф Орлов Алексей Федорович; граф Апраксин Степан Федорович, генерал-адъютант; г-н Грюнвальд, г-н Мейендорф, граф А. Строганов, г-н Микулин; г-н Игнатьев Павел Николаевич, флигель-адъютант, директор Пажеского корпуса; г-н Киль Лев Иванович, генерал-майор Свиты.

Гвардейцы Па-ли-фи: И. Виельгорский Иосиф Михайлович, граф, адъютант Великого князя Александра Николаевича; Паткуль Александр Владимирович, адъютант Великого князя Александра Николаевича; С. Адлерберг; Адлерберг Николай Владимирович; Фредерикс Дмитрий Петрович, барон; Фредерикс Николай Петрович, барон; Мердер Петр Карлович, адъютант Великого князя Александра Николаевича; князь Долгоруков 1-й; князь Долгоруков 2-й; князь Кочубей Михаил Викторович, корнет Кавалергардского полка.

Маньчжурское войско:

Начальник князь Ливен Христофор Андреевич, светлейший князь, генерал-адъютант, член Государственного Совета.

г-н Бибиков; князь Долгоруков Илья Андреевич, генерал-майор; барон Фредерикс Петр Андреевич, генерал-адъютант; граф Гейден.

Монгольское войско:

Начальник г-н Кавелин Александр Александрович, генерал-лейтенант, воспитатель Великого князя Александра Николаевича.

г-н Литке Федор Петрович, флигель-адъютант, контр-адмирал Свиты, воспитатель Великого князя Константина Николаевича; г-н Адлерберг Владимир Федорович, флигель-адъютант; г-н Астафьев.

Китайское войско:

Начальник г-н Киселев Павел Дмитриевич, генерал-адъютант, генерал от инфантерии, начальник V отделения Собственной Е. И. В. канцелярии, член Государственного Совета.

Г-н Философов Алексей Илларионович, адъютант Великого князя Михаила Павловича, полковник; г-н Нащокин Павел Александрович, адъютант Великого князя Михаила Павловича, полковник лейб-гвардии Гусарского полка; г-н Гогель; г-н Александров Павел Константинович, флигель-адъютант, ротмистр лейб-гвардии Конного полка; побочный сын Великого князя Константина Павловича.

Председатель суда принцев г-н Опочинин Федор Петрович, шталмейстер

Старшие жрецы:

Конфуция князь Трубецкой Василий Сергеевич, генерал-адъютант, генерал от кавалерии, сенатор, член Государственного Совета.

Будды г-н Кирилл Александрович Нарышкин, обер-гофмаршал.

Лао-Цу г-н Жуковский Василий Андреевич, в 1826—1841 гг. наставник Великого князя Александра Николаевича. Поэт, переводчик, критик.

Гар -лин, или Академия наук граф Протасов Николай Александрович, флигель-адъютант, обер-прокурор Святейшего Синода

Главный астролог граф Панин Виктор Никитич, статс-секретарь, товарищ министра юстиции

Лейб-медик г-н Татищев.

Вводящий послов г-н Уваров Сергей Семенович, президент Академии наук, министр народного просвещения, сенатор.

Послы:

Кашмира г-н Либерман Август, барон, прусский посланник в Петербурге; жена посла м-ль Раух.

Далай-Ламы: князь Юсупов Борис Николаевич, князь, гофмейстер; его старший жрец г-н Бруннов Филипп Иванович, барон, старший советник Министерства иностранных дел.

Киргизов: г-н Перовский; жена посла Великая княжна Александра Николаевна.

Министры:

Военный Его Величество Император Николай Павлович.

Иностранных дел граф Нессельроде Дмитрий Карлович, третий секретарь канцелярии Министерства иностранных дел.

Публичных фонарей князь Кочубей Василий Викторович.

Морской [пропуск в оригинале].

Фрейлины: графиня Чернышева Надежда Григорьевна , фрейлина; м-ль Раух Елизавета Федоровна, фрейлина; м-ль Фредерикс Елизавета Петровна, баронесса; м-ль Сеславина; графиня Хрептович Елена Карловна; м-ль Опочинина Мария Федоровна, фрейлина; м-ль Опочинина Александра Федоровна, фрейлина; м-ль Бартенева 1-я Прасковья Арсеньевна, фрейлина; певица-любительница; м-ль Бартенева 2-я; княжна Трубецкая Ольга Васильевна; княжна Варвара Долгорукова; княгиня Долгорукова Екатерина Александровна; княгиня Долгорукова Екатерина Дмитриевна; графиня Протасова Наталья Дмитриевна; г-жа Толстая; г-жа Всеволожская Софья Ивановна.

Инспектриса вееров Ее Величество Императрица Александра Федоровна.

Инспектриса зонтиков Ее Высочество Великая княгиня Елена Павловна, супруга Великого князя Михаила Павловича.

Дочери Па-ли-фи: м-ль Фредерикс Софья Петровна, баронесса; княжна Трубецкая Вера Васильевна; княжна Трубецкая Александра Васильевна.

Их гувернер Волконский Петр Михайлович, светлейший князь.

В примечании к программе уточнялось: «Все костюмы, кроме костюмов послов, должны быть китайскими, цвета по желанию. Лиц, которые желали бы получить сведения о костюмах, покорнейше просят обращаться к г-ну Гедеонову, директору театров Его Императорского Величества».

Титулы, звания и должности приведены, по возможности, по состоянию на 1837 г.

Вдохновителем праздника стал барон П.Л. Шиллинг фон Канштадт (1786–1837). Изучение бароном культуры Китая и труды отца Иакинфа (в миру Никита Яковлевич Бичурин – крупнейший ученый-востоковед, основатель русской школы синологии) оказывали влияние на столичные умы и возбуждали интерес в придворных, научных и литературных кругах. Китайские мотивы в это время активно входили в столице в моду. Например, незаменимым атрибутом платья придворных дам становится китайский веер (или его имитация). «На бале <…> ради Бога, не забудьте букета и китайского опахала, иначе подумают, что вы из Камчатки», – рекомендовали модницам журналы того времени. И конечно, в костюмах используют китайский шелк, вышивки, аксессуары – зонтики, порт-букеты, футляры для карточек. В интерьерах очень популярными становятся ширмы, иногда не восточного производства, но выполненные в стиле «шинуазри» (от фр. chinoiserie), дословно китайщина.

Бал должен был состояться еще в январе, но из-за плохого самочувствия Александры Федоровны (вполне возможно, вызванного кончиной Александра Сергеевича Пушкина, последовавшей 29 января (10 февраля), и связанными с ней переживаниями) маскарад 1837 г. перенесли на 14 (26) февраля, и он состоялся в Аничковом дворце, где жила венценосная чета. В нем приняли участие как члены царской семьи, так и аристократы, что ­обуславливалось еще указами XVIII в., все приглашенные должны были одеться в дорогие костюмы. Маскарады в Аничковом были более камерными, чем публичные балы в Зимнем дворце, куда приглашали до 3 000 человек.

К «китайскому» маскараду тщательно готовились, ставили пантомимы и танцы. Был написан сценарий, украшены комнаты. Не обошлось и без репетиций – две прошли в Зимнем дворце и две в Аничковом. Роли были распределены, члены императорской семьи и придворные получили звания и имена на китайский манер. На французском языке написали программу маскарада, где в примечании говорилось: «Все костюмы, кроме костюмов послов, должны быть китайскими, цвета по желанию. Лиц, которые желали бы получить сведения о костюмах, покорнейше просят обращаться к г-ну Гедеонову, директору театров Его Императорского Величества». Слуг также одели в китайские костюмы, взятые из гардероба Театральной дирекции. Танцы поставил главный балетмейстер императорской балетной труппы А. Титус, у которого был опыт «китайских» постановок: балет «Киа-кинг» на музыку Дж. Россини (1832)».

Китайский маскарад остался и в памяти великой княжны Ольги Николаевны: «Мэри, бывшая в восторге от Тальони, заучила с дядей Карлом па-де-де, очаровательную и остроумную пантомиму. Они танцевали его на китайском маскараде, третьем и последнем так называемом “бобовом празднике”. Все были в китайских костюмах. Высоко зачесанные и завязанные на голове волосы очень украшали дам, особенно тех, у кого были неправильные, но выразительные черты лица. Папа был одет мандарином, с искусственным толстым животом, в розовой шапочке с висящей косой на голове. Он был совершенно неузнаваем. Бобовой королевой была старая графиня Разумовская, выглядевшая в своем костюме замечательно. Королем был старый граф Пальфи, венгерский магнат, которого в Вене прозвали “Тинцль”».

Всего в маскараде принимали участие семь особ императорской фамилии и 118 членов высшего петербургского общества. Некоторые семейства были представлены и родителями, и детьми, например Адлерберги, Барятинские, Бенкендерфы, Виельгорские, Волконские, Нессельроде, Опочинины, Трубецкие, Фредериксы.

Автор акварели, запечатлевшей «китайский» маскарад в Аничковом дворце, – актер и режиссер русской драматической труппы в С.-Петербурге и Москве Николай Беккер. Свидетель представления, Беккер с посильной достоверностью запечатлел интерьер украшенного дворцового зала и одну из сцен маскарада с участием императорской семьи. Акварель была подарена автором директору Императорских театров А.М. Гедеонову, о чем свидетельствует карандашная надпись на сохранившемся картонном заднике.

В центральной группе выделяется фигура императора Николая I в шапке с павлиньим пером, за спиной которого изображены: дама с темными заплетенными волосами – императрица Александра Федоровна, Инспектриса вееров; дама с прической со шпильками – графиня М.Г. Разумовская, Бобовая королева; князь Пальфи – Бобовый король. Слева: танцующий Лао-цзы – В.А. Жуковский и карлик в желтом костюме – светлейший князь П.М. Волконский. На переднем плане, по левую руку от императора: барон П.Л. Шиллинг; воин в высокой шапке – великий князь Александр Николаевич, Начальник гвардии; справа от него – князь Б.Н. Юсупов.

По гардеробным суммам мы можем представить, сколько стоил Николаю I этот китайский карнавальный костюм. В марте 1837 г. по счетам из гардеробной суммы было уплачено: костюмеру театра Балте за китайское маскарадное платье – 865 рублей; парикмахеру Вивану за китайский парик для маскарада – 70 рублей; мастеру Тимофееву за китайскую шапку – 40 рублей. Следовательно, весь костюм обошелся императору в 975 рублей.

Что ела царская семья

Главная императорская кухня в Зимнем дворце располагалась на первом этаже северо-восточного ризалита. В ее подвале находились склады, кладовки и ледники для хранения продуктов. Для них каждую зиму вырубали озерный или речной лед и завозили его в подвалы Зимнего дворца. Существовало даже что-то вроде мини-холодильников. Лед клали в деревянные ящики, где хранили, например, рыбу. Благодаря этому «приспособлению» продукты не портились. Сама же императорская кухня состояла из трех отделений: Кухонной, Винной и Кондитерской частей. Штат был довольно большой. Существовала и строгая специализация. Например, повара-«кохи» готовили на весь придворный штат, а мундкохи — исключительно для императорской семьи. Бакмейстеры были специалистами по запеканию, а братмейстеры — по приготовлению жаркого.

На царской кухне готовили и из отечественных, и из импортных продуктов. На высочайших столах не были редкостью «остендские устрицы», декорированные «пармскими фиалками». Вплоть до Александра III к царскому двору из-за границы выписывали даже самые обычные продукты. Например, картошку из Англии. Кстати, в 1876 г. с ней произошел крупный скандал. 60 мешков картошки для царского стола не пропустили через таможню Санкт-Петербургского порта и отправили обратно поставщику. Когда обеспокоенные хозяйственники Зимнего дворца попытались выяснить, куда делся продукт, чиновники Таможенного департамента заявили, что существует официальный запрета на ввоз в Россию из-за границы картофеля из-за боязни распространения колорадского жука. В итоге ценой неимоверных усилий те злополучные 60 мешков картошки все-таки удалось привезти на царскую кухню.

В 1830-е гг. сложилась устойчивая практика закупок за границей и питьевой воды. Например, в апреле 1847 г. из Франции в Зимний дворец доставили 12 дюжин бутылок «Альпийской воды». Члены императорской семьи неслучайно пили бутилированную воду — ведь все отходы и нечистоты сбрасывались прямо в Неву и каналы, поэтому употребление невской воды могло привести к серьезным болезням, например, брюшному тифу, которым переболели почти все Романовы. А с 1831 г. ситуация усугубилась еще и периодическими эпидемиями холеры.

Но уже с конца ХIХ века закупки импортного продовольствия для царской семьи сократили до минимума. Она предпочитала пользоваться продуктами, заказанными у проверенных отечественных поставщиков или полученными с императорских ферм. Это было вызвано соображениями безопасности. Такой практики придерживались даже во время заграничных вояжей.
1–2 января обязательно был традиционный высочайший парадный завтрак, на котором присутствовали в основном представители дипломатического корпуса и чиновники Министерства Императорского двора. Меню — европейское, и никаких специальных новогодних блюд там не было. Однажды подали суп «Багратион», приготовленный из шпината. Кроме того, были французские пирожные — такие булочки с заварным кремом. Национальный колорит трапезе придавала икра. Причем только черная. Красная даже не рассматривалась. И обязательно — мороженое, без него не обходились балы. Дело в том, что императорские резиденции вплоть до конца 1880-х гг. освещались свечами. Они поднимали температуру в помещении на несколько градусов. Духоты добавляло и дыхание тысяч танцующих гостей. Мороженое в этой ситуации существенно облегчало им жизнь.

В отличие от Нового года, на Рождество действительно устраивали праздничные ужины. Но это были скорее семейные трапезы. Из гостей — только ближайшее окружение. Например, фрейлины, которые десятилетиями жили в Зимнем дворце и считались уже членами семьи. На рождественский ужин подавали чаще всего те блюда, которые особенно любили члены императорской фамилии.

Александр I в 7 утра всегда пил зеленый чай с густыми сливками и поджаренным белым хлебом. Часа через три, после возвращения с прогулки, он ел фрукты, очень любил землянику. Из национальных гастрономических пристрастий Александра I мемуаристы упоминают ботвинью — холодный суп на кислом квасе и отваре свекольной ботвы. С именем Александра I связывают появление знаменитых «пожарских» котлет. По легенде, император во время поездки в Москву остановился перекусить в Торжке в трактире Пожарского. Заказал телячьи рубленые котлеты. Но у хозяина заведения телятины не оказалось. И тогда он распорядился приготовить котлеты из куриного филе. Блюдо очень понравилось императору.

Непритязательным в еде был и Николай I. Французский художник Орас Верне, путешествовавший с ним по России в 1842 г., писал своим родным: «Император ест только капустный суп с салом, мясо, немного дичи и рыбы, а также соленые огурчики. Пьет одну воду». Любил он и гречневую кашу, которую ему подавали в горшочке. В последние годы жизни предпочитал овощные супы, например, из протертого картофеля.

По свидетельству современников, одним из любимых блюд Александра III был поросенок под хреном «от Тестова», который обязательно заказывался во время посещения Москвы. Известный писатель Владимир Гиляровский в книге «Москва и москвичи» даже упоминал, что «петербургская знать во главе с великими князьями специально приезжала из Петербурга, чтобы съесть тестовского поросенка, раковый суп с расстегаями и знаменитую гурьевскую кашу».

Пожарские котлеты Александра I

Куриные грудки — 400 г, батон — 50 г, яйцо — 1 шт., сливки 10 %-ной жирности, соль по вкусу, масло сливочное, панировочные сухари, растительное масло для жарки.

Куриное мясо пропустить через мясорубку с мелкой решеткой. Мякиш булки залить сливками, оставить на 10 минут, затем отжать и добавить в куриный фарш. Туда же влить желток, приправить солью и вымешивать, добавляя время от времени по столовой ложке холодной кипяченой воды. Охлажденное сливочное масло нарезать мелкими кусочками (лучше всего не более 1 x 1 см). Разделить фарш на 12 кусочков. Из каждого слепить лепешку, в центр которой положить кусочек сливочного масла. Скатать маленькую вытянутую котлетку, обмакнуть ее в яичный белок, обвалять в панировочных сухарях. Разогреть в глубокой сковороде растительное масло и обжарить до готовности со всех сторон. Переложить на бумажную салфетку, чтобы убрать излишек масла, затем разложить на тарелках и посыпать рубленой свежей зеленью.

«Немецкий» суп Николая I

Кочан цветной капусты, 3—5 картофелин, 2 ст. ложки растительного масла, соль, зелень петрушки или укропа.
Цветную капусту промыть, затем разделить на соцветия и отварить в подсоленной воде. Картофель очистить, отварить, протереть через сито и соединить с цветной капустой и отваром, в котором она варилась. В суп добавить масло, соль, мелко рубленную зелень петрушки и укропа.

Гурьевская каша Александра III

Каша готовится вытапливанием пенок из разлитых на сковороде сливок. Получившиеся пенки выкладывают слоями в широкий сотейник поочередно со сваренной густой манной кашей, перемешанной с толчеными орехами. Затем каша доводится до готовности на слабом огне в духовке, после чего ее сверху украшают сухофруктами или поливают вареньем. Орехи перед добавлением в манную кашу следует очистить от кожицы и прокалить. Вынутая из сотейника гурьевская каша должна сохранять форму и быть похожей скорее на торт, чем на кашу.

ЖИЛАЯ ПОЛОВИНА ИМПЕРАТОРСКОЙ СЕМЬИ В ЗИМНЕМ ДВОРЦЕ ПРИ НИКОЛАЕ I

Императорские дворцы представляли собой огромные жилые комплексы, населенные тысячами людей, которые жили в императорских резиденциях по-разному: одни в подвалах дворцов в комнатах-общежитиях, другие занимали десятки роскошных комнат.

Говоря о роскошных интерьерах императорских резиденций, следует иметь в виду, что для Романовых пышный дворцовый антураж был естественной частью повседневной жизни. В их представление о самодержавии органично входила мысль о необходимости поддержания богатства и пышности Императорского двора, как лица власти. Поэтому роскошные дворцовые интерьеры, среди которых проходила жизнь императорских семей, являлись для них обыденным жилым и рабочим интерьером, и на нем взгляд не фиксировался.

Императорские резиденции традиционно делились на зоны, каждая из которых выполняла свои функции. Безусловно, «сердцем» дворца была та часть, где жила императорская семья. Семью монарха обслуживали сотни людей, сосредоточенных в хозяйственных и служебных помещениях дворцов. Личные, жилые комнаты, императорской семьи являлись своеобразными квартирами, которые назывались «половины». Половины включали в себя несколько групп помещений, выполнявших различные функции: парадные апартаменты, личные и служебные помещения. При этом парадные покои несли представительскую функцию в состав половин входили не всегда.

Таким образом, дворцовые половины — это комплексы жилых помещений, связанных топографическим единством, общим назначением или владельцем, с единым архитектурно-декоративным решением. Это были личные покои императорской семьи, в целом отделенные от парадных залов. Им присуща своеобразная среда обитания первых лиц империи, со своими традициями и порядками, сознательно культивируемыми и передаваемыми из поколения в поколение. Уклад жизни первых лиц на их дворцовой половине также служил сознательному формированию определенного образа владельцев. При смене владельца границы половины, как правило, сохранялись. Но это не мешало новым владельцам половины производить ее полный ремонт с заменой декоративного убранства.

В Зимнем дворце дворцовые половины сформировались еще в XVIII веке. В первой четверти XIX века, естественно, происходили некоторые изменения и в их топографии, и архитектурном убранстве. Однако самые серьезные изменения в конфигурации дворцовых половин были осуществлены во второй четверти XIX века в период правления Николая I.

Пожар Зимнего дворца в декабре 1837 г. оставил после себя относительно уцелевший первый этаж и выгоревшие второй и третий этажи. Сам Николай I оценивал произошедшее следующим образом (запись от 3 января 1838 г.): «Надо благодарить Бога, что пожар случился не ночью… Эрмитаж мы отстояли и спасли почти все из горевшего дворца. Жаль старика, хорош был… надеюсь к будущему году его возобновить не хуже прошедшего, и надеюсь без больших издержек… Одно здешнее дворянство на другой же день хотело мне представить 12 миллионов, также купечество и даже бедные люди. Эти чувства для меня дороже Зимнего дворца; разумеется, однако, что я ничего не принял и не приму: у русского царя довольно и своего».

Дворец восстанавливали авральными темпами, работали круглосуточно, и к апрелю (к Пасхе) 1839 г. работы по возрождению Зимнего дворца в целом закончились. Семья Николая I переехала в Зимний дворец в ноябре 1839 г.

В процессе восстановления дворцовые половины подверглись не только значительному обновлению, но и была произведена их некоторая перепланировка.

Традиционным «районом» размещения личных покоев императорской семьи оставались три этажа северо-западного ризалита Зимнего дворца. На втором этаже размещались покои императрицы Александры Федоровны. На третьем этаже жилые покои появились впервые в 1826–1827 гг., когда здесь устроили половину Николая I, с его знаменитым кабинетом. Его планировка сохранилась и после пожара.

Первый этаж северо-западного ризалита отвели под покои великих княжон Ольги и Александры. Ольга Николаевна упоминает в воспоминаниях, что «помещения для нас, детей, были в нижнем этаже, под апартаментами родителей». Такая планировка, в сочетании с созданием здесь вертикальной, сквозной коммуникации от первого до третьего этажа – лестницы с подъемной машиной – наметила существенную для жизни царствующей фамилии во дворце тенденцию к локализации ризалита, которая развивалась до 1880-х гг.

Терминологически все три этажа северо-западного ризалита в литературе называют единой половиной, в которой жила императорская семья. Вместе с тем ее деление на детские покои (первый этаж), покои императрицы (второй этаж) и комнаты Николая I (третий этаж) позволяет также называть их самостоятельными половинами, поскольку они имели свое особое функциональное назначение, четкую топографию и специфическое декоративное убранство, отвечавшее личным вкусам их владельцев.

В период правления Николая I в семейной жизни императорской семьи наметились противоречивые тенденции. С одной стороны, полностью сохранялась традиция публичности в приватной жизни императорской семьи. Примеров тому множество. Например, во время пребывания в Петергофской Александрии императорская семья сознательно и привычно выставляла идиллию своей семейной жизни на всеобщее обозрение. Окна в Коттедже не закрывались и не занавешивались. Кадетам, периодически приглашаемым в Александрийский парк, позволялось заглядывать в окна и наблюдать за повседневной жизнью императорской семьи. Вероятно, психологически это было тяжело. Но сам император и его жена воспринимали публичность как неизбежную и очень важную часть своей «работы», к которой они очень ответственно относились.

С другой стороны, с 30-х гг. XIX века в императорской семье постепенно начинают вызревать иные поведенческие стереотипы, связанные с соотношением публичности и закрытости своей жизни, развивавшаяся в социально-поведенческой сфере тенденция осознания потребности разделения быта императорской семьи и ритуала официальных и светских приемов, что было связано с изменением самого понятия частной жизни императорской семьи, привела к его новому содержанию.

Покои императрицы Александры Федоровны на втором парадном этаже Зимнего дворца служили продолжением парадной анфилады Невской линии. Парадная часть апартаментов императрицы Александры Федоровны включала в себя три гостиные: Малахитовую (ныне зал № 189), Розовую (№ 187) и Малиновую (№ 186). Там же располагались две столовые: Арапская (№ 155) и Помпейская (№ 188). Наряду с парадными, представительскими залами, половина императрицы включала в себя и личную часть апартаментов. К ним относился Кабинет3 (№ 185), Синяя спальная (№ 184), Розовая уборная (№ 183) и Будуар (№ 182). Все эти личные помещения были перепрофилированы в ходе ремонта 1895–1896 гг., и ни одно из них не сохранилось до настоящего времени. Третьей частью жилых помещений на половине императрицы Александры Федоровны были служебные помещения. К ним относилась Проходная комната (№ 180), Большая столовая (ныне залы № 178, 179), Бриллиантовая (№ 176) и Ванная комнаты (№ 670). Вместе с тем необходимо отметить, что деление половины на парадные, личные и служебные помещения весьма относительно. Примером тому служит Ванная комната императрицы. Она была отделана архитектором А. Брюлловым с пышной мавританской роскошью. Мемуаристы упоминают, что Ванная комната Александры Федоровны служила для приемов близких ко Двору людей.

Набор помещений, размещенных на половинах, свидетельствовал о совершенно определенном «домашнем» статусе каждого члена семьи. На этаже императрицы Александры Федоровны располагались три парадные гостиные. На этаже Николая I – две, а у великих княжон на первом этаже – одна парадная гостиная на двоих. На остальных половинах гостиных не было. У наследника Александра Николаевича своя гостиная появилась только после женитьбы в 1841 г. Аналогично обстояло дело и со столовыми. На этаже императрицы – три столовых, на остальных этажах императорской половины столовых не было вообще. Столовые императрицы служили местом сбора большой семьи императора Николая Павловича.

Из перепланировок императорской половины можно упомянуть о появлении второго кабинета императора Николая Павловича, который оборудовали на первом этаже северо-западного ризалита Зимнего дворца.

Говоря о жилых половинах императорской семьи, следует упомянуть об одной устойчивой традиции, соблюдавшейся, по крайней мере, почти 200 лет в императорском Петербурге. После переезда в пригородные резиденции или после возвращения в Зимний дворец в обязательном порядке проводился обряд освящения жилых комнат. Сначала придворное духовенство отслуживало молебствие, после которого священник кропил все жилые комнаты. Видимо, этот обряд восходил к традициям борьбы со «сглазом».

ВЗАИМООТНОШЕНИЯ ФРЕЙЛИН И ЧЛЕНОВ ИМПЕРАТОРСКОЙ ФАМИЛИИ

Как правило, жесткие нормы этикета не позволяли устанавливать неслужебные отношения между императрицами и их фрейлинами. Однако жизнь есть жизнь, и вопреки нормам этикета между царской семьей и фрейлиной могли возникнуть и теплые человеческие отношения. Это бывало нечасто, но периодически случалось. В этих случаях, многодетные императрицы включали фрейлину в круг близких им людей, о которых они всегда помнили и заботились. Иногда возникали форс-мажорные обстоятельства, которые и раскрывали особенности взаимоотношений фрейлин и их высочайших «шефов». Например, когда в мае 1837 г. фрейлина О.О. Калиновская, или как ее называл Николай I Бедная Осиповна, захворала, «во время ужина с ней сделался столь сильный обморок, что я на руках ее положил на кушетку в прихожей внизу у Мама, и до часу с ней провозились».

Следует отметить, что степень близости фрейлин к императорской семье проявлялась и «топографически». То есть наиболее близкие к императорской семье фрейлины жили вне Фрейлинского коридора с его традиционными склоками и скандалами. Например, в начале 1850-х гг. на нижнем этаже Зимнего дворца жили следующие фрейлины: графиня Тизенгаузен (камер-фрау императрицы Александры Федоровны) со своей племянницей, графиня Ю. Баранова (воспитательница детей и внуков Николая I, подруга его детства), две сестры Бартеневы, Элиза Раух (любимые фрейлины императрицы Александры Федоровны) и В.А. Нелидова (любовница Николая I). Другие же фрейлины должны были по многу раз в день подниматься и спускаться по лестнице в 80 ступенек с третьего этажа Зимнего дворца, где находился Фрейлинский коридор.

Во второй половине 1850-х гг. фрейлины, которые, как правило, ранее были только обслуживающим персоналом и в лучшем случае собеседницами императриц, начинают играть совершенно новую роль. Постепенно фрейлины императрицы Марии Александровны формируют вокруг нее салонный политический, славянофильский кружок. Блистали в кружке две незаурядные фрейлины: Анна Тютчева и Антонина Блудова. На вторых ролях к ним примыкала фрейлина Анна Карловна Пиллар. Отличительной чертой этих новых фрейлин была «прикосновенность к политическим течениям».

Лидировала в придворном «триумвирате» фрейлина Анна Федоровна Тютчева. Граф С.Д. Шереметев вспоминал: «Я помню ее худенькою, с узкою талиею, с кисловатым лицом; она играла роль, изрекала, критиковала, направляла, и всего больше надоедала всем и каждому. Ее поверстали в воспитательницы великой княжне Марии Александровне. В этом звании она еще более расходилась. Недоброжелатели называли ее Ave Tutcheff (святая Тютчева)».

Примерно в том же ключе писал известный публицист К.Д. Кавелин о фрейлине А.Ф. Тютчевой: «Меня встретила маленькая особа, с голосом искусственно тихим, с тою привычкою внешней сдержанности, за которою придворная жизнь скрывает все – и хорошее, и худое. Я извинился. Мне убийственно-спокойно дали извиниться до конца… После первых вопросов, довольно равнодушных и незначительных… разговор начал принимать понемногу более и более откровенный характер, так что наконец он сделался необыкновенно интересным…».

Серьезную «роль» при императрице играла и камер-фрейлина графиня Антонина Дмитриевна Блудова. Она получила прекрасное домашнее образование, и у нее рано проснулся интерес к литературе. По воспоминаниям графа С.Д. Шереметева: «Она водворилась в Зимнем дворце по смерти своего отца и жила у Салтыковского подъезда… образованная и умная она отличалась и деятельностью. Разговор ее был содержательный и разнообразный. Она прекрасно писала, и писала по-русски». У Блудовой была репутация «докладчицы» императрицы по патриотическим и православным делам.

К «новым» фрейлинам принадлежала и Елизавета Дмитриевна Милютина, дочь всесильного военного министра Дмитрия Алексеевича. Судя по воспоминаниям, она была «из молодых, да ранних… она была дурна, но бойка и сметлива. Худая, бледная, востроносая, она не прочь была пококетничать и имела влюбчивое сердце. Предметом ее (чувств) был С.П. Боткин».

Но политикой при императрице Марии Александровне фрейлины занимались недолго. По мере того как императрица погружалась в семейные, очень непростые дела, по мере того, как ухудшалось ее здоровье, при ней появились новые наперсницы, мало интересовавшиеся политикой. Кроме этого цесаревич Александр Александрович мало сочувствовал политическим игрищам при своей матери. По словам мемуариста, «Тютчеву он не выносил, как и Блудову …Он слишком русский человек, чтобы быть славянофилом».

ПАРАДНЫЙ КОСТЮМ ПРИДВОРНЫХ ДАМ

Страницы из «Описания дамских нарядов для приезда в торжественные дни к высочайшему двору», выпущенного в 1834 г. и регламентирующего придворный стиль

Первые упоминания о каких-то «русских платьях» относятся еще ко времени Екатерины II. При Павле I была восстановлена старая мода. Графиня В. Н. Головина сообщает, что во время коронации Павла I весной 1797 г. «все были в полном параде: в первый раз по­явились придворные платья». Имеются в виду робы, то есть кри­нолины, которые, казалось, давно сделала немодными Французская революция. В «Объявлении экспедиции церемониальных дел», от­носящемся, по-видимому, к декабрю 1796 г., предписывалось дамам иметь во время коронационных торжеств робы из черного бархата с таким же шлейфом и юбкой. Однако на больших балах, как прави­ло, надевали «русское платье». Относительно бала в Кавалергардской зале Гатчинского дворца 30 августа 1797 г. предписывалось: «по учиненным накануне повесткам, дамы в русском платье, кавалеры в праз­дничных кафтанах, а штаб и обер-офицеры в мундирах и башмаках». На маленьких балах, а также во время «вечерних собраний» в Ка­валергардской или Кавалерской комнатах допускались отступления от этикета. Тогда дамы были в обыкновенных, а не русских платьях.

При Александре I «русское платье» было восстановлено в пра­вах. Сопровождавшая прусскую королевскую чету в Санкт-Петер­бург придворная прусская статс-дама Фосс записала в дневнике от 9 января 1809 г.: «Утром пришла графиня Ливен с портным Ея Ве­личества императрицы-матери. Он снял с меня мерку для Русского платья, которое государь желает мне подарить». В два часа дня во время обеда прусской королевы на ней уже был «синий русский сарафан». 13-го января в 11 часов в дворцовой церкви во время об­ручения великой княжны Екатерины Павловны с принцем Ольден­бургским все прусские дамы «были в русских придворных платьях, подаренным нам самим царем».

К 1810-м гг. относится портрет великой княжны Александры Павловны, написанный неизвестным художником. Судя по кокош­нику, в русском платье была и великая княгиня Александра Федо­ровна в Александро-Невской лавре во время богослужения в 1818 г. Описывая свое болезненное состояние, она, между прочим, заметила, что была «вовсе не интересна в… розовом глазетовом платье, с ко­кошником, шитым серебром, на голове».

В первых записях камер-фурьерских журналов за 1826 г. также неоднократно упоминается «белое русское платье» или «белое круг­лое платье». В таком платье дамы должны были быть 1 января и 18 апреля на Пасху, также, как и во время торжественного въезда в Москву 25 июля.

Писатель Ф. Ансело, находившийся в составе французской деле­гации на коронации Николая I, сообщает о предписании императора относительно костюма на маскараде: «Женщинам полагалось явиться в национальном костюме, и лишь немногие ослушались этого пред­писания. Национальный наряд, кокетливо видоизмененный и рос­кошно украшенный, сообщал дамским костюмам пикантное свое­образие. Женские головные уборы, род диадемы из шелка, расшитый золотом и серебром, блистали брильянтами. Корсаж, украшенный сапфирами и изумрудами, заключал грудь в сверкающие латы, а из под короткой юбки видны были ножки в шелковых чулках и вышитых туфлях. На плечи девушек спадали длинные косы с большими бан­тами на концах».

В дневнике А.С. Пушкина от 6 декабря 1833 г. (день именин Ни­колая I) сообщается о некоторых новых назначениях и далее следует фраза: «Дамы представлялись в русском платье». В тот год «рус­ское платье» окончательно приобрело свой официальный статус. В николаевском указе от 27 февраля 1834 г. «Описание дамских на­рядов для приезда в торжественные дни к высочайшему двору» «русское платье» было детально регламентировано. Парадный дам­ский наряд состоял из бархатного вечернего платья, имевшего раз­рез спереди к низу от талии, который открывал юбку из белой ма­терии, «какой кто пожелает». По «хвосту и борту» платья, также «вокруг и на переди юбки» предписывалось иметь золотое шитье, «одинаковое с шитьем парадных мундиров придворных чинов». Пла­тье гофмейстерины должно было быть малинового цвета, платья статс-дам и камер-фрейлин — пунцового, наставниц великих кня­жон синего с золотым шитьем.

Именно таким был наряд у камер-фрейлины и наставницы вели­кой княжны Ольги Николаевны. В конце 1836 г. у великой княжны Ольги Николаевны появилась новая воспитательница — Анна Алек­сеевна Окулова (1794-1861), старшая из пяти сестер Окуловых, вы­пускница Екатерининского института, которая заменила предыду­щую гувернантку шведку Дункер. Выбор был сделан самим Нико­лаем I. Об Анне Алексеевне с благодарностью вспоминает Ольга Николаевна: «Ее сделали фрейлиной, по рангу она следовала за статс-дамами и получила, как Жюли Баранова (Ю.Ф. Баранова, урож­денная Адлерберг), русское платье синего цвета с золотом, собственный выезд и ложу в театре. …Она мне предложила вести дневник».

У фрейлин великих княгинь, как и у фрейлин царицы, платья были с серебряным шитьем, у фрейлин великих княжон светло-си­него бархата. Замужние придворные дамы должны были «иметь по­войник или кокошник», а девицы «повязку» произвольного цвета, с белой вуалью. Описанный наряд также получил название «рус­ского платья». Фасон платья приглашенных ко двору дам также дол­жен был соответствовать этому образцу, они могли быть «различ­ных цветов, с различным шитьем, но нельзя было повторять узор, назначенный для придворных дам». «Русское платье» гофмейстерины, статс-дам и камер-фрелин можно увидеть на иллюстрациях упомянутой книги Л.Е. Шепелева, а также на картине А.И. Ладюрнера «Гербовый зал Зимнего дворца» (1834 г.), где слева худож­ник изобразил группу придворных дам в предписанных костюмах.

В дальнейшем во время всех торжественных церемоний, как на­пример во время обручения Марии Николаевны и герцога Макси­милиана Лейхтенберского, следует стандартное объявление: «дамам быть в Русском платье, а Кавалерам в парадных мундирах». Отклонения от регламентированного фасона не допускались. Когда на одном из балов в 1840-х гг. некоторые дамы появились в ко­кошниках из цветов, это вызвало гнев императора, хотя возмож­ность использовать в дамском костюме украшения и драгоценные камни оставалась.

Как уже отмечалось, придворные дамы имели также особые знаки отличия. Гофмейстерины, статс-дамы, камер-фрейлины носи­ли на правой стороне груди броши с миниатюрными портретами императрицы, окаймленные бриллиантами. Считается, что первой на правой стороне груди стала носить портрет графиня А.А. Ма­тюшкина (статс-дама с 22 сентября 1762 г.). Обладательницы порт­ретов, как отмечает историк Л.Е. Шепелев, именовались в быту «портретными дамами». Фрейлины носили золотые с бриллиантами вензеля («шифры») императрицы или великой княгини. Увенчан­ные короной они прикреплялись на Андреевской голубой ленте на ле­вой стороне корсажа.

Несовершеннолетние великие княжны также следовали общему стилю, но с некоторыми поправками. Ольга Николаевна вспоминает, что в 1834 г., когда ей исполнилось одиннадцать лет, она «получила русское придворное платье из розового бархата, вышитого лебедями, без трена. На некоторых приемах, а также на большом балу в день Ангела Папа, 6 декабря, мне было разрешено появляться в нем, в Белом зале».

Можно представить, как приятно было девочкам почувствовать себя взрослыми, ведь для несовершеннолетних княжон Николай I считал излишними не только трен (шлейф), но и платья с декольте, а также Аннинские ленты через плечо. Та же Ольга Николаевна вспоминает о крестинах родившегося 9 сентября 1827 г. великого князя Константина Николаевича (за пять дет до указа 1834 г.): «К кре­стинам нам завили локоны, надели платья-декольте, белые туфли и Екатерининские ленты через плечо. Мы находили себя очень эффек­тными и внушающими уважение. Но — о разочарование! — когда Папа увидел нас издали, он воскликнул: “Что за обезьяны! Сейчас же снять ленты и прочие украшения!” мы были очень опечалены. По просьбе Мама нам оставили только нитки жемчуга… Уже тогда я поняла его желание, чтобы нас воспитывали в простоте и строго­сти, и это я ему обязана свои вкусом и привычками на всю жизнь».

Кокошники фрейлин бросились в глаза и маркизу де Кюстину в 1839 г. Впрочем, не отличавшийся влечением к женскому полу маркиз и в этом случае полон сарказма: «Национальный наряд рус­ских придворных дам величественен и дышит стариной. Голову их венчает убор, похожий на своего рода крепостную стену из бо­гато разукрашенной ткани или на невысокую мужскую шляпу без дна. Этот венец высотой в несколько дюймов, расшитый, как пра­вило, драгоценными камнями, приятно обрамляет лицо, оставляя лоб открытым; самобытный и благородный, он очень к лицу краса­вицам, но безнадежно вредит женщинам некрасивым. Увы, при рус­ском дворе их немало: старики и старухи так дорожат своими при­дворными должностями, что ездят ко двору до самой смерти!».

К свадьбе Марии Николаевны в 1839 г. ее приданое по обычаю было выставлено в Зимнем дворце. По свидетельству ее сестры вели­кой княжны Ольги Николаевны, «в третьем зале — русские костюмы в числе двенадцати, и между ними—подвенечное платье, воскрес­ный туалет, так же, как и парадные платья со всеми к ним полага­ющимися драгоценностями, которые были выставлены в стеклянных шкафах: ожерелья из сапфиров и изумрудов, драгоценности из би­рюзы и рубинов».

Во время торжественного въезда в Санкт-Петербург невесты на­следника цесаревича принцессы Марии Дармштадтской 8 сентября 1840 г. она впервые надела, переодевшись в трактире «У трех рук», парадное русское платье и бриллианты. В то время камер-медхина А.И. Утермер, в замужестве Яковлева, впоследствии вспоминала об этом «русском платье»: «После приема принцесса вернулась в свои покои, где мне пришлось снимать с ее головы и шеи драгоценней­шие бриллиантовые уборы, какие я видела первый раз в жизни. На принцессе был голубого цвета шлейф, весь вышитый серебром и белый шелковый сарафан, перед которого тоже был вышит сереб­ром, а вместо пуговиц нашиты были бриллианты с рубинами; по­вязка темно-малинового бархата, обшитая бриллиантами; с головы спадала вышитая серебром вуаль». Парадные шлейфы и сарафаны были приготовлены среди прочего приданого невесты за счет рус­ского казначейства.

В «русском платье» придворные дамы появлялись на всех офици­альных церемониях николаевского царствования. Фрейлина А.Ф. Тют­чева, описывая события 1854 г., заметила: «В дни больших празд­ников и особых торжеств богослужение отправлялось в Большой церкви Зимнего дворца: в таких случаях мужчины были в парадной форме, при орденах, а дамы в придворных костюмах, т е. повойни­ках и сарафанах с треном, расшитых золотом, производивших очень величественное впечатление».

С небольшими видоизменениями русский наряд при Дворе про­существовал до начала XX века.

Российский императорский двор по мемуарам А.Ф. Тютчевой

Мемуары фрейлины А.Ф. Тют­чевой «При дворе двух императоров» представляют собой основанное на личном опыте автора и зафиксиро­ванное в дневниках и воспоминаниях повествование о прошлом император­ского двора в России середины 50-60-х гг. XIX века. Наряду с опубли­кованными мемуарами фрейлин А.О. Смирновой – Россет, А.Д. Блудовой, М.С. Мухановой, М.П. Фредерикс, М.А. Паткуль, А.А. Толстой и других они являются бесценным историче­ским источником личного происхож­дения, посвященным не только собст­венному жизнеописанию, но и харак­теристике окружения императорской фамилии в частной и официальной обстановке столичной жизни той эпо­хи.

Аксакова (Тютчева) Анна Фе­доровна (1829-1889) – старшая дочь тайного советника, камергера, пред­седателя Комитета иностранной цен­зуры, поэта Ф.И. Тютчева (1803-1873) от первого брака с баварской графи­ней Элеонорой Петерсон (урожденной Ботмер) (1800-1838).

При дворе А.Ф. Тютчева находи­лась в общей сложности 13 лет: в 1853-1855 гг. в качестве фрейлины цесаревны, впоследствии императри­цы Марии Александровны, в 1858­1865 гг. – в качестве наставницы младших детей Александра II – вели­кой княжны Марии (1853-1920), великих князей Сергея (1857-1905) и Павла (1860-1919).

Фрейлина рассматривала свою службу при дворе как необходимую «деталь» какого-то «великого порядка вещей», как «почитаемое за честь служение высшей власти в России», как возможность проявить себя как личность в “исторической рамке им­перии. Современники под­черкивали особое привилегированное положение фрейлины А.Ф. Тютчевой при дворе. Так, она была любимицей императрицы Марии Александровны, император Александр II прощал ее резкие высказывания, великая княги­ня Елена Павловна рекомендовала сторонникам крестьянской реформы взаимодействовать с фрейлиной, которая имела влияние на императрицу, вообще, ее осыпали милостям. По от­зывам П.В. Долгорукова, С.Д. Шере­метева, Б.Н. Чичерина, Д.С. Арсенье­ва, И.С. Тургенева, она являлась авто­ритетным человеком в вопросах про­свещения и славянофильства при дво­ре.

Мемуары А.Ф. Тютчевой печа­тались в «Русском архиве» в 1905 г. в виде фрагментов, впервые полностью были опубликованы в двух частях (в переводе Е.В. Герье) в 1928-29 гг. в издательстве М. и С. Сабашниковых под заголовком «При дворе двух им­ператоров». Мемуары «При дворе двух им­ператоров» А.Ф. Тютчевой включают в себя воспоминания первого периода ее дворцовой жизни (1853-1855 гг.) и обширный дневник, охватывающий события жизни 1853-1882 гг.

По своему характеру мемуары А.Ф. Тютчевой включают историче­ские портреты августейших, придвор­ных и иных особ из числа элиты, род­ственников и единомышленников; характеристики дворцовых сообществ (салона императрицы, «фрейлинского коридора», детской и пр.); зарисовки явлений повседневной и праздничной дворцовой жизни, быта; важнейшие исторические события в России и за границей, собственные оценки соци­ально-политических структур, тече­ний общественно-политической мыс­ли. Ценность мемуаров А.Ф. Тютчевой обусловлена в первую очередь осве­домленностью фрейлины о людях, событиях, явлениях придворного ми­ра на протяжении двух царствований, но ее мемуары не являются хроникой придворной жизни как, например, мемуары М.П. Фре­дерикс. Ей удалось в большей мере вглядеться в то, свидетелем чему она была, кроме того, ее интересовали не столько поступки людей, сколько мо­тивы, скрытые пружины, характеры; она размышляла над тем, что именно ее волновало в потоке дворцовой по­вседневности.

Будучи документами личного происхождения, дневник и воспоми­нания А.Ф. Тютчевой содержат ряд недостоверных сведений, ошибок. Например, является неточной дата смерти хозяйки литературного салона Е.А. Карамзиной, дата бракосочета­ния наследника цесаревича Александ­ра Николаевича и Марии Александ­ровны. К фактическим ошибкам относится описание обстоя­тельств смерти Павла I и датировка военных действий периода Крымской войны в дневнике. В це­лом, информация анализируемых вос­поминаний и дневников фрейлины достоверна и сопоставима с фактами из других мемуарных источников (М.С. Мухановой, М.П. Фредерикс, А.А. Толстой, А.И. Яковлевой и др.), а по отдельным аспектам исто­рии двора – уникальна.

Двор предстает перед взором читателей мемуаров живым социаль­ным организмом Санкт-Петербурга, сердцем которого являлась импера­торская фамилия. Августей­шим особам (более 30 человек) по­священо немало блестящих характе­ристик, портретных зарисовок, сю­жетных линий.

Основное внимание мемуарист­ки сосредоточено на личности импе­раторов Николая I и Александра II, императриц Александры Федоровны и Марии Александровны, их внутрисемейных взаимоотношениях, свиде­телем которых невольно становились придворные лица.

Так, в восприятии А.Ф. Тютче­вой император Николай I (1796-1855) представал «самым полным, самым ярким воплощением самодержавной власти со всем ее обаянием и всеми ее недостатками». Престиж двора был всецело обусловлен лично­стью Николая Павловича, по мнению фрейлины, просто созданного как ни­кто другой для роли самодержца, царствование которого было «самодер­жавием милостию божией». Оценивая императора как «зловредного Дон Кихота самодержа­вия», «тирана» и «деспота», фрейлина тем не менее отмечала его «возвы­шенный» и «просвещенный» ум, «го­рячее и нежное» сердце, благородный характер и великодушие, на­божность, трудолюбие, дисциплини­рованность, аскетизм в частной жиз­ни, а также прекрасное владение рус­ским, французским и немецким язы­ками.

Императрица Александра Фе­доровна (1798-1860), которая от брака с Николаем I имела 7 детей, запомни­лась фрейлине существом «хрупким», «изящным», «поэтичным», окруженным роскошью и всеобщей любовью. Император создал в семье культ своей супруги, что не мешало ему, однако, держать эту, как писала фрейлина, «прелестную птичку» в «золотой клетке». Фрей­лина деликатно описала взаимоотно­шения императора с фаворитками, в частности, с В.А. Нелидовой, отметив умение Николая Павловича соблюдать приличия, а придворной – сохра­нять достоинство.

Менее ярко за­печатлен образ Александра II (1818-­1881). Мемуаристка отмечала, что он мало был создан для того «мрачного трона», к которому был призван, хотя и претендовал на звание первого «дворянина своей империи и на роль представителя аристократического принципа», обладал «инстинктом прогресса, которого его мысль боя­лась», он хотел «быть тем, чем не был».

Представляют интерес отдель­ные высказывания мемуаристки о ве­ликих князьях (Константине Николае­виче, Михаиле Николаевиче, Николае Николаевиче) и великих княгинях (Марии Николаевне и супруге велико­го князя Константина Николаевича – Александре Иосифовне), с которыми фрейлина часто встречалась в повсе­дневном дворцовом быту.

Заметим, что из множества оце­ночных высказываний об августей­ших особах характеристики Алексан­дра II и Марии Александровны чрез­мерно восторженны: «Я их люблю, как будто они совсем не государи». Наиболее положительно в воспоминаниях окрашен образ цеса­ревны, впоследствии императрицы Марии Александровны (1824-1880), к которой А.Ф. Тютчева испытывала огромную симпатию с их первой встречи. Цесаревна была высокой, стройной, хрупкой, «необычайно изящной» женщиной, имела правиль­ные черты лиц, но «профиль ее не был красив», на протяжении десятилетий она молодо выглядела. Фрейлина вспоминала, что Мария Александровна обладала обаянием женщины и престижем государыни, была любима мужем и детьми, отли­чалась добросовестностью и крайней осторожностью. Ан­на Федоровны, будучи гувернанткой младших детей императорской четы, с особой теплотой подчеркивала педа­гогические приемы Марии Александ­ровны в отношении детей, ее умение через доверие и убеждение достигать взаимопонимания и конкретного ре­зультата в учебе.

Фрейлина и императрица были дружны, однако император Александр II все чаще высказывался против А.Ф. Тютчевой, имевшей при дворе прозвище «Ерша», которая через его супругу слишком настойчи­во передавала ему от своих соратни­ков-славянофилов записки по вопро­сам внешней политики и отмены кре­постного права. Назначение фрейлины гувернанткой (наставни­цей) к младшей дочери, обожаемой ею императрицы, еще более отдалило ме­муаристку от Марии Александровны, отношения с которой становились все более прохладными, а в 1863 г. насту­пил «кризис», лишь привязанность к воспитанникам, особенно к импера­торской дочери, удерживала А.Ф. Тютчеву от увольнения.

А.Ф. Тютчева посвятила немало страниц описанию царских детей. Великая княги­ня Мария Александровна, впоследст­вии герцогиня Эдинбургская, с 1874 г. супруга Альфреда Эрнста Альберта Эдинбургского, родилась в год при­хода на дворцовую службу ее буду­щей наставницы. В дневнике от 5 ок­тября 1853 г. фрейлина А.Ф. Тютчева записала: «Родилась маленькая вели­кая княжна». Девочка – «…большая радость в императорской семье, ее очень ждали и желали…», так как после смерти великой княжны Александры (1842-1849) в семье це­саревны рождались только сыновья. Ребенка хотели назвать редким в До­ме Романовых именем Вера, но по просьбе княгини Горчаковой, предсказавшей ее рождение, назвали Марией. В день ее крещения – 25 октября фрейлине А.Ф. Тютчевой подарили «брошку из жемчуга с бриллиантами». Наставница – мемуаристка в своих записках называла воспитанницу «моя маленькая великая княжна», «малютка», «зяблик», «цветок яблони», «маленькая императрица». Мемуаристка подробно описала разнообразные занятия с девочкой в детской, на прогулке, ее поведение, привычки; фиксировала свои педагогические успехи и неудачи, огорчения. Впоследствии наставницей великой княжны стала опытная воспитательница августейших девочек, старейшая среди прочих обитательниц «фрейлинского коридора», камер-фрейлина (с 1891 г.) двоюродная тетка Л.Н. Толстого, его корреспондентка и друг, мемуаристка А.А. Толстая (1817-1904). Ей довелось служить при дворе четырех императоров: Николая I, Александра II, Александра III и Николая II.

Автор анализируемых дневни­ков и воспоминаний рисует картины официальной и частной жизни авгу­стейших особ, создавая коллективный семейный портрет: во время корона­ции, пасхальной службы в церкви, крещения младенцев, игр в детской, рождественских праздников во двор­це, бесед в гостиной в ожидании вес­тей с фронта (Крымская война 1853­1856 гг.), у постели умирающего Николая I, во время спиритических сеансов Юма и пр. Неоднократно ме­муаристка отмечала особую теплоту взаимоотношений в императорской семье, восхищалась «простотой» и «прямотой мысли», чувством долга и привязанностью, доброжелательно­стью в повседневной жизни.

Фрейлина наблюдала придвор­ную жизнь изнутри, ее видение лю­дей, событий было достаточно субъ­ективным, порой излишне избира­тельным. Многое из жизни представителей царствовавшей династии ос­талось вне поля зрения и в силу цен­зурных соображений, о которых были прекрасно осведомлены дворцовые мемуаристы.

В целом мемуаристке удалось в литературном ключе отразить роль императорской фамилии в столичной жизни, ее главное место в структуре двора как особого элитного сообще­ства, описать ряд семейных традиций, а также династических обычаев, об­рядов и ритуалов в системе дворцо­вых церемониалов, характер взаимоотноше­ний российских царственных особ с представителями других европейских монархических домов, отечественны­ми государственными деятелями, придворными чинами и служителями, фаворитами и фаворитками.

Среди традиций двора мемуа­ристка выделила празднование так называемых Царских дней – высоко­торжественных дней восшествия на престол и коронования императора, а также рождения и тезоименитства императора и императрицы, наслед­ника цесаревича и его супруги, тор­жественных дней рождения и тезоименитств прочих особ царствующего дома. Наиболее подробно из списка Царских дней в мемуарах описывает­ся коронация Александра II и корона­ционные торжества в Москве, обра­щается внимание на функции двора в узком смысле слова в этом главном династическом торжестве, в первую очередь, лиц штата.

Другой составной частью рос­сийского двора являлось придворное общество. Представляется, что при­дворное общество объединяло лиц придворного штата (чинов и служите­лей, высших и низших), обслуживав­ших особ императорской фамилии в повседневности и праздники, а также гостей – приближенных к августей­шим особам лиц из числа граждан­ского, военного и морского чиновни­чества высших классов по «Табели о рангах», а также лиц, имевших право приезда ко двору; представителей ди­пломатического корпуса и иностран­ных дворов (августейших родствен­ников и их приближенных). Внимание мемуаристки было приковано к раз­личным представителям придворной элиты. Например, ей удалось разгля­деть в толпе гостей «фанатиков» дво­ра, а также «вольнодумцев и скепти­ков».

Находившиеся в ведении Мини­стерства императорского двора и уде­лов представители придворного штата (чины, почетные звания камергера, камер-юнкера и служители), к которым относилась и сама мемуаристка, и ее сестры, и отец-камергер, названы ею «дворцовой прислугой». Кто были эти люди? Автор упоминает не менее одиннадцати имен придвор­ных чинов, некоторым давая оценку, более девятнадцати имен разного рода иных служителей (лейб-медики, вос­питатели, духовники, приписанные по контракту учителя, художники, по­эты, музыканты и пр.), в тесном кон­такте с которыми были члены императорской фамилии. Среди лиц дан­ной категории были названы, в част­ности, В.А. Жуковский, Я.К. Грот, М.А. Зичи и др.

К середине XIX века придворный штат включал до двухсот женских придворных должностных лиц. В 1826 г. комплект «фрей­лин Их Величеств государынь импе­ратриц» (царствующей и вдовствую­щей) состоял из 36 человек, которые имели право на жалованье и приданое в случае замужества (с последующим увольнением от двора). Это были так называемые «свитские» (штатные) фрейлины, остальные, внекомплектные – почетные. В 50-70- гг. XIX века штатных фрейлин было около 15 че­ловек.

В мемуарах А.Ф. Тютчевой на­звано не менее 28 имен фрейлин и камер-фрейлин, двух статс-дам, опи­саны 13 дам «фрейлинского коридо­ра». «Фрейлин­ский коридор» – это место компактно­го проживания фрейлин. К 1917 г. имелось 64 жилых и служебных ком­наты, двери которых выходили в ко­ридор третьего этажа Зимнего дворца. Для сравнения, в воспоминаниях другой известной фрейлины – мемуаристки этого же периода в ис­тории двора – М.П. Фредерикс упоми­наются всего 15 придворных дам, из которых 13 – фрейлины, в том числе и А.Ф. Тютчева. А.Ф. Тютчева сравнивала «фрейлин­ский коридор» с благотворительным учреждением «нуждающихся бедных и благородных девиц, родители кото­рых переложили свое попечение о дочерях на императорский двор».

При этом фрейлина отмечала, что «ремесло придворных вовсе не так легко, как думают, и, чтобы его» хорошо выполнять, необходимо уме­ние «играть роль друга и холопа, выслушивать самые интимные поверенности владыки» и носить за ним его «пальто и галоши», причем делать все это «с достоинством и доброй во­лей». Оценивая при­дворную карьеру, фрейлина М.П. Фредерикс называла свои обязанности «единственной службой», которую нужно было нести, даже если что-то в ней и не нравилось. Сре­ди критических замечаний фрейлины А.Ф. Тютчевой о дворцовой жизни следующие: отсутствие человеческих привязанностей, наличие праздности, корыстолюбия придворных; пустота и скука.

Российский императорский двор с точки зрения его структуры включал «большой» или «высочай­ший» («е.и.в. государя императора») двор, великокняжеские дворы («двор е.и.в. великого князя…») и двор наследника цесаревича («малый» двор). Фрейлине А.Ф. Тютчевой дове­лось служить и при “малом” дворе цесаревича, состоя при особе цеса­ревны Марии Александровны, и при «большом дворе» в качестве фрейли­ны при названной особе, уже императрицы. Кроме того, она наблюдала жизнь «большого» двора Николая I и Александры Федоровны, а впоследст­вии и «малого» двора вдовствующей императрицы Александры Федоров­ны. Мемуаристка зафиксировала мас­су подробностей быта как при малом, так и при большом дворе. Автор ме­муаров описал официальную и част­ную жизнь императорской семьи и приближенных в обеих столицах и загородных резиденциях. Фрейлина отметила особенности отдыха членов семьи Николая I в Гатчине, Александра II в Царском Селе, повседневные развлечения и занятия представителей двора в узком кругу.

Главной функцией двора тради­ционно считалась представительская, связанная с регламентацией всех сто­рон жизни императорской фамилии и приближенных лиц штата, а также соблюдением этикета (праздничного и повседневного), особых церемониа­лов, ритуалов и пр. Дворцовые цере­мониалы служили средством поддер­жания престижа династии Романовых. Значительное место в дворцовой жиз­ни, по мнению А.Ф. Тютчевой, отво­дилось этикету как необходимому «атрибуту монархии», «своего рода «пьедесталу». Однако чрез­мерная регламентация придворной жизни делала, по ее мнению, госуда­рей «рабами своих привычек», лиша­ла их непосредственности, навсегда вычеркивала из их жизни все непре­дусмотренное, т.е. они были замкнуты «в собственном существовании», как «в футляре». Мемуаристка вы­сказала мнение о том, что при дворе Николая I этикету отводилась боль­шая роль, чем при дворе Александра II. Вообще двор Николая I мемуаристка оценивала как «самый пышный, светский» из всех европейских дворов именно благодаря личности императора.

Таким образом, комплекс про­изведений «дворцовой мемуаристи­ки», видное место в котором занима­ют воспоминания и дневник А.Ф. Тютчевой, предоставляют иссле­дователю богатейший фактический материал, при сопоставлении которо­го с другими видами документов воз­можно воссоздание облика импера­торской фамилии и придворных, вы­явление специфики придворной службы и своеобразия императорско­го двора Дома Романовых середины XIX века.

Николай I и его путешествия

Николай Егорович (Георгиевич)? Сверчков. «Портрет императора Николая I в санях». 1850-е гг. Эрмитаж, Санкт-Петербург.
Василий Тимм. «Портрет императора Николая I на коне». 1840 г.

Значительная часть жизни Николая Павловича прошла в сухо­путных и морских путешествиях. Известно, что еще в детстве Па­вел I подарил сыну Николаю золоченую коляску с парой вороных лошадок и жокеем. Эта детская коляска (Англия; конец XVIII-нача­ло XIX в., мастер Кремер), которой пользовались младшие сыновья Павла I и ныне находится в коллекции Государственного музея-запо­ведника «Царское Село». В одном из выпусков исторических очер­ков, посвященных столетию Военного министерства, подводились итоги его поездкам с 1825 по 1850 г. «Император Николай I, — от­мечалось авторами, — несмотря на отсутствие в его время удобных путей сообщения в первые 25 лет своего царствования совершил разъездов сухим путем 124486 верст и морским—12850 верст, или в среднем 5500 верст ежегодно».

На дальние расстояния путешествовали тогда тремя способами. Во-первых, «на долгих», т.е. в собственном экипаже со своими же лошадьми и кучером, делая долгие остановки на станциях для отды­ха лошадей. Во-вторых, «на перекладных» — почтовых тележках (ба­гаж перекладывался в сменную упряжку во время остановок). В-тре­тьих, «на почтовых», когда казенных лошадей, содержащихся для перевозки почты, меняли на каждой станции, оставаясь в своем экипаже. Николай Павлович на дальние расстояния ездил исключи­тельно на «почтовых», но в случае поломки экипажа или его несо­ответствия сезону мог пересесть на почтовую телегу или сани.

В 1838 г., возвращаясь морем из Пруссии, после поломки коле­са у парохода «Геркулес» и из-за большой качки на море Николай Павлович с императрицей и дочерями был вынужден сойти на бе­рег в Ревеле (Таллинн), и далее продолжить путь в Царское Село по суше. Николай Павлович сообщал наследнику Александру Ни­колаевичу в письме из Царского Села от 27 сентября (9 октября): «Благодарение Богу! Довез Мама и сестер сюда благополучно вче­ра вечером в 6 часов». В общей сложности, на дорогу из Штетти­на (Щецин) ушло более 5 дней. О продолжении этого путешествия мемуарист М.А. Корф, впоследствии приближенный к Император­скому двору, пишет: «Дальнейшее возвращение из Ревеля соверша­лось довольно оригинальным образом. На пароходе находилось толь­ко три царских экипажа: две кареты и коляска. Одну карету государь назначил под императрицу, другую под великих княжон, а коляску предоставил камер-юнгферам (женской прислуге)». Нико­лай Павлович уточняет в письме от 29 сентября (11 октября), что Александре Федоровне был выделен удобный для дороги дормез (франц. dormouse—букв. «соня»; большая дорожная карета, приспо­собленная для сна в пути, в которой можно лежать вытянувшись).

Сам же император отправился в тот раз на перекладных, пере­сев у Екатеринтальского дворца на тележку вдвоем с А.Ф. Орло­вым. Барон М.А. Корф писал: «Если вспомнить колоссальность этих двух лиц, неширокие эстляндские почтовые тележки и бугровистую каменистость станций от Ревеля до Исгелехта, то легко представить себе всю прелесть их поездки. Рисковав несколько раз выпасть, они должны были, наконец, сидеть рука об руку и в Иелехте порешили взять каждому по особой тележке. Так они ехали всю ночь — мрач­ную, холодную сентябрьскую ночь, вдоль берега моря…». Сам им­ператор по свежим впечатлениям писал сыну Александру Николае­вичу: из Царского Села: «Я заставил Орлова (Алексея Федорови­ча) с собой ехать, который всячески дурачился, чтоб от того избавиться, но поехал. Однако, со мною на одной телеге, так что не очень нам было просторно. Притом ветер обратился в бурю, что придало особую приятность нашей езде по высокому морскому бе­регу; на первой станции мы с Орловым расстались и ехали на двух телегах. На третьей станции мы пили вместе чай и Мама и сестры переоделись по ночному, и мы поехали далее; ночь была бурная и холодная, но, к счастию, без дождя. Так мы доехали до большо­го тракта в Ригу, где, к счастию, встретили коляску Орлова… Отсель поехали мы с Орловым в моей коляске; обедали все вместе в Черковицах и прибыли сюда через Красное Село к 6 часам вечера…».

Плохие дороги в сочетании с быстрой ездой неоднократно приво­дили к различным дорожно-транспортным происшествиям. Иногда они заканчивались благополучно, как во время путешествия по Кав­казу и Закавказью в 1837 г. Тогда в Тифлисе лошади опрокинули ко­ляску на крутом повороте спуска. Николай Павлович успел выско­чить из экипажа. Во время переправы по неокрепшему льду Не­мана 16 ноября 1846 г. экипаж провалился под лед, благо в том месте было неглубоко. Император отделался ледяной ванной. В сен­тябре 1852 г. близ Гомеля сломалась ось коляски — тогда Николаю Павловичу пришлось пробыть в Гомеле два дня, пока продолжался ремонт. Совсем анекдотичным был случай 7 сентября 1849 г.: рес­сора нового экипажа сломалась еще в самом Петербурге на Аничковом мосту. Николай Павлович рассердился не на шутку. Он ре­шил наказать своих постоянных каретных мастеров Фробелиусов, отправив их на гауптвахту: отца, владельца мастерской—на двое суток, а сына, наблюдавшего за работой, —  на восемь. Под предло­гом возвышения цен на качественные материалы каретники повы­сили цену коляски для императора с 2000 до 3500 руб.

Немало злоключений выпало на долю Николая Павловича на рос­сийских дорогах. То мост рухнет за только что проехавшей коляс­кой, и император, не останавливаясь, погрозит стоящему у края до­роги исправнику кулаком, то лед провалится под экипажем при пе­реправе через Неман, то сани или коляска опрокинутся, то лошади понесут. Об одном из таких случаев, закончившихся благополучно, рассказал бывший унтер-шталмейстер Ефим Михайлович Звегинцев, служивший в начале царствования Николая I (в записи внука А. Звегинцева): «Однажды зимой, переменив экипаж в Аничковом дворце, он поехал по направлению к Казанскому собору и на самом углу Невского и Казанской велел повернуть налево по Екатеринскому каналу. Поздно ли было отдано приказание, или что попало под полоз саней, но на повороте сани опрокинулись, и Государь вы­пал из них. Вскочив тотчас же на ноги, он сел в сани и поехал даль­ше. Сев в сани, сказал кучеру “дурак”. Проездив некоторое время и подъезжая к Зимнему дворцу, Государь приказал кучеру: не сметь докладывать Ефиму Михайловичу, что ты меня опрокинул».

Самой известной и серьезной аварией, последствием которой стала травма, было происшествие по дороге из Пензы в Тамбов.

Это произошло недалеко от г. Чембара (с 1946 г. — г. Белинский, Пензенской обл.) в ночь с 25 на 26 августа 1836 г. Это событие ос­талось в памяти многих современников. Рассказал о нем и сам Ни­колай I в письме И.Ф. Паскевичу от 30 августа 1836 г. С тех пор, отправляясь в дальний путь, вместо своего постоянного кучера Яко­ва Николай Павлович стал брать в дорогу лучших из местных ям­щиков, знакомых с трассой.

Стремительное передвижение императора по дорогам поражало современников. Он почти всегда опережал маршрутные сроки. Со спортивным азартом Николай Павлович добивался буквально ре­кордной скорости при передвижении. Возможно, одной из причин было то, что Николай Павлович плохо переносил медленную езду по плохим дорогам; он страдал тогда от мигрени и тошноты. Из­вестно, что трассу Одесса — Санкт-Петербург в октябре 1828 г. он пре­одолел за 6 суток и прибыл накануне именин вдовствующей императ­рицы Марии Федоровны 14 октября; десять дней спустя его матери не стало. В октябре 1835 г. А.Х. Бенкендорф писал: «…Из Москвы до Царского Села, мы промчались всего в 38 часов, хотя, по слу­чаю еще не везде установившейся зимней дороги, должны были не­сколько раз пересаживаться из саней в коляску». В связи со стро­ительством шоссе скорость передвижения увеличивалась, а само путешествие становилось более комфортным.

Считая понедельник днем тяжелым (14 декабря 1825 г. тоже бы­ло понедельником), император, по воспоминаниям современников, никогда не выезжал в дорогу в этот день недели, а предпочитал вы­езжать в воскресенье, сразу после литургии. Очень часто Николай Павлович отправлялся в путь ночью. Об этом свидетельствовал, в частности, его постоянный спутник А.Х. Бенкендорф. Во время дальних поездок императора впереди его обычно скакал курьер, и на почтовых станциях ямщики спешили загодя вывести самых луч­ших и свежих лошадей, так что переупряжка занимала едва ли боль­ше минуты. Зимой, в темное время суток, в нескольких саженях скакали два курьера с факелами. Стремительные гонки по ухабистым дорогам приводили к тому, что много лошадей погибало. Счет за них предъявляли к оплате еще больше. Однажды Николай Павлович по­пытался подсчитать число павших на его глазах лошадей, но ему сказали, что многие лошади околевают не сразу, а через некоторое время. Проверить не удалось. Во время переездов императорской се­мьи и многочисленной свиты с большим количеством экипажей в пу­ти соблюдался определенный порядок, экипажи иногда нумеровались.

В начале своего царствования, 20 апреля 1826 г., Николай I под­твердил указ Александра I от 11 августа 1802 г. о запрещении тор­жественных встреч при путешествиях высочайших особ, восходя­щий еще к распоряжениям Павла I. Переломить показное усердие местной администрации было трудно. Поэтому 24 мая 1828 г. пос­ледовал именной высочайший указ Сенату «О воспрещении воен­ным и гражданским чинам во время путешествий Его Величества делать встречи». Обыкновенные встречи «должны быть только в од­них квартирах городов, где государь император изволит останавли­ваться». Местные чиновники и предводители дворянства, тем не ме­нее, искали случая встретить царя, и министр внутренних дел вы­нужден был издать строгие правила, ограничивавшие доступ к нему. После 1835 г. только губернатор удостаивался права встречи импе­ратора во время путешествий. С представителями администрации и войск Николай Павлович обычно беседовал во время перемены лошадей; тогда же через А.X. Бенкендорфа или А.Ф. Орлова при­нимал прошения. Не любил Николай Павлович и парадных обедов, иногда предлагаемых местными жителями, плохо знакомыми с его непритязательностью в еде. Отправляясь в Москву, Николай I, делая остановку в Усть-Ижоре, обычно заказывал там два блюда. Однажды купечество решило угостить государя ухой из больших свежих стер­лядей. Николай Павлович разгневался и уехал, даже не пообедав.

Дворцовыми экипажами и конюшнями заведовала Шталмейс­терская часть, в частности, Конюшенная контора, реорганизованная в 1786 г. в Придворную конюшенную контору. При ней существо­вали придворные мастерские по изготовлению экипажей и упряжи, которые стали ведущим центром по изготовлению карет и других экипажей. Обер-шталмейстерами при Николае I были князь Васи­лий Васильевич Долгоруков (с 1820 по 1843 г.) и барон Петр Анд­реевич Фредерикс (с 1843 по 1855 г.), бывший командир лейб-гвар­дии Московского полка, тяжело раненый 14 декабря 1825 г.

Конюшенное ведомство имело обширное хозяйство. Большое внимание традиционно уделялось дворцовым конюшням. В 1782 г. Екатериной II был утвержден проект реконструкции Конюшенного двора — комплекса построек придворного конюшенного ведомства в центре столицы постройки Н. Ф. Гербеля, еще петровского време­ни (1720-1723 гг.). Однако через пять лет работы приостанови­лись. В 1799 г. работы по перестройке квартала Конюшенного ве­домства возобновились по проекту архитектора Луиджи Руска. В ка­кой степени проект был реализован, не известно.

Затем архитектор В.П. Стасов представил два варианта перестрой­ки обширного комплекса зданий, занимавшего большую площадь между Мойкой, Большой Конюшенной площадью, Екатерининским каналом и Мошковым переулком. 20 июня 1816 г. в докладной за­писке обер-шталмейстеру С.И. Муханову зодчий пояснял свои пла­ны. К этому времени здания Главных конюшен пришли в катастро­фическое состояние. В 1817-1823 гг. В.П. Стасов перестроил старое здание конюшен, сохранив его конфигурацию, фундаменты и стены. На первых этажах павильонов разместились мастерские и служеб­ные помещения, а на втором—квартиры обслуживающего персона­ла конюшен. На месте бывшего жилого комплекса по Екатеринин­скому каналу был построен манеж. В корпусе, обращенном на Ко­нюшенный переулок и по Мойке, были стойла для лошадей, корм которым давали в кормушки, расположенные вдоль наружных стен. В угловых павильонах находились залы для водопоя лошадей. До­минирующим являлось здание церкви Спаса Нерукотворного при Шталмейстерской части (придворно-конюшенном ведомстве). Со вре­мен Елизаветы Петровны сложилась традиция, что в дворцовом со­боре слушались заупокойные службы только в память царствующих особ и их родственников. Отпевание лиц, имевших придворные чины и придворные звания, проходило обычно в церкви Спаса Нерукотвор­ного. Не случайно здесь отпевали и камер-юнкера А.С. Пушкина.

Конюшней Собственного Его Императорского величества Анич­кова дворца долгое время заведовал живший во флигеле унтер-штал­мейстер Ефим Михайлович Звегинцев. Конюшни были и в самом Зимнем дворце. В 1839-1845 гг. в связи с перестройкой здания Но­вого Эрмитажа В.П. Стасов реконструировал Малый Эрмитаж. Сде­лано это было по инициативе Лео Кленце, который предложил со­орудить в нижнем этаже манеж, конюшни и сарай для экипажей. Над ними предлагалось восстановить Висячий сад и галереи. Раз­вивая эту идею, В.П. Стасов в 1840 г. разработал новый проект, в котором большое внимание уделялось устройству в здании гидро­изоляции. Проект был осуществлен. В 1847 г. Николай Павлович при­казал построить огромный комплекс придворных конюшен по проек­ту архитектора Н.Л. Бенуа в Петергофе. В своем духовном завещании 4 мая 1844 г. в 9-й статье Николай I не забыл и о лошадях своей ко­нюшни: «Четырем моим сыновьям поделиться собственной моей ко­нюшней, поровну и по жеребью». В статье 10-й император упомянул и здравствующего в то время младшего брата: «Желаю, чтоб брату моему Михаилу Павловичу предоставлено было выбрать из Большой моей конюшни тех верховых лошадей, которых пожелает себе взять».

Николай Павлович был прекрасным наездником, и во время лет­них Красносельских лагерей он верхом отправлялся за 12 верст в пе­тергофскую Александрию. Обычно это происходило с 12 до 16 часов; отобедав, он возвращался в лагерь. На маневрах он мог провести в седле 8 часов подряд, а вечером, как ни в чем ни бывало, присут­ствовать на балу. Во время совместных прогулок верхом он был в наиболее хорошем расположении духа, тогда с ним легко можно было решить многие сложные вопросы. Именно верхом Николай Павлович изображен на известном групповом портрете «Николай I со свитой», исполненном Ф. Крюгером во время пребывания худож­ника в Петербурге в 1832-1833 гг. Верхом был Николай Павлович и во время официальных церемоний, когда он следовал рядом с ка­ретой императрицы.

«Лошади седла Его Императорского Величества» особо цени­лись Николаем Павловичем, к ним он был особо привязан. В январе 1826 г. было решено создать особую «Пенсионерную конюшню». На территории Александринского парка в Царском Селе по проекту А. Менеласа в 1827-1829 гг. было построено здание из красного кир­пича—своеобразный «дом престарелых» для лошадей «Седла Его Императорского Величества» («Собственного седла государя импе­ратора»). Эта образцовая конюшня для лошадей, состоявших на пен­сионе, в шутку называлась в императорской семье «Дом инвали­дов». В письме к цесаревичу Александру от 15 (27) мая 1839 г., рас­сказывая о своей утренней прогулке, Николай I отметил, что после встречи с сыном Михаилом он пошел «на свою инвалидную ко­нюшню». На втором этаже конюшни жили конюх и смотрители; на первом располагались конюшни и музей конских уборов. Рядом с конюшнями располагалось кладбище для павших лошадей, где ставились могильные плиты с небольшим текстом. Комплекс пред­ставлял собой основное двухэтажное здание, к которому примыка­ла одноэтажная пристройка и круглая башня, которая служила выш­кой-бельведером. В обработке фасадов зданий были использованы готические мотивы.

Французский писатель Анри Труайя (уроженец Москвы с русско-армянскими корнями) с некоторой иронией описывал любовь Ни­колая I к лошадям: «Николай часто навещает этих старинных сви­детелей своих “верховых подвигов”. Когда один из них умирает от старости, он испытывает настоящее горе и приказывает, чтобы животное погребли неподалеку, на кладбище для лошадей, создан­ном по его инициативе. Кобылы и благородные жеребцы покоятся там под мраморными плитами с выбитыми на них именами каждо­го, датой рождения и смерти, основными достижениями и указани­ем имени августейшего хозяина. Царь может предаться размышле­ниям на могиле кобылы Виуты, скончавшейся в 1834 г., или черно­го мерина Гамлета, покинувшего мир в 1839-м». Действительно, на кладбище было около 120 мраморных плит с высеченными эпи­тафиями. На плитах были имена лошадей императорского седла, в том числе — Лами, коня, побывавшего с Александром I в Париже, а также имя Флоры — лошади Николая I. В настоящее время сохра­нилось несколько плит с надписями. Можно добавить, что анало­гичное, более раннее кладбище для лошадей Александра I находи­лось в саду Каменностровского дворца около стены манежа. Оно было разрушено в конце 1960-х гг., но сохранились 4 массивные плиты серого мрамора с плохо читаемыми надписями с кличками лошадей, указанием их масти и датой смерти.

В 1851 г. в императорском поезде в Москву нашлось место для лошадей «Собственного седла государя императора», выбранных Николаем Павловичем. Это были Лорд и Чара. Изображение Лорда сохранилось; оно находилось в «Придворно-конюшенном музее», созданном по замыслу Николая I, в последующее царствование в ком­плексе на Конюшенной площади, 4. Там же были представлены скелеты лошадей Лорда и Улана. Известна также бронзовая ста­туэтка другой любимой лошади императора Николая I — Надежды. Статуэтка была в коллекции великого князя Николая Николаевича.

По замечанию Фридриха Гагерна, «император ездит преимущест­венно на английских лошадях». В связи с этим становится понят­ной фраза Николая Павловича в письме к цесаревичу Александру Николаевичу от 15 (27) мая 1839 г., в котором он среди прочих за­нятий упоминает о встрече английского судна: «Потом смотрел куп­ленных лошадей с корабля, из них одна славная…».Конюшенное ведомство должно было обеспечивать и переезды Императорского двора в Москву. После пуска Петербургско-Москов­ской железной дороги работы стало меньше. Императорские и ве­ликокняжеские экипажи и лошади, а также обслуживающие их лю­ди теперь ездили по железной дороге. В первую поездку 1851 г. в Москву было командировано 17 человек «Верхового отделения». Кроме этого, унтер-шталмейстера для присмотра за экипажами и ло­шадьми сопровождало дополнительно 25 человек.

Николай Павлович не забыл служителей Конюшенного ведом­ства—лейб-кучера Якова и лейб-рейткнехтов, т е. всадников, со­провождавших торжественные императорские выезды. По духовно­му завещанию императора, они получили пенсион, наравне с комнат­ной прислугой, равный получаемому ими содержанию на службе. В связи с исполнением этого пункта, уже 7 марта 1855 г. по пред­писанию министра Императорского двора, обер-шталмейстером ба­роном П.А. Фредериксом был составлен список «лейб-рейткнехтам и лейб-кучерам, которые употреблялись в выезды Его Величеством в Бозе почившим Императором Николаем Павловичем, с показани­ем получаемого ими содержания».

Николай Павлович был непритязателен в дорожном быту. Быв­ший унтер-шталмейстер Е.М. Звегинцев (его слова были записаны его внуком А. Звегинцевым) вспоминал: «Император почти ежеднев­но выезжал из Зимнего дворца около пополудня, или просто катать­ся, или для посещения институтов, корпусов и разных учреждений. Ездил он большей частью один: летом в дрожках или коляске, зи­мою в одиночных санях. Ездить он любил скоро. Зимой, проездив­ши некоторое время, он часто заезжал в Аничков дворец, где для него имелись всегда наготове сани со свежей лошадью и одним и тем же молодым кучером».

Как отмечал мемуарист А.Э. Эвальд, «государь никогда не ездил в карете, или вообще в закрытом экипаже. Летом ему подавали крепкую рессорную коляску, зимой широкие пошевни, покрытые коврами». Вспоминая о поездке из Москвы в Царское Село в кон­це 1831 г., А.X. Бенкендорф писал о Николае Павловиче, что, прово­див императрицу до Твери, «я сел с ним в открытые, как всегда в его поездках сани». В закрытых экипажах Николай Павлович мог ока­заться только изредка, например, сопровождая Александру Федоров­ну в театр. Тогда он мог сесть или в карету, или в другой экипаж.

Летом чаще всего императора можно было увидеть в коляс­ке-экипаже облегченной конструкции с откидным верхом. В ха­рактерной позе, в шинели с поднятой рукой, Николай Павлович за­печатлен на рисунке П.А. Каратыгина. В «откинутой коляске», т е. в коляске с откидным верхом, изображен он в стихотворении Апол­лона Майкова, которое в обиходе стало называться «Коляска». Кста­ти, если при Александре I экипажи окрашивалась в желтый цвет, то при Николае I — в синий. Удивительно, но в Придворно-коню­шенном музее сохранились только детские коляски великих князей Николая Павловича и Михаила Павловича, переданные из Аничко­ва дворца.

Постоянными спутниками императора в его путешествиях были сначала А.X. Бенкендорф, а начиная с 1838 г., в связи с его болез­нью, все чаще А.Ф. Орлов, который имел привычку засыпать в ко­ляске. Если представить, какими крупными мужчинами были Нико­лай Павлович и будущий шеф III Отделения А.Ф. Орлов, то станут понятными фрагменты из дневника и воспоминания А.О. Россет- Смирновой: «Вчера я провела вечер у императрицы, были только Сесиль (Фредерикс), великий князь Михаил и Виельгорский. Государь, очень утомленный путешествием пришел поздно к чаю, с Орловым и стал описывать свою поездку.

Он говорил:

— Орлов все время спит, он прислоняется к моему плечу, а он не легонький.

Орлов защищался и, наконец, объявил:

— Не понимаю, как вы делаете, Государь; вы совсем не спите и не кушаете, я не железный, как вы.

Государь смеялся и отвечал:

— Слюнтяй и силен как бык, но не притворяйся слабеньким, чтобы разжалобить дам. Если бы ты сопровождал Петра Великого, то совершал бы еще более неудобные путешествия; теперь, по край­ней мере, кое-где имеются шоссе и моя коляска на рессорах».

По свидетельству одного из камердинеров (в пересказе полков­ника А.И. Энгельмейера, записанном И.С. Листовским), Николай Павлович и в дорожном быту любил постоянство: «Государь скоро привыкал к платью, экипажам и лошадям и не любил перемен. Ес­ли ему подавалась новая лошадь, он спрашивал: “Это что за ло­шадь?” — “Новая, Ваше Величество”. — “Дрянь, слабосильна!”. Затем делал такие концы, что лошадь возвращалась совершенно мокрою. “Я говорил, что слабосильна”, — замечал государь, выходя из са­ней. Также точно новый экипаж всегда казался государю с недо­статком: “Короток, негде ног протянуть”. По большей части новую лошадь или сани подавали в первый раз вечером, когда государь ехал в театр, а на другой день, на вопрос государя: “Это что за ло­шадь? Это что за экипаж?” — ему отвечали: “Вчера изволили ездить в театр, Ваше Величество”. Замечаний уже не было».

Сам император очень редко пользовался каретой. Выезды в каре­тах членов императорской семьи и придворных производили боль­шое впечатление на окружающих. Из-за своей обыденности экипа­жи не привлекали внимания отечественных мемуаристов, поэтому самые яркие свидетельства находятся на страницах книг иностран­ных мемуаристов.

Маркиз де Кюстин писал в 1839 г.: «Выезды придворных, на мой вкус вполне приличны, хотя и не слишком элегантны и опрятны. Кареты, дурно выкрашенные и еще более дурно отлакированные, тяжеловесны; в них запряжены четверки лошадей в безмерно длин­ных постромках. Лошадьми, идущими в дышле, правит кучер; маль­чишка в длинном персидском халате наподобие кучерского армяка, именуемый, насколько я мог расслышать, фалейтором (по-видимому, от немецкого Vorreiter), едет верхом на передней лошади, при­чем, заметьте, на правой, в противоположность обычаям всех дру­гих стран, где форейтор седлает левую лошадь, чтобы оставить сво­бодной правую руку; седло у форейтора очень плотное, мягкое как подушка, и сильно приподнятое спереди и сзади. Вид русских эки­пажей поразил меня своей необычностью: живость и норовистость лошадей, не всегда красивых, но неизменно породистых, ловкость кучеров, пышность нарядов, все это вместе предвещает зрелища, о великолепии которых мы не имеем ни малейшего понятия…». Пошевнями (иначе — обшивнями) назывались сани, обшитые лубом, с высокой спинкой. В письме к Александру Николаевичу от 19 (31) ноября Николай Павлович сообщил, что в санях катался вечером с Александрой Федоровной. В санях Николай Павлович часто ез­дил по делам, прогуливался перед обедом, выезжал на масленичные гуляния, объезжая Марсово поле и не отказывая себе в удоволь­ствии прокатить в качестве «дедушки» толпу ребятишек. Мог при­везти с собой в Зимний дворец беспризорную девочку в грязном рваном платье, вскочившую на запятки, чтобы передать ее на попече­ние «бабушки» Александры Федоровны. Император, проезжающий по Дворцовой набережной в санях-пошевнях, изображен на рисунке В.Ф. Тимма с картины Н.Е. Сверчкова (1853 г.). Прогулка Николая Павловича с семьей (Александрой Федоровной и наследником Алек­сандром) в окрестностях Санкт-Петербурга и другая прогулка — с гер­цогом Лейхтенберским—запечатлены на гравюрах, представлявших­ся на выставке «Придворная жизнь», состоявшейся в 1913 г.

Иногда государь выезжал прокатить всю семью. Так, камер-фурьерский журнал от 10 марта 1838 г. отмечал, что Николай Павлович со своими домочадцами «в караульных и разных санях» прогулива­лись по Каменноостровскому и Елагину острову. Далее сообщалось об искусственных горах напротив Елагина острова, где «изволили с оных кататься с особами в дилижансах и маленьких санях». Ди­лижансом (франц. diligence) назывался многоместный крытый эки­паж, запряженный лошадьми и предназначавшийся, в первую оче­редь, для перевозки почты, пассажиров и их багажа. От мальпостов на дорогах Европы, перевозивших в основном легкую почту и иног­да пассажиров, дилижансы, появившиеся в Англии в XVI веке, отли­чались большей грузоподъемностью.

Катание на санях было более привычно. Можно предположить, что для упомянутых прогулок могли использоваться и сани, изго­товленные еще в царствование прежнего императора. В Придвор­но-конюшенном ведомстве сохранялись различные сани, принадле­жавшие лицам императорской фамилии и использовавшиеся длитель­ное время. Среди них — двое 10-местных саней, купленных в 1793 г. у каретного мастера Букиндаля. Они предназначались для катания придворных дам и кавалеров. Трое саней, представленных позднее в Придворно-конюшенном музее, были изготовлены или приобрете­ны в 1797 г.: 2-местные Венские — у седельного мастера Тацки для императрицы Марии Федоровны, одноместные сани — у капитана Ефима Звегинцева для императора Павла I, 4-местные сани были сделаны конюшенными мастеровыми. Еще одни 2-местные сани были приобретены в 1807 г. у седельника Гейера для императрицы Марии Федоровны.

В зимнее время члены императорской семьи пользовались теплы­ми возками. Великая княжна Ольга Николаевна вспоминает об од­ной из зимних поездок в 1837 г. из Москвы в Санкт-Петербург: «7 де­кабря, после именин Папа, прекрасным зимним днем, мы покинули Москву. <…> Мы были плотно закутаны в шубы, в теплых вален­ках до колена и ноги в меховом мешке. Мэри (Марии Николаев­не) стало дурно от этого закутывания, должна была пере­сесть в другой возок, где опускались окна. Ее место в возке Мама за­няла Анна Алексеевна (воспитательница Ольги Николаевны); мы весь день напролет пели каноны и русские песни… На станци­ях крестьяне приносили нам красные яблоки и баранки».

Летом камер-фурьерские журналы и другие источники довольно часто фиксировали появление императора в дрожках — легком, обыч­но двухместном открытом экипаже на рессорах. В таком, по выра­жению маркиза де Кюстина, «самом маленьком из мыслимых эки­пажей» Николай Павлович умудрялся совершать довольно даль­ние поездки. Несмотря на кажущуюся хрупкость экипажа, в 1830 г. император вдвоем с А.X. Бенкендорфом, выехав из Елагиноостровского дворца, совершил на них поездку в Финляндию.

Дрожки были своеобразной визитной карточкой городского тран­спорта. «Сколько дрожек, колясок, карет!», — описывая петербург­ские улицы, восклицал позднее А.Н. Некрасов. Французский пи­сатель Ф. Ансело в 1826 г. сравнил их с неудобными французскими кабриолетами: «Количество дрожек, небольших открытых четырех­колесных повозок, низких и очень неудобных, которые перевозят гуляющих из Петербурга в Екатерингоф или на Крестовский, ог­ромно. В русских городах дрожки выполняют ту же роль, что каб­риолеты во Франции. Кучера гонят их с огромной скоростью… Эки­пажи пронумерованы… Номер выгравирован на жестяной бляхе, ук­репленной с помощью ремня на его спине».

Не были редкостью на петербургских улицах, а также в обиходе Императорского двора и кабриолеты. Николай Павлович иногда от­правлялся на прогулку с Александрой Федоровной в кабриолете (франц. cabriolet) — легком, двухколесном и одноконном экипаже без козел с откидывающимся верхом). Император ездил на нем по-английски, т. е. самостоятельно управляя лошадьми. Кабриолет им­ператора Николая, сделанный в придворно-экипажном заведении, на­ходился в Придворно-конюшенном музее. Вероятно, он же находит­ся ныне на выставке экипажей в Царском Селе (Придворно-экипажное заведение, 1842). Вероятно, именно кабриолет имел в виду Нико­лай I в письме к цесаревичу Александру Николаевичу от 7 (19) мая 1839 г.: «…с Мама поехал в кариоле в Летний сад».

Реже упоминается тильбюри — небольшой четырехколесный эки­паж с двумя рядами сидений. Во время прогулок на этом экипаже Николай Павлович приглашал сесть рядом с собой одну из фрей­лин или дам, а Александра Федоровна садилась сзади с кем-нибудь из приближенных.

В теплое время года для разных церемониальных процессий и про­гулок использовалось также ландо, или, в другом произношении и написании, — «ландав» (франц. landau). Это название произошло от немецкого города Ландау в Баварии, в котором с XVII века изготовлялся этот тип экипажей. Ландо, в сущности, было большой четырех­местной каретой с откидным на две стороны верхом. Великой княги­не Александре Федоровне запомнился ее торжественный въезд в Пе­тербург 19 июня 1817 г. накануне бракосочетания: «Императрицы сели вместе со мною и обеими принцессами Вюртембергскими в зо­лоченое, но открытое ландо; меня посадили по ту сторону, на которой были расставлены войска, то есть, по левую сторону от обеих импе­ратриц». Во время праздника в Санкт-Петербурге 21 апреля (3 мая) 1839 г. Николай I вечером вместе с императрицей Александрой Федо­ровной «…гуляли в ландоу». Отправляясь в театр вместе с супру­гой и дочерями, Николай I также мог использовать ландо в качестве семейного экипажа. Обычно на ландо перевозили фрейлин. В Аничковом дворце долго хранилось детское 4-х местное ландо 1838 г., которое потом было передано в Придворно-конюшенный музей.

Реже упоминается фаэтон (франц. phaeton, от имени мифоло­гического сына бога солнца Гелиоса) — экипаж с открывающимся верхом, в котором сиденья располагались друг против друга. Так, 10 марта 1838 г., Николай I отправился на фаэтоне вместе с Михаи­лом Павловичем из Аничкова дворца в Елагиноостровский дворец. В Царском Селе 6 (18) мая Николай Павлович с Александрой Федо­ровной и Марией Николаевной ездил гулять на фаэтоне в парк и в го­род. Фаэтоном для выездов чаще пользовались женщины. В бывшем Придворно-конюшенном музее находилось два фаэтона. 4-местный фаэтон императрицы Марии Федоровны, принятый ей в подарок в 1821 г. от датского посланника графа Блюма, в настоящее время представлен на выставке экипажей в Царском Селе. Другой фаэтон с деталями, выполненными из красного дерева, был подарен импе­ратрице Александре Федоровне прусским королем. Во время тор­жественных церемоний фаэтон предназначался для обер-гофмаршала и обер-церемониймейстера.

В садах пригородных резиденций и на улицах столи­цы, широко использовались также «линейки». В дневнике С.П. Жи­харева за 28 мая 1807 г. осталась запись: «Вчера целый день про­был в Павловске… Императрица прогуливалась по парку с велики­ми княжнами Екатериной и Анной Павловнами в длинной открытой линейке». Великая княгиня Александра Федоровна отметила, что 6 (18) августа 1819 г. два раза каталась на линейке в Павловске. Линейки в пригородных резиденциях отличались богатым убран­ством. Позднее маркиз де Кюстин так описывал царские линейки в Петергофе: «Линейки представляют собою экипажи с двумя ря­дами скамей, на которых удобно рассаживаются спина к спине во­семь человек; общий их вид — форма, позолота, античная упряжь лошадей—не лишен величия и оригинальности». Великая княж­на Ольга Николаевна писала (1831 г.), что линейка «походила на ка­напе dos a dos (спина к спине — франц.) и имела восемь мест, кото­рые были расположены так низко, что можно было легко, без пос­торонней помощи, влезать и слезать».

Сопровождая женщин, Николай Павлович мог сесть и на линейку. В письме к цесаревичу Александру Николаевичу от 26 мая (7 июня) 1839 г. он упомянул о посещении Царскосельского Эрмитажа. «Пос­ле чего поехали на линейках Мери (великая княгиня Мария Нико­лаевна), Мама, Макс (герцог Максимилиан Лейхтенберский, с 1839 г. — супруг Марии Николаевны), я, М. Столыпина, О. Трубецкая, М. Бартенева и Полтавцева, и воротились домой; ве­чер был прелестный».

При Императорском дворе использовались и другие типы экипа­жей, предназначенные для загородных поездок — штулвагены, яхт-вагены и шарабаны.

Фрейлина А.С. Шереметева в письме от 27 августа 1833 г. пишет: «Утром (т. е. 6-го) мы все, императрица, великие княжны и великий князь Александр поехали в Павловское завтракать к г-же Плеще­евой, которая была именинницей. Так как я была дежурная, я еха­ла в одном экипаже с императрицей, в штулвагене. Она сидела в се­редине с графиней Бранденбургскою, великая княжна и наследник на передней скамейке, а я сзади с двумя другими великими княж­нами». Таким образом, этот экипаж имел три скамейки и был близок к шарабану (франц. char a bancs) — отрытому четырехколес­ному экипажу с поперечными сиденьями в несколько рядов. Вероят­но, Николай Павлович не пользовался этими экипажами или поль­зовался очень редко, также, как и яхтвагеном (охотничья повозка). В письме от 18 (30) мая 1839 г. из Царского Села Николай I сооб­щает сыну о возвращении из Павловска после посещения Фермы: «…Оттуда воротились мы сюда, Мама в фаэтоне со Смирновой, Философовой, Julie, и сзади Орловым и я с Мери, Нелидовой, и Оси­повной в яхтвагене».

Даже начало Крымской войны не смогло повлиять на осенние придворные развлечения и поездки. Хотя во многом это было да­нью своеобразному этикету. Анна Тютчева записала в своем днев­нике в Гатчине 19 октября 1854 г.: «Организуются прогулки в экипа­жах всякого рода: ландо, фаэтонах, шарабанах и кабриолетах с самой фантастической упряжкой… Надо сказать, что в этом году, несмотря на все увеселения, и на общительность по заказу, ни у кого не ве­село на сердце. У всех скорбная тревога на лице».

Впрочем, выбор экипажей зависел и от состояния дорог. 14 ию­ня 1854 г., когда неприятельский флот появился перед Кронштад­том, в шесть часов вечера цесаревна Мария Александровна вместе с семьей отправилась на Ферму для прогулки в коляске. Анна Тют­чева записала в дневнике: «Хотели поехать посмотреть на врагов. Цесаревич и цесаревна сели в английский шарабан со своими че­тырьмя сыновьями». «После остановки в Ораниенбауме решили проехать дальше на запад. <…> На некотором расстоянии от Ора­ниенбаума, там, где прекращается шоссе, и начинается настоящая русская деревня с проселочными дорогами, мы покинули свои изящ­ные английские экипажи, и пересели на телеги колонистов».

СВЯТО-ТРОИЦКАЯ ОБЩИНА СЕСТЕР МИЛОСЕРДИЯ

Организация ухода за больными в нашей стране тесно связана с деятельностью общин сестер милосердия. В 1844 г. в мире насчитывалось 56 общин сестер милосердия, из которых 35 были органи­зованы в Германии, 6 – в России (Санкт-Петербурге, Выборге, Саратове, Риге, Таллинне, Хельсинки) и по 1-3 общины в других странах.

Первые такие структуры в России создавались по линии частной благотворительности. Самой ранней по времени основания общиной сестер милосердия в России стала Свято-Троицкая, учрежденная в 1844 г. по инициативе великой княгини Александры Николаевны в Санкт-Петербурге. Деятельное участие в этом приняла Терезия Ольденбургская, за год до того побывавшая в детской больнице в Варшаве, где такая община существовала.

В апреле 1844 г.  был снят дом подполковницы Сучковой в Рождественской части, в котором разместили 18 принятых на испытание сестер. Полковником Сучковым на свои средства было осуществлено переоборудование дома под Заведение для сестер милосердия из 6 отделений.

При организации общины ее создательницы пользовались примером общины диаконисс, «чтобы с одной стороны, избежать неудобства чисто светского общежития, с другой стороны, не подчинять сестер милосердия строгостям монашеских уставов». Первая организация лютеранских диаконисс была учреждена в небольшом немецком городке Кайзерсверте пастором Теодором Флиднером. Это произошло в 1936 г. В Кайзерсверте был основан «Материнский дом» в котором проходили обучение и трудились «сестры для ухода» и «сестры учительницы». Диаконисы заботились о стариках, больных, детях, «кающихся Магдалинах», бывших заключенных. Кроме того, русские общины сестер милосердия напоминали «Дома» диаконисс и по своему устройству, и по той форменной одежде, которую носили женщины.

Великая княгиня Александра Николаевна скончалась в июле 1844 г. В том же 1844 г. императрица Александра Федоровна в память о дочери взяла общину под свое покровительство. Руководил общиной комитет, в который входили великая княгиня Мария Николаевна, принцесса Терезия Ольденбургская, княгини М.А. Барятинская, княгиня С.А. Шаховская, княжна Е.С. Гагарина, графини Т.Б. Потемкина, Е. Кушелева, С. Толстая, С.Н. Борх, а также М. Каверина, А. Мальцова, О. Рюмина, С.А. Биллер и Аврора Карловна Демидова.

В 1846 г. управление общиной взяла на себя великая княгиня Мария Николаевна. Сохранились свидетельства о том, что она посещала это благотворительное заведение почти каждый день, принимая непосредственное участие в его повседневной жизни и долгими часами ухаживая за больными наравне с другими сестрами. В Свято-Троицкой общине как реликвия хранились форменное платье и косынка, которые надевала великая княгиня.

Начальницей общины стала Сарра Александровна Биллер – одна из самых известных петербургских благотворительниц первой половины XIX века. В царствование Александра I она приехала в Россию и в 1821 г. открыла в Петербурге «женскую школу взаимного обучения». В 1833 г. Саррой Александровной и другой петербургской благотворительницей – Анной Федоровной Михельсон было основано «магдалининское убежище» для падших женщин. Активная работа С.А. Биллер на поприще милосердия и благотворительности обратила на себя внимание создательниц Общины сестер милосердия, предложивших ей принять участие в работе этого учреждения. Сарра Александровна согласилась на том условии, что управляемые ей школа и магдалининское убежище «поступят в ведение общины». До 1850 г. С.А. Биллер занимала пост начальницы общины, затем была вынуждена покинуть его из-за тяжелой болезни и вернуться в Англию, где умерла в марте 1851 г. на 67 году жизни. Знавшие Биллер отмечали, свойственные ей «настойчивость в преследовании намеченной цели и требование строгой дисциплины среди подчиненных оправдывались в глазах всех личным примером и тем духом христианской кротости, которым проникнуты все ее отношения».

В доме располагались: отделение сестер милосердия, женская больница, пансион, приют, исправительная школа и отделение кающихся. Позже появилась и богадельня для неизлечимых больных.

Женская больница принимала у себя бедных больных женщин разных возрастов и званий и представляла собой нечто вроде современного хосписа. Пансион, приют и детское исправительное отделение принимали только девочек. В приют принимали на уроки и приходящих девиц.

Община сестер милосердия имела целью «попечение о бедных больных, утешение скорбящих, приведение на путь истины лиц, предавшихся пороку, воспитание детей бесприютных и исправление детей с дурными наклонностями”. В нее принимались вдовы и девицы всех свободных состояний в возрасте от 20 до 40 лет. Сестра милосердия должна была отличаться «набожностью, милосердием, целомудрием, опрятностью, скромностью, добротой, терпением и безусловным повиновением постановлениям»

Пятого сентября 1844 г., накануне сорокового дня со смерти великой княгини Александры Николаевны, была освящена православная домовая церковь во имя Живоначальной Троицы. По ее названию общине сестер милосердия в 1873 г. было дано собственное наименование – Свято-Троицкая.

В 1847 г. попечителем Общины Сестер Милосердия был назначен принц Петр Георгиевич Ольденбургский (1812-1881) целиком посвятивший себя делу благотворительности. С 1839 г. ему было поручено руководство Санкт-Петербургской Мариинской больницей для бедных, в 1844 г. П.Г. Ольденбургский стал председателем Санкт-Петербургского опекунского совета. Принцем было пожертвовано 50 тысяч рублей на покупку дома, в котором размещались учреждения общины. Всего до своей кончины в 1881 г. он передал на ее нужды более 130 тысяч рублей.

Женщины, изъявившие желание стать сестрами милосердия, так называемые «сестры испытуемые», по уставу пребывали в этом статусе год, позже срок был продлен до трех лет. В течение этого времени проверялись их нравственные и деловые качества. Кроме того, готовившихся в сестры «подвергались, в отношении способностей своих хождению за больными, испытанию доктора», который сообщал о его результатах начальнице общины и управлявшему ею комитету. Комитет принимал решение о присвоении испытуемой звания Сестры Милосердия. Сестра приводилась к присяге священником общины в присутствии попечителя и получила особый знак, возлагавшийся на нее Санкт-Петербургским митрополитом. Этот знак – золотой нагрудный крест с изображением Пресвятой Богородицы и надписью «всех скорбящих радость» на одной стороне и «милосердие» на другой – носился на зеленой ленте.

Успешность деятельности сестер милосердия и дух Свято-Троицкой общины во многом определялись личностью начальницы общины. С 1855 г. этот пост занимала Елизавета Алексеевна Кублицкая, происходившая из старинной дворянской семьи Волковых. После смерти мужа она хотела принять монашество и с неохотой согласилась возглавить общину сестер милосердия. Тем не менее, Елизавета Алексеевна показала себя очень энергичной и строгой руководительницей, вернувшей общине утраченный было статус. В 1859 г. Е.А. Кублицкая удалилась во Фроловский киевский женский монастырь. Однако по совету митрополита Московского Филарета вернулась к обязанностям начальницы Санкт-Петербургской общины сестер милосердия и оставалась на этом посту до 1886 г., практически до самой смерти. Сестры называли ее «матушкой», подчеркивая этим духовную связь между собой и своей начальницей, «привыкшей жить внутренней жизнью и испытавшей на себе руководство опытных старцев, понимавшей, как трудно бывает подчас человеку самому разобраться в своей душе, особливо, когда тяжесть внешнего труда не может быть перенесена без внутреннего подвига».

Долгое время в церкви общины, устроенной в память великой княгини Александры Николаевны, использовались ризы и облачения «устроенные из мантий императрицы Александры Федоровны и великой княгини Александры Николаевны». Справа от входа в нише находилась святая плащаница. Драпировка ниши и белый, шитый серебром покров были изготовлены из подвенечных нарядов Александры Николаевны. Одежды престола, воздухи, и облачения были украшены вензелями. В более поздний период этому храму были переданы иконы, преподнесенные Е.А. Кублицкой в связи с 30-летием ее служения в общине, а также упоминавшийся памятный образ, подаренный общине императрицей Марией Александровной и многие другие.

С 1864 г. началось систематическое обучение сестер правилам ухода за больными, а с 1870 г. – основам фармации. С 1872 г. к этим предметам был добавлен теоретический курс медицины, а с1873 г. для зачисления в общину нужно было сдать экзамен по этому курсу. Практически с момента возникновения общины сестры не замыкались в ее стенах, а несли свет своего служения всем страждущим, вначале в Петербурге, а затем за его пределами.

С 1847 г. сестры общины посылались для ухода за бедными больными на дому. Позже ежедневно они работали в Первом Санкт-Петербургском сухопутном госпитале, в основном производя перевязки. В 1855 г., в разгар Крымской войны, сестры работают в организованной наследниками князей Белосельских петербургской больницы для раненых и больных ратников ополчения. С 1869 по 1877 гг. – дежурят в госпитале Лейб-гвардии Преображенского полка. С началом Русско-Турецкой войны 1877-1878 гг. из сестер общины было сформировано 2 отряда, переданные в распоряжение Главного управления Красного Креста.

В 1892 г. 7 сестер милосердия оказывали помощь во время эпидемии холеры в нижегородской губернии. Все они позже были награждены серебряными медалями с надписью «за усердие», на ленте ордена св. Анны. В 1899 г. отряд сестер милосердия Свято-Троицкой общины был направлен на борьбу с голодом в саратовской губернии.

Характерно, что первая в России община сестер милосердия была межконфессиональной, т.е. конфессионально-смешанной, включая православных, лютеранок и католичек, а возглавлявшая ее Сара Биллер была из английских квакеров. Таким образом, объединение сестер в одну общину достигалось отвлечением от вероисповедных и догматических различий.

Межконфессиональный характер имели и другие общины сестер середины XIX века – во имя Христа Спасителя и Крестовоздвиженская. Такая межконфессиональность вполне соответствовала России как межконфессиональной империи.

Помещение больницы, как и все здания общины, неоднократно перестраивались. Впервые строения, принадлежавшие общине, были расширены в 1861 г. архитектором Г.Х. Штегеманом; в 1872–1876 гг. больницу и часть других зданий перестроили по проекту Е.С. Воротилова; им же был выстроен корпус по 3-й Рождественской (3-й Советской) ул., 13. В 1882–1884 гг. на приобретенном соседнем с общиной участке по Дегтярной ул. архитектором А.Ф. Красовским была возведена мужская больница, рассчитанная на 50 мест и имевшая 13 палат. Средства на ее постройку (800000 руб.) поступили от члена-благотворителя общины гофмейстера М.В. Мезенцева. В 1889-1891 гг. здания общины были основательно перестроены по проекту архитектора В.Р. Курзанова (он в 1887–1902 гг. безвозмездно исполнял должность архитектора общины). Тогда были заново выстроены жилые помещения и женская больница, которая теперь имела 7 палат и была рассчитана на 36 мест; при ней были устроены особые палаты для заболевших сестер. Домовая церковь была перенесена на третий этаж, под колокольню (вновь освящена 25 января 1892 г. епископом Выборгским Антонием).

С приходом к власти большевиков община прекратила свое существование, однако основанные ею лечебные учреждения продолжали функционировать. В 1922 г. они получили название «Больница им. 5-летия Октябрьской революции». В 1931 г. на ее базе была открыта первая в городе станция переливания крови, в следующем году преобразованная в Ленинградский институт переливания крови, а ныне (с 1993 г.) носящее название Российский НИИ гематологии и трансфузиологии.


История общин  сестер милосердия:

В 1861 г. княгиня М.М. Дондукова-Корсакова создала в Псковской губернии общину сельских сестер милосердия.

В 1863 г. княгиня А.В. Голицына организовала в Москве приют для иногородних монахинь, а при нем больницу и общину сестер милосердия.

В 1866 г. княгиня Н.Б. Шаховская создала общину сестер милосердия “Утоли моя печали” (название иконы Божией Матери). При общине, созданной при тюремной больнице, позднее были открыты сиротский приют для девочек, больница и амбулатория. Впоследствии община стала самой крупной в России, в 1877 г. она насчитывала 250 сестер милосердия.

Особое место в деятельности первых общин сестер милосердия занимает Крестовоздвиженская община, которая была учреждена в Петербурге в самом начале Крымской войны по инициативе Великой княгини Елены Павловны (день создания общины – 5 ноября 1854 г. совпал с православным праздником Воздвижения Креста Господня – символа христианской веры). Это было первое в мире женское медицинское формирование по оказанию помощи раненым на поле боя. Помощь раненым силами сестер милосердия этой общины явилась прообразом деятельности будущего Общества Красного Креста.

ОБЩИНА СЕСТЕР МИЛОСЕРДИЯ ВЕЛИКОЙ КНЯГИНИ ЕЛЕНЫ ПАВЛОВНЫ

Сестры Крестовоздвиженской общины попечения о раненых. Севастополь.1855 г. (литография Г.В. Тимма)

5 ноября 1854 г. в Санкт-Петербурге в разгар Крымской войны (1853-1856) со­стоялось открытие самой известной из первых общин сестер милосердия — Крестовоздвиженской. На торжественной церемонии после молебна в храме архан­гела Михаила Михайловского дворца в сестры милосердия были посвящены 30 человек, после чего их отправили на театр военных действий. Идея учреж­дения общины принадлежала великой княгине Елене Павловне (урожденной Фредерике-Шарлотте-Марии, принцессе Вюртембергской), супруге великого князя Михаила Павловича.

Одной из первых свою помощь по воплощению в жизнь идеи «организации женской помощи больным и раненым на поле битвы» предложила Эдита Фе­доровна Раден. 4 апреля 1854 г. Эдита Федоровна подготовила записку на фран­цузском языке о распределении назначений среди сестер будущей Крестовоздвиженской общины, об их обязанностях, о моральных обязательствах каждой сестры, а также предложила привлечь известного врача Н.И. Пирогова к руко­водству общиной.

Профессор Медико-хирургической академии Санкт-Петербурга Николай Иванович Пирогов, ожидавший назначения на театр военных действий, был приглашен на аудиенцию к Елене Павловне в сентябре 1854 г. В личном раз­говоре с великой княгиней он согласился взять на себя руководство учреждае­мой общиной и подготовить медицинский персонал. В письме к Э.Ф. Раден от 27 февраля 1876 г. Н.И. Пирогов следующим образом описал реакцию Елены Павловны: «И зачем Вы ранее не обратились ко мне! Давно бы уж ваше желание быть полезным на поле битвы было бы исполнено! И мой план тогда также давно бы уже состоялся…».

Полное содержание сестер, отправление их в Крым и возвращение в Петер­бург производились за счет сумм Елены Павловны. Для них была предусмо­трена форма одежды, месячное жалованье и суточные дорожные деньги. Для сестры было разработано «Клятвенное обещание», в котором она торжественно обещала отдать все силы «на богоугодное служение больным братьям», а также утреннее и вечернее правило. Корпус молитв для общины был составлен духов­ником Елены Павловны, епископом Чигиринским, викарием Киевской епар­хии Порфирием (Успенским).

Сестрам, которые проявят особое попечение о раненых и больных и это бу­дет засвидетельствовано врачами и начальницею общины, было предусмотрено особое вознаграждение от великой княгини Елены Павловны.

27 октября великая княгиня сообщила Николаю Ивановичу, что его про­шение удовлетворено и она приглашает его к себе для окончательной доработки плана предпринятого дела. Пирогов по просьбе Елены Павловны подготовил черновой вариант проекта устава (на русском и французском языках) вновь об­разующейся общины. Согласно этому проекту основную цель общины он видел в «безвозмездной службе страждущим», а для достижения этой цели в общину принималось неограниченное число сестер всех сословий от 18 до 40 лет, гра­мотных, имеющих при себе письменное разрешение от родителей или попечи­телей, рекомендацию от духовника и метрическое свидетельство. Управление общиной, согласно проекту, осуществлялось настоятельницей и членами Ко­митета, избираемыми Еленой Павловной. Сестры делились на испытуемых, младших и старших. Каждая испытуемая «обучалась служить» больным не ме­нее трех месяцев, а после Комитет избирал ее в младшие сестры. Через год девушка, если она того пожелает, должна была принести обет служения сроком на один год. Если она желала остаться в общине и Комитет не видел в этом препятствий, обет служения продлевался. Все сестры подчинялись старшей сестре, которая избиралась Комитетом на три года. Она же заведовала хозяй­ственными вопросами в общине и отвечала за работу сестер в госпиталях. При общине в обязательном порядке находился священник, в обязанности которого входило нравственное наставление сестрам, и врач, который занимался обуче­нием и лечением сестер.

Интересно отметить, что вместе с основными документами по учреждению общины хранится «Статут конгрегации сестер доброй помощи». Конгрегация была основана в Париже в 1824 г. епископом Гиацинт-Луи де Келеном. В статуте прописывается, что конгрегация является религиозным орденом, который под­чиняется парижскому архиепископу. В конгрегацию принимались девушки от 20 до 30 лет, здоровые, состоящие в законном браке, набожные и т. п. Девушки шесть месяцев проходили обучение, два года состояли в общине в статусе по­слушниц, а затем избирались на три года в сестры милосердия, и по желанию их служение могло быть продлено еще на два года. Тексты проекта устава Крестовоздвиженской общины и устава конгрегации по своему содержанию схожи не только идеей служения ближним, но и видением внутренней организации жиз­ни сестер.

Согласно проекту устава общины, основной функцией являлось обеспече­ние военных и гражданских больниц г. Санкт-Петербурга достаточным числом сестер милосердия, отправление сестер в частные дома для ухода за больными и обеспечение ими госпиталей вблизи действующей армии во время войны. В случае эпидемии предполагалось отправлять сестер в те госпитали, где воз­никнет очаг болезни.

Согласно уставу, директор, смотритель и письмоводитель общины считались находящимися на государственной службе. Интересен тот факт, что в число членов общины приветствовалось избрание лиц из купеческого сословия «для содействия развитию круга благотворительной деятельности сестер попечения о больных». В присутствии попечительницы, директора, начальницы и свя­щенника сестра давала клятвенное обещание исполнять свои обязанности с полной самоотверженностью и получала золотой крест на голубой ленте для ношения на груди.

После Крымской войны перед великой княгиней Еленой Павловной встал вопрос о дальнейшем развитии общины. 7 октября 1856 г. она обратилась к им­ператору Александру II c просьбой разрешить Крестовоздвиженской общине стать постоянным учреждением, но вопрос о характере и направлениях дея­тельности общины оставался открытым. Великая княгиня искала сотрудников, способных разрешить ее сомнения. Одним из таких конфидентов стал прото­пресвитер Иоанн Леонтьевич Янышев, которому было поручено изучить устрой­ство и деятельность католических и протестантских общин сестер милосердия. С 1851 г. Иоанн Янышев служил священником в православном храме в Висбадене, а с 1864 г. преподавал в Копенгагене Закон Божий невесте наслед­ника русского престола принцессе Дагмаре. По воспоминаниям Ивана Ивановича Базарова (духовника вюртембергской королевы Ольги Николаевны, дочери Николая I), отец Иоанн Янышев съездил во «Францию, в которой мона­шеские ордена давно довели эту часть христианской деятельности до возмож­ного совершенства, а также на Рейн в Кайзерсверт, где находился знаменитый рассадник протестантских сестер милосердия». На основе своих наблюдений отец Иоанн составил записку, в которую в Штутгарте вносил правку Иоанн Базаров, и предоставил ее на рассмотрение Елене Павловне и митрополиту Фи­ларету (Дроздову) 24 августа 1858 г. Интересно, что подобное знакомство с работой орденов милосердия в 1866 г. осуществит и Аврора Карловна Карамзина, когда будет искать форму для организации института благотворительности в Хельсинки.

В записке протопресвитер Иоанн Янышев дает подробную характеристику общинам в Европе, как католическим, так и протестантским, но особое внимание обратил на то, что «это есть святое общество избранных христианок, ради любви ко Христу Спасителю и ради своего спасения добровольно оставивших все в мире, чтобы служить Господу в лице его меньшей братии: больных, сирот, детей, стран­ников и странниц». В России, по мнению отца Иоанна, такое общество можно создать только в том случае, если в Православной Церкви обнаружится оскуде­ние любви и частной благотворительности, а в сознании общественности будет неоспорим тот факт, что женщины способны посвятить себя этому служению. Должны появиться люди, которые на собственном примере покажут это служение ближним и Христу, но пока в Церкви нет нужды в создании такого общества и нет людей, которые могут на это пойти. Поэтому любые попытки учреждения общи­ны, заботы о ее материальной оставляющей, создание проектов устава и правил будут оставаться бесплодными.

Записка получила отклик митрополита Филарета (Дроздова), который заметил, что рассуждения отца Иоанна основательны и справедливы. Великую княгиню Елену Павловну, по всей видимости, такой ответ Иоанна Янышева не удовлетворил. По воспоминаниям Е.М. Бакуниной, после окончания Крымской войны у Елены Павловны и ее ближайшего окружения начался долгий период изучения различных уставов и записок об общинах, как католических, так и протестантских. Елена Павловна сама лично ездила в Берлин и изучала об­щины диаконисс. Туда же она пригласила Е.М. Бакунину, чтобы она самостоя­тельно ознакомилась с особенностями этих учреждений. Они посетили «Вифанию» — дом диаконисс, учрежденный в 1858 г. будущей германской императрицей и польской королевой Августой (Августа Мария Луиза Катерина Саксен-Веймар- Эйзенахская), супругой Вильгельма I, и католическую общину сестер святой Гедвиги в Нанси (Париж), которая, по утверждению Бакуниной, напоминала мона­стырь, где сестры после 10-дневного молчания, постоянной молитвы и причастия Святых Христовых Тайн произносили вечные обеты служения. Посетив большое количество католических и протестантских общин, Екатерина Михайловна во всех увидела минусы. По ее мнению, Крестовоздвиженская община — «произведение патриотического чувства», совершенно не похожее на то, что существует в Европе. Вопрос, какой должна быть учреждаемая в России община, для Бакуниной окон­чательно не был решен. Ее сомнения подтверждал и Николай Иванович Пирогов: «Я что-то сомневаюсь, чтобы у нас в наше время можно было с успехом сделать из общины религиозный орден. Во-первых, наше Православие как-то худо клеится с орденскими учреждениями; оно не довольно самостоятельно для этого; во-вторых, вообще в наше время нельзя учредить хорошо того, что так хорошо учреждалось в средние века или за три-четыре столетия до нас. Впрочем, если бы уже пошло на то, чтобы дать общине орденский характер, то, мне кажется, удобнее бы было определить для этой цели один из женских монастырей».

По всей видимости, увиденное в западноевропейских общинах Еленой Павловной было воспринято иначе. Как писала Бакунина, после ее возвраще­ния стали возникать трудности в общении и недопонимание между Екатериной Михайловной и Еленой Павловной, с одной стороны, и Эдитой Федоровной Ра­ден — с другой. В результате последняя была вынуждена оставить общину.

В свою очередь, по утверждению настоятеля посольской церкви в Берлине протоиерея В.П. Полисадова, в 1859 г. Елена Павловна «выписала из Франции католических сестер милосердия для устройства своей общины». Здесь интере­сен тот факт, что, будучи протестанткой по вероисповеданию, Елена Павловна приглашает не протестантских диаконисс, а католических сестер милосердия. По воспоминаниям протоиерея И.И. Базарова, присутствуя на похоронах своей дочери Елизаветы Михайловны в Висбадене в 1845 г., великая княгиня Елена Павловна уже тогда нелестно отзывалась об обрядах Протестантской Церкви. «По окончании панихиды, — вспоминал протоирей Иоанн, — великая княгиня об­ратилась ко мне со словами: “Как я довольна, что тело моей дочери находится теперь в католической церкви, а не у протестантов, которые не понимают и не признают наших молитв за умерших!”». Позже великая княгиня пожертвова­ла крупную сумму не на протестантскую, а на католическую церковь. Можно было бы предположить, что великая княгиня Елена Павловна симпатизировала Католической Церкви и католическим орденам, но последующие ее действия это опровергают. В 1861-1863 гг. по поручению великой княгини Елены Пав­ловны в Западную Европу был отправлен преподаватель Калужской духовной семинарии Николай Лазаревич Зайцев для изучения устройства аналогичных общин в Англии (где уже начал применяться опыт Флоренс Найтингейл), Фран­ции, Германии и Италии. По возвращении он представил отчет, текст которого до сих пор неизвестен, но в этот же период Елена Павловна попросила свя­щенника Крестовоздвиженской общины Александра Васильевича Гумилевско­го разработать устав «Крестовоздвиженской общины православных диаконисс». По всей видимости, Елена Павловна хотела придать общине характер духовного учреждения и подчинить ее Святейшему Синоду, предполагая даже преобразо­вать ее в общину диаконисс, но перед глазами современников в Европе на тот момент был только пример диаконисс лютеранских. Проект отца Александра не был осуществлен, а сам он по неизвестным причинам был отстранен от участия в делах общины.

Окончательный устав был утвержден только в марте 1870 г., спустя 16 лет после ее создания. Согласно ему, община находилась под покровительством и непосредственным руководством великой княгини Елены Павловны, в ведении которой были вопросы по назначению и увольнению всех лиц, связанных с руко­водством общиной, а также распределению их обязанностей, она же с разреше­ния императрицы обладала правом назначить на свое место преемника. Делами общины ведал комитет, который она формировала. Цель общины заключалась не только в медицинском уходе, но и в безвозмездном служении бедным, не­имущим, сиротам, заключенным, в обучении бедных детей и в различных делах христианского милосердия. По сути, окончательный проект устава соединил в себе отчасти те идеи, которые были предложены в первые годы существования общины, — христианское служение и профессиональная медицинская помощь.

После смерти великой княгини Елены Павловны в 1873 г. община перешла в ведение Совета управления учреждениями великой княгини Елены Павловны, а непосредственное руководство было вверено ее дочери, великой княгине Ека­терине Михайловне. В 1894 г. община вошла в введение Российского общества Красного Креста (РОКК), в связи с чем ее функции претерпели существенные изменения: руководство общиной сосредоточилось на обучении сестер и ока­зании помощи раненым и больным, что послужило разработке и утверждению нового устава общины.

Императрица Мария Александровна и Российское Общество Красного Креста

Мария Александровна благословляет сестер милосердия. Источник: wikipedia.org

Начало и середина XIX столетия вошли в историю как эпоха масштабных вооруженных конфликтов. Его первые десятилетия ознаменовались чередой Наполеоновских войн, которые не без оснований можно в совокупности рассматривать как первый конфликт мирового масштаба. На 1850-е годы пришлись Крымская война (1853-1856 гг.) и австро-итало-французская (1859 г.), вскоре последовали австро-прусская (1866 г.) и франко-прусская войны (1870-1871 гг.). Совершенствование вооружений приводило к огромным потерям воюющих сторон.

Развитие военных медико-санитарных служб в этот период намного отставало от других составляющих вооруженных сил. В результате во время крупных сражений медицинские подразделения не справлялись с потоком раненых, многие из которых погибали, лишенные врачебной помощи.

Не меньшую опасность для солдат той эпохи представляли эпидемии — неизбежный результат скученности людей в военных казармах и гарнизонах. В частности, в научной литературе приводятся такие данные: за первые 25 лет царствования Николая I, то есть еще до Крымской войны, российская армия, не ведя масштабных боевых действий, потеряла умершими от болезней 1028650 человек.

К середине XIX века медицинская наука шагнула далеко вперед: появились новые передовые методы лечения раненых и больных. Достаточно вспомнить, что благодаря выдающемся русскому хирургу Н.И. Пирогову в мировую практику было внедрено проведение операций под наркозом в военно-полевых условиях, что позволяло спасти жизнь многим тяжелораненым. Однако организация медицинских служб в армиях всех государств по-прежнему не соответствовала потребностям времени в первую очередь из-за их малочисленности, что со всей трагической наглядностью проявилось в ходе Крымской войны: раненые подолгу оставались без медицинской помощи, а смертность от болезней во всех воюющих армиях измерялась десятками тысяч. Организационные меры — например, разработанная Пироговым научная система сортировки и эвакуации раненых и больных — повышали эффективность работы санитарной службы, но не могли компенсировать острую нехватку персонала.

Середина XIX века во всей Европе стала временем общественного подъема, и в том числе «пробуждения женщин». Возросло влияние средств массовой информации: несмотря на цензурные ограничения, в английскую, французскую, русскую прессу проникали сведения о бедственном положении раненых и больных солдат. И общественность не замедлила прийти им на помощь. Масштабная благотворительная помощь позволяла не только улучшить систему военно-медицинского снабжения, но порой полностью заменяла коррумпированные интендантские службы. В зону боевых действий устремились женщины-добровольцы, готовые облегчить участь пострадавших воинов. Весь мир знает имя англичанки Флоренс Найтингейл, отправившейся с группой сестер милосердия в тыловые госпитали британской армии для помощи раненым и больным. Менее известен другой факт: примерно в это же время (октябрь 1854 г.) в России по инициативе великой княгини Елены Павловны была создана Крестовоздвиженская община сестер милосердия, направившая в осажденный Севастополь несколько отрядов сестер, общим числом до 200 человек. Многим из них эта самоотверженная работа стоила жизни: 17 сестер милосердия скончались от болезней при исполнении долга. Работали в Крыму и французские сестры милосердия.

Идея о том, что уход за ранеными воинами нельзя полностью передавать государству и необходим если не контроль, то хотя бы участие общественности, стала чрезвычайно актуальной. Уже через несколько лет движение переросло рамки национальных границ и вышло на международный уровень. У истоков движения стоял швейцарский предприниматель Анри Дюнан, невольный очевидец генерального сражения австро-итало-французской войны — битвы при Сольферино. Своими глазами увидев страдания десятков тысяч раненых, которым не могли помочь медицинские службы, он задумал создать международную общественную организацию для помощи пострадавшим в военных действиях и их защиты и активно пропагандировал эту идею. Благодаря его усилиям в 1864 г. в Женеве была проведена Международная конференция с участием представителей из 16 стран, принявшая знаменитую Женевскую конвенцию, согласно которой все раненые, больные и лица врачебно-санитарного персонала в зонах боевых действий объявлялись состоящими под защитой Международного комитета помощи раненым (с 1880 г. — Международный Комитет Красного Креста). Эмблемой новой организации был избран «перевернутый» флаг Швейцарии — красный крест на белом поле. 22 августа Конвенцию подписали 12 государств и ратифицировали 10. С этого момента по всей Европе стали создаваться общества помощи раненым и больным воинам.

России среди стран-участниц конференции не было, и к Конвенции она не присоединилась. Вероятно, это было связано с позицией военного ведомства, не желавшего, чтобы ему диктовала условия общественная организация, тем более международная. Очевидно, информация о предстоящей конференции была соответствующим образом подана императору Александру II, и 27 марта 1864 г. он распорядился «не давать хода этому делу и не допускать иностранного вмешательства в дело устройства в нашей армии санитарной части».

Ситуация изменилась осенью 1866 г. накануне приезда в Россию невесты цесаревича принцессы Дагмар. В придворных кругах хотели отметить это событие чем-то необычным, и поскольку традиционной сферой деятельности «женской половины» императорского дома была благотворительность, лейб-медик Ф.Я. Карель и лейб-хирург П.А. Наронович предложили устроить в Петербурге поликлинику, оснащенную по последнему слову медицинской техники. Этой идеей он поделился с двумя незаурядными женщинами из ближайшего окружения императрицы Марии Александровны: фрейлиной Марией Петровной Фредерикс и Марфой Степановной Сабининой, преподававшей музыку детям императорской четы. В ходе обсуждения родился альтернативный план — создать в России общество Красного Креста.

Деятельные дамы быстро провели подготовительную работу, выписав из-за границы уставы зарубежных обществ, другие документы, справочную литературу и изучив их. 14 декабря на квартире М.П. Фредерикс состоялось совещание организаторов общества, в котором, помимо четырех инициаторов, принял участие и инспектор Петербургского окружного военно-медицинского управления Х.Б. Риттер. На заседании были определены цель будущего общества — «облегчение участи раненых и больных воинов на поле сражения» и обязанность — «заготовлять мирным временем весь тот материал, о котором не время уже будет думать во время войны». Предусматривалась, что Общество будет открыто для всех, включая женщин.

В самодержавном государстве для реализации масштабной инициативы необходим был мощный «административный ресурс», то есть санкция, а лучше поддержка на «самом верху» — в императорской семье. Сабинина и Фредерикс, хорошо знавшие свою августейшую патронессу-императрицу, предложили обратиться за помощью именно к ней и на следующий день доложили о своем проекте Марии Александровне, и просили ее взять Общество под свое высочайшее покровительство. Вот как описывает эту встречу Н.И. Алмазова в работе, посвященной 25-летию Общества, на основе личных архивов участников: «Государыня сейчас заметила необычное выражение их лиц и милостиво спросила: “Отчего это вы так празднично настроены?” Они рассказали свои планы и просили разрешения на учреждение Общества вспомоществования раненым. Очевидно, Государыня лелеяла в душе своей ту же самую мысль, так как она с радостью откликнулась на нее, взялась исходатайствовать разрешение у Государя Императора, согласилась взять общество под свое покровительство и, прощаясь с ними, благословила их на это новое милосердное дело». Императрица выбрала и девиз для общества: «Сила не в силе, а сила в любви».

Таким образом, в лице Марии Александровны организаторы Общества приобрели ценного сторонника и покровителя, и результат не замедлил сказаться: 16 декабря Карель доложил Александру II проект, и тот, уже предупрежденный супругой, дал свое согласие и приказал писать Устав. Благодаря личному участию императрицы, решение о создании Общества было принято в кратчайшие сроки — всего за два дня.

Наступил черед организационной работы: подготовки Устава и привлечения в Общество учредителей (как сейчас сказали бы — спонсоров). Формулировки Устава имели важное значение, тем более, что инициаторы, предвидя упреки в «низкопоклонстве перед Западом», подчеркивали: заимствование «чужой идеи» делает необходимым «облечь ее в свою самобытную, к местным данным приноровленную форму». Поэтому было подготовлено несколько его проектов, всесторонне обсуждавшихся и проходивших юридическую экспертизу. На этом же этапе было сформулировано название новой организации: Русское общество попечения о раненых и больных воинах (с 1879 г. — Российское общество Красного Креста (РОКК)). Определены были источники финансирования (ежегодные членские взносы и частные пожертвования) и структура Общества: Центральный и местные комитеты.

Не менее важной задачей было привлечение учредителей, от которых зависело финансовое состояние будущей организации. Кроме того, участие в обществе известных и влиятельных людей подавало пример другим: поначалу проект пользовался популярностью далеко не во всех аристократических кругах. В этом процессе императрица приняла самое деятельное участие. Сохранилась, в частности, ее записка относительно кандидатуры А.К. Карамзиной, позволяющая судить о принципах выбора: «Мне кажется, что Аврора Карловна была бы прекрасным приобретением для вашего комитета. Русское имя, богата и очень благотворительна. Я уже говорила ей об Обществе мимоходом». Естественно, если предложение о вступлении в общество исходило от самой императрицы, от него было трудно отказаться. Сознавая большую роль религии в жизни России, Мария Александровна настаивала на привлечении в Общество влиятельных представителей духовенства. Во многом благодаря ее усилиям, состав учредителей за считанные месяцы (к концу апреля 1867 г.) увеличился до 218 человек в Петербурге и Москве.

Приходилось ей задействовать свое влияние и после попыток отдельных ведомств, прежде всего Военного министерства, взять формирующуюся организацию под свой контроль. Эту «атаку» инициаторам удалось успешно отразить, но в марте 1867 г. возникло новое затруднение: влиятельнейший митрополит Московский и Коломенский Филарет категорически возразил против совместной работы мужчин и женщин в местных учреждениях Общества, настаивая на создании отдельных Дамских комитетов и грозя в противном случае выйти из его состава, и отказаться от написания воззвания в его поддержку. Такое требование вызвало негодование инициаторов Общества — М.П. Фредерикс и М.С. Сабининой (обе дамы были сторонницами равноправия женщин), и они попытались через императрицу повлиять на митрополита, передав ему, что она выражает «сожаление» в связи с его позицией. Однако даже недовольство государыни не помогло; Мария Александровна проявила свойственную ей гибкость: понимая, что влияние Филарета необходимо новому Обществу, она убедила возмущенных дам не настаивать на своем. В результате Фредерикс сообщила министру государственных имуществ генерал-адъютанту А.А. Зеленому, которого императрица прочила в руководители Общества: «Вопроса о дамах Ея Величество не берет на себя решить, а поручает это комиссии». Таким образом, Мария Александровна уступила митрополиту, не выражая при этом согласия с его позицией. Забегая вперед, заметим, что императрица в этом вопросе продемонстрировала дальновидность, предоставив ходу событий расставить все по местам. Ее расчет оправдался: через несколько лет участники Общества «дозрели» до идеи равноправия женщин, и разделение комитетов на мужские и женские было ликвидировано, что было официально закреплено в новой редакции его Устава.

Конфликт и другие разногласия негативно сказывались на подготовительной работе. Между организаторами случались раздоры, возникали взаимные подозрения, и принятие Устава затягивалось. Дело вновь потребовало личного вмешательства императрицы: она вызвала к себе А.А. Зеленого и потребовала, чтобы ко дню рождения императора — 17 апреля 1867 г. — «все было кончено». 13 апреля Устав был единогласно принят учредителями, а 28 апреля — без всяких поправок одобрен Государственным советом. Остался последний штрих — выбор эмблемы Общества. Здесь свое слово вновь сказала Мария Александровна. В своей записке М.П. Фредерикс она написала: «Полагаю, что Красный Крест, как в Женеве, потому что мы примкнули к Конвенции» (Россия подписала Женевскую конвенцию 10 мая 1867 г.). 3 мая 1867 г. Устав утвердил император.

Таким образом, всего за полгода Российский Красный Крест из гуманного проекта превратился в реальную структуру — что вряд ли было бы возможно без энергичного содействия императрицы. Наступило время практической деятельности и структурного расширения. Новое Общество развивалось динамично: к 1875 г. количество его членов возросло до 10000, а местных учреждений — до 170. Следует отметить, что Мария Александровна не ограничивалась формальным покровительством, она по-прежнему вникала в дела организации и направляла ее работу.

Через три года после создания Общества Европу потряс очередной масштабный конфликт: началась непродолжительная, но кровопролитная франко-прусская война (1870-1871 гг.). Российское общество, откликнувшись на призыв Международного комитета Красного Креста, организовало сбор пожертвований на нужды пострадавших. Императрица попросила своих давних сподвижниц — М.П. Фредерикс и М.С. Сабинину, к тому времени оставивших придворную службу и занимавшихся благотворительной деятельностью на местах, — выехать в зону боевых действий для сбора информации и изучения опыта деятельности Красного Креста в условиях боевых действий. Обо всем увиденном они направляли государыне подробные отчеты. Кроме того, в качестве уполномоченного Общества и куратора отряда русских врачей из 30 человек на фронт был командирован вызванный из сельского уединения Н.И. Пирогов, которого перед отъездом лично приняла императорская чета.

Уже первые годы деятельности Красного Креста показали, что его гуманитарная миссия не должна ограничиваться рамками уставной задачи — помощью раненым и больным военнослужащим. Осознав эту, как выразилась В.А. Соколова, «логику жизни», высочайшая покровительница де-факто расширила полномочия Общества, санкционировав помощь районам страны, охваченным голодом, неурожаями или эпидемиями, а также пострадавшим при стихийных бедствиях (землетрясение в Шемахе в 1872 г.)  .

Другим важным направлением работы Общества стала помощь «гражданским» больным. И в этом деле Мария Александровна сыграла важную роль. В 1871 г. заведующий Рождественской больницей в Петербурге И.В. Бертенсон, ознакомившись с системой «барачных лазаретов» в Европе, обобщил полученный опыт в монографии «Барачные лазареты в военное и мирное время», посвятив его императрице. Мария Александровна ознакомилась с этим трудом и поручила устроить при Рождественской больнице новые для России барачные лазареты. Закладка первого состоялась в апреле 1871 г. в присутствии императорской четы. Слово «барачный» в данном случае не должно вводить в заблуждение: такие лазареты в то время считались передовым достижением европейской медицины, бараками назывались небольшие, отдельно стоящие (чтобы избежать скученности пациентов и, соответственно, эпидемий) больничные корпуса, спроектированные и оснащенные по последнему слову медицинской науки. От «капитальных» больничных зданий их отличали только размеры, одноэтажность и отсутствие подвальных помещений.

За первым «бараком» были в кратчайшие сроки построены еще четыре, приспособленные для размещения больных в условиях русской зимы. Для управления ими при Обществе был создан Петербургский дамский лазаретный комитет. Следующим этапом стало устройство при больнице по поручению Марии Александровны поликлиники и школы для женского санитарного персонала, готовивших для Красного Креста сестер милосердия. Императрица, всегда уделявшая женскому образованию первостепенное внимание, по случаю открытия училища отправила из Ливадии приветственную телеграмму: «Душевно радуюсь открытию школы и желаю от всего сердца успеха сему учреждению». Позднее она распорядилась расширить программу обучения и практической подготовки учениц за счет преподавания акушерства, навыков лечения женских и детских заболеваний. В этих целях при больнице были возведены пятый, гинекологический барак и шестой — построенный на собственные средства императрицы, предназначенный для рожениц.

Серьезнейшим испытанием для молодого общества стала Русско-турецкая война 1877-1878 гг. Масштабные боевые действия с большим количеством раненых и больных потребовали от Красного Креста мобилизации всех имеющихся ресурсов (его расходы в этот период составили астрономическую по тем временам сумму — почти 17 млн. рублей). Работа велась сразу по целому ряду направлений: был создан парк санитарных поездов для эвакуации раненых, развернута по всей стране целая сеть госпиталей, где работали до 430 врачей и более 1500 медсестер и санитарок, на фронт отправлялись летучие санитарные отряды общин сестер милосердия, оказывавшие самоотверженную помощь раненым и больным воинам.

После окончания войны военный министр Д.А. Милютин выразил руководству и членам Общества благодарность за ценное содействие воюющей армии. Императрица, уже тяжело больная, также обратилась к ним: «Почитаю себя счастливою, что Промысел Божий судил мне стоять, в великую для России годину брани, послужившего столь достойно и с таким успехом к облегчению бедствий войны для храбрых воинов».

Императрица скончалась в 1880 г., но у Российского общества Красного Креста, для создания и становления которого она так много сделала, впереди была большая и славная история.

Николай I и Пушкин

Царь и Поэт: по поводу их взаимоотношений долгие годы слагались самые настоящие легенды. В течение многих десятилетий господствовало черно-белое восприятие: император Николай представал как абсолютное зло, жестоко подавлявшее свободу гения русской литературы. Но такой взгляд был, конечно, далеким от истины…

В 1937 г. в СССР широко отмечалась 100-летняя годовщина со дня гибели поэта. Веяние времени точнее других уловил Демьян Бедный: «Он не стоял еще… за «власть советов», // Но… к ней прошел он некую ступень». Пушкина трактовали как борца за «тайную свободу», пророка будущей революции («Товарищ, верь: взойдет она…»). Разумеется, при таком подходе императору Николаю отводилась весьма незавидная роль. В те годы каждый школьник знал, что Пушкин был убит чуть ли не по приказу царя – как опасный мятежник, предтеча революции. Позже столь наивные толкования вышли из употребления, зато вновь зазвучали намеки на страсть императора к жене поэта. Иными словами, Николай Павлович опять же оказывался заинтересованным в гибели Пушкина.

Популярный фильм 1927 г. так и назывался – «Поэт и царь». Подразумевалась дуэль двух антиподов. Среди приверженцев этой трактовки такие таланты, как историк литературы, известный пушкинист Павел Щеголев и писатель, автор книги «Пушкин в жизни» Викентий Вересаев.

К 1825 г. Александр Пушкин уже слыл персоной неблагонадежной – недаром несколько лет провел в ссылке. Но он вовсе не был сторонником слома самодержавной системы, не был убежденным республиканцем. Его идеалом в то время стал Петр Великий – мощный самодержец, неуемно деятельный, сделавший ставку на просвещение. Либеральные друзья поэта еще в 1821 г. не приняли пушкинского «Кавказского пленника» с воинственным «Смирись, Кавказ: идет Ермолов!».

И вот 28 августа 1826 г., вскоре после коронации, император Николай, живший тогда в московском Чудовом дворце, прозванном в его честь Малым Николаевским, потребовал доставить к себе Пушкина. Отвечал за выполнение царской воли сам начальник Генерального штаба барон Иван Дибич, будущий полный георгиевский кавалер – один из четырех за всю историю России. В Михайловском, где находился Пушкин, срочный вызов восприняли как арест. Поэт отшучивался, бодрился: «Царь хоть куды ни пошлет, а все хлеба даст». Они беседовали с глазу на глаз часа два. Все, что мы знаем о том разговоре, – косвенные свидетельства, пересуды, пересказы в мемуарах…

Самое пространное свидетельство о встрече Александра Пушкина с Николаем I в 1826 г. сохранилось в мемуарах польского графа Юлия Струтынского (1810–1878), который приятельствовал с поэтом. Спустя много лет на страницах своих воспоминаний граф воспроизвел услышанный им от поэта рассказ о той высочайшей аудиенции от лица самого Пушкина.


Помню, что, когда мне объявили приказание государя явиться к нему, душа моя вдруг омрачилась – не тревогою, нет! – но чем-то похожим на ненависть, злобу, отвращение. Мозг ощетинился эпиграммой, на губах играла усмешка, сердце вздрогнуло от чего-то похожего на голос свыше, который, казалось, призывал меня к роли стоического республиканца, Катона, а то и Брута. Я бы никогда не кончил, если бы вздумал в точности передать все оттенки чувств, которые испытал на вынужденном пути в царский дворец. И что же? Они разлетелись, как мыльные пузыри, исчезли в небытии, как сонные видения, когда он мне явился и со мною заговорил. Вместо надменного деспота, кнутодержавного тирана, я увидел монарха рыцарски прекрасного, величественно-спокойного, благородного лицом. Вместо грубых, язвительных, диких слов угрозы и обиды я услышал снисходительный упрек, выраженный участливо и благосклонно.

– Как? – сказал мне император, – и ты враг своего государя? ты, которого Россия вырастила и покрыла славой? Пушкин, Пушкин! Это не хорошо! Так быть не должно!

Я онемел от удивления и волнения. Слово замерло на губах. Государь молчал, а мне казалось, что его звучный голос еще звучал у меня в ушах, располагая к доверию, призывая опомниться. Мгновения бежали, а я не отвечал.

– Что же ты не говоришь? ведь я жду?! – сказал государь и взглянул на меня пронзительно.

Отрезвленный этими словами, а еще больше этим взглядом, я наконец опомнился, перевел дыхание и сказал спокойно:

– Виноват – и жду наказания.

– Я не привык спешить с наказанием! – сурово ответил император. – Если могу избежать этой крайности – бываю рад. Но я требую сердечного, полного подчинения моей воле. Я требую от тебя, чтобы ты не вынуждал меня быть строгим, чтобы ты мне помог быть снисходительным и милостивым. Ты не возразил на упрек во вражде к своему государю – скажи же, почему ты враг ему?..

– Простите, ваше величество, что, не ответив сразу на ваш вопрос, я дал вам повод неверно обо мне думать. Я никогда не был врагом своего государя, но был врагом абсолютной монархии.

Государь усмехнулся на это смелое признание и воскликнул, хлопая меня по плечу:

– Мечтанья итальянского карбонарства и немецких Тугендбундов! Республиканские химеры всех гимназистов, лицеистов, недоваренных мыслителей из университетских аудиторий! С виду они величавы и красивы – в существе своем жалки и вредны! Республика есть утопия, потому что она есть состояние переходное, ненормальное, в конечном счете всегда ведущее к диктатуре, а через нее – к абсолютной монархии. Не было в истории такой республики, которая в трудные минуты обошлась бы без самоуправства одного человека и которая избежала бы разгрома и гибели, когда в ней не оказалось дельного руководителя. Сила страны – в сосредоточенности власти; ибо где все правят – никто не правит; где всякий – законодатель, там нет ни твердого закона, ни единства политических целей, ни внутреннего лада. Каково следствие всего этого? Анархия!

Государь умолк, раза два прошелся по кабинету, вдруг остановился передо мной и спросил:

– Что ж ты на это скажешь, поэт?

– Ваше величество, – отвечал я, – кроме республиканской формы правления, которой препятствует огромность России и разнородность населения, существует еще одна политическая форма: конституционная монархия…

– Она годится для государств окончательно установившихся, – перебил государь тоном глубокого убеждения, – а не для тех, которые находятся на пути развития и роста. Россия еще не вышла из периода борьбы за существование. Она еще не добилась тех условий, при которых возможно развитие внутренней жизни и культуры. Она еще не добыла своего политического предназначения. Она еще не оперлась на границы, необходимые для ее величия. Она еще не есть тело вполне установившееся, монолитное, ибо элементы, из которых она состоит, до сих пор друг с другом не согласованы. Их сближает и спаивает только самодержавие – неограниченная, всемогущая воля монарха. Без этой воли не было бы ни развития, ни спайки, и малейшее сотрясение разрушило бы все строение государства. (Помолчав.) Неужели ты думаешь, что, будучи нетвердым монархом, я мог бы сокрушить главу революционной гидры, которую вы сами, сыны России, вскормили на гибель ей! Неужели ты думаешь, что обаяние самодержавной власти, врученной мне Богом, мало содействовало удержанию в повиновении остатков гвардии и обузданию уличной черни, всегда готовой к бесчинству, грабежу и насилию? Она не посмела подняться против меня! Не посмела! Потому что самодержавный царь был для нее живым представителем Божеского могущества и наместником Бога на земле; потому что она знала, что я понимаю всю великую ответственность своего призвания и что я не человек без закала и воли, которого гнут бури и устрашают громы!

Когда он говорил это, ощущение собственного величия и могущества, казалось, делало его гигантом. Лицо его было строго, глаза сверкали. Но это не были признаки гнева, нет! Он в ту минуту не гневался, но испытывал свою силу, измеряя силу сопротивления, мысленно с ним боролся и побеждал. Он был горд и в то же время доволен. <…>

– Ваше величество, – отвечал я с чувством, – вы сокрушили главу революционной гидры. Вы совершили великое дело – кто станет спорить? Однако… есть и другая гидра, чудовище страшное и губительное, с которым вы должны бороться, которого должны уничтожить, потому что иначе оно вас уничтожит! <…> Эта гидра, это чудовище – самоуправство административных властей, развращенность чиновничества и подкупность судов. Россия стонет в тисках этой гидры поборов, насилия и грабежа, которая до сих пор издевается даже над вашей властью. На всем пространстве государства нет такого места, куда бы это чудовище не досягнуло! Нет сословия, которого оно не коснулось бы. Общественная безопасность ничем у нас не обеспечена! Справедливость – в руках самоуправцев! Над честью и спокойствием семейств издеваются негодяи! Никто не уверен в своем достатке, ни в свободе, ни в жизни! Судьба каждого висит на волоске, ибо судьбою каждого управляет не закон, а фантазия любого чиновника, любого доносчика, любого шпиона! Что ж удивительного, ваше величество, если нашлись люди, решившиеся свергнуть такое положение вещей? Что ж удивительного, если они, возмущенные зрелищем униженного и страдающего Отечества, подняли знамя сопротивления, разожгли огонь мятежа, чтобы уничтожить то, что есть, и построить то, что должно быть: вместо притеснения – свободу, вместо насилия – безопасность, вместо продажности – нравственность, вместо произвола – покровительство закона, стоящего надо всеми и равного для всех! <…>

– Смелы твои слова! – сказал государь сурово, но без гнева. – Значит, ты одобряешь мятеж? Оправдываешь заговор против государства? Покушение на жизнь монарха?

– О нет, ваше величество, – вскричал я с волнением, – я оправдывал только цель замысла, а не средства! Ваше величество умеет проникать в души – соблаговолите проникнуть в мою, и вы убедитесь, что все в ней чисто и ясно! В такой душе злой порыв не гнездится, преступление не скрывается!

– Хочу верить, что так, и верю! – сказал государь более мягко. – У тебя нет недостатка ни в благородных убеждениях, ни в чувствах, но тебе недостает рассудительности, опытности, основательности. Видя зло, ты возмущаешься, содрогаешься и легкомысленно обвиняешь власть за то, что она сразу же не уничтожила этого зла и на его развалинах не поспешила воздвигнуть здание всеобщего блага. Sacher que la critique est facile et que l’art est difficile [«Легко критикующему, но тяжко творцу» – фр.]. Для глубокой реформы, которой Россия требует, мало одной воли монарха, как бы он ни был тверд и силен. Ему нужно содействие людей и времени. <…> Пусть все благонамеренные и способные люди объединятся вокруг меня. Пусть в меня уверуют. Пусть самоотверженно и мирно идут туда, куда я поведу их, – и гидра будет уничтожена! Гангрена, разъедающая Россию, исчезнет! Ибо только в общих усилиях – победа, в согласии благородных сердец – спасение! Что же до тебя, Пушкин… ты свободен! Я забываю прошлое – даже уже забыл! Не вижу перед собой государственного преступника – вижу лишь человека с сердцем и талантом, вижу певца народной славы, на котором лежит высокое призвание – воспламенять души вечными добродетелями и ради великих подвигов! <…> Пиши для современников и для потомства. Пиши со всей полнотой вдохновения и с совершенной свободой, ибо цензором твоим – буду я!

Такова была сущность пушкинского рассказа. Наиболее значительные места, глубоко запечатлевшиеся в моей памяти, я привел почти дословно. Действительно ли его позднейшие сочинения получали царское разрешение или обычным путем подвергались критике цензурного комитета, с уверенностью сказать не могу. Мне как-то не пришло в голову спросить об этом Пушкина, и читатель легко поймет, если соблаговолит припомнить, что я тогда был еще очень молод и что мое любопытство привлекали предметы более «важные».

Николай I и Лавиния

В “Путешествии дилетантов” Б.Окуджава рассказывает читателям грустную и удивительную историю любви главного героя, князь Мятлева и молодой красавицы Лавинии, выданной замуж за старика, преодолевающую многие препятствия и испытания. Эта история имеет реальную предысторию, не менее удивительную чем роман и которая могла бы стать основой бразильского или мексиканского семинара.

Лавиния Александровна Бравур родилась в 1833 г. и была родом то ли из итальянцев, то ли из поляков. Воспитывалась девушка в доме своей матери Марии Федоровны Гизелли и отчима, английского купца Роберта Кохума. Роберт (Роман) Яковлевич Кохун (1806-1879) был владельцем литейной фабрики, основанной в 1830 г. торговой фирмой «Никольс и Плинке». Фабрика создавалась для выполнения придворных и правительственных заказов на работы из бронзы, серебра и малахита. Роберт Кохум служил на фабрике управляющим, а в 1842 г. выкупил ее в собственность.

Современники отмечают, что юная Лавиния была чрезвычайно хороша собой и, несомненно, пользовалась вниманием мужчин. “…замечательная красавица, Лавиния Жадимировская, урожденная Бравур. Мы все ею любовались, да и не мы одни, весь Петербург. <…> Жадимировская была совершенная брюнетка, с жгучими глазами креолки и правильным лицом, как бы резцом скульптора выточенным из бледно-желтого мрамора”. (из воспоминаний А.И. Соколовой).

К юной Лавинии Бравура посватался Алексей Жадимировский. Лавиния честно призналась жениху, что она его не любит и замуж не пойдет. Родители увещевали дочь и настаивали. Причина, по которой Лавинию насильно выдали замуж, увековечена в камне, и каждый желающий может увидеть ее в Петербурге на Большой Морской улице. Среди богатых особняков выделяется красотой и гармоничностью линий четырехэтажный дом № 26. Некогда он принадлежал семье Жадимировских. Дом был доходным, квартиры сдавались внаем. Самым знаменитым жильцом был Александр Сергеевич Пушкин, который в 1833 г. полгода снимал здесь квартиру из двенадцати комнат. У владельца дома Ивана Жадимировского был сын Алексей. 27 января 1850 г. «девица Лавиния Бравура, 17 лет, католического вероисповедания вышла замуж за потомственного гражданина Алексея Жадимировского, православного, 22 лет».

Известно, что отношения между супругами были не очень хорошими: дело доходило до скандалов. Впрочем, со стороны брак этот выглядел весьма презентабельно: супруги открыли один из самых популярных в Петербурге салонов, который стал средоточием избранного общества. Лавиния быстро завоевала популярность как женщина не только красивая, но и умная, острая на язык. Однако, слава эта ей на пользу не пошла: слухи о достоинствах госпожи Жадимировской дошли до императора.

На ежегодном балу в честь царской фамилии, Николай I увидел Лавинию и был очарован, о чем ей незамедлительно сообщили. Между тем, красавица дала понять: сердце ее прочно занято, а репутация честной женщины дорога. Императору отказ не понравился, но настаивать он не стал: замужняя женщина имеет право на верность. Между тем, Лавиния говорила полуправду. Сердце ее было занято, но отнюдь не законным супругом. Человеком, пленившим ее, был князь Сергей Васильевич Трубецкой, вдвое старше своей возлюбленной: ему было 36, ей около 18.

Князь Трубецкой был известен своим разгульным нравом и любовью к веселым розыгрышам, чем давно вызывал недовольство императора, отстаивавшего строгость порядков. Именно его Николай Павлович некогда избрал на роль мужа для своей фаворитки, фрейлины Екатерины Петровны Мусиной-Пушкиной. Женитьба князя вызвала в Петербурге невероятное волнение. Она занимала «все умы, как когда-то наводнение, как пожар Зимнего дворца, как смерть Пушкина год тому назад — как, наконец, все, что выходит за рамки обычной жизни, как неслыханная и ужасная катастрофа».

Необычное происшествие началось с обычного события: фрейлина Мусина-Пушкина забеременела. Чтобы решить эту небольшую, но с каждым днем растущую проблему, девицу следовало немедленно выдать замуж. На должность мужа рассматривалось несколько кандидатур, но окончательный выбор царя пал на Трубецкого. Официальная версия гласила: мадемуазель Мусина-Пушкина полюбила князя Сергея, они тайно обвенчались, согласно законам природы Катрин забеременела, и теперь, когда тайное стало явным, их обвенчают во второй раз. Это нагромождение лжи скрывало простой факт: грешную связь Николая I с фрейлиной должен прикрыть законный брак. Может показаться странным, что князь Трубецкой безропотно позволил царю распоряжаться своей судьбой. Но Николай I действовал в обычной для всех царей манере, то есть «всеми своими словами и действиями проводил мысль, что государь — земной бог, воле которого никто не дерзает перечить». Кроме того, у князя Трубецкого была непродолжительная интрижка с легкомысленной Катрин, и принудительный брак можно считать изощренной местью императора.

В январе 1838 г. Екатерина Петровна Мусина-Пушкина и князь Сергей Васильевич Трубецкой стали мужем и женой. На «повторном» венчании присутствовал Николай I, что считалось большой честью для новобрачных. Супруги прожили вместе всего полгода. Летом 1838 г. княгиня Трубецкая родила девочку, названную Софией. Разъезд был единственно возможной формой развода, и Екатерина Петровна уехала с новорожденной дочерью в Париж. В 1852 г. Софья Трубецкая была зачислена в Екатерининский институт благородных девиц, затем в 1857 г. вышла замуж за герцога Шарля де Морни, побочного брата Наполеона III, посла Франции в России в 1856-1857 гг.

Когда до Николая I весной 1851 г. дошли вести о том, что мадам Жадимировская бежала с непокорным (и успевшим овдоветь) Трубецким, он был взбешен. Побег двух влюбленных император обозвал “гнусной мерзостью” и повелел немедленно отыскать нарушителей: Трубецкого арестовать, а Жадимировскую вернуть мужу, хотя сам “пострадавший” муж бегством жены огорчен не был.

«Князь Трубецкой высокого роста, темно-русый, худощав, имеет вид истощенного человека, носит бороду» — это приметы государственного преступника, которого разыскивали по всей России. Удивительно, но полицейское описание не совсем совпадает с воспоминаниями современников. Необычайно красив, ловок, весел, умен, добр, отважен до безрассудства — это только малая часть восторженных отзывов о князе Сергее. Восхищались в основном дамы, а почтенные мужи ворчали, что Трубецкой — повеса, шалопай, сорвиголова, один из тех молодых людей, которые до старости не взрослеют. «Родился с серебряной ложкой во рту», — говорят англичане о таких счастливчиках.

Николай I в это время находился за границей, где встречался с прусским королем и австрийским императором. Из столицы он ежедневно получал депеши о наиважнейших событиях в России. В докладе от 12 мая говорилось: «В Санкт-Петербурге совершенная тишина и, благодаря Богу, все благополучно, но ни жены Жадимировского, ни князя Сергея Трубецкого по сие время отыскать не могут». Резолюция царя была краткой: «Стыдно, что не нашли, надо взять для того строгие меры». Водевильный сюжет о сбежавшей жене мгновенно превратился в поиски государственных преступников. В погоню были отправлены жандармские поручики с чрезвычайными полномочиями. Потом к поискам подключились полицейские и жандармы по всей России, не остались в стороне генерал-губернаторы, даже кавказский наместник граф Воронцов принял живейшее участие в этом наиважнейшем государственном деле. Неуловимых беглецов искали в Москве, в Туле, в Финляндии, в Воронежской области, в Одессе — и все безрезультатно. Один из жандармских поручиков подсчитал, что за время поисков он проскакал 4058 верст, то есть расстояние от Петербурга до Новосибирска! Всего на операцию по задержанию влюбленных было истрачено из государственной казны 2272 рубля 72 копейки. Можно прикинуть величину этой суммы, если вспомнить, что килограмм картошки стоил тогда две копейки.

Быстро пару найти не получилось, жандармы вернулись в Петербург ни с чем. Но император, получивший возможность отомстить ненавистному князю и отвергнувшей его женщине, был настроен решительно и приказал продолжить поиски. Удача оказалась на стороне Николая I: Жадимировская и Трубецкой были найдены в маленьком портовом городке Редут-Кале за два часа до их отправления в Турцию. Влюбленные тотчас были разлучены и под конвоем доставлены в Петербург.

“[Лавиния] во время следования чрезвычайно была расстроена, беспрерывно плакала и даже не хотела принимать пищу. От Тифлиса до Санкт-Петербурга разговоры ее заключались только в том: что будет с князем Трубецким и какое наложат на него наказание. Приводила ее в тревогу одна только мысль, что ее возвратят мужу… Привязанность ее к князю Трубецкому так велика, что она готова идти с ним даже в Сибирь на поселение; если же их разлучат, она намерена провести остальную жизнь в монашестве. Далее и беспрерывно говорила она, что готова всю вину принять на себя, лишь бы спасти Трубецкого” (из воспоминаний конвоира Чулкова).

И Жадимировская, и Трубецкой на допросах заявляли, что на побег их толкнуло “дурное обращение” Жадимировского с женой. В своем рапорте Трубецкой заявлял, что “решился на сей поступок, тронутый жалким и несчастным положением этой женщины”. Общество было тронуто этой романтической историей. Однако решение принимал император: князь Трубецкой был лишен чинов, титула, дворянства, орденов, разжалован в рядовые и оставлен в Петропавловской крепости еще на полгода. После чего его отправили в Петрозаводск, в гарнизонный батальон, под строжайший надзор.

Жадимировский, однако, не только не выразил никакого восторга по поводу возвращения жены, а, напротив, довольно смело заметил, что он ни с каким ходатайством о подобной поимке никуда не входил. После случившегося господин Жадимировский увез жену заграницу “к великому огорчению всех охотников до крупных и громких скандалов”.

В 1853 г. бывший князь Трубецкой был за ревностную службу произведен в унтер-офицеры, а после смерти Николая Павловича в 1855 г. освобожден от службы. Впоследствии ему было возвращено и дворянство, и титул. Получив отставку, Сергей Васильевич поселился в своем сельце Сапун Мурманского уезда. А вскоре к нему прибыла под видом экономки и Лавиния. Наконец, влюбленные смогли быть вместе. Любовь не залечила раны князя: через год после знаменательной встречи, 19 апреля 1859 г. его не стало. Похоронив любимого, мадам Жадимировская покинула имение. Она отправилась за границу. Там, по некоторым данным, она ушла монастырь, но есть версия, что жизнь ее сложилась иначе и, дни свои она окончила под солнцем Италии после еще двух браков.

ИСТОЧНИКИ ИНФОРМАЦИИ:

  1. Зимние праздники в доме Романовых. https://www.culture.ru/materials/75429/zimnie-prazdniki-v-dome-romanovykh.
  2. ФСО России. Приложение “Кремль-9”. http://fso.gov.ru/.
  3. Выскочков Л. В. Будни и праздники императорского двора. Издательство Питер, 2012 г. 
  4. Несмеянова И.И. Управление императорским двором в XIX веке.
  5. Выскочков Л. В. Император Николай I на улицах Санкт – Петербурга и дорогах Санкт – Петербургской губернии.
    Издательство: Санкт-Петербург: 2010 г. 
  6. Володько А.В. Императрица Мария Александровна: У истоков создания и развития Российского Общества Красного Креста. Researcher ID: AAV-7281-2020.
  7. Выскочков Л.В. «Быть дамам в русском платье»: парадный костюм придворных дам в первой половине XIX века».
  8. Несмеянова И.И. Российский императорский двор середины XIX в. (по мемуарам А.Ф. Тютчевой, фрейлины двора императрицы Марии Александровны и наставницы ее младших детей).
  9. Селиванова А.П. Путь во фрейлинский коридор Зимнего дворца: женщины династии Воронцовых. DOI: 10.25688/2076-9105.2019.35.3.03.
  10. Ефимушкина Е.В., ОБЩИНА СЕСТЕР МИЛОСЕРДИЯ В РОССИИ В ПРЕДСТАВЛЕНИЯХ ОКРУЖЕНИЯ ВЕЛИКОЙ КНЯГИНИ ЕЛЕНЫ ПАВЛОВНЫ.
  11. Зимин И.В., Журавлев А.А. Французы при Российском императорском дворе. https://www.tzar.ru/sites/default/files/2018-11/russia-france_an_alliance_of_cultures_1.pdf.
  12. Замостьянов А. Советский Пушкин ; Издательство · Родина, 2023 г. ; Серия · Советский век ; ISBN · 978-5-00180-943-2.
  13. Лавиния: отвергла Николая I и сбежала с его врагом. https://dzen.ru/a/YLlEIRs_XCIms9eG?utm_referer=www.google.com.
  14. Волков Н.Е. «Двор русских императоров в его прошлом и настоящем». М., 2001; ГМельник, ИЛЗожейко. «Должностные знаки Российской Империи». М., 1993.
  15. Филатова А. Ключ от всех дверей: должность камергера при российском дворе. https://blog.mediashm.ru/?p=8986.
  16. Елманова Н. «Китайский маскарад» 1837 г. Часть третья. https://vk.com/@420510616-kitaiskii-maskarad-1837-g-chast-tretya.

Господин — это лодка, а слуги — вода: вода лодку на себе держит, а может и опрокинуть.

- Японская пословица