Архитектура Санкт-Петербурга XIX века

Первая половина XIX века – время расцвета русской художественной культуры, получившей мировое признание.

Считается, что в александровскую эпоху русская архитектура достигла своей вершины. В отличие от “екатерининского классицизма”, главным в стиле “александровского классицизма” стало стремление к монументальности, предельной простоте форм, даже аскетизму, созвучным дорическому ордеру Древней Греции. В царствование Александра I в Петербурге была построена значительная часть выдающихся архитектурных сооружений, ставших памятниками архитектуры русского классицизма. Такими сооружениями являются Казанский собор и Горный институт, ансамбль Стрелки Васильевского острова со зданием Биржи и ростральными колоннами, а также Адмиралтейство.

Характерным для “александровского классицизма” было сильное французское влияние, и война с Наполеоном ничуть не изменила художественных пристрастий императора. В дальнейшем стиль “александровского классицизма” в русской архитектуре стал перерастать в ампир. Ампир (“стиль империи”) зародился во Франции и ориентировался на формы искусства императорского Рима.

В России этот стиль после победы России в Отечественной войне 1812 г. отражал новые претензии имперского города, “мировой столицы”. В то же время в России присущие ампиру регламентированность, симметрия, статичность сочетались со смелостью пространственных решений и градостроительным размахом. Декоративные элементы петербургского ампира составлялись в основном из элементов древнеримского военного снаряжения: легионерских знаков с орлами, связок копий, щитов, топоров, пучков стрел. Особая, “державная” мифология, сложная имперская символика составляли, пожалуй, главное в изобразительном искусстве Петербурга.

Главным выразителем идей русского ампира был архитектор Карл Росси (1775-1849), построивший тринадцать площадей и двенадцать улиц в центре Петербурга. Только “россиевскому ампиру” удалось сделать то, что задумал Петр Великий, – создать образ имперского города. Именно трудом архитекторов К.И. Росси, В.П. Стасова, О. Монферрана сложился тот величественный ансамбль центральных площадей Петербурга, который несет в себе черты мировой столицы.

Стиль, который можно назвать “николаевский ампир”, стал последней фазой развития классицизма в русской архитектуре, а середина XIX века – это уже время кризиса классицистической эстетики. Наглядное представление о переломе, происшедшем в стиле русской архитектуры середины XIX века, дают здания, вошедшие в застройку Исаакиевской площади в Петербурге, главное место среди которых занимал, бесспорно, Исаакиевский собор, возведенный по проекту Огюста Монферрана (1786-1858).

Александровская колонна

30 августа 1832 г. посмотреть торжественный подъем Александровской колонны на Дворцовой площади собрались массы народа: они заняли всю площадь, окна и крыша Здания Главного штаба также были заняты зрителями. На поднятие колонны пришел государь и вся императорская семья.

В 1829 г. Николай I объявил открытый конкурс эскизов монумента в память об Александре I. Огюст Монферран — его проект Александровской колонны впоследствии был реализован — сначала предложил установить на площади гранитный обелиск высотой 25 метров. При этом Монферран разработал сразу несколько проектов пьедестала памятника. На одном из эскизов он предлагал украсить пьедестал барельефами Федора Толстого, которые иллюстрировали события Отечественной войны 1812 г., и фигурой всадника, впереди которого летит двуглавый орел, а позади — богиня победы. На другом эскизе он изобразил фигуры слонов, поддерживающих обелиск.

Однако ни один проект обелиска принят не был. Монферрану предложили создать что-то вроде Вандомской колонны в Париже или колонны Траяна в Риме. Как писал архитектор: «Предо мной предстала колонна Траяна как прообраз самого прекрасного, что только способен создать человек в этом роде. Я должен был стараться подойти как можно ближе к этому величественному образцу античности, как это было сделано в Риме для колонны Антонина, в Париже — для колонны Наполеона». У колонны Монферрана тоже было несколько вариантов оформления: кроме эскиза с фигурой ангела архитектор предлагал увенчать обелиск крестом, обвитым змеей, или установить наверху фигуру Александра Невского.

Материал для своего памятника Монферран выбрал заранее: для Александровской колонны использовали гранит из Финляндии. Из одной скалы были вырублены и сама колонна, и камни для ее фундамента — самые большие из них весили более 400 тонн. Их вытесывали на протяжении двух лет — с 1830 по 1832 гг. — в Пютерлакской каменоломне. Там работали около 250 человек, а руководил ими известный каменотес Самсон Суханов.

Перевозка заготовок для обелиска из Финляндии в Петербург была нелегкой задачей. Для транспортировки колонны по воде построили специальный бот «Святой Николай» грузоподъемностью более 1000 тонн. На его борт колонну загружали 600 солдат, при этом они едва не уронили монолит в воду. До Петербурга «Святого Николая» с колонной буксировали два парохода.

При установке колонны использовали инновационные инженерные разработки Августина Бетанкура, которые к тому времени уже были опробованы при строительстве Исаакиевского собора Огюста Монферрана. Здесь фундамент заложили по той же технологии, что и в Исаакии: в дно котлована вбили 1250 сосновых свай, на них положили каменные гранитные блоки. На фундамент поставили монолит весом 400 тонн, который стал основанием пьедестала. Монолит соединили с фундаментом особым раствором — в цемент были добавлены водка и мыло. Благодаря этому монолит можно было двигать, пока он идеально не «сядет». В центр фундамента вмонтировали памятную шкатулку с монетами, отчеканенными в честь войны 1812 г., и закладную доску.

Самой сложной задачей, стоящей перед строителями, была установка колонны. Здесь также пригодились разработки, сделанные Августином Бетанкуром при строительстве Исаакиевского собора. Он сконструировал специальную подъемную систему из строительных лесов, кабестанов — механизмов для передвижения грузов — и системы блоков. Сначала колонну по наклонной плоскости подкатили на специальную платформу и закрепили на ней. Потом стали поднимать канаты, размещенные на вершине лесов. Эту операцию почти 40 минут выполняли около 2500 человек. Николая I настолько впечатлил торжественный подъем, что он воскликнул: «Монферран, вы себя обессмертили!» После установки колонны ее шлифовали, полировали и декорировали — на это потребовалось два года.

Александровская колонна стала самым высоким монументом в мире, выполненным из цельного гранита. Общая высота памятника составляет 47,5 метра, из них почти половина — собственно колонна (25,6 метра). Вес памятника — около 600 тонн. Колонна стоит на гранитном основании лишь под действием собственной силы тяжести, у нее нет никаких специальных опор.

Открытие памятника состоялось 30 августа (11 сентября) 1834 г. и ознаменовало окончание работ по оформлению Дворцовой площади. На церемонии присутствовали государь, царское семейство, дипломатический корпус, стотысячное русское войско и представители русской армии. Оно сопровождалось торжественным богослужением у подножия колонны, в котором принимали участие коленопреклонённые войска и сам император. Затем на площади был проведен военный парад. В нем участвовали полки, отличившиеся в Отечественной войне 1812 г.; всего в параде принимало участие около ста тысяч человек. 

ИСААКИЕВСКИЙ СОБОР

Первый храм был построен для Адмиралтейских верфей, на которых к 1706 г. работало более 10 тысяч человек. Петр I отдал приказание найти подходящее помещение для будущей церкви. Было выбрано здание большого чертежного амбара, который находился на Адмиралтейском лугу, напротив ворот Адмиралтейства. Деньги на перестройку были выделены Канцелярией от строений города, принадлежавшей Адмиралтейскому ведомству. Для возведения церковного шпиля пригласили голландского архитектора Хармана ван Болоса. Здание было деревянным, одноэтажным, простой формы. На крыше располагались колокольня со шпилем и маленький купол с крестом над алтарем. Церковь была заложена в день Святого Исаакия Далматского в 1710 г., в том же году состоялась первая служба. Здесь 19 февраля (1 марта) 1712 г. венчались Петр I и Екатерина Алексеевна.

Первая церковь была разобрана, когда стало ясно, что она слишком мала для быстро развивающегося города. Вторую церковь было решено построить возле Невы, всего в 20 м от берега, там, где позже вместо церкви был воздвигнут памятник Петру I, по другим источникам, церковь была сооружена немного восточнее этого места.

Вторая Исаакиевская церковь, в камне, была заложена в 1717 г., так как первая к тому времени уже обветшала. 6 (17) августа 1717 г. Петр I собственноручно заложил первый камень в основание новой церкви во имя Исаакия Далматского. Вторая Исаакиевская церковь строилась в стиле «петровского барокко» по проекту видного зодчего петровской эпохи Георга Маттарнови. После его кончины в 1719 г. строительство возглавил Николай Гербель. К этому времени уже были исполнены фундаменты. Сохранилось донесение в Канцелярию от строений каменных дел мастера Якова Неупокоева: «По смерти архитектора Маттарнови поручено руководство постройки архитектору Гербелю, который не указывает, что делать, и в строении остановка». Гербель возвел церковные своды, но, после того, как они из-за неудачных проектных решений треснули, руководство строительством было передано Гаэтано Киавери. Церковь достраивал каменных дел мастер Яков Неупокоев. Завершали отделку сначала Киавери (1725-1726), а затем Михаил Земцов (1728).

Церковь была трехнефной, с боковыми притворами и, впервые в России, имела в плане форму латинского креста. Штукатурные фасады были почти лишены декора, боковые притворы членились пилястрами с капителями, их фронтоны украшали карнизы лаконичного профиля. Стены боковых фасадов членились двойными лопатками в четверть кирпича, расположенными между арочными окнами. Окна были остеклены зеркальным ямбургским стеклом — местный завод работал с тех времен, когда эти земли принадлежали Швеции. Под окнами, так же, как и под окнами Кунсткамеры и дворца царицы Прасковьи Федоровны, Гербель устроил ниши. Апсида, притворы, боковые нефы имели сводчатые кирпичные перекрытия. «Восьмерик на четверике», поставленный на перекрестье сводов, венчал восьмигранный купол со звездой. Шпиль на колокольне и купол были построены по проекту ван Болеса в 1724 г. Вальмовая крыша с горизонтальным изломом была покрыта железом по тесу. Длина в плане составляла 28 саженей (60,5 м). Ширина от южных дверей до северных — 15 саженей (32,4 м), в других местах — 9,5 саженей (20,5 м). По облику церковь напоминала Петропавловский собор, это сходство еще более усиливалось благодаря стройной колокольне с часами-курантами в третьем ярусе, привезенными Петром I из Амстердама вместе с часами для Петропавловского собора. Высота шпиля колокольни почти равнялась высоте шпиля башни Адмиралтейства.

26 июня 1733 г. от удара молнии сгорела колокольня, восстановительные работы вел ван Болес. В том же 1733 г. колокольня была отстроена, а в следующем были сделаны и часы для церкви. В мае 1735 г. удар молнии вызвал пожар в церкви, и она серьезно пострадала.

Уже в июне того же года была составлена смета на исправление церкви. На эти цели было выделено две тысячи рублей, а руководить работами был назначен майор Любим Пустошкин. В результате ремонта по проекту и под наблюдением архитектора Пьетро Трезини отстроили заново стены и галереи, вместо железа купол был покрыт медью, а своды заменены каменными. В церкви вновь стали проходить богослужения. Но при производстве работ стало ясно, что из-за осадки грунта храму требуется большие исправления или даже совершенная перестройка. Расположение церкви рядом с Невой (на острове Новая Голландия), берег которой еще не был укреплен, было неудачным — к такому выводу пришла экспертиза архитектора Адмиралтейской коллегии Саввы Чевакинского. Вода из Невы, а также вода, сбрасываемая из «Адмиралтейского дома», подмывала фундамент здания. По одним источникам, Чевакинский констатировал невозможность сохранения здания и церковь решили разобрать и построить новую дальше от берега. По другим, работы по перестройке церкви велись на прежнем месте.

Указом Сената от 15 июля 1761 г. Савве Чевакинскому было поручено проектирование нового здания. Проект не был воплощен, но именно Чевакинскому принадлежит идея переноса церкви дальше от реки — в одном из вариантов место для нее было выбрано там, где находится современный собор.

Екатерина II одобрила идею воссоздания колокольни Исаакиевского собора, но в прежних формах, не принимая во внимание проект Чевакинского, в котором предлагался совершенно иной облик собора. Вскоре Чевакинский подал в отставку. В 1766 г. был издан указ о начале работ на новой строительной площадке, намеченной Чевакинским. Торжественная закладка здания состоялась 8 августа 1768 г., и в память об этом событии была выбита медаль. Новый проект собора был разработан Антонио Ринальди. Здание по замыслу архитектора имело пять сложных по рисунку куполов и высокую стройную колокольню. Стены по всей поверхности облицовывались мрамором. Обстоятельства сложились так, что Ринальди не смог завершить начатую работу. Здание было доведено лишь до карниза, когда после смерти Екатерины II строительство прекратилось, и Ринальди уехал за границу.

Вступивший на престол Павел I поручил архитектору Винченцо Бренне срочно завершить работу. Бренна приступил к работе 1 апреля 1798 г. Поначалу архитектор предполагал следовать проекту Ринальди, но вскоре, из-за отсутствия средств, архитектор был вынужден исказить проект Ринальди. К тому моменту собор был возведен до основания барабанов куполов. Бренне пришлось уменьшить размеры верхней части здания и главного купола и отказаться от возведения четырех малых куполов, а также уменьшить высоту колокольни на один ярус. Мрамор для облицовки верхней части собора был передан на строительство резиденции Павла I — Михайловского замка. Собор получился с искаженными пропорциями, приземистым, со странным сочетанием роскошного мраморного цоколя и кирпичных стен. Это сооружение вызывало насмешки и горькую иронию современников. 30 мая 1802 г. третий Исаакиевский собор был завершен и освящен. Уже вскоре после его постройки сложилось мнение, что здание необходимо перестроить.

В 1809 г. был объявлен конкурс на возведение нового храма. Непременным условием ставилось сохранение трех освященных алтарей существующего собора. Программу конкурса, утвержденную Александром I, составил президент Академии художеств Александр Строганов. В конкурсе приняли участие архитекторы Андреян Захаров, Андрей Воронихин, Василий Стасов, Джакомо Кваренги, Чарлз Камерон и другие. Но все проекты были отвергнуты Александром I, так как авторы предлагали не перестройку собора, а строительство нового. В 1813 г. на тех же условиях опять был объявлен конкурс, и вновь ни один из проектов не удовлетворил императора. Тогда в 1816 г. Александр I поручил приехавшему из Испании инженеру Августину Бетанкуру, председателю только что образованного «Комитета по делам строений и гидравлических работ», заняться подготовкой проекта перестройки Исаакиевского собора. Бетанкур предложил поручить проект молодому архитектору Огюсту Монферрану, незадолго до этого приехавшему из Франции в Россию. Чтобы показать свое мастерство, Монферран сделал 24 рисунка зданий различных архитектурных стилей (впрочем, технически никак не обоснованных), которые Бетанкур и представил Александру I. Императору рисунки понравились, и вскоре был подписан указ о назначении Монферрана «императорским архитектором». Одновременно ему поручалась подготовка проекта перестройки Исаакиевского собора с условием сохранить алтарную часть существующего собора.

В 1818 г. Монферран, следуя указанию Александра I, составил проект, который предусматривал сохранение большей части ринальдиевского собора (алтарной части и подкупольных пилонов). Разборке подлежали колокольня, алтарные выступы и западная стена ринальдиевского собора, сохранялись подкупольные опорные пилоны южной и северной стен. С северной и южной сторон предполагалось возвести колонные портики. Проект собора в этом виде был утвержден императором в 1818 г. Проект Монферрана (в части архитектурной композиции, но не декора здания) представлял собой не оригинальное произведение, а компиляцию, что было в обыкновении у многих, даже самых крупных архитекторов того времени.

Стремясь сохранить собор Ринальди, Монферран предусмотрел увеличение размеров здания только в направлении восток-запад, таким образом, в плане оно стало прямоугольным с соотношением сторон 4 к 7. Четыре новых пилона увеличили ширину здания на ширину поперечного нефа. С учетом же новых портиков в плане получился почти равноконечный крест. Два старых пилона, получивших усиление с западной стороны, и два новых становились опорой для купола. Ринальди запроектировал главу с диаметром, равным стороне квадратного основания, Монферран поставил на то же основание новую главу, диаметр которой равнялся уже диагонали квадрата. Таким образом, барабан новой главы повисал над сводами боковых нефов. Вместе с колоннами, окружавшими барабан, диаметр новой главы был на две трети больше, чем главы ринальдиевской.

Руководство строительством возлагалась на специальную комиссию. Ее председателем был член Государственного совета граф Н.Н. Головин, членами — министр внутренних дел О.П. Козодавлев, министр духовных дел и народного просвещения князь А.Н. Голицын, инженер А. Бетанкур.

26 июня 1819 г. состоялась торжественная закладка нового собора. В 1820 г. Монферран выпустил альбом с 21 гравированной таблицей. Проект снова привлек внимание специалистов. С его резкой критикой вступил архитектор А. Модюи, бывший одним из членов «Комитета по делам строений и гидравлических работ». 20 октября 1820 г. он представил записку в Академию художеств с замечаниями к проекту 1818 г. К записке прилагались чертежи, демонстрирующие ошибки Монферрана. Суть замечаний Модюи, имевших большой резонанс, сводилась к трем основным пунктам: сомнения в прочности фундамента, опасность неравномерной осадки здания и неправильное проектирование купола, размер которого превышал допустимые пределы и возможность обвала купола, опирающегося на разные по времени постройки пилоны. Комитет посчитал, что при сохранении под существующими пилонами старых фундаментов возведение тяжелого каменного купола небезопасно по причине неравномерной осадки.

Узнав о выводах комитета, Александр I поручил ему заняться исправлением проекта, соблюдая при этом условие «сохранения, если так можно, существующих стен, а более того старых и новых фундаментов». Также предписывалось сохранить основные черты проекта Монферрана — пять глав и колонные портики. Решение внутреннего пространства собора, главного купола, освещенности здания предоставлялось на усмотрение комитета. Монферрану разрешалось участвовать в работе на общих основаниях. В этом конкурсе помимо самого Монферрана участвовали архитекторы В.П. Стасов, А.И. Мельников, А.А. Михайлов-старший и другие.

По итогам конкурса Комитет не смог принять никакого решения: проекты были переданы на рассмотрение Александру I. Последний, вероятно, понял, что поставил перед архитекторами неразрешимую задачу, и не дал никаких распоряжений. В работе Комитета наступил перерыв, продолжавшийся до февраля 1824 г., когда появился указ о продолжении проектных работ. Таким образом начался второй этап конкурса на исправление проекта, в котором принял участие и сам Монферран. Он изучил конкурсные проекты и переработал свой, взяв некоторые решения из проектов Михайлова 2-го и Стасова, а также предложил свои идеи, исправляя ошибки прежнего проекта. Императору исправленный проект Монферрана был предоставлен 9 марта 1825 г., он и был утвержден 8 апреля этого же года.

Новый проект Монферрана, исправленный и дополненный, был снова признан лучшим и утвержден Александром I 13 апреля 1825 г.

Работы по сооружению фундамента начались еще в 1818 г., по первому проекту Монферрана. Сложные технические вопросы должен был решать Бетанкур, но, занятый на строительстве других объектов вне Петербурга, он не мог входить во все проблемы, возникающие по ходу строительства. Таким образом, Монферран, не бывший инженером, на которого изначально были возложены авторский контроль за качеством материалов и строительства работ, был поставлен в сложное положение. При устройстве фундамента Монферран применил сплошную кладку, так как считал, что «для фундаментов крупных зданий сплошная кладка предпочтительнее любого другого вида его выполнения, особенно… если здание строится на плоском и болотистом грунте…» Это позволило также лучшим способом связать старый ринальдиевский фундамент с новым и в значительной мере гарантировало здание от опасных последствий осадки.

Вырубку гранитных монолитов для колонн собора вели в каменоломне Пютерлакс недалеко от Выборга. Преимуществами именно этого места для каменоломни были большой запас гранита, близость Финского залива с глубоким фарватером и почтового тракта. Работами на каменоломне вначале руководил купец Самсон Суханов, который участвовал также в работах по созданию Ростральных колонн и Казанского собора. Суханов по договору от января 1819 г. выступал как производитель работ, однако уже в мае этого же года часть подряда на заготовку колонн была передана купцу Шихину. Позднее подряд был полностью отдан Шихину. В сентябре 1820 г. первая колонна для собора была доставлена в Петербург.

Бойка свай, фундаменты под четырьмя башнями, восточным и западным портиками, стилобаты северного и южного портиков были завершены в 1826 г. Следующим этапом строительства было возведение портиков до постройки стен собора. Такое решение архитектора, противоречащее общепринятой практике, обуславливалось сложностью установки гранитных колонн.

Бетанкур еще в 1822 г. спроектировал леса и механизмы для подъема колонн Исаакиевского собора, они не были использованы Монферраном, так как строительные работы были приостановлены. По проекту Бетанкура была создана система механизмов, с помощью которой Монферран установил в 1832 г. Александровскую колонну на Дворцовой площади. Чертежи лесов были выполнены для каждого портика отдельно, подписаны Монферраном, а также архитекторами Глинкой и Адамини, утверждены 15 июня 1828 г.

Первая колонна (крайняя справа в северном портике) была установлена 20 марта 1828 г. в присутствии царской семьи, иностранных гостей, многих архитекторов, специально приехавших для этого торжества, и простых горожан, заполнивших площадь и крыши окрестных домов. Под основание колонны была заложена платиновая медаль с изображением Александра I. Сооружение портиков завершилось к осени 1830 г.

Затем началась постройка опорных пилонов и стен собора. В кирпичную кладку на известковом растворе для большей прочности делались гранитные прокладки и металлические связи различного профиля. Стены и пилоны выкладывались одновременно по всему периметру. Решение Монферрана выполнить кладку пилонов с чередованием рядов из кирпича и тесаного гранита было новаторским, таким образом создавалась «идеальная опорная конструкция».

Толщина стен составляла от 2,5 до 5 м. Толщина наружной мраморной облицовки составляла 40-50 см, внутренней — 15-20 см. Она выполнялась одновременно с кирпичной кладкой, с помощью железных крючьев (пиронов), вставленных в специально высверленные для этого отверстия. Для устройства кровли были изготовлены стропила из кованого железа. Внутри южной и северной стен устроили вентиляционные галереи. Для естественного освещения собора над галереями аттика сделали световые галереи.

В 1836 г. возведение стен и пилонов было завершено и началось сооружение перекрытий. Построенные кирпичные своды имеют толщину от 1,1 до 1,25 м и опираются на шесть пилонов. Помимо конструктивных кирпичных сводов были еще сделаны декоративные, представлявшие собой железный каркас, покрытый металлической сеткой и облицованный искусственным мрамором. Между декоративными и конструктивными сводами оставлено пространство высотой в 30 см. Такое двойное перекрытие сводов является характерной особенностью собора, не встречавшейся ранее в других церковных сооружениях России и Западной Европы.

В 1837 г., когда было завершено основание купола, началась установка 24 верхних колонн. Колонны поднимались наверх по наклонному настилу — системе аркбутанов, которые опирались с одной стороны на основание колоннады, с другой — на стены и пилоны. Подъем велся с помощью специальных тележек. Для поворота колонн использовались приспособления из двух чугунных кругов, в борозду нижнего из которых вставлялись шары.

Следующим этапом строительства собора было сооружение купола. Монферран стремился максимально облегчить купол без потери прочности. Для этого он предложил сделать его не кирпичным, как было предусмотрено проектом 1825 г., а полностью металлическим. Расчеты купола выполнил инженер П.К. Ломновский. Отливка металлоконструкций купола проводилась на заводе Чарльза Берда. При этом было использовано 490 тонн железа, 990 тонн чугуна, 49 тонн меди и 30 тонн бронзы. Купол Исаакиевского собора стал третьим куполом в мире, выполненным с применением металлических конструкций и оболочек (после башни Невьянского завода на Урале, построенной в 1725 г., и купола Майнцского собора — в 1828 г.). Образцом послужил купол лондонского Собора Святого Павла, спроектированный Кристофером Реном. Но Монферран, заимствовав конструкцию, выполнил ее из других материалов.

Золочение куполов собора в 1838-1841 гг. проводилось методом огневого золочения. В процессе получили отравление парами ртути и скончались 60 мастеров. По сообщениям современников, от 60 до 120 человек (вероятно, имелись в виду не только работы по золочению купола, но и золочение деталей интерьера), погибли от ртутного отравления при строительстве собора. Впоследствии золочение не очень больших деталей проводилось безопасным методом гальванопластики. Всего в строительстве собора приняло участие 400000 рабочих — государственных и крепостных крестьян. Судя по документам того времени, около четверти из них умерло от болезней или погибло в результате несчастных случаев. Общие затраты на строительство составили свыше 23 млн. рублей серебром.

К 1842 г. здание собора было в основном окончено, начались работы по оформлению, продолжавшиеся шестнадцать лет. Длительный срок строительства собора (40 лет) современники Монферрана объясняли тем, что некий прорицатель предсказал архитектору смерть сразу после окончания строительства Исаакиевского собора. Поэтому архитектор не спешил со строительством. Монферран действительно прожил чуть меньше месяца после освящения собора.

В процессе проектирования внутреннего убранства собора Монферран совершил три поездки в Западную Европу, чтобы изучить на месте разные типы интерьеров храмов. В 1842 г. он посетил Флоренцию и Рим, внимательно изучал собор Святого Петра в Ватикане. В 1845 г. был в Карраре, Генуе и снова во Флоренции и Риме. В 1851 г. — в Карраре, где наблюдал за изготовлением мраморных деталей для Исаакиевского собора. Во время заграничного путешествия 1842 г. Монферран, помимо Италии, посетил Лондон и Париж (ради изучения интерьеров собора Святого Павла и церкви Святой Женевьевы).

Работы над оформлением интерьера начались в 1841 г., в них приняли участие знаменитые художники (Федор Бруни, Карл Брюллов, Иоганн Конрад (Кондрат) Дорнер, Иван Бурухин, Василий Шебуев, Франц Рисс) и скульпторы (Иван Витали, Петр Клодт, Николай Пименов). Руководство живописными работами было возложено на ректора Петербургской Академии художеств профессора В.К. Шебуева, проект декора и общая концепция росписей разрабатывались Монферраном, рассматривались Синодом и утверждались императором.

Одной из главных проблем стал выбор техники исполнения живописных панно. По первоначальному предложению Кленце (с ним был согласен Николай I), росписи собора должны были выполняться в технике энкаустики. Однако Бруни, привлеченный к обсуждению способа исполнения будущих росписей, после консультаций с Кленце, прошедших в начале 1842 г. в Мюнхене, сделал доклад, в котором указал, что эта техника живописи совершенно непригодна для климатических условий Петербурга. Опираясь на мнение реставратора Валати, Бруни высказался за масляную живопись на холсте, обрамленную медными рамами с дном. Монферран также склонялся в пользу масляной живописи. В это же время по подсказке Монферрана П. Кривцовым был составлен доклад о желательности учредить русское мозаичное производство, которое не было поддержано Академией художеств. Однако 12 августа 1845 г. Николай I «повелел прекратить писание икон для Исаакиевского собора на трудно поддававшихся изготовлению медных досках, приказал писать на холстах и постановил „учредить мозаичное заведение для изображения после сих икон мозаикою“».

Согласно распределению работ, Брюллов должен был расписать главный купол (самая большая композиция площадью 800 квадратных метров) и паруса в центральном нефе, Бруни — коробовый свод и аттик главного нефа, Дорнер — 12 икон, содержащих 28 изображений, для боковых частей большого иконостаса[90], Басин — приделы Александра Невского и св. Екатерины. Западная часть собора была отведена под сюжеты на темы из Ветхого завета, восточная — эпизодам из жизни Христа.

Высокая влажность в помещении собора препятствовала созданию грунта, стойкого к неблагоприятным внешним воздействиям. Стену под роспись штукатурили, зачищали пемзой, нагревали жаровнями до 100-120 градусов и наносили на нее несколько слоев мастики. Невысокое качество основы для живописи стало причиной того, что в некоторых случаях ее приходилось удалять, а художникам заново переписывать картины. В отдельных местах грунт отставал от штукатурки. Устойчивый состав был создан только в 1855 г., за три года до завершения живописных работ в соборе.

Так как в соборе из-за перепада температур, высокой влажности и отсутствия вентиляции сложились неблагоприятные условия для сохранения росписей в первозданном виде, при декорировании внутренних помещений с 1851 г. было решено (на этом настоял император Николай I) для оформления интерьера использовать мозаику. Смальта для Исаакиевского собора производилась в мозаичной мастерской Академии художеств; 7 декабря 1864 г. на 3-й линии Васильевского острова, в специальном здании, появилось учреждение, позже названное Императорским мозаичным отделением, которым руководил Ю.П. Бонафеде. Мозаикой заменили картину С.А. Живаго «Тайная вечеря», росписи парусов главного купола, аттика («Поцелуй Иуды», «Се человек», «Бичевание», «Несение креста» Басина) и пилонов. Мозаичные картины собора экспонировались на лондонской Всемирной выставке 1862 г., где получили высокую оценку.

Проект монументально-скульптурного оформления экстерьера (четыре барельефа на фронтонах и скульптура по их углам, скульптура аттика и балюстрады купола, барельефы дверей в нишах портиков) был разработан Монферраном в 1839 г. Изобразительная программа была предложена Олениным уже в 1834 г., она была воплощена с некоторыми изменениями. Оленин и скульптор П. Свинцов предлагали привлечь для работы над наружным скульптурным убранством отечественных мастеров. Однако по желанию Николая I два фронтона (северного и восточного портиков) исполнил французский скульптор Лемер. Его работа, по мнению современников, а позднее и исследователей, была не очень удачной, два барельефа других портиков выполнил И. Витали, произведения которого случайно увидел Монферран во время своей поездки в Москву. Фронтоны портиков отливались на заводе Берда в 1840-1845 гг. Статуи 12 апостолов (Витали) венчают фронтоны — три из них — для северного портика — были исполнены гальванопластическим методом на заводе герцога Лейхтенбергского.

Балюстраду купола украшают двадцать четыре статуи ангелов (И. Герман, 1839-1840), держащие различные символы и атрибуты. Моделями для их фигур послужили отливки с античных статуй из Академии художеств.

Наружные двери собора (проект Монферрана, утвержденный 1840 г., создан под влиянием ворот Л. Гиберти для флорентийского Баптистерия Сан-Джованни) поручены по контракту 1845 г. И. Витали (помогали скульпторы Р.К. Залемана и А.Н. Беляева). Изготовлены по желанию императора Николая I гальванопластическим методом, руководство процессом (на заводе герцога Лейхтенбергского) было поручено изобретателю метода академику Б. Якоби.

Торжественное освящение собора состоялось в 1858 г., 30 мая, в день памяти преподобного Исаакия Далматского, в присутствии императора Александра II и членов императорской семьи. Были выстроены войска, которых император приветствовал перед началом чина освящения, которое возглавил митрополит Новгородский и Санкт-Петербургский Григорий (Постников). На Петровской и Исаакиевской площадях были устроены трибуны для народа; соседние улицы и крыши ближайших домов были переполнены людьми.

Огюсту Монферрану повезло: в отличие от многих его великих коллег он увидел свое творение завершенным. Скончался архитектор в Санкт-Петербурге спустя месяц после открытия собора.


ЗАВЕЩАНИЕ МОНФЕРРАНА

Согласно петербургской легенде, архитектор Монферран хотел быть похороненным в возведенном по его проекту Исаакиевском соборе и обозначил это желание в завещании. Но так ли это?

Фактически единственным (относительно достоверным) источником информации о желании О. Монферрана быть похороненным в Исаакиевском соборе является письмо Ж. Дантеса. Отмеченное Дантесом в 1835 г. желание архитектора покоиться в Исаакиевском соборе пропало во второй половине 1830-х гг. При этом, в отсылаемых во Францию письмах своему другу Антуану Фавару Монферран неоднократно подчеркивал стремление вернуться на родину. Так, в ноябре 1836 г. зодчий писал: «Я несчастлив, я страдаю; воздух, которым я дышу, не мой, и чем более я старею, тем более я чувствую необходимость вновь увидеть Отечество, обнять горсть моих старых товарищей, увидеть Францию, мой Париж, который для меня то же самое, что и для вас, и который я не видел 20 лет».

Спустя еще два года, в 1843 г., когда уже было начато оформление интерьера собора, Монферран в письме А. Фавару выражал надежду вскоре завершить возведение храма и ясно обозначил свое желание навсегда вернуться во Францию: «…работы, которыми я так активно занимаюсь, будут закончены через три года. Да, в три года, Божьей милостью, я завершу этот памятник и смогу отправиться отдыхать от трудов к старым друзьям и окончить свои дни на моей дорогой Родине». Несмотря на то, что по истечении трех лет работы по созданию внутреннего убранства собора все еще продолжались, Монферран от своего намерения в конечном итоге вернуться во Францию не отказывался.

В своем новом завещании, составленном 10 (22) октября 1851 г. и заверенном французским посланником в Санкт-Петербурге Цезарем Фаменом, архитектор не упомянул о своем желании покоиться в Исаакиевском соборе.

В чем причина отказа зодчего от первоначально выбранного места своего погребения? Известно, что западноевропейские зодчие Нового времени зачастую находили последнее пристанище в возведенных по их собственным проектам храмах (К. Рен в соборе Святого Павла в Лондоне, Ж.-Ж. Суффло в здании Пантеона (церкви Святой Женевьевы) в Париже). В 1835 г. в Исаакиевском соборе еще существовала запроектированная нижняя церковь (крипта), которая могла рассматриваться как подходящее место для захоронения4. К 1851 г. крипты уже десять лет как не было, после перепланировки подвалов собора в 1841 г. Монферран вынужден был отказаться от мысли упокоиться в своем детище.

По воспоминаниям А.В. Старчевского, перед самой смертью О. Монферран вновь выразил желание обрести вечный покой под сводами уже освященного Исаакиевского храма: «За некоторое время перед смертью Монферран изъявил желание быть похороненным в Исаакиевском соборе, то есть воровски, где-нибудь в подвалах собора; но это его желание не было исполнено. Если бы Монферран был истинный католик, какими остались до сих пор французские дворяне, он бы не пожелал быть похороненным в иноверческом храме; но окрещенный в купели французской революции XVIII в., он остался совершенно индифферентным в делах веры, как и все французы новейшей генерации – дети XIX столетия. А что у него было это предсмертное желание, – доказательством служит то, что за отказом дать его останкам место в Исаакиевском соборе, он все-таки распорядился, чтобы при выносе его тела из дома в католический собор Св. Екатерины на Невском проспекте гроб его по пути был обнесен вокруг Исаакиевского собора, что и было исполнено».

До конца XX столетия считалось, что могила Монферрана утрачена. Однако в 1993 г. В.К. Шуйский сообщил, что она обнаружена искусствоведом Б.Н. Лосским на Монмартрском кладбище в Париже. Б.Н. Лосский полагал, что обнаружил «своего рода семейный мавзолей Рикар де Монферранов».

Пока официально никаких делопроизводственных документов о захоронении архитектора Огюста Монферрана на Монмартрском кладбище не опубликовано. А значит, мифы, связанные с его именем и не опровергнутые документами, останутся жить.

Установка колонн колоколен Исаакиевского собора, 1837 – 1838 гг., рис. О. Монферран, гравер Ph. Benoist.

Дом Монферрана

В здании по адресу Набережная реки мойки, д. 86/88 в настоящее время находится Главное следственное управление Следственного комитета Российской Федерации по Санкт-Петербургу. Это здание примечательно тем, оно принадлежало знаменитому архитектору Огюсту Монферрану. Он приобрел его в 1836 г. и перестроил его по своему вкусу. В архитектуре Петербурга трудно найти аналог особняку Монферрана.

К капитально переделанному дворовому корпусу, где разместились «музейные» покои, столовая и кабинет, Монферран в 1830-х гг. пристроил двухэтажный поперечный флигель в два этажа с круглой «готической» башней. На втором этаже флигеля устроили «часовню», куда вела винтовая лестница. Часовню украшали витражи и деревянное Распятие «португальской работы, на котором раны Спасителя обозначены маленькими рубинами», стоявшее на камине, а не на алтарном столике. На аттике флигеля находился «герб» Монферрана – золотая Александрийская колонна на голубом фоне. На первом этаже дворового флигеля находилась столовая, на втором – картинная галерея и зал, где устраивались танцы.

Парадный, обрамленный порталом вход в дом по «бронзовой» лестнице был из двора-атриума, в который можно было пройти как с набережной через сени, украшенные живописью, лепкой и скульптурой, так и с переулка, через ворота. В атриуме были выставлены собранные зодчим произведения античного, в основном древнеримского, искусства. Фасад восточного флигеля с т.н. флорентийской крышей был «декорирован выступающими из люнет изображениями великих архитекторов и древними и новыми рельефами».

Журнал «Северная пчела» в 1846 г. сообщал: «Дом этот снаружи весьма скромный и ничего не обещает, но войдите в сени и вы очутитесь в Италии, в вилле истинного и просвещенного любителя художеств! Двор – это музей, в котором вы найдете новые и древние образцы ваяния, в статуях и барельефах, превосходно расположенных в наружных стенах. У г. Монферрана маленький домишка, хижина в сравнении с другими домищами его товарищей, но эта хижина превращена изящным вкусом в храм художеств». Коллекция, размещенная в доме, считалась второй в Петербурге после эрмитажной.

При жизни Монферана первый дворик был своеобразным музеем на открытом воздухе. Здесь были размещены собранные Монфераном произведения античного искусства. С правой стороны двора стояли «драгоценные саркофаги». Посредине двора на пьедестале из розового мрамора возвышалась бронзовая статуя Цезаря. Ее нашли при раскопках, которые в Риме провел Н.Н. Демидов. В 1848 г. его сын Анатолий Николаевич, князь Сан-Донато, подарил статую Монферрану.

Современники сравнивали Золотую гостиную особняка с интерьерами дворца в Фонтенбло. Первоначально отделку интерьера «в стиле Людовика XVI» дополняли парчовые шторы, резная мебель, хрустальная люстра.

Из первого двора можно было пройти в небольшой пейзажный сад через крытый проход в поперечном флигеле, который украшали два древнеегипетских саркофага, античный Аполлон Кифаред и мраморное тондо «Мадонна с младенцем и двумя ангелами» мастера Возрождения Луки дела Робиа. В прилегающем к саду маленьком хозяйственном дворике стояли античные урны, фрагменты древних саркофагов. Фасад стоявшего там флигеля украшали лепные головки диких коз.

Завистники, обвиняя зодчего в финансовых злоупотреблениях при строительстве Исаакиевского собора, распространяли в городе слухи, будто архитектор приобрел себе дом именно на эти деньги. Дело будто бы дошло до императора, который указал провести тщательное расследование. Ничего противозаконного обнаружено не было. Николай I, как утверждает фольклор, пожал плечами: «Ну Бог с ним, с этим Монферраном, пускай себе берет сколько угодно, только бы другим не давал».

Деятельность Монферрана по перестройке дома вызвала недовольство его соседа – чиновника Антона Малевича. Весной 1848 г. генерал-губернатор Петербурга Дмитрий Шульгин получил от соседа архитектора жалобу о причиненном его дому вреде «пробитием в стене места для балок» и ходатайство «об ограждении его от таковых действий господина Монферрана».

По распоряжению Шульгина дом чиновника «освидетельствовали» полицмейстер Поль и архитектор Федотов. Никаких повреждений при этом они не обнаружили, зато выяснили, что «сказанная стена дома Малевича находится на земле, принадлежащей Монферрану». Отсюда следовало, что архитектор имеет право производить со стеной любые манипуляции.

Малевич продолжал настаивать на том, что осуществленные Монферраном в своем доме строительные работы привели к появлению трещин в карнизе комнаты. Расследование показало, что в результате работ, производимых Монферраном «отпала одна розетка лепного карниза». Комиссия, изучив дело, пришла к выводу, что стена, находится за чертою дома Малевича, а потому жалоба его оказывается несостоятельною, но рекомендовала обязать обоих соседей впредь воздержаться от каких либо строительных работ на смежной стене. Дело о спорной стене было закрыто.

После смерти Монферрана его владельцы неоднократно менялись. Дом был перестроен. После революционных потрясений 1917 г. он был национализирован. Его занимали поочередно немецкое консульство, Ленинградское районное геологоразведочное управление Главного геологоразведочного управления ВСНХ СССР, Ленинградская геологоразведочная база, научно-производственное объединение «Буммаш». К середине 1990-х гг. здание заняла городская прокуратура. После того, как здание в 2011 г. заняло Главное следственное управление Следственного комитета Российской Федерации по Санкт Петербургу, был поставлен вопрос о его реставрации, которая в настоящее время продолжается.

Судьба, постигшая коллекцию и графическое наследие зодчего после его смерти, до конца не ясна. Известно лишь, что вдова перед отъездом в Париж продала издателю и литератору А.В. Старчевскому часть коллекции, состоявшей из бронзовых и мраморных скульптур, картин, фарфора, мозаик и других художественных произведений. Оставшиеся предметы купил в рассрочку золотопромышленник Ушаков, имевший намерение перепродать эти ценности. Впоследствии он объявил себя несостоятельным и не уплатил денег вдове, а приобретенные им вещи исчезли.

Графическое наследие Монферрана в основном осталось в России и только некоторую часть чертежей и рисунков помощник зодчего архитектор А.А. Пуаро переправил в Париж жене Монферрана. Оставшиеся в Петербурге работы попали к владельцу магазина эстампов и картин Фельтену. Эта коллекция состояла из десяти портфелей, в них были материалы по Исаакиевскому собору, Александровской колонне, Екатерингофу, Зимнему дворцу, планы Петербурга, рисунки, акварели Монферрана, его учеников и помощников. Коллекция в 1880 г. была передана Императорской Академии художеств, в библиотеке которой она находилась до 1939 г., затем поступила в НИМАХ, где и хранится в настоящее время.

ЦГАКФФД СПб. Ар 212631. Вид набережной реки Мойки у пешеходного Почтамтского моста рядом с домом № 86/88 (бывший дом архитектора О.Монферрана, Я.В.Ратькова-Рожнова, архитекторы О.Монферран, В.А.Шрейбер, О.Пуаро, И.А.Цим. И.А.Фомин.). 9 июля 1976 г. Автор съемки К.В. Овчинников.

АНИЧКОВ ДВОРЕЦ

Дворец начал строиться в 1741 г. по указу императрицы Елизаветы Петровны, только что взошедшей на престол в результате очередного переворота. Проект разноэтажного здания в виде растянутой буквы «Н» был создан одним из первых архитекторов новой столицы Михаилом Земцовым, однако тот скончался в 1743 г. Завершал строительство дворца по проекту Земцова Бартоломео Растрелли.

В это время Фонтанка служила окраиной города, а Невский проспект был еще просекой. Таким образом, дворец должен был украсить въезд в столицу. От Фонтанки к дворцу был прорыт специальный канал, завершавшийся у входа небольшой гаванью. Отсюда и необычное положение дворца, стоящего к Невскому проспекту боком. Построенный дворец, напоминавший с устроенным рядом садом, фонтанами, цветниками Петергоф, Елизавета подарила своему фавориту Алексею Разумовскому. Впоследствии дворец неоднократно выступал в качестве подарка, обычно на свадьбу. После восшествия на престол Екатерина II, выкупив его у брата Разумовского — Кирилла, сочла более всего уместным подарить его также своему фавориту графу Григорию Потемкину. К подарку были присовокуплены 100 тыс. рублей на обустройство дворца «по вкусу». В итоге дворец был переделан в 1776-1778 гг. архитектором И.Е. Старовым в стиле классицизма, поэтому характерная для барокко разноэтажность постройки была уничтожена, лепнина исчезла, гавань засыпана.

В конце XVIII века дворец был откуплен в казну, некоторое время в нем находился Кабинет Его Императорского Величества, для которого впоследствии на набережной Фонтанки перед дворцом архитектором Кваренги было построено два отдельных корпуса, которые закрыли обзор дворца с Аничкова моста. В 1809 г. Александр I подарил дворец своей любимой сестре великой княгине Екатерине Павловне как приданое на свадьбу с принцем Георгом Ольденбургским. Когда в 1816 г. та повторно вышла замуж и уехала из России, дворец опять был выкуплен в казну.

В следующем, 1817 г. Александр I подарил дворец на бракосочетание своему брату Николаю Павловичу, будущему Николаю I. Новобрачные поселились в Аничковом дворце, где великий князь Николай Павлович будет жить до восшествия на престол; своей супруге он охарактеризовал его так: «Если кто-то спросит, в каком уголке мира скрывается истинное счастье, сделай одолжение, пошли его в Аничковский рай». И это неудивительно! Еще в самом начале 1817 г. по распоряжению А.А. Бетанкура в этом дворце Карло Росси произвел полную реконструкцию. В семнадцати помещениях парадного этажа заново расписали все плафоны и обновили некоторые интерьеры. Стены жилых комнат обтянули новыми дорогими тканями — атласом, штофом и бархатом, а приемные отделали искусственным мрамором, затем также расписанным. Даже мебель, светильники, предметы декоративного убранства — все изготовили по рисункам зодчего. В искусстве интерьера Росси был так же виртуозен, как и в архитектуре. К 1819 г. была полностью закончена и реконструкция усадьбы Аничкова дворца. Ранее запущенная территория превратилась в парадный, хорошо озелененный архитектурный комплекс, украсивший дворец со стороны Невского проспекта.

После восшествия на престол и переезда в Зимний дворец Николай переселялся сюда на время поста, здесь же проводились придворные балы. Когда Зимний дворец реконструировался после пожара 1837 г., императорская семья переехала в Аничков и проживала в нем некоторое время. После смерти императора в 1855 г. дворец был переименован в «Николаевский», однако название не прижилось. Во дворце воспитывался и сын императора Александр, будущий Александр II, одним из его учителей был друг Пушкина поэт Василий Жуковский, который имел во дворце собственную квартиру. Он же обучал русскому языку императрицу Александру Федоровну.

В 1841 г. Николай подарил дворец, опять же на свадьбу, сыну Александру, а тот через четверть века — также на свадьбу сыну, будущему Александру III.

После революции здесь недолгое время просуществовал музей города, в 1925 г. он был закрыт, а 12 февраля 1937 г. в этом здании открылся Ленинградский Дворец пионеров, ныне Дворец творчества юных и Аничков лицей.

Семья Николая I в Аничковом дворце

Как не единожды говорил и писал Николай I, для него Аничков дворец остался местом, где прошли его самые счастливые годы с 1817 по 1825 гг. Александра Федоровна вспоминала слова своего супруга: «Если кто-нибудь спросит, в каком уголке мира скрывается истинное счастье, сделай одолжение, пошли его в Аничковский рай».

Позже император, конечно, выкраивал время, для того чтобы несколько зимних недель пожить в любимом дворце, но с 1826 г. главным домом для него стал Зимний дворец.

Зимний сезон 1818-1819 гг. стал для молодой четы Николая и Александры первым, положив начало многим традициям Аничкова дворца.

Если говорить о повседневности, то к 1818 г., по словам Александры Федоровны, сложился «наш маленький аничковский Двор». При этом в него входили не только штатные придворные, но и близкие к молодой семье люди. Например, с осени 1817 г. частый гость в Аничковом дворце – В.А. Жуковский, который обучал Александру Федоровну русскому языку. В его дневниках постоянно встречаются упоминания о визитах в Аничков или другие дворцы: «Утро у великой княгини. Я немного опоздал, и мне как будто был выговор… Она не выучила своей басни и с большим горем рассказывала мне, что ей было некогда… (3 ноября 1817 г.); «Урок мой был очень приятен: в моей ученице час от часу открываю более милых, непорочных прелестей в сердце. Душа откровенна до младенчества: ум прекрасный, но еще не напуганный опытом» (6 ноября. 1817 г.); «Поутру у великой княгини» (5 сентября 1819 г.). Годы спустя, Александра Федоровна с ностальгией вспоминала: «По утрам я брала уроки у Жуковского или урок музыки и пения и писала письма в Берлин, имея обширную корреспонденцию, и с особым нетерпением ожидала весны, чтобы возвратиться в деревню».

Среди людей, близких к великокняжеской семье, следует упомянуть Сесиль (Цецилию) Фредерикс, уроженку Пруссии, выросшую при берлинском Дворе. Дочь Николая I великая княгиня Ольга Николаевна вспоминала, что: «Мама знала ее со своих девичьих времен. В день ее свадьбы ее муж был произведен в адъютанты Папа, и они вместе жили в Аничковом. Почти всегда в ожидании очередного ребенка, она проводила свои вечера с Мама, в то время как мужья занимались верховой ездой или военными разговорами. Когда Фредерикс получил полк, они должны были переселиться в одну из казарм Московского полка».

Кроме семьи П.А. Фредерикса в усадьбе Аничкова дворца довольно долго жила семья флигель-адъютанта Владимира Федоровича Адлерберга, друга детства Николая Павловича, которого он в дневнике называет детским прозвищем Флам. В.Ф. Адлерберг женился спустя две недели после свадьбы Николая и Александры и три молодые семьи (Николая Павловича, Фредериксов и Адлербергов) практически одновременно въехали в свои квартиры в Аничковом дворце.

Таким образом, в Аничковом дворце собирался круг близких к великокняжеской чете людей. Александра Федоровна много музицировала, великий князь Николай Павлович пел народные песни, много рисовал под руководством художника А.И. Зауервейда, сочинял военные марши. Естественно у Александры Федоровны имелся круг близких к ней дам, которых она охотно принимала: «…у жены, чай в залах, Кутузовы с дочерью, г-жа Адлерберг с дочерью и внучками, потом Гагарины, Храповицкий, Пашков, мои, девицы, дети, в последнем зале фокусник Боско, очень ловкие штучки, попрощался с женой», – записал в дневнике Николай Павлович 25 марта 1824 г.

Императрица Александра Федоровна, вспоминая о первых годах жизни, писала, что ее супруг «чувствовал себя вполне счастливым, впрочем, как и я, когда мы оставались наедине» в роскошных апартаментах подаренного им на свадьбу Аничкова дворца. B.A. Жуковский, который был частым гостем в Аничковом дворце, писал, что: «…ничего не могло быть трогательнее видеть вел. кн. в домашнем быту. Лишь только переступал он к себе порог, как угрюмость вдруг исчезала, уступая место не улыбкам, а громкому, радостному смеху, откровенным речам и самому ласковому обхождению с окружающими… Счастливый юноша… с доброю, верною и прекрасною подругой, с которой он жил душа в душу, имея занятия, согласные с его склонностями, без забот, без ответственности, без честолюбивых помыслов, с чистой совестью, чего не доставало ему на земле?».

К 1822 г. в семье появилось двое детей— Александр (1818 г.) и Мария (1819 г.), быт устоялся, к названиям гостиных и залов Аничкова дворца привыкли.

Рабочий день великого князя в Аничковом дворце до 1826 г. проходил по устоявшемуся алгоритму. Вставал будущий император в разное время: от 7.30 до 9.30, поскольку жестких служебных обязанностей у него тогда еще не имелось. Работа начиналась со встречи со служащими резиденции, включая врача и адъютантов. Затем великий князь выезжал из резиденции. Это мог быть путь к Разводной площадке Зимнего дворца, где проходил ежеутренний развод караулов. Это могла быть инспекционная поездка к гвардейским саперам в Инженерную школу. В течение дня Николай Павлович в обязательном порядке посещал (иногда несколько раз) Зимний дворец, где встречался с «Ангелом» – Александром I, и «Матушкой» – императрицей Марией Федоровной. К обеду Николай Павлович возвращался домой, где обязательно посещал комнаты детей, а затем поднимался на половину супруги. Именно так, сначала к детям, затем к супруге. Они обедали, часто спали вместе после обеда, а затем, во второй половине дня, начиналась семейная и светская жизнь во всем ее разнообразии: визиты к родственникам, прием гостей, игры с детьми, прогулки по Петербургу, театр, балы и прочее.

В молодые годы Николай Павлович довольно часто музицировал: «…втроем во дворец к Императору. Пел, к императрице» (6 января 1822 г.); «играл на фортепиано» (14 августа 1822 г.); «у жены, за фортепиано, рисовал» (24 августа 1822 г.). Судя по тому, что 15 октября 1822 г. он записал «…учился играть на фортепиано», великий князь не был доволен своей музыкальной квалификацией, но, тем не менее, 29 марта 1823 Николай Павлович не только слушает «концерт на кларнете Бреннера», приехавшего из Мюнхена, но и аккомпанирует ему на клавесине.

Естественно, очень много места в записях будущего императора занимала его супруга – Александра Федоровна. Они вместе обедали и ужинали, записи «обедали вдвоем» и «ужинали вдвоем» повторяются постоянно – это их семейный уклад, когда супруги могли остаться наедине и обсудить любые вопросы без лишних ушей.

Именно в Аничковом дворце Александра Федоровна 30 августа 1822 г. родила свою вторую дочку – Ольгу. Как следует из письма Александра I (26 сентября 1822 г.) к сестре Марии Павловне, роды случились преждевременными: «Вы, любезная Сестрица, должно быть, не знали, судя по дате Вашего письма, о преждевременности благополучных родов Александрин. Несмотря на такую поспешность, только что родившийся маленький человечек чувствует себя хорошо и обещает стать со временем красавицей, мне бы хотелось, чтобы она была такой же милой, как и Ее Сестрица».

Следует упомянуть, что для маленьких детей, росших в Аничковом дворце, из Царскосельской императорской фермы на зиму доставляли корову с кормами для того, чтобы у маленьких великих князей и княжон всегда было парное молоко.

Николай Павлович выезжал из дворца с женой на прогулки: «гулял в карете с женой», «ездил на прогулку в карете, потом пешком с женой, мартовская погода» (17 января 1822 г.); «прогуливался с женой в ландо и пешком» (18 марта 1822); «прогуливался с женой в карете, погода мерзкая» (21 марта 1822).

Изредка во время прогулки супруги делали покупки: «С женой по железной лестнице в придворную церковь, потом гулять пешком и в английский магазин, вернулись в карете к детям» (21 марта 1824 г.); «по дороге заехал в Английский магазин за бирюзой… жена в саду, иду к ней» (13 апреля 1822 г.).

Очень большое место в жизни молодых супругов занимали дети. Детские комнаты находились на первом этаже Аничкова дворца, окнами в сад. Николай Павлович в течение дня постоянно заходил к детям, стараясь не только проводить с ними время, но и играть. Надо сказать, что Николай Павлович до конца жизни сохранил эту симпатичную черту – постоянное общение с собственными детьми и внуками, выкраивая время для совместных игр и прогулок, и даже мог покормить с ложечки крохотную внучку. Для непростых семейных отношений, предшествующих Романовых это было беспрецедентно.

Комнаты маленьких детей в Аничковом дворце были заполнены игрушками, как обычными, так и императорского уровня. Например, когда в 1838 г. умерла воспитательница великих князей Николая и Михаила Николаевичей англичанка Коссовская, то хозяйственники организовали приемку драгоценных вещей по описи. Николаю тогда шел 7-й, а Михаилу 6-й год. В списке, среди многого прочего, значились два ордена Св. Андрея Первозванного, два креста и две звезды этого ордена. Также в комнатах мальчиков хранились две золотых медали «Блаженной памяти императрицы Марии Федоровны». Наряду с этими взрослыми вещами имелись и вещи совершенно детские, такие как «побрякушка золотая, украшенная алмазами» и «детский серебряный барабан и барабанная палка».

Изредка в Аничков дворец заезжала супруга Александра I – императрица Елизавета Алексеевна. При этом она, похоронившая двух дочерей, прежде всего шла в детские комнаты: «…к детям, Моден, играл, к жене с детьми, Ольга, все трое у меня на коленях, уходят, старуха уходит, Императрица» (4 сентября 1822 г.); «прибыл, к детям, Ольга меня узнает, к жене, к себе…у детей, играл…Императрица, удивлен» (16 января 1823 г.). Это «удивлен», появилось, конечно, не на пустом месте. И о глубокой неприязни со стороны Елизаветы Алексеевны к семье Николая Павловича супруги были прекрасно осведомлены. Но при всем своем неприязненном отношении к Николаю и Александре, императрица Елизавета Алексеевна в целом по-доброму относилась к их детям.

С апреля 1824 г. действительный статский советник В.А. Жуковский занял должность наставника подраставших детей великокняжеской четы: «…вернулся к себе, к детям на урок Жуковского с Мэри… к Саше, Жуковский экзаменует, большой прогресс, желание учиться, первые уроки геометрии» (21 ноября 1824 г.). Официально Жуковский занимает должность воспитателя, спустя год, с 16 апреля 1825 г., с жалованьем 2000 руб. в год.

Читая дневниковые записи Николая Павловича, складывается впечатление, что Александр I очень тепло относился к семье младшего брата. Судя по всему, император, фактически не имевший семьи, любил бывать в Аничковом дворце. Он регулярно заходил к младшему брату, непременно бывая на половине его детей. Александра Федоровна упоминала, что «Император Александр… проявлял братскую доброту к Николаю и ко мне; он заходил к нам довольно часто по утрам, и его политические разговоры были в высшей степени интересны».

Периодически Александр I оставался на завтраки и обеды в Аничковом дворце: «Император, обедали втроем, очень весел, говорил о Константине, о Шуваловой, о детях, шалун у камина, работал с ним, до 3-х, ушел через [комнаты] детей» (16 января 1822 г.); «Император, завтракали вместе, уходит» (26 марта 1822 г.); «Пошел в церковь, закончилось, вышел, Моден, потом Император, объяснение с ним и женой, доброе, завтракал, уходит» (28 марта 1822 г.); «Император, говорил и завтракал» (11 апреля 1822 г.); «Ангел, иду его встречать, поднялся, обедали втроем» (5 апреля 1823 г.); «потом Ангел, надел мой сюртук, обедали вчетвером, много смеялись» (24 декабря 1823 г.).

Периодически семейные обеды проходили в Аничковом дворце, на которые собирались все Романовы: «семейный обед у нас, отобедали, Император переоделся у меня и отправился в Царское Село… к Матушке» (17 апреля 1822 г.); «обедали вдвоем у окна, Матушка, иду встречать, хочет у нас обедать, поднялся устроить… обедали втроем» (18 ноября 1825 г.).

Иногда родственники шли в Аничков дворец буквально чередой, друг за другом: «вернулся, Михаил, уходит, Император, уходит, Матушка, уходит» (23 марта 1822 г.); «Ангел, говорил, Матушка, уезжает, он тоже» (14 апреля 1822 г.); «Ангел, говорил, уходит… Матушка и Нелидова, говорил, уходит» (29 июля 1822 г.); «к жене, Матушка, иду ее встречать… Михаил, обедали впятером, много смеялся» (15 декабря 1822 г.); «у жены, пил чай, Матушка, спустился к детям, дурачества, Матушка уходит вместе с Нелидовой, провожаю ее» (31 декабря 1822 г.); «Ангел и Матушка, к детям, спустился, Ангел уходит, потом Матушка, провожаю ее» (27 января 1823 г.).

Видимо, в основу этих взаимоотношений легли не только родственные теплые чувства, но и то, что в 1823 г. Александр I окончательно определился с преемником.

Относительно стабильная и спокойная жизнь семьи великого князя Николая Павловича в Аничковом дворце закончилась 22 ноября 1825 г., когда в Зимнем дворце получили известия о болезни Александра I. После этого Николай несколько дней провел в Зимнем дворце, отмечая, что «спал одетым» (26 ноября 1825 г.). Наконец, 27 ноября 1825 г. он записал в дневнике: «В библиотеке моего Отца, Милорадович, вижу по его лицу, что все пропало, все кончено, что нашего Ангела нет больше на этой земле! – конец моему счастливому существованию, что он для меня создал! Его службе, его памяти, его воле я посвящаю остаток моих дней, все мое существо, помоги мне Господь и дай мне его в Ангелы-хранители».

Фактически с этого дня Николай и Александрин переселились в Зимний дворец, но дети продолжали оставаться в Аничковом дворце.

14 декабря 1825 г. Николай I отправил своего адъютанта А.А. Кавелина в Аничков для того, чтобы немедленно перевезти детей в Зимний дворец. Великая княгиня Ольга Николаевна, вспоминала: «14 декабря мы покинули Аничков дворец, чтобы переехать в Зимний, входы которого можно было лучше защищать в случае опасности. Я вспоминаю, что в тот день мы остались без еды, вспоминаю озадаченные лица людей, празднично одетых, наполнявших коридоры, Бабушку с сильно покрасневшими щеками». Примечательно, что сначала из Аничкова в Зимний дворец перевезли трех дочерей царя, проверяя безопасность маршрута. Только после этого в императорскую резиденцию, отдельно, в простой наемной карете, перевезли наследника – великого князя Александра Николаевича и его воспитателя К.К. Мердера. Этот шаг с наемной каретой должен был защитить наследника от возможного покушения.

Так 14 декабря 1825 г. закончилась жизнь семьи великого князя Николая Павловича в Аничковом дворце и началась жизнь семьи императора Николая I в Зимнем дворце. При этом с 1825 г. Аничков дворец официально стал именоваться «Собственным Его Императорского Величества Дворцом».

В последующие годы семья Николая I время от времени жила в Аничковом дворце, куда переезжала из Царскосельского Александровского дворца в октябре-ноябре, возвращаясь в Зимний дворец к Николину дню – 6 декабря – тезоименитству Николая I, начиная сезон больших зимних балов. Ольга Николаевна вспоминала, что: «Осенью мы жили в Аничковом, там мои Родители находили снова тихий покой своей молодости, который они так любили, вне всякого этикета. Часто, после утомительных дней приемов и маскарадов, они уезжали туда, чтобы быть вдвоем. Страстную Неделю они проводили всегда в Аничковом. Там и мы все готовились к исповеди и Причастию».

Мемуаристы оставили воспоминания о пребывании семьи Николая I в Аничковом дворце после 1826 г. Например, Долли Филькельмон записала в дневнике 10 ноября 1833 г.: «Позавчера была в Аничковом дворце в будуаре Императрицы. Я оставалась у нее долго, и мне просто не верилось, что предо мной Государыня, я постоянно поддавалась соблазну видеть в этом очаровательном создании только добрую, милую и обычную смертную женщину!». Этот порядок переездов из резиденции в резиденцию поддерживался вплоть до декабря 1837 г., т. е. до пожара, в котором Зимний дворец погиб, а семья Николая I на два года вернулась в свой Аничков дворец.

Так как Зимний дворец выгорел до обугленных стен, семья обустраивалась в Аничковом дворце надолго. В этот день Николай I в своем кабинете Аничкова дворца принимал доклады силовиков: военного министра А.И. Чернышова; начальника III Отделения СЕИВК А.Х. Бенкендорфа; военного генерал-губернатора графа П.К. Эссена и коменданта Петропавловской крепости П.П. Мартынова.

Зимний дворец, конечно, любили, но не меньше любили и Аничков. Очень тепло и подробно об этом времени вспоминала Ольга Николаевна: «Мы опять оказались сбитыми в тесную кучу в любимом гнезде нашего детства Аничковом дворце. Это был счастливейший период моей юности. Мы жили как в русской поговорке: в тесноте, да не в обиде».

Как упоминает Ольга Николаевна, зима 1837-1838 г., проведенная в стенах Аничкова дворца, стала «последней светской зимой для моих Родителей». По ее воспоминаниям, в эту зиму прошло «примерно двадцать балов». Большая часть этих балов прошли во дворцах петербургской аристократии, поскольку Аничков дворец был слишком мал для привычных масштабных зимний балов. Поэтому светская жизнь в 1838-1839 гг. переместилась из парадных залов анфилад Зимнего дворца в гостиные дворцов петербургских аристократов и огромный зал Дворянского собрания, построенного к 1839 г.

8 ноября 1839 г. семья Николая I вернулась из Аничкова в восстановленный Зимний дворец. С этого времени Аничков дворец начал постепенно запустевать. В нем, конечно, еще проводились аничковские балы, ставились домашние спектакли, но уже не было той атмосферы беззаботного веселья, которая царила в его стенах до 1837 г. Дети вырастали, родители начали болеть, и Аничков дворец вступил в «пору зрелости».

На очень короткое время Аничков дворец ожил в начале 1844 г., когда в конце Великого поста в него переехала вся семья Николая I, чтобы, по традиции, приготовиться к Причастию. Постепенное «угасание жизни» в Аничковом дворце продолжалось вплоть до 1857 г., когда Александр II расформировал Придворную контору резиденции, сократив ее штат до минимума. Вновь Аничков дворец «помолодел» в середине 1860-х гг., когда опять стал домом для молодой семьи.

После смерти в феврале 1855 г. Николая I в Зимнем дворце его личные комнаты в Аничковом дворце довольно долгое время сохранялись как мемориальные, по образцу и подобию мемориальной половины императора в Зимнем дворце. Но время и обстоятельства брали свое, и комнаты дедушки-императора внуки постепенно вводили в повседневный оборот. Начало этому процессу было положено в 1864-1865 гг., когда дворец начали готовить для цесаревича Николая Александровича.

Ближайшая свита

Высшую страту проживавших в Аничковом дворце образовывала Свита императорской (великокняжеской) четы, служившая на различных должностях при резиденции, а очень часто и жившая в ней на казенных квартирах. Например, в «Адрес-календаре» на 1821 г. в Придворном штате великого князя Николая Павловича и великой княгини Александры Федоровны упомянуто 20 человек, большая часть из которых квартировала как в самом дворце, так и домах, находившихся на территории усадьбы Аничкова дворца.

В 1821 г. должность гофмейстерины при Александре Федоровне занимала статс-дама императрицы Марии Федоровны (супруги Павла I) княгиня Александра Николаевна Волконская (1757-1834). На должностях штатных фрейлин тогда служили девицы Варвара Павловна Ушакова и графиня Екатерина Петровна Шувалова. Непосредственно обслуживали великую княгиню: камер-фрау Фредерика Федоровна Клюгель; камер-юнгферы Степанида Алексеевна Брызгалова, Мария Ивановна Андреева, Генриэтта Ивановна Регенсбург и Евгения Ивановна Кристи.

Не самые значимые фигуры за многие годы службы фактически превращались в членов императорской семьи и были прилично обеспечены. Например, упомянутая камер-фрау Ф.Ф. Клюгель, распоряжавшаяся женским персоналом императрицы, имела жалованье в 5045 руб. в год. Ф.Ф. Клюгель, приехав Россию в 1817 г., прожила в императорских резиденциях до своей смерти в 1838 г.

В состав служащих, живших при Аничковом дворце, входили: доктор Василий Петрович Крейтон; заведующий Библиотекой и Арсеналом Аничкова дворца Карл Иванович Седжер. При домовой церкви резиденции состояли: духовник семьи великого князя протоиерей Николай Васильевич Музовский, он же законоучитель Александры Федоровны, и диакон Василий Ульянов. Если говорить о хозяйственниках Аничкова дворца, то при Николае I важнейшие должности занимали гофмейстер Г.К. Моден и управляющий Конторой Аничкова дворца А.И. Блок.

Граф Гавриил Карлович Моден назначен на должность гофмейстера 26 декабря 1817 г. после отставки гофмейстера Нарышкина. Александра Федоровна вспоминала, что Моден «отличался изысканными манерами старинного версальского двора, держал себя с достоинством, даже когда шутил, был услужлив без низкопоклонства и устраивал все как нельзя лучше. Его можно было упрекнуть только в некоторой обидчивости».

Второй по значимости персоной среди служащих Аничкова дворца николаевской эпохи являлся тайный советник Александр Иванович Блок (1786-1847), который 30 лет – с 1817 по 1847 гг. – занимал должность Управляющего Придворной конторой Собственного Его Императорского Величества дворца.

Понятно, что с годами этот состав менялся: Г.К. Моден умер в 1833 г., А.И. Блок умер в 1847 г., фрейлины выходили замуж. Впрочем, в числе лиц свиты могли оказаться и те, кто не входил в число высших должностных лиц Аничкова дворца. Например, В.Ф. Адлерберг, друг детства Николая I, по прозвищу Флам, более двух десятков лет проживал с семьей в казенной квартире Аничкова дворца.

Квартиры для лиц свиты отводились в различных помещениях, но по сложившейся издавна традиции, воспроизводившейся во всех императорских резиденциях, верхний этаж Аничкова дворца был отдан ближайшей свите. При Николае I там жили фрейлины.

Список прислуги, близкой к семье Николая I, по понятным причинам, не самый большой. Стоит, например, отметить, что за столом Александры Федоровны периодически сиживала ее бывшая гувернантка Мария Вильдермут, приезжавшая в гости к своей воспитаннице.

Всю жизнь прослужил Николаю Павловичу его камердинер Иван Федорович Гримм. Спустя много лет, уже после смерти Николая I, о старом слуге отца позаботился Александр II. Когда в ноябре 1857 г. приняли решение о ликвидации «Конторы Собственного Его Величества Николаевского дворца», императрица Александра Федоровна посчитала нужным обратиться к Обер-гофмаршалу императорского двора графу А.П. Шувалову с просьбой позаботиться о тех, кто годами служил усопшему Николаю I. В результате один камердинер императора И.Ф. Гримм занял должность заведующего Аничковым дворцом, а второй, А.Е. Сафонов, наблюдал за служителями и за порядком в помещениях Аничкова дворца.

Многие из слуг работали при резиденциях буквально на протяжении всей жизни. Например, в марте 1830 г. в качестве камер-медхен к императрице Александре Федоровне определили девицу Авдотью Макушину. Спустя 23 года, в 1853 г., она заняла должность камер-юнгферы. Потом долгие годы она работала в этой должности при императрице Марии Александровне, буквально до ее смерти в 1880 г., т. е. Макушина проработала рядом с императрицами с 1830 по 1880 г. – 50 лет.

Непосредственно за состоянием Аничкова дворца и всех зданий на территории усадьбы отвечал «Смотритель зданий Собственного Его Величества (Аничковского) Дворца», в распоряжении которого имелась внушительная команда обслуживающего дворец персонала. Эту должность ввели после пожара и восстановления Зимнего дворца. С марта 1840 г. по декабрь 1867 г. должность смотрителя Аничкова дворца занимал полковник Н.И. Скрябин (1801-1881).

Нельзя не упомянуть и о врачах, состоявших в штате персонала Аничкова дворца. При этом следует подчеркнуть, что с начала XIX века во дворце постоянно жили и работали два врача. Один лечил самого Николая Павловича и членов его семьи. Другой именовался «доктором Двора Его Высочества, он же по Конюшенной части», обеспечивая медицинской помощью всех многочисленных насельников резиденции. Врачам помогали лекарские помощники (фельдшера).

В бытность Николая Павловича великим князем в Аничковом дворце с 1817 г. и до 1837 г. проживал его личный врач Василий Петрович Крайтон, который с 1 сентября 1822 г. одновременно являлся врачом маленького великого князя Александра Николаевича.

Невский проспект у Аничкова дворца. 1874 г. Автор фото: А. Фелиш
Невский проспект у Аничкова дворца. 1874 г. Автор фото: А. Фелиш

Мариинский дворец

Сооруженный для герцога Лейхтенбергского и его августейшей супруги Марии Николаевны Мариинский дворец, как и любой другой частный заказ, представляя вкусы времени и официальную политику в области искусства, одновременно представляет своеобразный архитектурный автопортрет заказчика, в данном случае — заказчиков.

Проектирование и строительство Мариинского дворца началось в преддверии свадьбы Марии Николаевны с герцогом Лейхтенбергским в 1838 г. Одновременно с восстановлением Зимнего дворца после опустошительного пожара в декабре 1837 г. проектирование Мариинского дворца превратилось в первую широкомасштабную демонстрацию новых художественных веяний, приходивших в архитектуру на смену классицизму.

Основу библиотеки Мариинского дворца составляли книги Евгения Богарне, дополненные его сыном. В библиотеке хранились ценнейшие издания, включая описания почти всех художественных галерей мира. Среди редкостей в ней значилась также собранная герцогом палеонтологическая коллекция. Свой кабинет герцог Максимилиан Лейхтенбергский превратил в своеобразный храм памяти Дома Богарне – Наполеона Бонапарта – Лейхтенбергских, представляя одновременно увлечения и должности их потомка и родственника: занятия минералогией, гальванопластикой, горным делом. Будучи президентом Академии художеств, герцог унаследовал от А.Н. Оленина пост председателя Комитета по строительству Исаакиевского собора, о чем напоминала небольшая деревянная модель храма. В Малом или рабочем кабинете как более интимном, расположенном за первым Большим, находился знаменитый портрет Марии Николаевны работы Т.А. Неффа и выполненные великой княгиней копии с полотен ряда знаменитых художников.

Выбор Николая I, утвердившего после смерти Оленина на должность президента Академии художеств в 1843 г. принца Максимилиана Лейхтенбергского, а спустя три года утвердившего его председателем Археологическо-нумизматического общества, не был случайным. Обладатель одной из лучших в Европе художественных коллекций, знаток истории искусства и современного художественного творчества сам хорошо рисовал и писал красками. Любовь к искусству герцог унаследовал от родителей. От отца к нему перешла также известнейшая в художественном мире Европы картинная галерея в Мюнхене, славившаяся полотнами итальянцев Джованни Беллини, Бронзино, Рафаэля, Лотто, голландцев Я. Стена, Метсю, фламандцев Мемлинга и Ван Дейка, испанцев Веласкеса и Мурильо. Перекочевавшую в основной своей части в Мариинский дворец коллекцию родителей герцог Максимилиан пополнил произведениями древности, мастеров Возрождения и Нового времени, современников, прославивших Академию художеств, в том числе К.П. Брюллова и Т.А. Неффа.

В ведении Максимилиана Лейхтенбергского, президента Академии художеств и председателя Археологического общества, фактически находилась вся культурная и художественная жизнь России, развитию которой он всеми силами способствовал.

Аврора Карловна была дружна с семьей Марии Николаевны и неоднократно посещала торжественные приемы и балы во дворце. 

Пропавшая модель Санкт-Петербурга

В краеведческой литературе о пушкинской поре иногда встречаются отрывки, посвященные архитектурной модели Санкт-Петербурга, которая была исполнена под руководством итальянца Антонио де Росси.

Антонио де Росси, называвший себя «architectus» и «венецианский дворянин», был однофамильцем знаменитого русского зодчего, но не его отцом, как утверждают некоторые авторы. Росси – очень распространенная итальянская фамилия. С семейством Карло Росси, Антонио, судя по документам, был знаком, т.к. уже с 1817 г. отмечен в Петербурге.

Начало работы над моделью города следует отнести к лету 1824 г., когда император Александр I повелел «предоставить все рисунки, планы и разрезы из Инженерного департамента и приказал владельцам городских домов снабдить его всеми планами и проектами, необходимыми для работы».

16 июля герцог Помпео Литта, управляющий Гоф-интендантской конторой, отправил А.Н. Оленину, президенту Академии художеств, следующее письмо: «Государю Императору угодно было Высочайше дозволить дворянину Росси сделать модель Санкт-Петербурга. Для чего открыты будут ему планы и фасады казенным зданиям и сверх того дозволено ему употреблять художников для снятия с улиц и дворов фасадов всех зданий, как частных, так и казенных. Он просил содействия моего, чтобы делом сим занимались художники, состоящие при городском архитекторе, но я не мог удовлетворить сей просьбы, ибо художников сих не много, да и те весьма заняты». Тогда за помощью Литта обратился в Академию художеств.

Ответ Оленина последовал через неделю и был отрицательным: «…Из состоящих при Академии художеств по части архитектуры художников, нет ни одного, который бы не был весьма занят <…> учеников же на сие дело нельзя употребить по той причине, что старшие, готовясь к выпуску из Академии в сентябре месяце сего года, занимаются теперь окончанием заданных им к выпуску программ, а младшие еще не довольно сильны в своем художестве…».

Росси пришлось действовать самостоятельно. По его словам, он «дал возможность некоторым воспитанникам Академии художеств практиковаться в планах и фасадах под руководством отличных итальянских архитекторов…». Не установлено, кто были эти воспитанники и их руководители. Когда после отъезда Росси из столицы власти решили купить материалы этих воспитанников, то композитор и придворный капельмейстер К.А. Кавос, тоже венецианец, у которого архитектор жил, заявил, что «у Антония Росси никаких рисунков не имелось». По-видимому, он увез их с собой.

28 марта 1825 г. «Санкт-Петербургские ведомости» поместили сообщение: «Венецианский дворянин Антоний Росси <…>, окончив некоторые отделения со строениями по 1-й Адмиралтейской части, которыя он имел щастие представлять Его Императорскому Величеству Государю Императору, с дозволения правительства будет иметь честь показывать оныя в доме купца Козулина в Большой Морской, каждодневно, с 10 утра до 6 вечера. Цена за вход с персоны 5 руб., с малолетних же – 2 руб. 50 коп.». Залы этого дома (ныне – Большая Морская ул., 20) купец сдавал разным гастролерам и антрепренерам. Царская семья увидела модель в Зимнем дворце.

Прошел месяц, и 6 апреля, в той же газете, появилось объявление о том, что модель выставлена «в бывшей Филармонической зале, у Казанского моста, в доме Кусовникова (ныне – Невский пр., 30) с прибавлением «нескольких достопримечательных зданий, между прочим: весь Главный штаб, с частию даже еще неоконченною в настоящем виде, аркою, новым манежем на Дворцовой площади, как оный будет устроен, Малая Миллионная, часть Невского проспекта, Мраморный дворец, казармы Павловского полка, Большая и Малая Морская и другие ближайшие домы». Перенос экспозиции Росси объяснил тем, что «зало дома Козулина было слишком мало для вмещения всего нынешнего собрания…».

Перед отъездом, летом 1826 г., в угловом доме Косиковского на той же Большой Морской (ныне № 14) работа экспонировалась в последний раз. «Кто хочет, – сообщали „Санкт-Петербургские ведомости“, – испытать очарование Искусства и посмотреть на северную Пальмиру в магическом ее виде, тот пусть идет в дом Косиковского и взглянет на так называемый план-модель Петербурга, составленный под руководством г. Росси. Чтобы осмотреть все это в натуре, надобно много времени и денег, а здесь, в полчаса и за 2 рубля 40 копеек вы увидите весь город, даже с внутренними дворами, садами и всеми подробностями».

4 августа того же года для Росси были затребованы планы Адмиралтейства и морских казарм на Галерной улице, но вряд ли он ими воспользовался, потому что вскоре уехал из Петербурга, с Высочайшего разрешения взяв с собой модель «одной из самых великолепных мировых столиц», дабы показать ее в европейских городах. Модель, над которой команда Росси трудилась два года, демонтировали и упаковали в ящики. Она навсегда покинула Петербург и Россию.

В 1827 г. модель была выставлена в Гамбурге, в зале Аполлона. Пояснения давал лично Росси. Затем он показывал модель в Лондоне и Париже, где следы ее теряются. По свидетельству очевидца, она «позволяла зрителям увидеть значительную часть города и детали зданий вплоть до мельчайших украшений на фасадах, так как статуи и рельефы были воспроизведены в точности. Занятые этим инженеры и умелые мастеровые несколько лет создавали эту модель, стоившую сотни тысяч, дабы довести ее до этого редкого, даже в своем роде уникального совершенства».

Какие части Петербурга были представлены на модели? Судя по всему, не «весь город», а главным образом его центр, прежде всего, 1-я Адмиралтейская часть от Невы до Мойки, от Марсова поля до Исаакиевской площади. Определенно не был отображен на модели правый берег Невы. Да и на все Адмиралтейские части, по-видимому, не хватило ни денег, ни времени – работа оказалась и дорогостоящей, и требующей больших усилий. К тому же, Александр I умер, наступило междуцарствие и произошло восстание декабристов. Обществу было не до оригинального произведения Антонио де Росси. Смелый замысел – создать подробную архитектурную модель всего города, оказался, к сожалению, не выполненным.

В собранном виде модель имела площадь 23 х 39 кв. м, состояла из отдельных квадратов, была исполнена в 7 натуральной величины и вызывала общее восхищение. «Невозможно описать, с каким совершенством исполнены все мельчайшие подробности архитектурной части», – писала газета «Северная пчела». Фасады были сделаны из прочного картона, крыши – из свинца, Нева, реки и каналы – из жести, их русла заполнены водой.

Уезжая из России в октябре 1826 г., итальянец предложил Николаю I купить у него две картины: «Портрет», приписываемый Леонардо да Винчи, и «Снятие с креста» кисти Тициана. Хранитель Эрмитажа Лабенский, остановив внимание лишь на работе Тициана, осторожно отнес ее к позднему периоду творчества художника, указав, что «к тому принуждают недостатки в правилах рисунка, которые весьма примечательны в фигурах <…> стертые и записанные места слишком приметны опытному глазу…». Картина, за которую Росси просил 4000 червонцев, для Эрмитажа приобретена не была.

Нарвские триумфальные ворота

Изначально триумфальные ворота были построены на Нарвской заставе, у границы Петербурга вблизи Обводного канала. Они предназначались для встречи российских войск, возвращавшихся из Европы в 1814 г. Ворота были выполнены из дерева и алебастра за один месяц по проекту Джакомо Кваренги и украшены колесницей с шестью конями, управляемой богиней Славы, и скульптурами римских воинов. К сожалению, возведенные из дерева и алебастра ворота быстро пришли в негодность. Генерал-губернатор Санкт-Петербурга М.А. Милорадович выступил за реконструкцию сооружения, и император Николай I прислушался к его мнению и принял решение о постройке новых каменных ворот на берегу реки Таракановки.

При проектировании главных ворот Василий Стасов постарался максимально точно учитывать старый проект. Сооружение из кирпича и гранита он украсил рядами коринфских колонн, богато декорировал различными скульптурными элементами из листовой меди и надписями из бронзы.

В 1831 г. молодой скульптор П.К. Клодт вместе со скульпторами Пименовым и Демут-Малиновским получил серьезный правительственный заказ и начал работу над созданием изящной скульптурной группы из шести коней, впряженных в колесницу Славы. Кони Клодта — это стремительно мчащиеся и вздымающиеся вверх животные. В них чувствуется дикая неукротимость и сокрушающая энергетика, которая придает арке не только торжественный, но и воистину триумфальный вид.

Открытие памятника состоялось 17 августа 1834 г. и было отмечено торжественным парадом гвардейских полков. Шествие возглавляла рота дворцовых гренадеров, состоящая из участников войны, награжденных Георгиевскими крестами и орденами Святой Анны.

Колонны Славы

Начало Конногвардейского бульвара украшают два монумента — колонны Славы. Колонны выполнены из валаамского гранита и увенчаны бронзовыми статуями, которые были отлиты в Берлине и подарены прусским королем Фридрихом-Вильгельмом IV Николаю I в 1845 г. Открытие монументов состоялось 5 ноября 1845 г. Что примечательно, ранее колонны предполагалось установить на въездах у Благовещенского моста, однако ввиду неизвестных причин это сделано не было.

ПАМЯТНИКИ КУТУЗОВУ И БАРКЛАЮ-ДЕ-ТОЛЛИ

Появление памятника Кутузову перед Казанским собором было далеко не случайным. Именно отсюда полководец отправился в 1812 г. командовать русскими войсками, именно в этом храме фельдмаршал был похоронен с высшими воинскими почестями в 1813 г., поэтому собор очень быстро стал приобретать роль мемориала русской воинской славы.

Идея создания памятников фельдмаршалам М.И. Кутузову и М.Б. Барклаю-де-Толли принадлежит императору Александру I. Ее он выразил в царском рескрипте от 23 сентября 1818 г., где пожелал увидеть эти памятники перед Казанским собором: “(…) Прославляя бессмертные деяния времен минувших, изъявим справедливую признательность и к заслугам нашего времени: слава Генерал-Фельдмаршалов, Князей Голенищева-Кутузова-Смоленского и Барклая-де-Толли, требует также достойных Памятников, коими украсятся две площади пред Соборным Храмом Казанской Божией Матери, где Россияне видят многочисленные Трофеи побед своих. Дарованных Нам Господом, и благословенных человечеством. Произведение в действо сего намерения поручено Мною особенной, для того учрежденной, Комиссии. Пребываю вам благосклонный… Александр”.

Изготовление моделей памятников в 1823 г. было поручено немецкому скульптору Э. Лауницу. Однако него работа не смогла удовлетворить заказчика.

В 1827 г. условие изобразить Кутузова и Барклая де Толли в генерал-фельдмаршальских мундирах послужило едва ли не главным препятствием для участников конкурса на лучшие модели памятников перед Казанским собором. И.П. Мартос, В.И. Демут-Малиновский, С.С. Пименов и Н.А. Токарев, как отмечает известный историк скульптуры Е.В. Карпова, “поспешили отказаться, смутившись, кроме всего прочего, требованием изобразить героев в современных мундирах”. В 1829 г. Николаем I был организован конкурс на создания скульптур Кутузова и Барклая-де-Толли. Для участия в нем из Рима были отозваны молодые скульпторы Б.И. Орловский и С.И. Гальберг. Выиграл конкурс Борис Иванович Орловский, который в январе 1830 г. приступил к исполнению статуй.

19 апреля 1830 г. совместно с президентом Академии художеств Алексеем Николаевичем Олениным и архитектором Огюстом Монферраном он принимал участие в поиске места у Казанского собора, где было бы уместно расположить памятники. Решение было найдено – фигуры полководцев должны быть установлены на пьедесталы строго против колоннады собора, близ Невского проспекта. Их вписали в боковые порталы храма как в огромные прямоугольные рамы.

Судьба постаментов к памятникам решалась в том же 1830 г. Огюст Монферран предлагал изготовить их из красного мрамора и декорировать бронзовыми барельефами. Орловский не соглашался с таким ярким оформлением постаментов, предлагал сделать их менее пышными, из северного гранита. Орловский также отверг предложение Монферрана выполнить надписи на постаментах накладными бронзовыми буквами, сославшись на непрочность такого варианта. Он предлагал вырубить буквы в камне. Кроме всего прочего, Орловский убедил Николая I в экономичности своего предложения. Гранитные постаменты обошлись бы казне в 127700 рублей, тогда как мраморные – в 132800. В итоге император принял доводы Орловского, но вскоре принял третье решение, подсказанное архитектором В.П. Стасовым. Тот предложил еще более дешевое решение создания пьедесталов, при котором они могли обойтись казне всего в 38000 рублей. Таким образом автором пьедесталов стали Орловский и Стасов, их изготовление поручили знаменитому каменотесу Самсону Суханову. Заказ был выполнен весной 1837 г.

Разработку модели статуи М.И. Кутузова Орловский завершил в 1831 г. Отливка памятников была поручена литейных дел мастеру Василию Павловичу Екимову. В 1832 г. была отлита фигура Кутузова, в мае 1836 г. со второй попытки – фигура Барклая-де-Толли. При первой попытке лопнула одна из трубок по которой протекал расплавленный металл.

Из литейной мастерской Академии художеств памятники были доставлены на Казанскую площадь при помощи силы 165 грузчиков. 30 мая 1837 г. на постамент была поставлена фигура М.И. Кутузова, 15 июня – М.Б. Барклая-де-Толли. Сооружением памятников руководил архитектор К.А. Тон.

Торжественное открытие памятников М.И. Кутузову и М.Б. Барклая-де-Толли произошло 25 декабря 1837 г. Орловскому не было суждено увидеть итог своей работы. Он умер за восемь дней до торжественного открытия монументов. Открытие памятников описано в газете “Русский инвалид”: “Русское торжество воспоминания об отражении неприятельского нашествия в 1812-м году, праздновано было в минувшую субботу, 25 декабря, в день Рождества Спасителя, в Императорском Эрмитаже, где на сей случай устроена была походная церковь. В Высочайшем присутствии Их Величеств Государя Императора и Государыни Императрицы и Их Императорских Высочеств… в собрании многих знаменитых особ… принесено было по совершению Божественной Литургии, благодарственное молебствие Господу Богу, за двадцать пять лет перед сим сохранившему и прославившему верную Ему и Его Помазанникам Россию. В то самое время, когда последовал первый из ста одного выстрелов, которыми сопровождалось торжество, упали завесы с памятников, воздвигнутых пред Казанским Собором, и лики знаменитых героев отечественной войны, Князя Кутузова-Смоленского и Князя Барклая-де-Толли открылись благодарному потомству”.

Спустя несколько дней памятникам были отданы воинские почести: “Государь Император, в течении нескольких месяцев путешествия Своего не видавший Гвардейского Корпуса с полном его составе, соизволил ныне сделать оному общий парад, чтобы в то же время воздать должную честь героям войны 1812, 1813, 1814 и 1815 годов, которых памятники были открыты в день празднования двадцатипятилетия со времени освобождения России от вражеского нашествия. В среду, 29 декабря, в 11 часов все войска, составляющие Санкт-петербургский гарнизон, выстроились на Адмиралтейской Площади. В полдень Государь Император, со свитою Своею, объехал ряды храбрых Своих воинов, и повел их на Невский проспект. Поравнявшись с монументом Фельдмаршала Князя Барклая-де-Толли, Государь остановил войско, которое сделало на караул и воскликнуло ура! Полководцу, начавшему военные действия в 1812 году, и через двадцать месяцев приведшем Русскую армию к Парижу. Потом Государь, таким же образом, остановился у памятника Князя Кутузова-Смоленского, и отдал честь военачальнику, сокрушившему в сердце России силу непобедимого дотоле завоевателя, изгнавшему его из пределов наших, и положившему начало всем дальнейшим успехам, к бессмертной славе Русского оружия. Ура победное и торжественное вторично поколебало воздух”.

Орловскому удалось добиться не только максимального портретного сходства своего произведения с реальными историческими персонажами, но и раскрытия их сути характера. Барклая-де-Толли скульптор изобразил в грустном ожидании, Кутузова же – в стремительном действии. Первый из них командовал русской армией на первом этапе войны, когда она была вынуждена совершать вынужденный отход. Второй же командовал на втором этапе, при разгроме французов. Впервые в русском монументальном искусстве полководцы были изображены одетыми не в туники или античные мантии, а в военные мундиры. Оба полководца показаны попирающими поверженные французские знамена. Барклай-де-Толли стоит на еще полураспущенном знамени с орлом, у которого приподняты крылья. Кутузов же стоит на свернутом знамени. Орел под ним окончательно повержен.

После момента открытия памятников площадь постоянно наполнялась большим количеством желающих их увидеть. Поэтому в начале 1839 г. пьедесталы были обнесены чугунной оградой работы К.А. Тона. Позже ее заменили металлическими тумбами с цепями.

Здания Сената и Синода

Здания Сената и Синода выполнены в стиле позднего классицизма. Строительство велось под руководством архитектора Александра Штауберта по проекту Карло Росси. Здания были построены для двух государственных органов управления Российской империи — Сената и Святейшего Правительствующего Синода.

Раньше на месте, где сейчас располагаются эти здания, стояли две постройки XVIII века — дом опального канцлера Алексея Бестужева-Рюмина, в котором с 1763 г. размещался Сенат, и дом купчихи Кусовниковой. В конце XVIII века дом Бестужева-Рюмина был перестроен архитектором Иваном Старовым в стиле классицизма. Однако перестройка не была актуальной, так как после возведения Адмиралтейства прежние постройки не соответствовали новому облику площади. В связи с этим возникла необходимость в ее реконструкции.

Своим высочайшим повелением император Николай I утвердил строительство нового здания Сената по образу и подобию корпусов Главного штаба. Одновременно было принято решение о переезде Синода к Сенату.

24 августа 1829 г. состоялась торжественная закладка здания Сената. В фундамент была заложена памятная доска с надписью: «Чертеж фасада, высочайше утвержденный, составлен был архитектором Карлом Росси. Строитель здания был архитектор Александр Штауберт». По проекту в постройку были вписаны стены дома Бестужева-Рюмина.

26 августа 1830 г., когда дом Кусовниковой удалось выкупить в государственную казну, на его месте было заложено здание Синода. 15 июля 1831 г. императором Николаем I был утвержден проект скульптурного убранства здания. Строительство было завершено в 1934 г.

ДОМ ДВОРЯНСКОГО СОБРАНИЯ (БОЛЬШОЙ ЗАЛ ФИЛАРМОНИИ)

Оказавшись на площади Искусств (бывшей Михайловской), среди удивительного архитектурного ансамбля Карла Ивановича Росси, не сразу замечаешь неброское здание бывшего Дворянского собрания на углу Михайловской и Итальянской улиц.

Михайловская площадь (площадь Искусств) – это целостный архитектурный комплекс. Три акцента умело расставлены в этом ансамбле Карлом Ивановичем Росси, одним из лучших мастеров того времени: Михайловский дворец, площадь со сквером и домами по периметру, Михайловская улица, соединяющая Невский и площадь. Одним из таких домов по периметру, на углу площади и Михайловской улицы, и является здание бывшего Дворянского собрания. Сдержанный, скромный и простой фасад выполнен в ионическом ордере. Внутреннее убранство филармонии куда богаче, чем экстерьерная отделка.

Санкт-Петербургское губернское Дворянское собрание было создано на основании «Жалованной грамоты дворянству», подписанной Екатериной II в 1785 г. Собрание – это корпоративно-сословная организация дворянства Санкт-Петербургской губернии. Дворянское собрание было призвано обеспечивать сословное единение и защищать права дворян. Собрание обладало правами юридического лица, занималось формированием и использованием благотворительных капиталов, устраивало деловые встречи дворян, балы, концерты и маскарады.

Орган сословного самоуправления – депутатское Дворянское собрание. Оно состояло из депутатов, избранных уездными дворянскими собраниями. Его возглавлял выборный губернский предводитель дворянства. Правом голоса пользовались потомственные дворяне не моложе 25 лет, имевшие чин и доходную недвижимость. В компетенцию депутатского Дворянского собрания входили выборы должностных лиц, разрешение предложений правительства, ходатайства о нуждах дворянства, ведение дворянских родословных книг, дела по опекам и другие. В работах депутатского Дворянского собрания участвовали гражданский губернатор и губернский прокурор (без права голоса). Для решения экстраординарных вопросов созывались чрезвычайные сессии Дворянского собрания.

Со вступлением на престол императора Павла I в 1796 г. «Жалованная грамота дворянству» была отменена. В годы правления Павла губернское Дворянское собрание не собиралось. Собрание было полностью восстановлено в 1801 г. императором Александром I. С 1790 г. Дворянское собрание размещалось попеременно в Воронцовском дворце на Садовой улице, 26 и в доме Лиона (затем В.В. Энгельгардта) на Невском проспекте, дом № 30.

В 1834 г. казной были выделены средства (1 млн руб.) на возведение здания Дворянского собрания на углу Михайловской и Итальянской улиц. Здание было построено в 1834–1839 гг. архитектором Павлом Петровичем Жако по проекту Карла Ивановича Росси. Павел Петрович был профессором архитектуры в Институте корпуса инженеров путей сообщения. Кстати, именно Жако перестраивал дом В.В. Энгельгардта на Невском проспекте, где ранее собиралось Дворянское собрание. Зал дома (ныне Малый зал филармонии) стал одним из музыкальных и театральных центров столицы. Вместе с Карлом Ивановичем Росси Жако работал с 1823 г. Лучшей самостоятельной работой Павла Петровича считается Голландская реформаторская церковь. Жако в доме Дворянского собрания принадлежит решение большого трехсветного зала (сейчас концертный зал). Зал украшен коринфскими колоннами белого искусственного мрамора.

Дворянское собрание, занимаясь формированием и использованием благотворительных капиталов, и прочими финансовыми мероприятиями, особое внимание уделяло проведению концертов, маскарадов и балов. Сезон петербургских балов можно сравнить с нынешним сезоном высокой моды в Париже. Здесь полноправно хозяйничала мода.

В XIX веке балы в Дворянском собрании стали неотъемлемым элементом столичной жизни. Как и концерты, в которых принимали участие звезды мировой оперной сцены и выдающиеся музыканты. Среди них Ф. Лист, К. Шуман, Р. Вагнер, П. Виардо, П.И. Чайковский, М.П. Мусоргский, Н.А. Римский-Корсаков.

И в конце века, в 1899-1901 гг., к первоначальным трем этажам Дворянского собрания был достроен четвертый, аттиковый, этаж. Работы осуществлял архитектор А.П. Максимов по проекту В.А. Шретера. Были реконструированы парадная лестница и вестибюль. В это же время со стороны площади возведен каменный двухэтажный тамбур. Но, несмотря на проходившую реконструкцию, там продолжались балы.

30 декабря 1900 г. в залах Дворянского собрания состоялся завершающий XIX век бал-праздник под названием «В царстве роз». Организатор – общество «Ясли», собиравшее средства на создание яслей и детских садов для детей рабочих фабрик и заводов. На бал допускались дамы только в костюмах цветов, в цветных бальных туалетах или в домино и в масках. По воспоминаниям очевидца, произносились тосты за процветание в ХХ веке великой Российской империи, за августейшую фамилию и за то, чтобы жизнь российских подданных в новом веке была подобна жизни в царстве благоухающих роз.

После 1917 г. вместе с ликвидаций всех сословий было ликвидировано и Дворянское собрание.

Еще в 1882 г. одновременно с созданием постоянного оркестра Дворянского собрания была открыта библиотека. Ноты для оркестра послужили основой фонда нынешней библиотеки Филармонии. Ныне в здании размещается Санкт-Петербургская академическая филармония им. Д.Д. Шостаковича – старейшая филармония России.

СПАСО-ПРЕОБРАЖЕНСКИЙ СОБОР

В 1730-х гг. там, где находится Спасо-Преображенский собор, располагался внутренний двор гренадерской роты Преображенского полка. Этот полк часто посещала дочь Петра I Елизавета. Она была крестной матерью многих офицерских и солдатских детей, привозила им подарки.

В ночь с 24 на 25 ноября 1741 г. Елизавета прибыла к преображенцам. После молитвы перед иконой Божией Матери она обратилась к солдатам с просьбой о поддержать ее в совершении дворцового переворота. Елизаветой Петровной такая поддержка была получена, с солдатами она направилась к Зимнему дворцу перенимать власть у Анны Леопольдовны и малолетнего императора Ивана VI. Уже через несколько дней после восшествия на престол в память об этих событиях новая императрица решила построить собор во имя Преображения Господня. Местом для него был выбран двор Преображенского полка. В июне 1743 г. храм был заложен. Его проектирование начал архитектор М.Г. Земцов. После смерти зодчего 28 сентября 1743 г. работу продолжил П.А. Трезини. В марте 1745 г. императрица приказала: “При строящейся каменной церкви на куполе и латернинах главы делать не против апробованного плана и фасада, но против глав, имеющихся в Москве на соборной церкви Успения пресвятой богородицы”.

В создании внутреннего убранства принимал участие Ф.Б. Растрелли. 5 августа 1754 г. Спасо-Преображенский собор был освящен в присутствии императрицы. Кроме главного, здесь было еще два придела: в честь Священномучеников Климента, папы Римского и Петра Александрийского, а также в честь Сергия Радонежского Чудотворца.

Большинство краеведческих источников указывают на то, что облик первого здания Спасо-Преображенского собора до сих пор не известен, так как все чертежи и рисунки утеряны. Но в альманахе “Религиозный Петербург” в 2004 г. опубликованы проекты фасада Спасо-Преображенского собора и его иконостаса, датированные 1743-1744 гг. Точно известно, что этот храм стал первым пятикупольным. По повелению Елизаветы Петровны возродилась традиция строить пятиглавые храмы, тогда как до нее при Петре I строились церкви по европейской однокупольной системе.

Спасо-Преображенский собор был часто посещаем Елизаветой Петровной. 12 ноября 1796 г. Павлом I он был назначен храмом всей гвардии.

8 августа 1825 г. собор сгорел, но при пожаре из него успели вынести все святыни. Александром I было принято решение о скорейшем восстановлении здания, что было начато в 1827 г. Уже к зиме 1827 г.

по проекту архитектора В.П. Стасова храм был восстановлен. Зодчему в работе помогали архитекторы Ф.П. Брюлло, М. Колль, художники А.Е. Егоров, Ф.И. Брандуков, А.И. Иванов и И.К. Шебуев.

5 августа 1829 г. состоялось новое освящение собора, главный алтарь которого был освящен в честь праздника Преображения Господня. В этот день провели молебен по случаю перехода Российских войск за Балканы и взятие турецких крепостей и городов. Храм был украшен деревянным резным пятиярусным иконостасом, напоминающим триумфальную арку. Резная сень в алтаре и царское место исполнены по рисункам Стасова. Бронзовая пятиярусная люстра создана мастером А. Дипнером. На одной из башен собора в 1854 г. установлены куранты, привезенные в Санкт-Петербург из Англии. Именно в таком виде Спасо-Преображенский собор дошел до наших дней.

Новый Спасо-Преображенский собор стал одним из самых популярных в Санкт-Петербурге. Современники Стасова говорили, что в городе существуют два выдающихся сооружения – Казанский и Спасо-Преображенский соборы. За создание этого храма архитектору императором был подарен бриллиантовый перстень и 1325 рублей, сэкономленных зодчим на сооружении ограды из стволов пушек.

Вокруг собора по проекту В.П. Стасова разбит сквер. Он окружен оградой, состоящей из дул 102 трофейных пушек. Эти пушки были взяты в плен в сражениях при Измаиле, Варне, Тульге и Силистрии в 1828-1829 гг. Таким образом ограда стала памятником героям русско-турецкой войны 1828 г.

Так как храм являлся собором всей гвардии, внутри него хранились многочисленные знамена и другие трофеи, добытые в войне с Османской империей. По правую руку от входа располагались трофеи взятые в Европе, по левую – в Азии. Среди них – 488 полковых знамен, 16 флагов, 10 бунчуков, 1 булава, 2 жезла, захваченные в русско-турецкую кампанию 1828-1829 гг. В особых шкафах хранились преображенские мундиры Александра I, Николая I и Александра II, а также сабля Александра II, которая была на нем 1 марта 1881 г. во время смертельного ранения при покушении. Собор был главным военным храмом Санкт-Петербурга.

Площадь вокруг храма носит связанное с ним название – Преображенская площадь.

В 1918 г. Спасо-Преображенский собор стал приходским храмом. Военные трофеи были переданы в Артиллерийский музей. В 1950 г. они были переданы в Государственный Эрмитаж. Большинство икон и святынь были изъяты из храма в 1920-х гг. Главными святынями Спасо-Преображенского собора сегодня являются Нерукотворный Образ Спасителя и икона Божией Матери “Всех Скорбящих Радость”.

Спасо-Преображенский собор никогда не прекращал свою работу, был действующим все советское время. Внутри храма находится доска со списком погибших офицеров полка с 1702 по 1917 гг. Спасо-Преображенский собор является одним из самых посещаемых храмов Санкт-Петербурга. Широко известен хор собора, где выступают солисты Академической капеллы.

Площадь Спасо-Преображенского собора 1180 квадратных метров при высоте 41,5 метров (высота 14-этажного здания). Вместимость храма 3 тысячи человек.

Полковые храмы Санкт-Петербурга

Первые постоянные полковые храмы были небольшими деревянными постройками, вскоре перестроенными в каменные. Полковые храмы были не только местом, где совершались богослужения, в котором обычно участвовал весь полк, где воины исповедовались, причащались святых Христовых тайн, крестились, венчались, но и местом, куда помещались военные реликвии и размещались памятные доски с именами павших однополчан. Перед храмами устанавливались скульптурные памятники в честь побед полка, строились памятные часовни. В склепах полковых церквей, а иногда и в самой церкви производились захоронения самых знаменитых однополчан и их командиров. Часто храм или один из его приделов освящались в память о важном в жизни полка событии – его основании, битве с его участием. Традицией были торжественные богослужения в дни полковых праздников и панихиды по павшим в сражениях офицерам и солдатам. Полковые храмы становились мемориалами – памятниками славы Гвардейских полков и военной славы России. В храме воины укреплялись в вере и нравственности, в твердости своей воли и духа. В вере воины находили свое утешение и упование на милость Божию и заступничество Божией Матери. В соответствии с принятой классификацией церковных построек, полковые храмы можно разделить на: соборы, церкви и часовни. Церкви и часовни могли быть выполнены как самостоятельные здания, так и быть включенными в какое-либо другое (например, в здание полковой казармы или манеж).

В царствование императора Петра I (1689-1725) в Петербурге еще не было постоянных полковых храмов. В начале XVIII столетия гвардейских полков в Петербурге было всего два – Преображенский и Семеновский. Не имея постоянных полковых слобод в столице, преображенцы и семеновцы размешались по частным домам, молиться им приходилось в походных палаточных церквях. Постоянные полковые храмы появились лишь во время царствования императрицы Елизаветы Петровны.

ТРОИЦЕ-ИЗМАЙЛОВСКИЙ СОБОР

Измайловский полк был назван в честь подмосковного села Измайлово – родовой вотчины династии Романовых, с сентября 1731 г. дислоцировался в Петербурге. Местом расположения полка стали земли между средним течением реки Фонтанки и Обводным каналом.

Офицеры и солдаты Измайловского полка в составе различных сводных формирований или в полном составе участвовали в русско-турецких и русско-шведских войнах. Отважно сражались измайловцы в войнах с наполеоновской Францией, особенно они отличились в Бородинском сражении 1812 г., за что батальоны полка были награждены боевыми георгиевскими знаменами.

Все архитектурные сооружения Измайловской слободы были так или иначе связаны с жизнью полка. Так, Измайловский проспект был застроен однотипными полковыми домами (дома 6, 8, 13, архитектор Луиджи Руска), до сих пор сохранились Измайловские провиантские склады (построены в 1819-1821 гг.) – памятник зрелого классицизма, автором которого стал В.П. Стасов. На углу Измайловского проспекта и 1-й роты (нынешняя 1-я Красноармейская улица) был сооружен полковой манеж (к сожалению, не сохранился).

Но самым ярким событием в обустройстве жизни полка стало, безусловно, возведение Троицкого собора, где должны были молиться христолюбивые воины и где хранились бы полковые трофеи и реликвии. Первый полковой храм, деревянный, появился в слободе еще в середине XVIII века. Образцом для деревянного собора послужила церковь в селе Керстово, возле города Ямбурга (ныне город Кингисепп Ленинградской области). Таковым было предложение духовника государыни Елизаветы Петровны – протоиерея Федора Дубянского. Это предложение возникло в соответствии с пожеланием государыни видеть в новом соборе образец истинно русской православной архитектуры. Характерной особенностью деревянного храма была расстановка пяти куполов, представляющих в плане равноконечный крест. То же плановое решение и тот же принцип расстановки куполов применены в существующем каменном здании собора.

Проект постройки этого здания вместо обветшавшего старого был разработан В.П. Стасовым и высочайше утвержден в 1827 г. 13 мая 1828 г. была назначена закладка собора. При строительстве его вместо деревянных стропильных конструкций куполов были применены металлические стропила. 23 февраля 1834 г. большой купол и крест сорвало бурей. При возобновлении купола вместо металлических стропил была создана основа в виде деревянных радиальных ферм. Освящение собора состоялось 25 мая 1835 г. Его постройка оценивалась современниками как крупное достижение отечественного зодчества. Государь император Николай I изъявил свое благоволение архитектору Василию Петровичу Стасову за его достойные труды. Весьма удачным было признано решение пятиглавия храма, компактного по композиции и красивого по силуэту. Превосходно были выполнены монументальные портики из коринфских колонн и пышный скульптурный фасад, венчающий гладь стен собора. Фигуры ангелов в нишах исполнил скульптор С.И. Гальберг. Во внутренней отделке здания В.П. Стасов применил коринфский ордер. Колонны внутри облицованы белым искусственным мрамором. Барабан главного купола декорирован изнутри пилястрами. Фасадная стена иконостаса закруглена. Ее основой служит колоннада шести коринфских колонн. Сень над престолом составляет единую с иконостасом композицию. Она решена в виде полуротонды из четырех коринфских колонн. В соборе находилось множество ценнейших икон, утвари, книг, священных сосудов, частиц мощей великих угодников Божиих. В западной части храма хранились военные трофеи – знамена, отбитые у неприятеля, флаги, штандарты…

Введенский собор

После перевода Семеновского полка в Санкт-Петербург для полка была первоначально поставлена церковь-палатка, а затем несколько деревянных церквей. Последняя из них была разобрана, когда выяснилось, что она мешает строительству Царскосельской железной дороги. По распоряжению императора Николая I вместо разобранного храма было начато строительство новой каменной церкви, автором проекта которой был Константин Андреевич Тон. Работы проводились под контролем министра двора князя Петра Волконского, который числился в полку генералом. Финансирование строительства велось за счет казны.

Здание было заложено 22 августа 1837 г., к 1839 г. основные работы были закончены. 21 ноября 1842 г. в присутствии императора Николая I состоялось освящение церкви. Первоначально здание имело помимо главного алтаря еще два придела — южный во имя благоверного князя Александра Невского и северный во имя праведных Захарии и Елизаветы. В 1906 г. во время реконструкции здания в подвальном этаже был сооружен придел священномученика Иакова, где были захоронены князь Петр Волконский (†1852), командиры полка граф Владимир Петрович Клейнмихель (†1882) и Георгий Александрович Мин (†1906), три нижних чина, погибших во время декабрьского восстания 1905 г. в Москве и 26 офицеров, погибших в Первую мировую войну, среди который был и командир полка С.И. Соваж.

Главный трехъярусный иконостас и два боковых были сооружены по проекту К. А. Тона. В церкви были помещены иконы из прежних церквей полка, в том числе греческие «Нерукотворный Спас» и «Знамение», которые находились в полку во время битв при Полтаве и Лесной. Император Николай I подарил копию с работы Корреджо «Поклонение пастухов». В 1914 г. Иерусалимский Патриарх Дамиан преподнес в дар собору икону «Воскресение Христово», в которую была помещена частица Гроба Господня.

Помимо этого, в соборе находились боевые знамена полка, доски с именами офицеров, погибших в боях, а в особых витринах демонстрировались фельдмаршальские жезлы князя Петра Волконского и великого князя Николая Николаевича.

В 1907 г. в здании были проведены обширные реставрационные работы. 18 ноября 1912 г. на хорах церкви был освящен придел святителя Иоасафа Белгородского и великомученицы Екатерины. В 1913 г. церковь получила статус собора.

8 марта 1932 г. по решению Леноблисполкома собор был закрыт. В 1933 г., несмотря на то, что здание имело статус памятника архитектуры, оно было разрушено.

По первой деревянной церкви получили свои названия Введенский мост, Введенская площадь, Введенский канал (канал засыпан; мост и площадь при советской власти переименованы в Витебские). Памятью о церкви осталась только улица Введенского канала.

Собор в XIX веке, литография по рисунку И.И. Шарлеманя

Императорская публичная библиотека

Идея организации общедоступной библиотеки в России появилась в начале XVIII века. Еще в начале царствования Екатерины II, в 1766 г. план создания публичной российской библиотеки был предложен ей на рассмотрение, но только за полтора года до своей смерти, 16 (27) мая 1795 г., российская императрица одобрила представленный архитектором Егором Соколовым проект постройки здания Императорской Публичной библиотеки.

Место для библиотеки было определено в самом центре столицы Российской империи, на углу Невского проспекта и Садовой улицы, строительство классицистического здания по проекту архитектора Е.Т. Соколова началось немедленно, но продолжалось около 15 лет.

В основу иностранного фонда Императорской Публичной библиотеки легла коллекция книг и рукописей братьев Залуских — Библиотека Залуских. В 1809 г. А.Н. Олениным было составлено первое в России пособие по библиотечной классификации; по его указанию в том же году был произведен подсчет библиотечного фонда, в котором оказалось 262640 книг, 12 тысяч рукописей, 24754 эстампа и только 4 книги на русском языке.

На основе доклада Оленина М.М. Сперанским было составлено «Положение об управлении Императорской Публичной библиотекой», утвержденное 14 октября 1810 года императором Александром I — первый российский библиотечный законодательный акт, содержавший пункт об обязательной доставке в библиотеку двух бесплатных экземпляров любой печатной продукции, издаваемой в России. Первый устав Публичной библиотеки, разработанный Олениным был утвержден 23 февраля 1812 г.; им был определен штат библиотеки: 7 библиотекарей, 7 помощников, хранитель рукописей и его помощник, 2 писца и 13 сторожей. Планировалось открыть библиотеку в 1812 г., однако из-за войны с Наполеоном самая ценная часть собрания была эвакуирована из Санкт-Петербурга в Олонецкую губернию (189 ящиков находились некоторое время в деревне Устланке), и открытие пришлось перенести на два года. Торжественное открытие Императорской Публичной библиотеки состоялось 2 (14) января 1814 г. и было приурочено к первому посещению ее императором Александром I.

Формального ограничения для записи в Императорскую публичную библиотеку не было, однако основную группу читателей в первые десятилетия ее работы составляли дворяне. В списке читателей за 1817 г. первой стоит фамилия поэта А.А. Дельвига (служившего тогда в Горном департаменте). Второй по этому списку – тоже поэт и будущий декабрист В.К. Кюхельбекер, сотрудник Иностранной коллегии. Третий номер билета получил офицер Н.А. Бестужев, тоже будущий декабрист. Женщины-читательницы впервые появляются в библиотеке в 1817 г., и достаточно долго остаются там большой редкостью.

К читателям Императорской публичной библиотеки предъявлялись весьма строгие требования. Они были обязаны бережно относиться к книгам, не загибать и, разумеется, не вырывать листы, не писать на полях, не портить переплеты. Их предупреждали, что унесший книгу никогда больше не сможет пользоваться библиотекой. Категорически запрещались разговоры в читальном зале.

Судя по отчетам Императорской публичной библиотеки, читателей 1810–1830 гг. больше всего интересовала отечественная история, особенно подвиги героев войны 1812 г. Активно читались также произведения Ломоносова, Державина, Карамзина, Крылова, Жуковского, Батюшкова, книги по истории античных Греции и Рима, произведения западноевропейских писателей.

В первый год работы в библиотеку записалось 329 читателей, которым была выдана 1341 книга. В первые тридцать лет работы библиотеки читателям было выдано более 100 тысяч изданий. В работе библиотеки участвовали в то время такие деятели культуры, как И.А. Крылов, Н.И. Гнедич, К.Н. Батюшков, А.А. Дельвиг, В.С. Сопиков, А.Х. Востоков, М.Н. Загоскин и другие. Библиотека открыла новую эпоху в истории науки и культуры России, быстро превратилась в центр культурной жизни столицы Российской империи.

Новый уровень развития библиотечного дела был достигнут в 1850-е гг. Читательская аудитория выросла в несколько раз, пополнившись за счет разночинной публики. Тогда же в библиотеку стали поступать многочисленные книжные дары — за десятилетие в тридцать раз больше, чем за всю первую половину XIX века. Если в первой половине XIX века фонд прибавлялся в среднем не более, чем на пять тысяч томов ежегодно, то в 1850-е гг. темпы роста увеличились в пять раз. В 1859 г. в стенах библиотеки было составлено В.И. Собольщиковым первое отечественное руководство по библиотечному делу «Об устройстве общественных библиотек и составлении их каталогов». К 1864 г. в Публичной библиотеке было собрано примерно 90 % всех изданий на русском языке.

Наплыв читателей потребовал создания большого читального зала, для которого был выстроен специальный корпус (архитектор В.И. Собольщиков, 1860-1862 гг.), замкнувший периметр двора библиотеки. Читателей ожидали такие новшества, как постоянное дежурство библиотекарей в читальном зале, организация «справочного стола», появление печатных каталогов и путеводителей, информация о новых поступлениях, увеличение часов работы читального зала с 10 часов утра до 9 часов вечера.

В 1862 г. в библиотеке было оборудовано газовое освещение. В 1867 г. по плану Собольщикова были завершены противопожарные работы: на всех окнах появились металлические ставни, а на чердаке устроен большой резервуар воды, соединявшийся с внутренними помещениями сетью труб и брандспойтов. В целях благоустройства третий этаж был ликвидирован и залы второго сделаны двусветными.

В 1862 г. для библиотеки было приобретено первое собрание рукописей Фирковича: 1490 рукописей были приобретены за 125 тысяч рублей, специально выделенных из казначейства; вторая часть собрания была куплена за 50 тысяч рублей в 1876 г. В 1870 г. Фиркович продал за 9,5 тысяч рублей коллекцию самарянских рукописей. Приобретена была также в 1864 г. коллекция рукописей у Н.В. Ханыкова; в 1868 г. — у А.Д. Жабы, в 1874 г. — у Берчича, в 1880 г. — у князя Иоанна Грузинского. В 1871-1876 гг. К.П. Кауфман подарил библиотеке три коллекции восточных рукописей. В 1869 г. вдова Прянишникова подарила 87 мистических и масонских рукописей XVIII—XIX веков. В это время фонды библиотеки пополнились рукописями Н.М. Карамзина, письмами к В.Ф. Одоевскому, письмами М.И. Глинки, бумагами М.М. Сперанского и других.

В 1891 г. вместо газового освещения в читальной зале, дежурной комнате и вестибюле появилось электрическое. Для растущего книжного собрания был построен рядом с существовавшими еще один библиотечный корпус (архитектор Е.С. Воротилов, 1896-1901 гг.). Еще в 1890 г. были одобрены планы по постройке нового здания библиотеки; 1 сентября 1896 г. состоялась торжественная закладка, а к началу 1899 г. здание было закончено. Осенью 1901 г. в новое здание были перемещены книги математического, естественно-исторического и медицинского содержания, а в 1902 г. — юридические и философские книги.

В 1896 г. начало действовать новое штатное расписание, что позволило приступить к библиографическим работам, прежде всего, к составлению систематического каталога, который был готов и даже напечатан только для собрания Rossica, а отделения русское и историческое его не имели совсем.

В 1883 г. из Академии художеств была передана коллекция рукописей и старопечатных книг Т.В. Кибальчича; в 1887 г. библиотеке было передано 2949 томов из собрания князя М.А. Голицына, приобретенных Эрмитажем.

Библиотека Вольтера насчитывает 6814 томов и является национальным достоянием. Она была куплена в 1778 г. Екатериной II у племянницы и наследницы Вольтера Дени. В 1779 г. на специальном корабле библиотеку доставили в Санкт-Петербург. Первоначально она была размещена в Эрмитаже. При Николае I доступ к ней был закрыт. В 1861 г. по распоряжению Александра II библиотека Вольтера была переведена в Императорскую публичную библиотеку.

Комплекс зданий Российской национальной библиотеки

Главное здание или Комплекс зданий на Невском проспекте Российской национальной библиотеки протянулся от угла Садовой улицы и Невского проспекта до угла площади Островского и переулка Крылова. Несмотря на то, что комплекс сооружений зрительно воспринимается как единое строение, в действительности он представляет собой четыре самостоятельных здания, которые возводились порознь в разное время.

Участок на углу Садовой и Невского проспекта входил в состав усадьбы А.М. Девиера, а затем Аничкова дворца. Здесь располагался “Аничков дом”, который в XVIII веке был центром книжной торговли.

Императорская Публичная библиотека была основана 16 (27) мая 1795 г. высочайшим повелением Екатерины II. Первым зданием библиотеки стало здание, расположенное на углу Невского проспекта и Садовой улицы. Это было первое здание в России приспособленное специально для нужд библиотеки. Библиотека изначально планировалась в качестве как книгохранилища, так и в качестве общедоступного «источника народного просвещения».

Первоначально строительство велось под непосредственным наблюдением императрицы. Известно, что Екатерина предложила дополнить здание библиотеки обсерваторией. Для ее оборудования Екатерина приобрела телескоп английского астронома У. Гершеля. Однако, после смерти Екатерины строительство велось с перебоями. В 1799-1801 гг. производилась наружная и внутренняя отделка, на здании и в нишах по фасаду были установлены статуи и бюсты из пудожского камня работы А. Трискони по моделям И.П. Прокофьева. На колоннаде главного фасада были поставлены шесть статуй античных писателей и ученых.

С 1801 г. отделку библиотеки, по проекту Соколова, продолжил архитектор Л.И. Руска. Отделкой отдельных помещений библиотеки занимался архитектор А. Н. Воронихин. Работы были закончены в 1812 г. К этому времени в арочных нишах нижнего этажа под полукруглыми окнами были пробиты прямоугольные окна. Здание было оштукатурено и окрашено в два цвета: стены — в серый, а колонны, тяги и карнизы — в белый.

Перед библиотекой ставилась задача собрать все книги, напечатанные в России, изданные за границей на русском языке, а также книги о России на иностранных языках (так называемая «Россика»).

В конце 1820-х гг. возникла необходимость в расширении библиотеки. Строительство корпуса на углу Невского проспекта и площади Островского было задумано Карлом Росси еще в 1810-х гг., когда он перестраивал интерьеры Аничкова дворца. Вместе с этим по своей инициативе он создавал и проект новой площади. Этот проект и предусматривал расширение библиотеки. Воплотить задуманное в жизнь Росси удалось после решения Николая I привести в порядок пространство рядом с великокняжеским дворцом.

Проект зданий вокруг площади, в том числе и здания библиотеки, был утвержден 5 апреля 1828 г. Здание Александринского театра начало возводиться сразу же, а работы над новым корпусом библиотеки оказались приостановлены. Архитектор задумал здесь некоторые конструкции из металла, что запретил император. Николай I повелел делать все из камня, пришлось переделывать проект. Сам Росси отказался от переделки, поручил эти работы своему помощнику Аполлону Щедрину. Директор библиотеки А. Оленин не возразил, дав задание в первую очередь думать не о красоте возводимого здания, а об удобстве для книгохранения. Новые планы и сметы Щедриным были составлены к 21 июля. Одновременно с их утверждением начались работы по забивке в грунт 2427 свай. 2 августа, когда был утвержден проект, уже возводились стены. Несмотря на изначальное участие в проектировании, Карл Росси отказался от дополнительного жалования в 3000 рублей в год. Он посчитал более верным платить эти деньги Аполлону Щедрину.

Лоджии центрального корпуса украсили скульптуры, изображающие Гомера, Платона, Евклида, Еврипида, Гиппократа, Демосфена, Вергилия, Корнелия Тацита, Марка Туллия Цицерона и Геродота.

Карлу Росси удалось не только сохранить корпус Соколова, но и вписать его в общую композицию библиотечного комплекса. Сохранилось членение по горизонтали, полуциркульные и прямоугольные окна, были использованы тот же ордер и основные декоративные элементы. В фасад корпуса Соколова Росси внес отдельные изменения, но основной объем был сохранен. Таким образом удалось добиться архитектурного единства обоих строений. Характерной особенностью здания стало органическое сочетание архитектурного и скульптурного убранства, что придавало всему комплексу библиотеки особую выразительность. Основой композиции фасада здания, обращенного к площади, стала колоннада ионического ордера, приподнятая, как и в старом корпусе, на массивный рустованный нижний этаж. На месте заделанных окон и ниш верхнего этажа был помещен скульптурный фриз. В центральной части дворового фасада место колонн были использованы пилястры. Дворовый фасад корпуса Соколова остался без изменений.

При разработке архитектурного проекта Росси учел функциональные требования, предъявляемые к библиотеке — внутри здания были спланированы обширные, не загроможденные колоннами или пилонами залы и удобные проходы к шкафам. На втором этаже были помещены два двусветных зала, деревянные винтовые лестницы вели на галерею верхнего этажа. По предложению А. Ф. Щедрина в новом корпусе библиотеки были смонтированы духовые печи, водопровод и канализация.

В середине XIX века в связи с большим наплывом читателей возникает необходимость в строительстве третьего корпуса библиотеки. В 1857 г. проект нового читального зала на 200-250 мест был заказан В.И. Собольщикову. Перед началом разработки проекта архитектор с целью ознакомления посетил европейские библиотеки.

Строительство здания началось в июне 1860 г., а завершилось в сентябре 1862 г.

Новый читальный зал был удобнее предыдущих: более светлый, снабженный подъемными машинами для книг, шкафами и столами для справочной библиотеки и дополнительными помещениями для занятий художников и женщин-читательниц. Помимо строительства нового корпуса Собольщиков выполнил частичную переделку уже существующих корпусов библиотеки. Корпус Собольщикова находится внутри комплекса зданий Российской национальной библиотеки и не виден с улиц.

В конце XIX века вновь возникла необходимость в расширении площади библиотеки. 30 ноября 1890 г. император одобрил план и фасад постройки, которую решили разместить на Александрийской площади как пристройку к старому зданию. 1 сентября 1896 г. состоялась закладка нового здания по проекту Е.С. Воротилова.

Новый корпус был возведен на площади в одну линию с корпусом Росси, однако его фасад, обработанный «под гранит», заметно отличается от стиля более раннего корпуса. Для единства восприятия построек Воротилов использовал единство масштабных соотношений и сходные элементы декора. В старом здании пробили вертикальные борозды для зрительного соединения обоих зданий. Корпуса соединили внутренней галереей. Несмотря на усилия по созданию архитектурного единства комплекса зданий, новый корпус был сделан в другой стилистической манере — оно не столь гармонично, благодаря иным масштабным соотношениям кажется более тяжелым, лишенным изящества, характерного для построек эпохи классицизма. В определенной степени оно нарушает стилистическую целостность ансамбля площади, которую Росси планировал целиком, не предполагая возведения на ней еще одной и к тому же достаточно протяженной постройки.

7 сентября 1901 г. новый читальный зал на 400 человек был открыт для посетителей. Он соответствовал требованиям своего времени — 36 огромных двухъярусных окон обеспечивали хорошую освещенность, вентиляция — чистоту воздуха, окраска — не утомляющую глаз цветовую гамму. В аванзале, перед читальным залом, находилось справочное отделение с библиотекарем при нем.

Библиотеки в XIX веке

К началу века в большинстве европейских стран уже существовали или активно создавались национальные библиотеки. Крупнейшими из них продолжали оставаться библиотеки Великобритании и Франции. Шел процесс формирования американской библиотеки Конгресса.

Профессиональное библиотечное сообщество XIX века считало Библиотеку Британского музея в Лондоне образцовой. Библиотека получала обязательный экземпляр всех изданий, выходящих в свет не только на территории Великобритании, но во всей огромной Британской империи. У нее были средства для командировок сотрудников во все страны мира для приобретения новой литературы. Условия для пользователей создавались для того времени идеальные. В огромном читальном зале-ротонде насчитывалось 450 мест. Здесь же в открытом доступе размещалась справочная литература. Другие фонды располагались вокруг ротонды, отделенные от нее специальной железной противопожарной конструкцией; они назвались поэтому «железной библиотекой».

Французская Национальная библиотека в течение в течение почти всего XIX века находилась в состоянии кризиса. Значительная часть ее огромных фондов была не разобрана, не каталогизирована, а, следовательно, и недоступна читателям. Эта часть образовалась после национализации частных и монастырских коллекций, которая была проведена в годы Великой французской революции. Тогда было конфисковано 1,5 млн. томов в Париже и 6 млн. – в провинции. Но многочисленные распоряжения властей о сохранности книг, их обработке и предоставлении читателям не дали никаких результатов. Некоторые книги погибли, некоторые были проданы или на долгие годы остались мертвым грузом в библиотеках провинции, хотя именно с них эти библиотеки и начались. Но очень многие попали в Париж, в Национальную библиотеку, и на их разборку потребовалось долгое время и большие силы. Каталогизация была завершена лишь к началу ХХ века. В 1867 г. открылся новый читальный зал, уникальный по архитектурно-планировочному решению.

В 1859 г. Французскую Национальную библиотеку посетил сотрудник Российской Императорской публичной библиотеки В.И. Собольщиков. Он был крайне шокирован тем, что читателям не выдаются «книги, противные нравственности; театральные пьесы; сочинения авторов, находящихся в живых; романы как отдельно изданные, так и помещенные в собраниях сочинений; все журналы и периодические издания за последние 20 лет; брошюры юмористические и имеющие отношение к современности; книги адресов; всякого рода учебные книги и вообще все, что можно получить во всех библиотеках для чтения».

С 1852 г. и до конца жизни (он умер в 1855 г.) во Французской национальной библиотеке работал великий польский поэт Адам Мицкевич. Он воспринимал библиотеку по-особому – именно как поэт. В книжных дебрях он отдыхал, сами же книги казались ему живыми существами, пробуждающимися ото сна, летевшая с них вековая пыль – пыльцой, слетающей с крыльев ночных мотыльков.

В первые десятилетия XIX века министром науки, образования и культуры одного из небольших германских государств – Саксен-Веймар-Эйзенах – был великий писатель Иоганн Вольфганг фон Гете. Гете считал библиотеку важнейшим институтом, обеспечивающим духовную жизнедеятельность общества и определяющим степень развитости государства. Он писал: «При поверхностном знакомстве с тихой и невидимой деятельностью библиотеки не замечают того, как огромный капитал, которым она располагает, неуловимо дает не подлежащие учету проценты дохода».

Гете подчеркивал необходимость «виртуального единства» библиотек, то есть их взаимодействия, координации и кооперации. Гете первым в мировой библиотечной практике высказал идею сводного каталога, предложив создать единый каталог библиотек Веймара и Йены, а также крупнейшей Йенской университетской библиотеки; идея эта, однако, не была реализована.

Гете сам разрабатывал документы по организации работы Герцогской библиотеки в Веймаре. Специальная инструкция обязывала вести регистрацию всех новых поступлений и всех выдач. Велась очистка фонда; дублеты распродавались на аукционах, а на вырученные деньги приобретались новые издания. Каждый сотрудник вел дневник, где должен был конкретно указывать, что сделано им за прошедший день. Было введено расписание, определявшее часы обслуживания посетителей. Установлен срок пользования книгами – три месяца; читателя предупреждали, что имена должников будут публиковаться в газетах. Загрязненные книги библиотека от читателей не принимала. Правила пользования распространялись на всех без исключения, в том числе и на членов герцогской семьи, которые привыкли пользоваться библиотекой как своей личной. Наибольшие протесты вызвали эти требования у французских аристократов, бежавших с родины после революции и поселившихся в Веймаре по приглашению герцога; однако и им пришлось подчиниться. Гете и сам неукоснительно соблюдал правила, о чем свидетельствуют записи в журнале книговыдач. За 54 года он взял 2276 томов.

Самыми крупными из университетских библиотек в первой половине XIX века были московская и петербургская. Выделялась также библиотека Казанского университета, ректор которого, выдающийся математик Николай Иванович Лобачевский, занимал и пост директора библиотеки.

В 1830 гг. в разных регионах России начинают создаваться губернские и уездные библиотеки. Одним из инициаторов этой деятельности был президент Вольного экономического общества адмирал Николай Семенович Мордвинов. «Публичные библиотеки для чтения, – писал он, – учреждаются по губерниям с той целью, дабы по возможности распространять повсеместно общее просвещение, в особенности полезные сведения до местности каждого края относящиеся. По его предложению в 1830 г. Министерство внутренних дел предписывает всем губернатором собрать совещание «представителей дворянства, директоров гимназий и вообще ревнителей просвещения, как из среды дворянства, так и купечества, чтобы совокупно с ними приискать средства для учреждения библиотек». В течение следующих десятилетий было открыто более 30 библиотек – прежде всего там, где идея поддерживалась губернаторами и местным дворянством.

В 1836 г. губернская библиотека была открыта в Вятке. На ее открытии выступил находившийся здесь в ссылке А.И. Герцен. Он сказал: «Библиотека – это открытый стол идей, за который приглашен каждый, за которым каждый найдет ту пищу, которую ищет; это – запасный магазин, куда одни положили свои мысли и открытия, а другие берут их в рост».

Большую роль в формировании фондов общедоступных библиотек сыграл известный книгоиздатель, владелец знаменитой книжной лавки Алексей Филиппович Смирдин. Он подбирал для каждой библиотеки комплект из более 1000 книг – в основном, произведений русских и зарубежных классиков, – приобрести которые можно было с большой скидкой.

Концепция публичной библиотеки была сформулирована и реализована в США. Принципиально важным здесь является представление всей литературы в открытом доступе. А это не только принцип расстановки книг на полках, но воплощение идеи об общедоступности и нейтральности библиотеки. Читатель должен иметь право выбора, а библиотека не должна оказывать на него давления.

Библиотечное воровство XIX веке

Библиотечное воровство обрело в XIX веке широкий международный размах. В 1789 г. Н.М. Карамзин обнаружил в библиотеке курфюрста Дрезденского ценнейшую рукопись Еврипида и с удивлением вспомнил, что не раз видел ее в Москве. Вскоре он узнал, что рукопись приобретена у известного профессора филологии Христиана Фридриха Маттеи. Однако лишь спустя столетие выяснилось, что профессор украл из московских библиотек не менее 60 ценных книг. Маттеи дважды (и подолгу) преподавал в Московском университете, пользовался репутацией исключительно честного человека, так как сам не раз уличал библиотечных воров. Степень его вины невозможно оценить и поныне, так как в московских библиотеках того времени почти не было учета.

Скромный немецкий протестантский священник Георг Тиниус имел гигантскую библиотеку в 50–60 тыс. томов. Он был арестован в 1813 г. и приговорен после длительного и шумного разбирательства к 12 годам каторжных работ за два совершенных им убийства с целью грабежа. Деньги были необходимы библиоманьяку для пополнения коллекции. Еще хуже закончил жизненный путь дон Винсенте – испанский монах-расстрига, послуживший прототипом героя легенды Флобера «Библиомания». Во время одной из часто случавшихся тогда междоусобных войн он спас библиотеку монастыря от разграбления, предложив «боевикам» взамен деньги и драгоценности. Затем ушел из монастыря, прихватив с собой библиотеку, и открыл антикварную лавку в Барселоне; продавал лишь самые дешевые книги, на выручку жил скромно, точнее, еле сводил концы с концами. Сам он книги никогда не читал – как истый маньяк, удовлетворялся обладанием. В 1836 г. Винсенте арестовали за убийство конкурента, перехватившего у него на аукционе редкую рукопись, и приговорили к смерти.

В 1871 г. в Санкт-Петербурге был арестован ученый-теолог Алоиз Пихлер, прибывший в Россию для «культурного сотрудничества и обмена опытом». Он выкрал из Императорской публичной библиотеки более 4 тыс. томов. Пихлера сослали в Сибирь; вместе с ним была осуждена и его кузина (правда, на короткий срок) за укрывательство краденого. В 1873 г. по ходатайству баварского принца вора отпустили на родину.

Еще больший размах имела деятельность графа Либри – выходца из знатной флорентийской семьи. Этот книголюб стал профессором математики, когда ему было всего 20 лет. Вскоре по политическим причинам он бежал из Италии в Париж, где продолжил блестящую научную карьеру. Благодаря репутации библиофила в 1841 г. Либри занял пост секретаря комиссии по розыску манускриптов в библиотеках Франции. Из-за отсутствия строгой каталогизации его бурная деятельность на ниве книжного воровства проходила безнаказанно в течение шести лет. Он организовал собственные аукционы, продавал (в основном за границу) тысячи ценнейших рукописей и книг. Однако проявил беспечность – не всегда заботился об удалении библиотечных штампов. Воровство открылось, и Либри пришлось бежать в Англию.

Не меньший урон причинил библиотеке Ватикана некий профессор Рапизар, который вырезал ценнейшие миниатюры из рукописей XI века, после чего предложил купить их итальянскому Министерству общественного образования. Однако ватиканские миниатюры были опознаны. Из-за этого случая библиотека Ватикана закрылась на несколько недель, после чего правила для читателей резко ужесточились. По слухам, префект библиотеки, близко стоявший к самому Папе, покончил жизнь самоубийством.

Новый Эрмитаж

С начала XVIII века для европейских дворов национальное значение приобретает коллекционирование произведений выдающихся мастеров искусства. Екатерина II приняла самое активное участие в этом предприятии и не жалела средств для пополнения своей коллекции. Начало ей положили картины голландских и фламандских мастеров, закупленных в Париже и различных городах Голландии.

Уже в 1764 г. Екатерина инициирует строительство для своей коллекции Малого Эрмитажа. Но еще до окончания строительства эрмитажных галерей (1775) ей стало ясно, что это здание будет слишком мало для ее постоянно увеличивающейся коллекции. Поэтому в 1771 г. было решено приступить к постройке Большого Эрмитажа. Включая знаменитые Лоджии Рафаэля, это здание возводилось в течение многих десятилетий и было закончено только при Александре I.

В 1835 г. Шарлемань провел инспекцию стройки и пришел к заключению, что то, что было сделано, не подлежит санации. Только в 1836 г. сформировалось убеждение, что необходимо начать стройку совершенно нового здания. В 1837 г. пожар нанес огромный ущерб стоявшему рядом Зимнему дворцу, и необходимость начала работ во всем дворцовом комплексе стала для всех очевидной.

В 1837 г. при посещении Мюнхена император Николай, пришел к мысли привлечь уже ставшего известным немецкого архитектора и строителя «Баварских Афин» Лео фон Кленце к руководству предстоящими работами.

Кленце было спроектировано двухэтажное здание, имевшее в плане форму четырехугольника, с двумя внутренними дворами и четырьмя парадными фасадами, не повторяющимися по оформлению. Северный фасад, выходящий на Неву, должен был иметь два входа, оформленных портикам, поддерживаемыми кариатидами. Выходящий на Зимнюю канавку восточный фасад должен был по идее Кленце быть остекленным и повторять структуру станцев Рафаэля. Западный фасад должен был иметь первый этаж, напоминающий Глиптотеку, а верхний этаж — Пинакотеку в Мюнхене.

В целом здание должно было в деталях повторять нереализованные проекты архитектора. Ими было здание Пантехниона — Музейного здания для Афин (1834) и здание королевской резиденции. Оба этих проекта отражали намерение архитектора, посетившего Афины, создать новый тип архитектуры, противоречащей, как он отмечал «сухой и, академической, подобно машине монотонной структуре групп зданий». Сочетание групп архитектурных деталей, создающее живописные группы он рассматривал «как самую главную из задач, которую мог бы перед собой поставить архитектор».

Хотя Николай I запретил уничтожение фельтеновского Старого Эрмитажа (именно так стали называть теперь здание Большого Эрмитажа), строительство началось в 1842 г., три года спустя после отъезда Кленце, под надзором В.П. Стасова и Н.Е. Ефимова, возглавившего работы после смерти Стасова в 1848 г.

Архитекторы встали перед сложной задачей создать рабочие чертежи здания по эскизным наброскам Кленце. Однако работу к 1851 г. удалось завершить. Торжественное открытие музея состоялось 5 февраля 1852 г. Частью проекта стали статуи выдающихся художников древности в шести нишах южного фасада: Маркантонио Раймонди, Оната, Смилида, Винкельмана, Дедала и Рафаэля Моргена. В этом странном списке, соединившем имена мастеров античности, итальянского Возрождения и немецкого неоклассицизма (среди художников оказался и Винкельман, «отец искусствознания») сказалось немецкое понимание идеологии неоклассицизма. В нишах западного фасада и угловых павильонов установлены статуи художников античности, а также Микеланджело, Рафаэля, Леонардо да Винчи, Бенвенуто Челлини, Тициана, Караваджо, Рубенса, Рембрандта, А. Дюрера.

Особое внимание привлекает портик с атлантами, поддерживающими навес над главным входом в музей (за ним открывается парадная лестница). Десять пятиметровых фигур могучих атлантов, восходящих к аналогичным фигурам древнегреческого храма Зевса Олимпийского в Акраганте (ныне Агридженто на острове Сицилия; около 480 года до н. э.) в 1846 г. вытесали из серого сердобольского гранита русский скульптор А.И. Теребенёв и 150 каменотесов по модели мюнхенского скульптора Иоганна фон Гальбига. Композиция столь убедительна, что не все замечают курьез: огромные гранитные фигуры с невероятным напряжением поддерживают лёгкий балкон. Вопреки распространенному мнению Кленце планировал использовать мотив сицилийских теламонов не для портика фасада, а в интерьерах Зала камей и Второго зала медалей (скульптор И. Герман). Там их можно увидеть и в наше время. В этих залах абрис фигур, в отличие от наружных статуй, почти в точности повторяет античный образец. Однако более известными стали именно атланты наружного портика.

Николай I, несомненно, любил искусство и, если отбросить его личные заблуждения и ошибки, свойственные его эпохе, основанный им музей – это большой вклад в российскую культуру. Устройство Эрмитажа, покупка коллекций и размещение их занимали немало времени у Государя.

Задумав создать общедоступное художественное хранилище, Император принялся за его организацию, лично вникая во все детали исполнения. Вместе с Федором Бруни занимался он разбором эрмитажных сокровищ и часто, рискуя ошибиться, определял мастеров картин. “Император ежедневно приходил в Эрмитаж и от часу до двух дня, вместе с Бруни и другими, лазил в подвалы, вытаскивал оттуда картины, разбирал, рассматривал, определял и развешивал их. Государь видел на своем веку много картин и определял их иногда весьма верно. Но, если раз он определил, что картина такой-то школы, его уже мудрено было переубедить.

Император Николай I, – пишет Васильчиков, – неудовольствовался новыми великолепными приобретениями для Эрмитажа, он возымел высокую мысль исключительно посвятить искусству любимые Екатериною покои. Картины и мраморы, гравюры и оригинальные рисунки, нумизматический кабинет и коллекция камей, богатейшая библиотека и этрусские вазы теснились без системы и порядка в Екатерининских залах. 

Двенадцать лет длилась постройка нового здания, и наконец великолепный музей с его гранитными кариатидами, яшмовыми колоннами, мраморными лестницами был закончен. Немало труда стоило перенести в новое помещение и привести в систематический порядок всю массу сокровищ Эрмитажа. Особенно плачевно было состояние картинной галереи. Около великолепных оригиналов висели под громкими именами жалкие копии, много хороших холстов забыто было в кладовых. Надлежало всю массу картин осмотреть и подвергнуть строгой критике. По Высочайшему повелению учреждена была комиссия, состоявшая из профессоров Бруни и Васина, к которым был еще прикомандирован г. Лахницкий. Комиссии этой поручено было рассмотреть всю массу разбросанных по разным дворцам картин и сделать из них строгий выбор для Эрмитажа. Собрано было до 4000 холстов, все они тщательно были рассмотрены и из них составлены три категории: 1) категория первоклассных картин, около 1600, которые должны были украсить стены нового музея, 2) категория второстепенных картин, которые предполагалось развесить по разным дворцам, и 3) категория плохих, которые положено было продать. Государь с особенным участием следил за работой комиссии. Редкий день проходил без его посещения. Много самозваных картин было развенчано, много забытых оригиналов снова очутилось на стенах Эрмитажа.  Но не только в разборке и определении картин принимал Император близкое участие. Поразительно то внимание и любовь, которые проявлял государь при работах по убранству и отделке учрежденного им музея. Переписка строителя Эрмитажа фон Кленце свидетельствует, что ни одна мелочь постройки и работ по украшению не осталась без Высочайшего рассмотрения и утверждения. Идея Императора была создать музей при царских покоях, и Кленце отлично понял эту мысль.

«Этот музей, – писал он, – образующий, так сказать, ансамбль с дворцом, предназначенным для жизни Монарха, должен был быть спроектирован и декорирован в виде непрерывного ряда комнат, украшенных с изяществом и роскошью, каковыми обладает и каковых требует для себя природа предметов искусства, для размещения которых эти комнаты должны служить, ни в чем не изменяя впечатлению богатства и разнообразия».

Все проекты отделки Эрмитажа снаружи и внутри, все рисунки Кленце для витрин, шкафов, канделябров, люстр и консолей – все это было подробно рассмотрено и разобрано государем.

Иногда, не соглашаясь с архитектором, он приказывал переделать ту или иную деталь, иногда даже делал замечания живописцам. Так, однажды, обозревая Эрмитаж, вместе с дочерью Великой княгиней Марией Николаевной и герцогом Максимилианом Лейхтенбергским, Государь, рассматривая некоторые образцы живописи немецкого декоратора Гетеншпергера, приказал их «снять и отослать обратно в Мюнхен для переписания с большею правильностью в рисунке».

К сожалению, эта безапелляционная решительность имела и плохие последствия. Слишком веря в себя и в свою непогрешимость, император Николай Павлович свершал иногда ошибки непоправимые. К ним принадлежит и знаменитый аукцион эрмитажных картин, вследствие которого почти половина сокровищ Эрмитажа, сокровищ из коллекции Брюля и Еарбариго, была продана с молотка за гроши. Недостойными оказались две створки Лукаса Лейденского, дивный “Амур” Натуара, чудный Ластман и более тысячи других полотен.

По-видимому, Николай I не ограничивался определением картин и отделением “годных” от “негодных”. Государь признавал нужным изменить некоторые старинные произведения по своему вкусу, и вот мы видим, что среди осматриваемых картин отбирается 8 ландшафтов, которые посланы г. Швартцу «для написания на означенных картинах фигур по его усмотрению». Заметим, что эти картины были кисти Хакерта, Дитриха и Кюгельхена.

Кто же явился покупателем этих сокровищ, кому посчастливилось приобретать за несколько рублей полотна, украшавшие собрания Брюля и Барбариго? Вероятнее всего, что большинство были случайные посетители аукционов, которым нужны «обстановочные» картины для украшения стен. И только через несколько лет наехавшие скупщики из-за границы спасли лучшие картины из сокровищ прежнего Эрмитажа, увезя их туда, где более культурное понимание дает им и соответственную оценку. Несомненно, многое было таким образом приобретено известным антикваром Chevalier Meazza, ибо имя его попадается на картинах, помеченных эрмитажным знаком — красным или серым нумером в нижнем углу. Этот Meazza, постоянно приезжавший в Россию по разного рода делам, скупил огромное количество старинных картин, увезенных им за границу. В предисловии каталога его продажи в Милане, между прочим, сказано: “Наилучшие среди шедевров, каковыми обладает г-н Меацца, ему удалось приобрести в России. Всем известно, что при Екатерине II, великой покровительнице изящных искусств, влиятельные придворные, по примеру правительницы, окружали себя роскошью обширных и богатых коллекций голландских и фламандских картин; но в последние годы эти ценнейшие галереи утратили большую часть своих богатств; они понемногу рассредоточились в самых разных местах, и, за исключением Эрмитажа, их осталось в России очень мало. Г-н кавалер Меацца не преминул воспользоваться расточением множества исторических памятников, и в итоге в его коллекции можно отыскать картины из собраний семьи Мусиных-Пушкиных (продано в 1836 г.), князей Барятинских, Толстых, Врангелей, Хвощинских и других.  

Кое-что досталось и петербургским любителям и антикварам. Так, известно, что граф Андрей Павлович Шувалов купил за сто рублей восхитительную бронзовую статуэтку гудоновского Вольтера, – “présente a Sa Majesté Impériale” [“преподнесенную Ее Императорскому Величеству”] Екатерине II, – статуэтку, за которую граф Морни в 1855 г. предлагал собственнику 50000 франков. Известно также, что антиквар Кауфман приобрел за тридцать рублей две створки триптиха Лукаса Лейденского. Эти картины при Александре II были выкуплены Эрмитажем обратно за 8000 рублей и украшены доныне сохранившейся надписью, что это работа “самого выдающегося художника своего времени”.

Так совершилось одно из величайших «заблуждений» Николаевского времени, – ошибка, которой есть одно извинение – имя ее содеявшего, незабвенного основателя и строителя Эрмитажа.

АТЛАНТЫ И КАРИАТИДЫ

«Атланты держат небо», — Александр Городницкий написал эту песню в 1963 г., а в 2018-м после подписания соглашения между автором и музеем она официально получила статус гимна Эрмитажа.

Атланты из отполированного сердобольского гранита держат свод низкого петербургского неба. Атланты держат балкон Нового Эрмитажа — первого публичного художественного музея России.

По первоначальному проекту у музея должны были быть внутренние дворы и четыре фасада. Один из них выходил на Неву, и архитектор Кленце предлагал украсить его кариатидами. Кленце писал: «В планах музеума в Петербурге я должен был решить задачу столь же новую, сколько занимательную и трудную: соединить при одинаковой наружной архитектуре отдельные залы, предназначенные для собраний, весьма разнородных, принадлежащих частию к древности, частию же к новейшим временам… стиль здания — неогрек (эклектика). В композиции фасадов соединены элементы античной архитектуры, ренессанса и барокко, с преобладанием стилистики неогрек». В 1843 г. Кленце предложил два варианта эскизов. «Для гранитных кариатид в подъездной портик доставлены два рисунка: один с фигурами женскими, а другой с мужскими. Не приличнее ли будет принять к руководству сей последний рисунок…» — гласила резолюция Николая I на эскизе.

Модели фигур по просьбе Кленце в Мюнхене исполнил скульптор Иоганн Гальбиг, в Петербурге работа над скульптурами была поручена скульптору Александру Теребеневу. Архитектор Василий Стасов, член Комитета строений и гидравлических работ Петербурга, под чьим руководством шло строительство музея, настоял на том, чтобы фигуры отполировали до глянцевого блеска. Над десятью скульптурами пятиметровых атлантов под началом Теребенева работали 150 каменотесов. «Нигде в Европе и ни один скульптор не производит из гранита, как производили древние египтяне и греки. Теперь это египетское искусство стало русским, и огромные сфинксы не чудо при колоссальных кариатидах, исполненных и в лепке добросовестно, и из камня отлично Теребеневым», — записал ученый секретарь Академии художеств в отчете за 1845–1846 гг.

Кленце в издании, приуроченном к окончанию строительства Нового Эрмитажа, высоко оценил работу Теребенева — «чистота и тонкость работы и блеск полировки не оставляют желать ничего лучшего и позволяют заявить, что если египетские фараоны выполняли свои монолитные колоссы, то эти теламоны для Крайнего Севера ничуть их не хуже».

Нашлось место и кариатидам — Кленце украсил ими интерьер 12-колонного зала Нового Эрмитажа.

У древних греков и римлян атланты (теламоны) и кариатиды заменяли колонны и пилястры. В храме Эрихтейон в Афинах кариатиды из мрамора поддерживали антаблемент. Женские фигуры изображали участниц ритуальной процессии с корзинами, наполненными приношениями. Сохранились и фрагменты теламонов храма Зевса Олимпийского в Акраганте (Агридженто) на Сицилии, вдохновившие Кленце во время его поездок в Италию. В археологическом музее Неаполя хранится скульптура атланта из коллекции Фарнезе (II век н. э.) с небесной сферой в руках.

В Санкт-Петербург атланты и кариатиды явились вместе с модой на барокко. Образцом служил Зал кариатид в Лувре XVI века. Атланты держат эркеры дворца Кантемира на Дворцовой набережной, первой постройки Ф.-Б. Растрелли. Затем на ризалите дворца Строгановых на Невском он поместил композицию с кариатидами. Фасад Екатерининского дворца Растрелли по первому этажу украсил стройным рядом атлантов, окна второго этажа обрамил кариатидами.

Огюст Монферран группой бородатых атлантов и нагих кариатид обрамил портал в особняке Демидова на Большой Морской улице. Андрей Штакеншнейдер по образцу растреллиевского Строгановского дворца оформил атлантами фасад дворца Белосельских-Белозерских на Невском проспекте. В классицистский период петербургской архитектуры Винченцо Бренна поместил атлантов на аттике северного фасада Михайловского замка, Адриан Захаров установил группы кариатид с небесной сферой у арки Адмиралтейства.

Сильно востребованы оказались атланты и кариатиды в период бурной застройки города в стиле эклектики. В 1890-х гг. на Екатерининском канале Павел Сюзор проектирует здание Санкт-Петербургского общества взаимного кредита с массивными балконами на руках мощных атлантов. В эти годы дома с атлантами появились на улице Марата (тогда она называлась Николаевской), на Итальянской, Старорусской и Кирочной, на улице Некрасова и в Саперном переулке.

Автор книги «Атланты и кариатиды Петербурга» Павел Матвеев приводит сведения о 300 адресах, где можно найти скульптурные изображениями атлантов и кариатид. 

Аничков мост

Аничков мост — один из самых знаменитых и красивых мостов в мире. По тому, как человек произносит название этой переправы через Фонтанку, можно точно определить, насколько он петербуржец.

В 1839 г. было принято решение о перестройке Аничкова моста, поскольку его узкая проезжая часть затрудняла усилившееся движение по Невскому проспекту. Аничков мост перестраивался по проекту инженера И.Ф. Бутаца. Строительные работы были начаты 22 мая, завершены к осени того же года. Новый Аничков мост стал каменным, трехпролетным. В начале ноября 1841 г. на нем были установлены перила и гранитные пьедесталы для статуй. По отчетам Министерства финансов строительство переправы стоило 195294 рубля серебром. Торжественное открытие переправы состоялось 20 ноября (по старому стилю) 1841 г. в присутствии императора Николая I. Движение по мосту было открыто в январе 1842 г. 

Каждый из трех пролетов представлял собой арочную конструкцию с кирпичным сводом. Несущие опоры и кирпичные своды арок пролетов были облицованы камнем в стиле набережных Фонтанки. Появились чугунные перила с художественной решеткой. Изображения пар русалок и морских коньков являются самостоятельным художественным произведением. Это создание архитектора Карла Шинкеля уже красовалось на тот момент на Дворцовой площади в Берлине.

Перила Аничкова моста в точности повторяли берлинский шедевр. С каждой стороны перила завершались каменными пьедесталами, явно предназначенными для размещения великолепных изваяний. И, вскоре они появились. Ими стали действительно великолепные скульптурные композиции «Укрощение коней» авторства барона П.К. Клодта.

Когда Клодт предложил разместить своих коней на постаментах Аничкова моста, то император Николай I полностью поддержал эту идею. Государь очень торопился ввести новый мост в эксплуатацию, и его сооружали «стахановскими» темпами.

На западной стороне моста, выходящей на Садовую улицу, были установлены две бронзовые скульптуры Клодта. На восточной стороне, выходящей на Литейный проспект, их гипсовые копии, выкрашенные «под бронзу». Новый мост восхитил современников. Жители города, завороженные динамикой и экспрессией скульптурных образов, толпами собирались у моста полюбоваться творением талантливого скульптора. Газеты даже писали, что он открыл новое направление в искусстве — раскрытие душевных взаимоотношений коня и человека. После установки бронзовых изваяний и их гипсовых копий Клодт принялся за отливку статуй из бронзы для замены их на «временные поделки из гипса». Вскоре две новые статуи заняли свое место на пьедесталах моста. Однако, эти места оказались, словно «заговоренными». Не успели жители города полюбоваться полным комплектом бронзовых изваяний, как новые скульптуры уже снимали с «не насиженных» еще постаментов. Император Николай I решил подарить их прусскому королю. Поэтому, прямо с пьедестала скульптуры отправились в Берлин, где находятся и, по сей день. Но, это было только начало «конской» эпопеи. Очень быстро Клодт отлил еще две копии бронзовых оригиналов.

В 1844 г. их снова установили на пьедесталы моста. И снова эти места оказались для них транзитными. Вскоре, император подарил их королю всех Сицилий Фердинанду II, и они украсили его дворец в Неаполе. Клодт не успевал их сделать, как они оказывались уже предназначенными для другого важного расположения. Их снимали с Аничкова моста и отвозили на новые объекты. Так бронзовые копии знаменитых скульптур появились и в Петергофе, и в Стрельне, и в усадьбе Голицыных.

Эпопея с конями на Аничковом мосту заняла почти двадцать лет. Только в 1850 г. ансамбль принял тот вид, который мы видим сегодня. Устав лить копии первой пары, Клодт создал еще две уникальные статуи, которые встали на въезде на мост со стороны Адмиралтейства. Каждая скульптурная «единица» рассказывает об этапах борьбы человека с силами природы в образе дикого необъезженного скакуна. Это драматическая история, рассказанная средствами пластики и скульптурной динамики форм.

Статуи еще дважды покидали мост: в 1941 г. во время блокады они были сняты и закопаны в саду Аничкова дворца, а в 2000-м они были увезены на реставрацию и к 300-летию города возвращены на прежнее место.

Ж. Жакотте и Регамей. Аничков мост. 1850-е гг. Раскрашенная литография И.И. Шарлемань.

Смольный Воскресенский собор и Смольный институт благородных девиц

Соборный храм Воскресения Христова впервые был отстроен в 1757 г., однако затем строительство заморозили.  Снаружи стены были оштукатурены, однако внутри храма не было отделки, и пространство было загромождено лесами.

Собор бывшего монастыря был достроен архитектором Василием Стасовым лишь в 1835 г. Между папертью собора и западными корпусами келий была встроена чугунная решетка строгого классицистического рисунка, по сторонам проезда, устроенного к храму с площади, возвели два флигеля, фасады которых позднее были отделаны в стиле барокко.

20 июля 1835 г. Смольный собор был освящен как Собор всех учебных заведений. В память об этом была выбита бронзовая медаль с изображением храма и Иисуса Христа, благословляющего детей. Архитектор Стасов за свою работу получил вознаграждение в 2000 рублей серебром в год, выплачиваемое ему в течение 12 лет.

В своем дневнике архитектор Стасов отмечал: “Характер зданий, произведенных графом Растрелли, всегда величественен (grandioso), в общности и частях часто смел, щеголеват (elegant), всегда согласен с местоположением и выражающий точно своё назначение, потому что внутреннее устройство превосходно удобно, что свидетельствуется многими произведёнными им как в С.-Петербурге и окрестностях, так и по его проектам в разных местах России, и вообще самобытен, не обременен по тогдашнему времени множественными частными выступами и украшениями”.

Смольный собор строился дольше всех зданий в Петербурге – 87 лет. Церковный зал вмещал до 6000 человек, был украшен мрамором. Алтарь отделяла хрустальная балюстрада. Запрестольный образ, ныне хранящийся в Русском музее, был создан художником Алексеем Венециановым. Колокольня же так и не была построена. Василий Стасов, отказался от грандиозного проекта 167-метровой колокольни с огромным колоколом, и оставил высочайшей точкой центральный купол храма, возвышающийся на 97 метров.

Вид Смольного монастыря с другого берега Невы. 1840–1860 гг. Неизвестный художник

Сфинксы на Университетской набережной

Набережная Невы у Академии художеств. Вид пристани с египетскими сфинксами днем. М.Н. Воробьёв. 1835 г. Русский музей

На Васильевском острове, у здания Академии художеств, установлены два каменных сфинкса, смотрящих друг на друга. Сфинкс является мифическим существом с головой человека и туловищем льва. Правда, в античном искусстве были и другие изображения сфинксов, в частности – крылатый лев с женской головой и змеиным хвостом.

Каменных сфинксов, рожденных фантазией человека. устанавливали еще тысячи лет назад в Древнем Египте. С одной стороны, они считались защитниками от злых духов, с другой стороны – являлись символом безграничной власти правящих фараонов.

Каменных сфинксов, установленных у Академии художеств, нашла при раскопках Фив (древняя столица Египта) в 1820-х гг. французская экспедиция под руководством ученого Ж.Б. Шампольона. Они охраняли гробницу фараона Аменхотепа III, царя Верхнего и Нижнего Египта. Возраст каменных сфинксов оценивают в более чем три с половиной тысячи лет. Русский офицер А.Н. Муравьев увидел одного из сфинксов в Александрии и захотел приобрести их для России. В то время как раз был огромный интерес к культуре и истории этой древней страны. Во многих городах Европы появлялись памятники древнеегипетской культуры. По распоряжению Николая I каменных сфинксов выкупили за шестьдесят четыре тысячи рублей и доставили в Петербург.

В 1834 г. их установили на массивных постаментах по краям гранитной пристани. Спокойные, каменные сфинксы полны достоинства и мудрости. Голова каждого из сфинксов украшена короной царя Верхнего и Нижнего Египта. Атрибут царской власти в Древнем Египте – головная накидка, прикрывает лоб, плечи и ниспадает на грудь. На лбу сфинксов – украшения в виде кобры (кобры – покровительницы фараонов в Древнем Египте). Шею украшает признак знатности – ожерелье из шести рядов бус. Полосатой тканью прикрыты плечи и часть передних лап. На груди каждого из сфинксов – медальон с высеченным именем фараона и его титулом.

В 1843 г. на самом постаменте была сделана надпись: «Сфинкс из Древних Фив в Египте привезен в град Петров в 1832 году». Вес каждого монумента – двадцать пять тонн. Образ загадочных сфинксов с Университетской набережной запечатлен во многих произведениях поэтов и писателей.

Гранитные сфинксы у здания Академии художеств свидетельствуют о высочайшем мастерстве и огромном труде неизвестных египетских каменотесов.

Сфинксы на Набережной Невы. К. Э. Гефтлер. 1894 г. Частное собрание

Детская больница Святой Марии Магдалины

Осенью 1794 г. на Васильевском острове Санкт-Петербурга, на берегу Малой Невы, напротив Тучкова моста был построен красивый особняк по проекту итальянского архитектора Луиджи Руска. Хозяином особняка был крупный промышленник, негоциант, виноторговец и поставщик двора Его Императорского Величества Иван Васильевич Кусов. В 1828 г. сыновья И.В. Кусова продали дом отца за 375 тысяч рублей с целью оборудования здесь больницы для жителей Васильевского острова и Петербургской (ныне Петроградской) стороны.

Через 2 дня после смерти матери, 24 октября 1828 г. император Николай l взял под своё покровительство все бывшие в ее ведении учреждения, образовав lV отделение Собственной Его Императорского Величества канцелярии, “Ведомство учреждений императрицы Марии”, для управления благотворительностью. А через год, в октябре 1829 г., в память о Марии Федоровне, на 1-й линии В.О., у Тучкова моста была открыта больница Святой Марии Магдалины.

До 1885 г. дела по больнице находились в ведении Попечительского совета заведений общественного призрения — особого органа для управления медицинскими и благотворительными заведениями Санкт-Петербургского приказа общественного призрения. В состав Совета входили председатель и члены по назначению императора, а также по должности — петербургский военный и гражданский губернаторы, губернский предводитель дворянства и городской голова. Совет осуществлял управление вверенными заведениями, организацию работ по их расширению и благоустройству, составление и изменение уставов, контроль за финансовой деятельностью. Каждый член Совета по назначению был одновременно попечителем одного из подведомственных заведений. Ежегодные отчеты о деятельности Совета подавались императору. Председателями Совета были последовательно: В.П. Кочубей, Ю.П. Лита, М.Е. Храповицкий, Ф.П. Опочинин — попечитель больницы, Д.В. Васильчиков — попечитель больницы, П.Н. Игнатьев, А.А. Суворов, К.К. Грот. С 1847 по 1865 гг. попечителем больницы состоял М.Н. Жемчужников.

По центру здания, на втором этаже больницы располагалась церковь Святой Марии Магдалины, также носившая имя небесной покровительницы императрицы. В 1850 г. было составлено 2 проекта расширения и переделки церкви, через которую и врачам и медсестрам приходилось проходить, чтобы попасть в нужные палаты, окружавшие церковь. Николай l наложил на них резолюцию: “Кажется мне, что много забот, а крайней нужды нет; оставить, как есть”. С 1874 г. при церкви существовало благотворительное общество для помощи неимущим больным.

При открытии больницы в ней было развернуто 160 кроватей, работало всего два врача-ординатора и два-три сверхштатных, несколько фельдшеров, сиделок, палатных служителей и надзирателей. Только за первые 50 лет существования больницы ее 22 раза посетили российские императоры Николай I и Александр II и оставили восторженные отзывы о состоянии лечебницы, содержании, обслуживании и лечении больных.

В 1844 г. при больнице была открыта небольшая амбулатория, в которой вели прием врачи по шести медицинским специальностям, а через несколько лет амбулатория была расширена и переведена в специально построенное здание рядом с больницей, в котором также были устроены квартиры для врачей. В советское время эта амбулатория была выведена из состава больницы и преобразована в одну из районных поликлиник для взрослых.

В течение многих лет больница была клинической базой Медико-хирургической Академии. Здесь консультировали больных и вели занятия со слушателями Академии профессора Пирогов, Гундобин, Кетчер, консультантом-хирургом был лейб-медик Аренд (лечивший раненого на дуэли А.С. Пушкина). С 1867 г. главным врачом Мариинской больницы был проффесор Каде, он организовал в больнице хирургическое отделение.

С 1887 г. небольшой переулок от 1-й до 2-й линии В.О. получил название Магдалинский. После революции больница была переименована в больницу им. Веры Слуцкой, церковь закрыта и использовалась как склад, а иконостас вывезли в “Музей отживающего культа” (Волховский пер., д. 1).

С 1973 г. больница 20 лет носила имя Н.К. Крупской, в 1993 г. ей вернули первоначальное название. А вот Магдалинский переулок никогда не менял свое название, только в 1920-е гг. участок у 2-й линии закрыли. Сейчас открыт 30-метровый проезд от 1-й линии до территории Детской больницы Св. Марии Магдалины.

ПУЛКОВСКАЯ ОБСЕРВАТОРИЯ

Самой крупной обсерваторией России в первой четверти XIX века оставалась Академическая обсерватория в Санкт-Петербурге. Однако уже в конце XVIII века появилось предложение перенести обсерваторию за границы быстро растущей столицы, в место, более подходящее для точных астрономических наблюдений. В 1827 г. Петербургская академия наук приняла решение о создании новой астрономической обсерватории. Это решение было одобрено Николаем I.

Назначенная специальная комиссия остановила выбор на вершине Пулковской горы, указанной императором Николаем I и лежащей к югу от столицы, в 14 верстах от Московской заставы, на высоте 248 футов (75 метров) над уровнем моря. Для разработки подробного проекта новой обсерватории в 1833 г. образован комитет из академиков Вишневского, Паррота, Струве и Фусса, под председательством адмирала А.С. Грейга, уже соорудившего за несколько лет до этого обсерватории в Николаеве.

Проект здания и само его осуществление поручены архитектору А.П. Брюллову, а инструменты одновременно заказаны в Мюнхене Эртелю, Рейхенбаху и Мерцу и Малеру, в Гамбурге — братьям Репсольд. Закладка обсерватории состоялась 21 июня (3 июля) 1835 г., а торжественное освящение оконченных зданий — 7 (19) августа 1839 г. Общая стоимость сооружения достигла 2100500 руб. ассигнациями, включая 40000 руб. ассигнациями, выданных государственным крестьянам, имевшим свои усадебные места на отчужденном под обсерваторию участке в 20 десятин. Первоначально было построено здание обсерватории с тремя башнями и два дома для проживания астрономов. Главное здание Пулковской обсерватории является научно-историческим и архитектурным памятником, выдающимся образцом русского классицизма в архитектуре.

Первым директором стал Василий Яковлевич Струве, позднее на этом посту его сменил сын Отто Васильевич Струве. На момент открытия обсерватории ее штат состоял из 7 человек, в том числе директор и 4 астронома. В 1857 г. ее штат был увеличен до 13 человек, в том числе: директор, вице-директор, 4 старших и 2 адъюнкт-астронома, ученый секретарь, 2 вычислителя. Кроме того, занимались исследованиями неопределенное число сверхштатных астрономов, обыкновенно из молодых людей, окончивших курс университета и готовящихся посвятить себя астрономии.

В обсерватории наряду с астрометрическими инструментами находился самый большой на тот момент в мире рефрактор Мерца и Малера с диаметром объектива 38 сантиметров.

Основным направлением работ в обсерватории в то время было определение положения звезд в пространстве и вычисление таких астрономических параметров, как прецессия и нутация Земли, аберрация и преломление в атмосфере, а также поиск и исследование двойных звезд. В обсерватории также производились географические исследования территории России, она использовалась для развития средств навигации. В ней были составлены довольно точные каталоги звездного неба, содержавшие координаты сначала 374, а потом и 558 звезд для эпох 1845, 1865, 1885, 1905 и 1930 гг.

С 1844 г. в Российской империи в качестве точки отсчета географической долготы использовался проходящий через центр Главного здания обсерватории Пулковский меридиан.

К 50-й годовщине основания в обсерватории была дополнительно создана астрофизическая лаборатория и установлен самый большой на тот момент в мире 76-сантиметровый телескоп-рефрактор Репсольда, построенный фирмой Элвина Кларка. Астрофизические исследования получили существенный импульс после назначения директором обсерватории Федора Александровича Бредихина в 1890 г. и перевода из Московской обсерватории Аристарха Аполлоновича Белопольского, эксперта в области звездной спектроскопии и исследований Солнца.

Во второй половине XIX века в Лиссабоне строилась обсерватория по образу и подобию Пулковской обсерватории, ее сотрудники проходили стажировку в Пулково, а главным консультантом в создании Португальской обсерватории был Василий Яковлевич Струве. В 1893 г. в обсерватории был установлен нормальный астрограф, сохранившийся до настоящего времени.

Обсерватория участвовала в геодезических работах, таких как измерение градусов дуг меридианов от Дуная до Северного Ледовитого океана (до 1851 г.), а также производила триангуляцию Шпицбергена в 1899-1901 гг. Пулковский меридиан, проходящий через центр главного здания обсерватории и расположенный в 30°19,6′ к востоку от Гринвича, ранее был точкой отсчета для всех географических карт России. Пулковское шоссе и Московский проспект проходят приблизительно по Пулковскому меридиану. Все корабли России отсчитывали свою долготу от Пулковского меридиана, пока в 1884 г. за нуль-пункт отсчета долгот на всем земном шаре не был принят меридиан, проходящий через ось пассажного инструмента Гринвичской обсерватории (нулевой или Гринвичский меридиан).

После получения астрографа в 1894 г., обсерватория начала работу также в области астрофотографии.

Директора Пулковской обсерватории в XIX веке:

1839-1862: Струве Василий Яковлевич

1862-1889: Струве Отто Васильевич

1890-1895: Бредихин Федор Александрович

1895-1916: Баклунд Оскар Андреевич.

Уникальным довоенным собранием Пулковской обсерватории, во многом сохранившимся до настоящего времени, является обширная художественная коллекция живописных портретов российских и зарубежных астрономов, ученых и механиков XIX-XX веков (последних именовали тогда художниками).

Начало портретной галереи было заложено самим основателем и первым директором Пулковской обсерватории В.Я. Струве. По его инициативе в 1839-1843 гг. известным художником-портретистом XIX века Йенсеном было написано 18 портретов астрономов, включая самого В.Я. Струве и его коллег – Фусса, Шумахера, видных ученых – Гаусса, Бесселя, Джона Гершеля, Ганстена, Лаланда, Эйри, Саута, а также знаменитых механиков – Г. Репсольда и А. Репсольда и других. Тогда же пулковское собрание пополнилось портретами известных немецких механиков – Мерца, Эртеля и Штейнгеля, написанных с натуры в 1838 г. художником Эхтером, и копиями портретов Лапласа и Вильяма Гершеля. В дальнейшем, как это постоянно отмечалось в годовых отчетах Обсерватории, портретная галерея, усилиями следующих ее директоров, постоянно пополнялась. Стоит отметить портреты знаменитых астрономов – Леверье (худ. Давердуинг, 1847 г.), Вишневского (худ. Чумаков,1854 г.), Аргеландера (худ. Бауш, 1869 г.), Ньюкомба (худ Ульке, 1886 г.), Скиапарелли (худ. Ландриани, 1888 г.), Баклунда (худ. Богданов-Бельский, 1900 г.), Гилла (худ. Э. Баклунд, 1907 г.), портрет В.Я. Струве, написанный с фотографии по заказу его сына О.В. Струве (худ. Тютрюмов, 1864 г.), а также два прекрасных портрета работы И.Н. Крамского – О.В. Струве (1887 г.) и А.Н. Савича (1879 г.). Всего до Второй мировой войны в собрании Пулковской обсерватории насчитывалось более 50 портретов.

Перед самым началом боевых действий под Ленинградом (летом 1941 г.), 35 наиболее ценных портретов, были вывезены и сданы на хранение в Эрмитаж, где они и находились всю войну, а затем полным списком вернулись в восстановленную Обсерваторию. Судьба остальных 20 портретов из довоенного собрания Обсерватории – Тихо де Браге, Галилея, Кеплера, Гюйгенса, Эйлера, Скиапарелли, Шуберта и других, осталась неизвестна. Интересно отметить, что недавно, совершенно неожиданно, отыскался один из утерянных Пулковских портретов – портрет Эйлера (копия с оригинала Гандмана, 1756 г.), который, в послевоенное время, был случайно приобретен в антикварном магазине в Ленинграде и сейчас находится в частном владении.

Экскурсионная работа в Обсерватории, начавшаяся с момента ее открытия в 1839 г., практически никогда не прерывалась даже в самые тяжелые для страны годы. Интересно отметить, что одним из первых посетителей Обсерватории был сам император Николай I с семьей, а первым экскурсоводом – академик В.Я. Струве.

Первые железнодорожные вокзалы столицы

Первый этап истории железнодорожного строительства в России начался во второй половине 1830-х гг. с постройкой первой при­городной железной дороги Петербург – Царское село – Павловск. на рубеже 40-х – 50-х гг. с появлением первых магистральных железных дорог происходит формирование архитектурно­го типа конечного (головного) вокзала столицы и возникает проблема функциональной и компо­зиционной взаимосвязи вокзала с прилегающим городским пространством.

Строительство железных дорог в России на­чалось с тогдашней столицы Санкт-Петербурга, где оказались сосредоточены все первые голо­вные вокзалы: Царскосельский (1837), Никола­евский (1844-1851), Варшавский (1851-1853), Петергофский (Балтийский) (1853-1857). Кроме перечисленных вокзалов в этот период был пос­троен и первый вокзал, в Москве – на конечной станции Санкт-Петербургско-Московской желез­ной дороги.

Таким образом, уже на первом этапе были построены все основные вокзалы Петербурга (кроме Финляндского (1870) и Ладожского (2001)) и сформирована схема их расположения в структуре города. их размещение определя­лось главными городскими магистралями. Железные дороги как бы продолжали исто­рически сложившиеся основные направления, ведущие из города.

Кроме направлений главных городских ма­гистралей, выбор места для размещения вокзалов Петербурга определялся и наличием свободных пространств военных плацев (часть Семеновс­кого плаца была использована для размещения Царскосельского вокзала, часть Александровс­кого – для Николаевского); Варшавский и Петер­гофский (Балтийский) вокзалы были расположе­ны на свободных территориях на левом берегу Обводного канала. Малоосвоенная территория Каланчевского поля подсказала место размеще­ния первого вокзала Москвы, (хотя это несколько удлиняло протяженность дороги между двумя столицами).

Здание Царскосельского вокзала, построен­ного в 1849-1852 гг. по проекту К.А. Тона, прак­тически не выделялось в окружающей городской застройке, что определялось не только его масш­табным строем, но и размещением в городской среде, при котором лицевой фасад располагался вдоль Загородного проспекта в одну линию с кор­пусами казарм. площадь перед вокзалом отсутс­твовала, а подъезд был организован со стороны плаца, куда выходила высокая аркада.

Размещение Варшавского вокзала в конце городской магистрали (по аналогии с размеще­нием парижского Восточного вокзала в конце Севастопольского бульвара) нельзя назвать удач­ным градостроительным решением, так как оно препятствовало возможности продолжения про­спекта. кроме того, конец железнодорожных пу­тей был размещен слишком близко к обводному каналу, что не позволило создать площадь перед главным фасадом вокзала. проблема взаимосвязи вокзала и городского пространства была решена созданием дворов прибытия и отправления вдоль боковых фасадов.

Размещение Балтийского вокзала можно считать более удачным, поскольку наличие про­странства между берегом обводного канала и главным фасадом здания вокзала давало возмож­ность создания привокзальной площади. однако эта возможность так и не была реализована в ар­хитектурном отношении.

В ряду этих столичных вокзалов наибольшее значение в истории градостроительства прина­длежит конечным вокзалам Санкт-Петербургско-Московской железной дороги, построенным в 1844-1851 гг. по проекту архитектора К.А. Тона. возведение вокзалов на двух конечных станци­ях по одному проекту создает уникальную си­туацию, при которой его здание является свое­образным модулем, позволяющим определить градостроительный масштаб формируемой при­вокзальной площади. Здание вокзала в Москве по своему масштабу оказалось недостаточным для организации аморфного пространства Каланчев­ского поля. В Петербурге, в отличие от Москвы, здание вокзала сомасштабно окружающей город­ской среде, чему способствовало, главным обра­зом, то, что с получением статуса привокзальной, Знаменская площадь (ныне Площадь Восстания) сразу же стала объектом активного градострои­тельного проектирования.

Непосредственное участие в проектирова­нии новой привокзальной площади принимал и сам император, который, согласовывая представ­ленный на его рассмотрение генплан, добавил к площади дополнительно места, «как отчеркнуто Его величества карандашом», что сделало площадь не только обширнее, но и придало ей более регулярный характер.

Площади была придана форма трапеции, расположенной почти по оси Невского проспек­та. Здание вокзала располагалось в соответствии со сложившейся градостроительной структурой Невского проспекта, представляющей собой ряд нанизанных на его ось пространств, образован­ных отступающими от проезжей части наиболее значимыми зданиями. Здание вокзала и новая привокзальная площадь завершали собой этот ряд градостроительных доминант (открываю­щийся площадью, образованной колоннадой Ка­занского собора).

В стилевом отношении новый городской ансамбль привокзальной площади также являл­ся продолжением общего городского контекста. проект был выполнен архитектором Н.Е. Ефи­мовым в соответствии с классицистическими традициями, и включал в себя не только про­странственное урегулирование площади, но и «соответственные пассажирской станции четы­рех этажные здания, по высочайше утвержден­ным фасадам». Знаменская площадь – уни­кальное градостроительное явление, поскольку в истории архитектуры XIX века больше не из­вестен факт создания привокзальной площади, задуманной как единый ансамбль.

Архитектурное решение фасадов самых пер­вых вокзалов России – Царскосельского (1849­1851) и Николаевского (1846-1851), возведенных по проектам Тона, отнюдь не претендовало на выражение новой, технически прогрессивной функции здания, полностью принадлежа по свое­му образному и масштабному строю контексту города. следующие по времени сооружения зда­ния Варшавского (1852-1853 гг., архитектор К.А. Скаржинский) и Балтийского (1853-1857 гг., архитектор А.И. Кракау) вокзалов демонстрируют развитие типо­логии вокзала – Балтийский вокзал представлял собой уже развитый тип вокзального здания (в качестве аналога был взят Восточный вокзал в Париже). по всей видимости, помимо развития типологии вокзала, на смену образа и масштаба их зданий повлияло и размещение на обширных, незастроенных тогда пространствах за городской окраиной, что позволило не учитывать контекст города и применить в фасадах более крупный «вокзальный» масштаб.

НИКОЛАЕВСКИЙ (МОСКОВСКИЙ) ВОКЗАЛ

Магистраль, соединившая в середине XIX века две столицы России, ее «голову и сердце», как писали тогда в газетах, – первая двухпутная железная дорога Российской империи и, на тот момент, самая длинная в мире – 645 км. А вокзалы на двух ее сторонах вобрали в себя новейшие достижения инженерной мысли и лучшие традиции европейской архитектуры. Автором проекта стал архитектор Константин Тон, которого особо ценил Николай I

Железная дорога между Санкт-Петербургом и Москвой была второй железнодорожной магистралью в России после трассы между Санкт-Петербургом и Царским Селом. Стимулом к сооружению стал положительный опыт эксплуатации железной дороги между Санкт-Петербургом и Царским селом.

Император сам выбирал проект вокзала среди трех, которые прислали на конкурс известные архитекторы. Свой эскиз также представил Рудольф Желязевич, создавший образцовую промежуточную станцию в Вышнем Волочке, но императора он не устроил. Его выбор пал на Константина Тона, учившегося у Андрея Воронихина.  Николай I высоко ценил его талант и доверил ему строительство таких символических монументальных сооружений как московский храм Христа Спасителя и Большой Кремлевский дворец с Оружейной палатой. Причем возведение Храма Христа Спасителя заняло всю жизнь архитектора.

Железнодорожные вокзалы в Петербурге и Москве построены в стиле неоренессанс – их украшают башни с часами и большие венецианские окна. Строительство обоих вокзалов началось в 1844 г. примерно в одно и то же время, но петербургский открыли немного позже московского. Для вокзала в Северной столице выбрали место на пересечении Невского и Лиговского проспектов, тогда это была окраина города. Он официально именовался Николаевским.

Башня с часами и флагштоком напоминала ратуши городов Западной Европы. По периметру здания тянулась невысокая колоннада с несколькими входами. Новинкой для России стала железная крыша дебаркадеров (платформ) – их только начали возводить в Западной Европе. Строгие, стройные и невероятно прочные металлические конструкции стали неотъемлемой частью железнодорожных станций, отличающей их от других видов транспорта и общественных сооружений. Первый этаж здания занимали вестибюли, пассажирские залы и апартаменты императора. На втором – жил начальник вокзала и руководство железной дороги. Изначально в здании вокзала находились квартира начальника вокзала, конторы и квартиры служащих Московского вокзала, управление железной дороги. Первым начальником вокзала стал Н.И. Миклуха – отец знаменитого путешественника Н.Н. Миклухо-Маклая.

Входя в здание, пассажиры снимали головные уборы – как в ритуальном заведении. А комнаты ожидания делились на женские и мужские.

Вокзал в Петербурге был построен к открытию железной дороги в 1851 г., несколько позже, чем его брат-близнец в Москве, который был закончен уже в 1849 г.

Первым по открывшейся дороге планировалось пустить царский поезд. Но затем решили не рисковать и опробовать ее на военных. За 3 дня в Москву перебросили по ней несколько эшелонов с гвардейцами. Торжественное открытие железной дороги чуть было не сорвалось из-за инициативы чрезмерно услужливого чиновника. По его приказу рельсы покрасили белой масляной краской – видимо, для красоты. На не до конца высохшей краске состав начал буксовать и остановился. Хорошо, что удалось найти выход – рельсы намазали сажей из паровой машины, чтобы уменьшить скольжение.

И, наконец, 18 августа 1851 года в 4 утра от Николаевского вокзала выехал императорский состав из 9 вагонов. Дорога заняла не мало – 19 часов, в том числе потому, что Николай I по железнодорожным мостам шел за составом пешком – они казались ему ненадежной конструкцией. Солдаты охраняли железную дорогу по всему пути следования императорского состава.

Первый же поезд для простых пассажиров был отправлен 1 ноября 1851 г. Проезд на нем был очень дорогим, несостоятельные пассажиры размещались в товарных вагонах, а иногда и на открытых платформах. Желающий отправиться в Москву должен был подать в полицию особое прошение и свой паспорт. После проверки личности пассажиру выдавали билет, а паспорт выдавали только после окончания поездки.

1868 г. в связи со значительно возросшим пассажиропотоком была начата реконструкция вокзала. Был пристроен двухэтажный флигель для приема багажа. В 1898 г. со стороны Лиговского проспекта было построено кирпичное здание отделения Николаевской железной дороги.

В 1912 г. был объявлен конкурс на проект нового здания Николаевского (Московского) вокзала. Появлявшиеся новые технические устройства требовали новых помещений, старое здание не могло их обеспечить. Среди участвующих в конкурсе были В.А. Щуко, Ф.И. Лидваль. Сложность решения заключалась в том, что новый вокзал мог быть расширен только в сторону путей, Знаменская площадь к тому времени уже была сформирована. Одобрение получил проект В.А. Щуко. Было начато строительство корпуса прибытия, который должен был стать левым крылом нового здания. С началом первой мировой войны строительство было прервано, старое здание избежало сноса.

В 1923 г. Николаевская железная дорога была переименована в Октябрьскую, такое же название получил и вокзал. В 1930 г. вокзал стал именоваться Московским.

ФИНЛЯНДСКИЙ ВОКЗАЛ

В 1862-1870 гг. была проложена Финляндская железная дорога. По контракту после сдачи в эксплуатацию она стала принадлежать Финляндии. Это привело к тому что на железной дороге вплоть до 1917 г. работали только финны.

В 1870 г. по проекту архитектора П.С. Купинского севернее Симбирской улицы (ныне Комсомола) было построено здание Финляндского вокзала. Пассажирское  здание вокзала отвечало всем требованиям здания международной линии, но выглядело оно очень скромно. Это было протяженное одноэтажное здание с тремя ризалитами — центральным входом и расположенными симметрично относительно него двумя двухэтажными павильонами.

Задолго до появления вокзала это место называлось «Волчье поле», здесь выгуливали скот, потом была городская свалка. Позже артиллерийское ведомство использовало часть свалки под полигон и военный лагерь. Как городская площадь это пространство стало формироваться только с момента постройки вокзала. Для перевалки грузов с водного транспорта в вагоны железнодорожные пути подходили к берегу Невы, где располагалась товарная станция. На месте, где сегодня аллеи и газоны, стояли склады, штабеля шпал, деревянные постройки. Территорию между зданием вокзала и Невой (нынешнюю пл. Ленина) занимали различные служебные строения, принадлежавшие железной дороге, образуя так называемый «Нижний двор»: здание Петербургской конторы Финляндской железной дороги, склад, кассы, таможня.

На публичных торгах работы по постройке вокзала поручили выборгскому купцу Павлу Яковлеву. Интерьеры Финляндского вокзала создавали финские архитекторы В.Вестлинг и П.Дегенер. Мебель заказывали в Германии.

В комплекс станции Санкт — Петербург — Финляндский к 1870 г. входили:

  • Вокзал с дебаркадером
  • Веерное депо и мастерские по — обслуживанию локомотивов на 12 стойл с поворотным кругом
  • Вагонное депо с отделением для Императорского поезда
  • Три дровяных сарая (снесены в 1990-х гг. из-за нехватки места в связи со строительством новых жилых домов и зданий)
  • Водокачка с паровой насосной станцией, находящейся на берегу Невы
  • Газовый завод с газозапровочной станцией и электростанцией
  • Павильон местного сообщения
  • Багажный пакгауз

Для августейших особ были построены специальные роскошные вагоны, в которых они могли с комфортом передвигаться не расставаясь с многочисленной свитой. В составе были отдельные вагоны для императора и императрицы, салон-вагон, вагон-ресторан, вагон-кухня и вагон-обогреватель.

Официальная церемония открытия Финляндской железной дороги прошла 11 сентября 1870 г., когда началось движение от Санкт-Петербурга до Рихимяки. В 1892 г. поезда пошли по ветке Охтинский вокзал – Ириновская ветка, в 1894 г. – Приморский вокзал, Сестрорецк, Озерки. К 1896 г. узел Финляндского вокзала стал охватывать всю северную часть Петербургской губернии.

Новая железная дорога доставляла массу неудобств жителям Выборгского района Санкт-Петербурга. Она проходила в одном уровне с улицами, имела в пределах города десять переездов. В 1910 г. ее реконструировали, сделав пересечение с улицами в двух уровнях.

В 1950-х гг. вокзал был перестроен, появилось современное здание со шпилем и часами. При реконструкции  центральный ризалит старого вокзала включен в один из корпусов нового здания. 

ПЕТЕРБУРГСКИЙ ЗООСАД

Ленинградский зоопарк вырос из небольшого частного зоосада, открывшегося в 1865 г. на том же месте, где он находится сегодня. Его основателями стали супруги Гебгардт, София и Юлиус – голландцы, поселившиеся в Петербурге. В те годы зоосады открывались по всей Европе, а в 1864 г. такое учреждение появилось и в Москве. Тогда Юлиус обратился к властям Петербурга с предложением предоставить ему землю под организацию зоосада, необходимого в столице Российской империи, и получил ее в бесплатную аренду сроком на 20 лет. Так в Петербурге 14 августа 1865 г. открылся зоосад.

В Петербурге основательницей сада считали именно жену Юлиуса – Софию Гебгардт. Поговаривали, что льготные условия на аренду земли под зоосад – это заслуга Софьи и результат её больших связей в свете.

Она была очень активная и предприимчивая женщина. До основания зоосада занималась торговлей вафлями в сквере перед Александровским театром. Ее бизнес быстро развивался, и вскоре она расширила его за счет изготовления и доставки вафель под заказ на дом. Что, в свою очередь, сделало ее вхожей в очень многие дома и помогло свести полезные знакомства, в том числе с петербургской знатью. Позднее эти люди оказывали поддержку в ее начинаниях.

Появление в столице зоосада вызвало большой интерес, было отмечено публикой и прессой. Покупалось очень много зверей и птиц. Не обошлось без подарков, в том числе и от членов царской семьи. Александр II подарил зоосаду двух слонов, великий князь Александр Михайлович – леопарда и двух корейских пони, а принц Ольденбургский – мандрила (мартышку).

Многое в зоосаде супругов Гебгардт было сделано для привлечения и увеселения публики. Была построена специальная эстрада, где играл духовой оркестр. Также при зоосаде работала молочная ферма и буфет, где можно было приобрести разные молочные продукты по достаточно низким ценам. Зоосад довольно быстро приобрел имидж места для приятного, культурного времяпрепровождения. Однако больших доходов он не приносил.

Зимой посетителей почти не было, и хозяевам приходилось открывать филиалы зоосада на Адмиралтейской стороне. Один из них располагался на Большой Морской, примерно на месте Дворца культуры работников связи, а второй представлял собой балаган на Царицыном поле (ныне Марсово поле) и работал там во время масленичных гуляний.

Беда пришла в 1871 г., когда во время поездки в Берлин за очередной партией животных внезапно умер от холеры Юлиус. София, которой было под 60, уже не могла одна справиться с обширным хозяйством. Зоосад оказался под угрозой закрытия, но в 1873 г. София вышла замуж за 30­летнего петербургского немца Эрнста Роста, человека талантливого, энергичного и делового, а главное — имевшего на зоосад большие планы. Поняв, что ее «детище» в надежных руках, София постепенно отошла от дел, сделав мужа официальным владельцем петербургского зоосада. При нем это учреждение по-настоящему расцвело: была построена масса новых, красивых зданий, богато украшенных резьбой, проведены коммуникации, в зоопарк приехали животные, которых доселе не видел Петербург – жираф, шимпанзе, орангутан, муравьед и другие. Коллекция животных зоопарка Роста была солидной и по нынешним временам – более 200 видов и свыше 1200 экземпляров разных зверей, птиц и рептилий.

В 1867 г. в зоосаду появился экспонат, который сейчас можно увидеть в Зоологическом музее Российской академии наук. Это скелет синего кита, демонстрировавшийся в саду до 1887 г. Он принадлежал Императорской Академии наук, у которой на тот момент не было подходящего помещения для такого экспоната. Со временем места для скелета кита не стало и  в зоосаду, так как сильно расширилась его коллекция животных. Его вернули Академии наук, которая смогла выставить его на обозрение публики лишь в 1900 г.

Однако, основным источником дохода зоосада была все же коммерческая часть. Прежде всего, новым хозяином была построена большая летняя эстрада с рядами скамеек перед ней, всего на 1380 мест, а затем и закрытый театр на 500 мест. На этих сценах давались цирковые представления, проходили «сборные» концерты, ставились пышные «феерии», выступали оперные труппы, хоры и оркестры. 

Зоосад имел свои, сначала духовой, а потом симфонический, оркестры. В 1886 г. стали популярны симфонические «четверги», в программе которых были сочинения Чайковского, Рубинштейна, Римского-Корсакова, Вагнера и других. Интересно, что давались и органные концерты, поскольку даже этот инструмент был в зоосаде.

София Рост скончалась 20 февраля 1887 г. в Петербурге и была погребена на Выборгском римско-католическом кладбище. Вдовец Рост более десятилетия еще продолжал работать в зоосаде, но 1898 г. отошел от дел; предприятие постепенно пришло в упадок и в 1909 г. зверинец был закрыт. В 1910 г. новым владельцем зоосада стал русский драматический артист и театральный антрепренер С.Н. Новиков, а после октябрьского переворота зоосад был отобран у владельцев большевиками.

АПРАКСИН ДВОР

Апраксин двор — это комплекс административных, складских, торговых зданий, расположенный между набережной реки Фонтанки, улицами Садовой и Ломоносова, и Апраксиным переулком. Его назвали по фамилии первого владельца земельного участка, на котором он сейчас находится, — графа Федора Матвеевича Апраксина. Архитектурный комплекс Апраксина двора сформировался в XIX веке, когда рынок был заново отстроен после пожара 1862 г. 

Апраксин двор спроектировал архитектор Иероним Доминикович Корсини. В 1862—1863 гг. он составил общий план застройки Апраксина двора. С августа 1862 г. по июль 1863 г. он возвел постройки торговых рядов Александровской линии.

Торгово-складские корпуса Апраксина двора были возведены в 1875–1879 гг., их спроектировал А.А. Бертельс совместно с А.И. Волковым. Корпус торговых лавок по улице Ломоносова, 3 построил архитектор Е.С. Бикарюков в 1898 г. На месте нынешнего Апраксина двора когда-то существовало два участка. Один принадлежал графу Федору Апраксину, а другой купцу Ивану Щукину.

Участок земли к северу от Фонтанки в 1739 г. перешел к графу Апраксину. С 1754 г. здесь начали строить лавки, которые сдавались внаем для торговли или продавались вместе с землей. Одновременно, с середины 1750-х гг., часть расположенной рядом усадьбы Г.П. Чернышева приобрел купец Иван Щукин. Вдоль Садовой улицы он построил трехэтажное каменное здание с торговыми помещениями.

Таким образом, к концу XVIII века Федор Апраксин устроил на своем участке обширные торговые ряды. На Щукином дворе торговали сельскохозяйственными продуктами, и он был известен как Щукин двор. В 1777 г. купец разорился, и Щукин двор перешел к Комиссии об учреждении народных училищ. При ее содействии были построены каменные и деревянные здания, а также лавки.

Тут также работал “Старо-Щукинский трактир”, который просуществовал до начала XIX века. Далее до начала ХХ века здесь находилась Мариинская гостиница и ресторан.

В 1818 г. был составлен проект симметричной каменной застройки Апраксина двора архитектора Модюи. В 1828 г. на этом месте построили шесть двухэтажных корпусов внутри Апраксина двора. В 1833 г. Апраксин и Щукин дворы по указу Николая I были объединены в один обширный рынок. В 1860-1861-х гг. выстроили корпуса для ягодников. Возвели верх, ярус ворот, ведущих в Апраксин двор с Садовой улицы по проекту архитектора Корсини.

До начала 1860-х гг. тут велась почти вся букинистическая торговля в Санкт-Петербурге. Пожар 28 мая 1862 г. уничтожил большинство строений Апраксина и Щукина двора. В 1863 г. была построена Александровская линия — два здания с лавками по Садовой улице. В 1864 г. выстроили главный корпус Щукина двора по проекту архитектора Кракау, который стал называться Мариинской линией.

К началу 1870-х гг. в Апраксином дворе было возведено 45 торговых корпусов. В основном, здесь велась оптовая торговля, таких товаров как — железные и мануфактурные изделия, инструменты, машины, оружие, фрукты, бакалейные продукты и другие.

Дурили здесь и иностранцев и своих постоянно. Провинциал хочет примерить картуз. Владелец лавки подает ему головной убор и отворачивается, якобы занятый каким-то своим делом. Покупатель надевает картуз – тут лавочник оборачивается и спрашивает его: “Ваше сиятельство, а где же тот мещанин, которому я картуз давал?”. “Так это я!” – восклицает покупатель. “Не признал! В этом картузе — вылитый граф!”.

В 1907 г. в Апраксином дворе была учреждена фруктовая, чайная и винная биржа, при ней открылось Общество взаимного кредита и отделение агентства страхового общества “Россия”.

3 июля 1914 г. произошел очередной пожар в Апраксином дворе. Позднее все восстановили, и к 1915 г. там уже насчитывалось 664 лавки. В 1920-х гг. все пять малых пассажей были разобраны. Остались только арки между ними на фасадах по Воронинскому проезду и по Александровской линии, и то не везде. В 1930-х гг. в зданиях на внутренних территориях Апраксина двора устроили склады. В остальных помещениях велась комиссионная торговля.

КОМПЛЕКС ПОЧТОВЫХ ЗДАНИЙ

Первый Санкт-Петербургский почтамт, созданный Петром I в 1714 г., выполнял функции учреждения по пересылке иностранной и русской корреспонденции. Здание, в котором помещался Почтовый двор, было «мазанковым», одноэтажным, «в одно жилье», и, по преданию, в его строительстве принимал участие сам государь Петр I.

Второе здание Санкт-Петербургского почтамта, построенное вблизи Мраморного дворца в 1816 г., в 1835 г. сгорело. Третье здание Почтового двора, выстроенное против атлантов Нового Эрмитажа, было небольшим, крайне неудобным из-за соседства со строящимся Зимним дворцом.

Все изменилось в царствование Екатерины II. Почтовый департамент был выделен из Коллегии иностранных дел и преобразован в Главное почтовых дел правление во главе с генерал-почт-директором А.А. Безбородко. Санкт-Петербургский почтамт выступил как административный орган почтового ведомства. Подчиняясь Главному почтовых дел правлению, он представлял собой вторую ступень почтовой администрации. Вместе с Московским, Малороссийским и пограничным почтамтами, Санкт-Петербургский почтамт являлся начальством для почтовых контор и станций в ближайших к нему губерниях.

Требовалось найти достойное место для размещения руководящего и исполнительного органа, т. к. здание почтамта, влачило жалкое существование в немецкой слободе, поэтому не случайно среди почтовых реформ, разработанных А.А. Безбородко, было и строительство нового Санкт-Петербургского почтамта, а также конторы для перевозки почт – Почтового стана. Таким образом, в 1782 г. Почтовый двор Северной столицы в четвертый раз поменял свое местоположение.

Для начала Екатерина II передает в ведомство A.A. Безбородко проданный за долги с аукциона дом графа Сергея Павловича Ягужинского (Почтамтская, 14).

Место под строительство здания по Почтамтской улице, д. 9, в котором и сейчас располагается Санкт-Петербургский почтамт, было выбрано А.А. Безбородко для размещения в нем Почтового стана, главной почтовой станции Санкт-Петербурга. Здесь находились службы перевозки почт, сараи, конюшни, колодец, был установлен верстовой столб, так называемая «нулевая верста». Выбор не был случайным – «пустопорожние» земли профессора Якова Урсинуса и дом с участком публичного нотариуса Медера находились напротив подворья Курско-Знаменского монастыря, приобретенного Безбородко под строительство своего нового дворца.

В сентябре 1785 г., когда по проекту Н. Львова была завершена только первая очередь строительства здания Почтового стана, в бывшем доме С.П. Ягужинского, был открыт Санкт-Петербургский почтамт, в нем разместились все почтовые экспедиции и Главное почтовых дел правление. Постройка Почтового стана была завершена в 1789 г. Здание носило деловой характер, однако помещения были не только деловыми. Известно, что в здании Почтового стана находилась также квартиры: самого архитектора Н. Львова и Санкт-Петербургского почт-директора.

Уже в июне 1801 г. императором Александром I был издан указ о перестройке обоих зданий почтамта – «Почтового Стана и дома, занимаемого Правлением для большего удобства помещения в оных». На время работ, ведущихся в почтовых зданиях, для чинов Главного почтовых дел правления и служащих, пользовавшихся казенными квартирами, были наняты обывательские квартиры поблизости.

В 1803 г. работы были завершены. Службы почтамта сконцентрировались в бывшем доме Ягужинского; в нем же осталась квартира главного директора почт, его канцелярия и архив. Почтовое правление переехало в здание Почтового стана. К 1805 г. в распоряжении почтамта уже были: домовая почтовая церковь в доме Закревского (Почтамтский пер., д. 2), собственная Гошпиталь – почтамтская больница, (ул. Якубовича, д. 8), устроенная в здании, купленном Безбородко в 1797 г., и два жилых дома (Якубовича, 10 и Почтамтская, 3).

На 1812 г. была запланирована новая перестройка зданий почтамта. Осуществить проект в предполагаемое время помешала Отечественная война 1812 г.

В 1821 г. Санкт-Петербургскому почтамту удалось приобрести по случаю целую усадьбу. Она была куплена у праправнучки М.В. Ломоносова Екатерины Николаевны Раевской: большой сквозной участок со строениями, соседствовавший с бывшим домом Ягужинского и парадной частью фасада выходивший на набережную реки Мойки (Б. Морской ул., 61). На участке имелись: двухэтажный дом с мезонином, два служебных флигеля, выходившие на Мойку, два одноэтажных дома, выходившие на Почтамтскую улицу, и большой фруктовый сад. Поначалу в двухэтажном доме проживали почтовые служащие; в прочих размещались подсобные почтовые службы, дровяные склады; в одном из зданий усадьбы с 1822 по 1841 гг. находилось Почтовое училище.

В 1839 г. Почтовое правление приняло решение об учреждении в Санкт-Петербурге конторы казенных дилижансов, которые перевозили бы не только почтовые грузы, но и пассажиров. Уже существовали частные линии пассажирских перевозок в дилижансах, устройство которых было чрезвычайно выгодно. И вот на месте бывшей «усадьбы Ломоносова» по проекту А.К. Кавоса началось строительство Санкт-Петербургского Отделения почтовых карет и брик. На возведение нового здания предполагалось затратить сто тысяч рублей. Такая сумма была обременительна для казначейства, поэтому В.Ф. Адлерберг (главенствующий над Почтовым департаментом в 1842-1857 гг.) предложил выделять ежегодно часть суммы из строительного капитала, ассигнуемого для почтовых зданий, и из этого же капитала заимствовать до 2 тысяч в год на наем помещений для служащих.

Отделение было торжественно открыто в 1845 г. Было построено новое здание для приезжающих, два жилых флигеля, дом для почтальонов, каменные навесы и конюшни для лошадей. Дворик, в котором проезжающие садились в экипажи или сходили с них, был перекрыт стеклянным колпаком.

В 1829 г. почтовое ведомство для размещения Почтового департамента, теснившегося «в среднем этаже» бывшего Почтового стана, приобрело дворец. Бывший дворец А.А. Безбородко (Почтамтская, 7) по указу Николая I был куплен у наследника А.А. Безбородко, Григория Григорьевича Кушелева. Прочие свободные места дворца были пущены под квартиры чиновников департамента и почтамта.

Таким образом, на территории III квартала Адмиралтейской части города Санкт-Петербурга возник Почтовый городок, который продолжал свое формирование и развитие вплоть до начала XX века. Город рос, увеличивалось население, увеличивалось число почтовых операций, число почтовых служащих, для которых требовались новые служебные и жилые помещения. А строения требовали ремонта и перестроек.

В 1859 г. была начата перестройка Санкт-Петербургского почтамта. По проекту Кавоса были перестроены оба дома, они были соединены аркой, служившей переходом для почтовых чиновников. Дома были соединены, а функции разделены. Бывший Почтовый стан стал именоваться Домом приема корреспонденции, а бывший дом Ягужинского – Домом выдачи.

Таким образом постепенно создавался комплекс почтовых зданий, который учитывал специфику почтовой службы и был выдержан в едином архитектурном стиле.

Петербургская городская почта

14 января 1833 г. жители столицы Российской империи в субботнем номере петербургской газеты «Северная пчела» прочли сообщение о том, что «во вторник 17 сего месяца воспримет свое начало здесь в Санкт-Петербурге городская почта для разноски писем и билетов по городу». К этому времени ни в одном из крупных населенных пунктов Российской империи не существовало внутригородской почты. Почтамты и почтовые отделения обеспечивали пересылку только междугородней и заграничной корреспонденции. Горожане самостоятельно изыскивали способы для отправки друг другу сообщений: нанимали специальных людей или передавали письма с оказией. Отсутствие внутригородской почты в таких крупных центрах, как Петербург и Москва, ощущалось не только населением, но и правительственными учреждениями, промышленными предприятиями и торговыми фирмами. Приходилось содержать целые штаты посыльных для разноски пакетов, писем и пригласительных билетов. Государству так же выгодно было получать прибыль, наладив систему внутригородской коммуникации посредством почтовой связи.

Проблему устройства внутригородской почты власти пытались решить на протяжении 1820-х гг., неоднократно поступали проекты о создании таковой. В 1827 г. для изучения почтового дела заграницу были командированы чиновники Почтового департамента Ф.И. Прянишников и Ф. Вейраух. После возвращения ими были сделаны доклады в том числе и о действиях внутригородских почт Лондона и Берлина. Для решения вопроса об использовании иностранного опыта при Почтовом департаменте был создан Комитет, результатом деятельности которого стали предложения «Об устройстве почтовой части в России». В этом документе имелся раздел «О заведении городской почты», где предлагалось учредить, в виде опыта, в Петербурге внутригородскую почту.

27 октября 1830 г. высочайше утвержденным мнением Государственного Совета главному почтовому начальству было предоставлено право учредить в Петербурге временную внутригородскую почту, которая должна была действовать по особо составленному положению. Главные основания этого положения заключались в следующем.

При Петербургском почтамте для обеспечения деятельности городской почты учреждалось особое отделение, состоящее из приемщика и двух младших сортировщиков. Штат этого отделения был включен в общий штат Почтового управления, утвержденный 22 октября 1830 г. Прием писем производился в мелочных лавках, а для сбора корреспонденции и разноски ее по городу нанимались письмоносцы из «свободных, грамотных и благонадежных людей». За пересылку корреспонденции была установлена плата: за письмо взималось по 20 коп., за пригласительные билеты, визитные и т.п., по 10 коп. С каждого вырученного рубля 20 коп. шло на оплату труда чиновникам и служителям почтамта, которые занимались делами городской почты; 20 коп. – письмоносцам, 10 коп. – в пользу приемного места (лавочки), остальные 50 коп. должны были храниться, «до времени», без причисления их к почтовым доходам. В случае если предприятие оказалось бы выгодным, то, по прошествии первого года работы, следовало обеспечить письмоносцев единообразной одеждой, за счет доходов от почты.

17 мая 1832 г. были утверждены дополнительные правила организации внутригородской почты. Вместо назначенных положением 20 коп. за письмо и 10 коп. за билет, по желанию подавателей, можно было принимать мелкую монету, полагая за 1 письмо, или за 2 билета по 5 коп. серебром. Почтовому ведомству, по соглашению с министром финансов, было разрешено уменьшать плату за корреспонденцию, «если для облегчения корреспондентов и достижения посредством сего большего действия этого нового учреждения представится необходимым». Кроме того, в связи с возникшими трудностями при найме письмоносцев, им было установлено жалованье в 25 руб. в месяц, или в 300 руб. в год, «обращая в пополнение потребной для сего суммы положенные им за труды 20 коп. с каждого вырученного рубля». В случае успешности предприятия разрешалось увеличивать как число письмоносцев, так и жалованье им.

К внутригородской почте были определены служащие почтамта: приемщиком – помощник контролера 9 класса Чесноков, сортировщиками – помощник начальника архива коллежский секретарь Круминг и канцелярский служитель Почтового департамента Иевский. Помимо жалованья по почтамту, они получали дополнительно оклады, назначенные по штату для чиновников городской почты.

Спустя два года были подведены итоги работы внутригородской почты. Кроме удобства населения, всевозможным предприятиям и организациям по пересылке корреспонденции, почта не только покрыла своим сбором весь необходимый на ее содержание расход, но и принесла прибыль в 1689 руб. 62 коп. (с 1833 г. по июль 1835 г. весь сбор составил 47907 руб.).

В связи с успешным опытом работы внутригородской почты Почтовый департамент вышел с предложением оставить ее действие в столице на прежних основаниях и на постоянной основе.

24 сентября 1835 г. император Николай I утвердил положение Комитета министров «Об учреждении при Санкт-Петербургском Почтамте постоянного Отделения городской почты».

Письмоносцы три раза в день обходили лавки, где были установлены специальные ящики для сбора почтовых отправлений, забирали корреспонденцию и сдавали ее на почтамт в отделение городской почты. Служащие отделения ее сортировали, ставили штемпели и вновь отдавали письмоносцам для разноски по адресам. В свою очередь горожане в любое время, пока работали лавки, могли принести необходимую для отправки корреспонденцию и, заплатив лавочнику деньги, опустить ее в специальный ящик.

Увеличение количества корреспонденции, пересылаемой внутригородской почтой возрастало, что заставило почт-директора Петербургского почтамта К.Я. Булгакова выйти с предложением открыть еще одно отделение внутригородской почты. Сообщения между двумя отделениями должно было осуществляться двумя конными письмоносцами. Доставку писем предлагалось производить вместо трех – шесть раз в день. 1 января 1843 г. в Литейной части было открыто Второе отделение городской почты, а отделение при почтамте стало называться Первым отделением городской почты. Город был разделен на 21 округ, каждый из которых обслуживался тремя или четырьмя письмоносцами. В штат внутригородской почты были добавлены 34 должности письмоносцев.

С 1 декабря 1845 г. прием писем внутригородской почты стал осуществляться не только в мелочных лавках, но и в крупных магазинах города. Для ускорения отправки писем на почтамте и в отделениях внутригородской почты стали продаваться специальные штемпельные конверты, которые складывались в специальные ящики, но уже без посредничества служащего лавки или магазина. Прежний порядок пересылки писем в простых конвертах сохранялся.

К концу 1850-х гг. Петербург представлял собой крупный промышленный и торговый город с населением более 500 тыс. человек. Быстрое развитие промышленности и торговли, рост населения, расширение территории города требовали усовершенствования работы столичной почты. Почтовое обслуживание жителей осуществлялось по двум не зависимым друг от друга линиям: иногородняя корреспонденция проходила через почтамт и его городские почтовые отделения, связь между жителями столицы осуществлялась через отделения городской почты.

Независимость доставки иногородней и внутригородской корреспонденции приводила к параллелизму в работе: иногда в один и тот же дом одновременно приходили и почтальон почтамта, и письмоносец внутригородской почты.

В 1857 г. для изучения опыта почтового дела за границу был направлен полицмейстер и экзекутор Петербургского почтамта подполковник Г. Ленц. В своем отчете он указал на необходимость перенять иностранный опыт и соединить разноску писем внутригородской почты с доставкой иногородней и иностранной корреспонденции. Чтобы упростить работу внутригородской почты он предлагал выпустить специальные марки для внутригородских писем и этим ликвидировать необходимость расчетов с владельцами мелочных лавок и магазинов за обслуживание почтовых ящиков.

2 июня 1858 г. было утверждено рассмотренное Государственным советом представление главноначальствующего над Почтовым департаментом Ф.И. Прянишникова «О преобразовании существующего порядка разноски корреспонденции в Санкт-Петербурге», а 28 ноября 1858 г. Ф.И. Прянишников утвердил «Положение о разноске в Санкт-Петербурге внутренней, заграничной и городской корреспонденции».

Согласно «Положению» город был разделен на 8 частей, каждая из которых в свою очередь делилась на несколько округов. В каждой части предусматривалась организация почтового отделения для приема и разноски корреспонденции. Находящееся на почтамте Первое отделение городской почты стала называться «Центральным отделением по разноске корреспонденции в Санкт-Петербурге». Простая частная корреспонденция должна была выниматься из почтовых ящиков и разноситься шесть раз в день. Городские письма предписывалось доставлять адресатам не позже, чем через четыре часа после их выемки из почтового ящика. В каждый почтовый округ было назначено по три постоянных письмоносца. Разноска иногородней и иностранной корреспонденции была соединена с доставкой писем внутригородской почты.

Таким образом, все операции, связанные с разноской, возлагались на внутригородскую почту и сосредоточились в ее Центральном отделении. Из Центрального отделения почта на лошадях направлялась в почтовые отделы, откуда производилась пешая доставка писем адресатам.

В 1871 г. Центральное отделение городской почты было присоединено к Экспедиции выдачи простой внутренней корреспонденции Петербургского почтамта. Заведование городской почтой было возложено на экспедитора этой экспедиции, а обязанности управляющего городской почтой – на его помощника, который должен был контролировать городские почтовые отделы.

Таким образом, внутригородская почта окончательно прекратила свое существование как самостоятельное учреждение.

ПЕТЕРБУРГ В ЛИТОГРАФИЯХ АНДРЕ ДЮРАНА

В 1839 г. Анатолий Николаевич Демидов организовал путешествие по России Андре Дюрана (Andre Durand) – французского художника, рисовальщика и путешественника.

Результатом поездки по городам России (Москва, С-Петербург, Казань, Нижний Новгород, Новгород, Кострома, Ярославль, Владимир, Тверь) стал литографированный альбом, вышедший в 1842 г. в Париже из ста рисунков с городскими и сельскими видами России, созданными под впечатлением его путешествия: “Voyage pittoresque et archеologique en Russie” (Живописное и археологическое путешествие по России).

Одним из главных достоинств рисунков было внимание к архитектурным деталям изображенных на гравюрах зданий.

Наблюдательность Андре Дюрана и достоверность его гравюр позволяют сейчас использовать многие литографии для исследования как существующих, так и утраченных сооружений.

ИСТОЧНИКИ ИНФОРМАЦИИ:

  1. Зимин И.В. Аничков дворец. Резиденция наследников престола. Вторая половина XVIII – начало XX в. Повседневная жизнь Российского императорского двора. https://culture.wikireading.ru/91843.
  2. Малиновский К.В.: «Санкт-Петербург XVIII века». Издательство «Крига», 2008 г.
  3. Жигало М.В., Тукиянен И.А.: «Самые известные храмы Санкт-Петербурга». Издательство «Олимп: Астрель: АСТ», 2007 г.
  4. Лосева А. От уникального к усредненному. Императорский Коттедж и его архитектурное окружение.
  5. Пугачева К А. Сценарий власти» и церемониальная культура Петергофа в эпоху Николая I. Ярославский педагогический вестник – 2015 – № 2 – Том I (Культурология). 
  6. Гущин В. А. История Петергофа и его жителей. Книга III. Новый Петергоф. Санкт-Петербург. 2005.
  7. Петухова Н.М. Санкт-Петербургский государственный академический институт живописи, скульптуры и архитектуры им. И.Е. Репина. Эволюция градостроительной роли железнодорожных вокзалов России 1830-х – 1910-х годов.
  8. Российская национальная библиотека. https://nlr.ru/history_nlr/RA2742/novoe-vremya.
  9. Бажитова Л.И. Из истории зданий Санкт-Петербургского почтамта. Из Материалов 3-го научно-практического семинара по истории почты и филателии “Коллекции представляют историю”. https://stamps.ru/blog/iz-istorii-zdaniy-sankt-peterburgskogo-pochtamta.
  10. Плюхина Т.В. Из истории петербургской городской почты. https://vk.com/@spbarchives-iz-istorii-peterburgskoi-gorodskoi-pochty.

За этот исторически ничтожный срок своего существования Петербург накопил такое количество текстов, кодов, связей, ассоциаций, такой объем культурной памяти, что по праву может считаться уникальным явлением в мировой цивилизации.

- Ю.М. Лотман