ЭКОНОМИКА

Присоединение Финлядии к Российской империи оказалось чрезвычайно благоприятным для финляндской экономики, для которой оказался открыт огромный российский рынок. Уже в 1830 г. началась промышленная революция и процесс индустриализации.

Экономика Великого княжества Финляндского

Великое княжество Финляндское в первые десятилетия своего существования прошло через глубокий адаптационный кризис. Одной из причин экономического кризиса стал перелом в государственном устройстве. Соединив свои морские пути через Ладогу и Финский залив с Петербургом, Восточная Финляндия укрепила свое положение. Западная Финляндия, напротив, оказавшись в удалении от нового центра власти, страдала от переустройства, несмотря на то, что российско-шведское мирное соглашение специально предусматривало защиту Финляндии посредством сохранения тесных коммерческих взаимоотношений со Швецией в течение нескольких десятилетий переходного периода.

В основных сферах деятельности сельского хозяйства возник длительный структурный кризис. Государственные изменения принесли вместе с собой в Финляндию более выгодное с точки зрения цены российское зерно, с которым отечественное финское зерновое производство, осуществлявшееся в скудных условиях северной природы, было не в состоянии конкурировать. Сельскохозяйственный кризис означал для аграрной страны возникновение также и социального кризиса, усугубившегося в связи с зашедшим в Восточной Финляндии в тупик подсечным земледелием из-за сокращения лесных площадей, пригодных для подсечно-огневой системы. В свою очередь, коммерческая и промышленная сферы, а также маленькие города, не были способны предложить пути решения для покинувших сельскохозяйственную область и оставшихся без работы групп людей.

Слабеющая общемировая конъюнктура омрачила адаптационный кризис и структурный кризис начала 1800-х гг. Стратегия Наполеона, направленная на изоляцию британского материка, была реализована за счет вторжения российских военных сил в Финляндию и Швецию и заблокировала ранее активный экспорт финских пиломатериалов и смол на Запад. Когда в 1812 г. Россия изменила позицию в великой европейской войне, то связи между Финляндией и Великобританией были восстановлены, но они не возродили экспорт. Лондон резко повысил таможенные пошлины на ввоз древесины для того, чтобы улучшить положение Канады, находившейся в составе империи, и обезопасить себя от торговой блокады, в том числе и в будущем.

Более того, Наполеоновские войны стали причиной общего европейского экономического спада, который уменьшил международный спрос на основные продукты финского экспорта. Несколько периодов подъема в 1820-х и в 1830-х гг. продлились недолго и не привнесли стабильного улучшения в ситуацию. За кратким периодом оживления последовал резкий спад, перешедший в затяжной этап.

Перемены государственного характера внесли дополнительные затруднения в систему торгового судоходства. Ходившие под шведским флагом финские торговые суда экспортировали шпатель и смолы вплоть до Средиземного моря, но и этот рынок оказался закрыт из-за систематического пиратства варварских государств Северной Африки. По этой причине Средиземное море пришлось снять со счетов до того момента, Франция в 1830-х гг. не провела операции по установлению мирной ситуации.

Общее влияние указанных факторов практически закрыло для Финляндии западные моря и рынки. Смещение государственного центра с Запада на Восток одновременно с уже перечисленными аспектами еще больше ослабило торговые связи с Западной Европой. Данное положение, правда, не означало также и того, что Россия автоматически становилась важнейшим торговым партнером Финляндии, своей новой метрополии. В связи с потерей ресурсов Средиземного, Атлантического и Северного морей приходилось довольствоваться Балтийским морем, а ослабление торговли с Западной Европой было частично компенсировано бывшей метрополией Швецией, в столицу которой Западная Финляндия по-прежнему доставляла сельскохозяйственную продукцию, бревна, доски и смолы. Железоделательная промышленность на юго-западе Финляндии также продолжила свое взаимодействие со Швецией, будучи зависимой от поставок сырья.

Политическая цена торговой зависимости от Швеции заключалась для Финляндии в ее постоянном колебании между двумя метрополиями, Стокгольмом и Петербургом, в качестве буферной зоны вплоть до 1840-х гг. Очевидно, что регион не мог постоянно находиться в данном положении. Сразу, как только сложились благоприятные условия, Петербург и Сенат, локальное финское правительство, принялись разрывать экономические связи Финляндии со Швецией. Импорт шведского железа в Финляндию был сокращен, и постепенное возведение таможенных границ в 1820-1830-х гг., согласно русско-финско-шведскому торговому соглашению, завершилось в 1840-х гг. занятием Швецией особого положения на внешнем рынке Финляндии.

Второй этап политики разграничения вышел за границы России. Великое княжество Финляндское образовало собственную таможенную территорию, которая действовала также и по отношению к России. Но торговые отношения между Россией и Финляндией облегчались снижением таможенных пошлин и договоренностями о квотах на беспошлинный ввоз и вывоз товаров. Более того, финским торговым судам в 1831 г. был присужден статус, уравнивающий их с российскими судами, который действовал во всех портах Российской империи, в том числе и на Черном море. Российская доля участия во внешнем рынке Финляндии выросла в середине столетия на 40-50%, в разные времена неурожая и роста она достигала даже 60%. С российской точки зрения, Финляндия занимала существенное положение только по отношению к Санкт-Петербургу, который пользовался продукцией продовольственного экспорта, а также топливной древесиной.

Петербург и другие регионы России также начали привлекать на свои рынки новую текстильную промышленность и продукцию машиностроительной промышленности, которая начала активно развиваться в Великом княжестве Финляндском с 1840-1850-х гг. Затрагивая вопрос экономической интеграции, принято говорить, что во многих случаях новая промышленность зарождалась силами переселившихся из Петербурга или из других регионов России предпринимателей. На самом деле участие иностранных предпринимателей, большинство которых прибыли из стран Скандинавии, Германии и России, в финской промышленности составило лишь чуть более одной десятой части.

Третья по счету политическая попытка отдалить Швецию от Финляндии была направлена на западные рынки. После ощутимого политического ослабления связей со Стокгольмом, финны были вынуждены укрепить старинные морские торговые пути через Атлантический океан и Средиземное море, обходящие берега Швеции. Данная, подходящая Петербургу, стратегия, также преследовала две других важных цели: оживление страдающей от спада финской экономики и укрепление торгово-экономической роли Финляндии как части России. Большие надежды возлагались, например, на способность финнов как нации, исконно связанной с мореплаванием, пошатнуть ведущие позиции Британии на российском рынке торговых перевозок.

Концепция финско-российского судоходства в той форме, в какой она изначально задумывалась, реализована не была, но для Финляндии торговое судоходство в начале 1800-х гг. стало, безусловно, самой значительной коммерческой сферой деятельности. В прибрежных городах ведущие буржуазные торговые дома принадлежали судовладельцам, а также зачастую экспортерам смол и владельцам лесопильных заводов, которые в рамках своей коммерческой деятельности интегрировались в Западную Европу через Средиземное море и Атлантический океан. Сгенерированный этой деятельностью экспорт на Запад составлял в начале 1800-х гг. половину объема внешнего рынка.

Петербург, который активно снабжал те же западные рынки, например, пиломатериалами с берегов карельской Ладоги, был для финских поставщиков древесины все же скорее конкурентом, чем рынком. Вторая половина внешнего рынка Великого княжества Финляндского была представлена Россией, но основными поставщиками уже были не судовладельцы и работавшие в западном направлении владельцы лесопильных заводов. Петербург, в первую очередь, притягивал на свои рынки восточные регионы Финляндии и потреблял продукцию современной текстильной промышленности и металлообрабатывающей промышленности, которые совершали в то время настоящий прорыв.

Лесопильная промышленность была самой быстрорастущей промышленной областью Финляндии второй половины 1800-х гг. Финские пиломатериалы составляли на рубеже 1900-х гг. почти половину экспортных доходов страны.

Существенным фактором экспортного подъема стало то, что Британия открыла свои рынки после протекционистской фазы, продолжавшейся не одно десятилетие. В Лондоне новый торгово-политический либерализм распространился также на лесоматериалы, импорт которых был освобожден от протекционных таможенных пошлин, введенных во времена Наполеоновских войн. Либерализация позволила лесоматериалам из Финляндии и других Северных стран вернуться после длительного и тяжелого перерыва на те рынки, которые всегда были для них центральными. Последние таможенные преграды для импортной продукции были сняты в 1860 г.

Зеленый свет для реализации развития в данном направлении был также дан в столице Российской империи, Санкт-Петербурге. B Петербурге продолжали уже некоторое время после Крымской войны политику либеральных реформ. B 1861 г. император Александр II утвердил законопроект финского Сената, освобождавший лесопильную промышленность от жестких квот, которые в течение нескольких столетий регулировали производство по лесоторговым политическим причинам. Ранее, в 1857 г., было выдано разрешение на строительство в Финляндии паровых лесопильных заводов.

Снятие политических ограничений в финской лесной промышленности, как в Лондоне, так и в Санкт-Петербурге, стало причиной существенного прорыва в области. Но политические и законопроектные изменения так бы и остались мертвыми буквами на бумаге, если бы не мировой мегатренд в области промышленности: расширение мирового рынка, рост промышленного населения Западной Европы, технологические инновации и революция в сфере систем коммуникаций, которая увеличила скорость связи и грузового сообщения, а также снизила расходы.

Принятое в 1844 г. решение о строительстве Сайменского канала, который был призван соединить внутренние территории Восточной Финляндии с морем, стало показателем стремления построить систему коммуникаций, способствующих торгово-промышленному прорыву. В данном ключе чертежи проекта канала были одобрены финским Сенатом. Тем не менее без благословения Петербурга завершенный в 1856 г. крупный проект все же не смог бы состояться. Генерал-губернатор Александр Меньшиков и император Николай I понимали выгодные стороны проекта: Сайменский канал сближал Финляндию с Россией, усиливая промышленную интеграцию с Петербургом и, соответственно, отдалял все территории Финляндии от влияния Швеции.

Те же самые базовые политические мотивы повлияли на актуализацию в 1850-х гг. железнодорожного вопроса. Правда, на тот момент они не были связаны с интеграцией с Россией и укреплением ее положения настолько же сильно, как это было в случае с решением о строительстве Сайменского канала. Первый участок железнодорожной линии была проложен в 1862 г. и соединил Хельсинки с Хямеенлинной без какого-либо влияния на проект стратегических устремлений со стороны России. И только тогда, когда во второй половине столетия широкая сеть российских железных дорог стала устойчиво восприниматься как ресурс, служащий, в первую очередь, военно-стратегическим необходимостям, и только во вторую очередь — основным экономическим целям, железнодорожные проекты Великого княжества Финляндского столкнулись с давлением метрополии в рамках описанной позиции.

Позиция отразилась уже на планировании второй линии финляндской железной дороги. Запущенное в 1870 г. направление Риихимяки—Санкт-Петербург преследовало не только экономические цели, но и стратегические интересы империи. Тем не менее экономический эффект незамедлительно последовал за открытием ветки в форме прорыва в области бумажной промышленности, который был ярко заметен на территориях юго-восточной Финляндии. Причиной прорыва стали спрос и покупательная способность в регионе Санкт-Петербурга. Новые крупные текстильные фабрики, машиностроительные заводы и верфи, стремившиеся занять места рецессирующих железоделательных заводов, наряду с бумажными комбинатами нашли свой основной рынок на территории России.

В целом, состав финской экспортируемой продукции стал менее разнообразным вследствие расширения современной лесной промышленности. Доля лесной промышленности выросла с 40% 1860-х гг. до 70-80% к началу 1910-х гг. Если не считать бумажной промышленности, то продукция лесной промышленности все же находила своего основного потребителя в странах Западной Европы. Как следствие, структурные преобразования, сделавшие экспорт менее разнообразным, отразились на долевом участии торговых партнеров на внешнем рынке.

Россия, Великобритания и Германия, стремившаяся занять положение ведущей индустриальной державы Центральной Европы, доминировали на протяжении всей второй половины 1800-х гг. и в начале 1900-х, составляя в общей сложности около 80 % растущего торгового оборота Финляндии. Наиболее очевидным изменением было то, что ранее крайне высокое значение России в торговом обороте Финляндии существенно снизилось, с 50¬60% в 1850-1860 гг. до одной трети в 1890-х. В то же время на внешнем рынке России доля участия Финляндии удвоилась до 4-5 процентов.

Снижение доли участия России во внешнем рынке и выдвижение на первый план Германии и Британии не было прямым показателем нежелания Финляндии двигаться в восточном направлении. Тем не менее генерал-губернатор Николай Бобриков и ему подобные «пожиратели Финляндии» обвиняли финских предпринимателей, искавших покупателей для своей продукции на Западе, в сепаратистских настроениях по отношению к России. На самом деле вопрос во многом затрагивал ускорившееся развитие региона, самой значительной чертой которого стало заметное расширение внешнего рынка Финляндии. Ценность внешнего рынка Финляндии чуть не вдвое увеличилась в период 1880-1900 гг. и более чем утроилась с 1880-х гг. к началу 1910-х.

Один из факторов снижения торговли с Россией крайне прост и уже имеет примеры в истории. Богатая на леса Россия не нуждалась в главной статье финского экспорта — пиломатериалах. Уже один этот факт ослаблял значение России в финском торговом обороте. С другой стороны, Россия сама оттолкнула Финляндию, усилив протекционизм. Россия, которая выстраивала и защищала собственную промышленность, больше не хотела предоставлять финской промышленной продукции неограниченный доступ на свои рынки. Открытие дверей западному капиталу и технологиям подстегнуло также прогрессирование российской промышленности, ставшей конкурентом финских предприятий.

Обе страны находились в конце 1800-х г. лишь на начальном этапе промышленного развития. Данный аспект также являлся одной из причин того, что они не могли предложить друг другу подходящих товаров, как это делали немцы или британцы. Финляндия в плане развития промышленности все же была немного впереди, и этот разрыв выгодно отличал структуру финской продукции в товарообороте. Экспорт усовершенствованной промышленной продукции из Финляндии в Россию постепенно увеличивался, и если в 1860-м г. он составил около 60%, то на рубеже столетия — около 80%. Импорт из России в Финляндию состоял практически в равных пропорциях из сельскохозяйственных культур, другой продовольственной продукции и сырьевого материала. Для торговли с Россией Финляндия производила излишки, но транспортировки, выплаты за располагавшихся в Финляндии российских военных, а также в дальнейшем денежные потоки с русских усадеб на Карельском перешейке уравновесили счета обменного баланса.

В отношении трех крупных торговых партнеров к Финляндии также была политическая сторона. Торговое продвижение объединенной Германии в сторону принадлежавшего России Великого княжества не осталось не замеченным в Санкт-Петербурге. На смене столетий Германия успела занять первое место в импорте в Финляндию, достигнув 40% участия. Особенно тревожным было вторжение немецкого зерна на финские рынки, крайне зависимые от импорта продовольственной продукции.

Укрепление торговых отношений с Германией выглядело опасным, так как могло послужить причиной для ослабления отношений между Великим княжеством и метрополией именно в момент усиления напряженности между Россией и Германией. В данной ситуации значение южного побережья Финляндии для Санкт-Петербурга со стратегической точки зрения вырастало. Более того, в 1890-х гг. Финляндия начала экспортировать в Британию больше, чем в Россию, которая прежде была главным получателем (главной страной назначения) финского экспорта.

Ситуация осложнялась противоречащими друг другу государственными и экономическими интересами. Для России по стратегическим причинам было крайне важно с точки зрения защиты Санкт-Петербурга приблизить к себе соседнюю страну в общегосударственном контексте. Этому стремлению препятствовали укрепляющиеся культурные и экономические отношения между Финляндией и Германией, а также между Финляндией и Британией. Для достижения поставленной цели была ликвидирована финская таможенная автономия, а также заменена собственная денежная единица Финляндии, марка, словно бы случайно бывшей в 1862-1865 годах в обороте, на общегосударственный рубль.

Слабое положение рубля, а также, вероятно, влияние международных финансовых кругов спасли марку. В то же время российская промышленность удерживала на месте тарифные барьеры. Собственная промышленность России во весь голос требовала защиты своих интересов от финских конкурентов, что привело к ужесточению таможенных и других торговых преград между Великим княжеством и российской метрополией. Стремление России приблизить к себе Великое княжество на общегосударственном уровне разбилось, скорее всего, об успешное преследование российской промышленностью собственных интересов, чем о финское сопротивление, направленное на защиту автономии.

Единственным понятным исключением была бумажная промышленность, которая продолжила свой победный путь по России. Исключение объяснялось частично таможенными послаблениями, которых не было у шведских и немецких конкурентов, а также совместной работой экспортных картелей при финских предприятиях и дополнительной поддержкой в российских газетах со стороны торговой дипломатии. Многие газеты, клейменные как «пожиратели Финляндии», не боялись жестко критиковать особое положение страны, но тем не менее в рамках таможенной политики они принимали сторону Финляндии и защищали финскую бумажную промышленность от проводимых в интересах российской промышленности протекционистских мер. Причина была очевидной. Издательские дома не хотели оказаться во власти отечественных производителей и стремились поддержать пребывание на российском рынке надежных, конкурентоспособных бумажных предприятий Великого княжества. И хотя пошлины на импорт бумажной продукции все же были увеличены, степень увеличения была в целом приемлемой, и финские производители оставались конкурентоспособными как по отношению к российским, так и зарубежным производителям.

С точки зрения Финляндии, в центре внимания оказывался очень важный вопрос. Бумажная промышленность была наиболее быстро растущей промышленной областью в стране; в период с 1890 по 1913 г. производство бумаги увеличилось в десять раз, а производство целлюлозы — в тридцать. Рост произошел благодаря спросу со стороны России: на тот момент 80-95% бумажной продукции продавалось в Россию. Бурный победный марш финской бумаги по российской территории был действительно впечатляющим: в 1910 г. рыночная доля финской бумаги от всего импорта бумаги в Россию составила около 95%. В рамках поставок некоторых определенных сортов бумаги финская доля участия приняла прямой господствующий характер. Например, в начале 1900-х гг. 40-50% бумаги, использовавшейся для печати, было поставлено в Россию финскими заводами.

Оживление финской экономической жизни под эгидой лесной промышленности проходило достаточно быстрыми темпами. Экономика страны росла быстрее, чем, например, средние европейские показатели, также росли реальные доходы и уровень жизни. Еще в 1860 г. Финляндия была одной из самых бедных европейских стран, а к 1900 г. она достигла среднего европейского уровня. Существенным становилось и то, что Великое княжество выражало еще большую обособленность от России, которая (с точки зрения уровня доходов) лишь три десятилетия спустя (1890) достигла той же стадии, которую Финляндия преодолела уже в 1860 г.

По этим причинам финские экономические связи с Россией структурно в определенной степени напоминали связи крупных промышленных стран Западной Европы с Российской империей. Финляндия импортировала из России сырье и экспортировала в Россию товары промышленного производства. Крупные российские рынки подготовили почву для экспансии финской промышленности с одним-единственным, но большим исключением — лесопильной промышленностью.

Недостатком было усиление зависимости от импорта зерна, которая стала результатом сверхконкуренции с русским зерном. Другая оборотная сторона заключалась в необходимости спасения с помощью нововведений финского сельского хозяйства, пребывавшего в кризисе, и в поиске новых источников дохода в животноводстве и молочном хозяйстве, призванных заменить земледелие.

РАЗВИТИЕ ЭКОНОМИКИ В XIX ВЕКЕ

Войдя в состав России, Финляндия сохранила законы, унаследованные со времени шведского правления. Это было самостоятельное во внутренних делах Великое княжество, которое управлялось собственным законодательством. Однако у Финляндии не было ни своей внешней политики, ни официальных отношений с зарубежными странами, ни собственных вооруженных сил.

Законодательным органом Великого княжества стал сейм — однако по «Форме правления», принятой в 1772 г., сессии созывались лишь по инициативе монарха. На первом сейме 1809 г. был принят ряд важных решений, и в первую очередь — замена шведского центрального управления финляндским, создание своего министерства, названного сенатом, хозяйственный департамент которого занимался вопросами экономического и общественного развития. Вплоть до 1863 г. российские правители избегали созыва нового сейма, управление княжеством шло через генерал-губернатора как постоянного представителя императора в Финляндии (хотя ключевой фигурой в административной системе скорее был вице-председатель хозяйственного департамента сената) и представителя Финляндии в Петербурге — министра статс-секретаря, который представлял финляндские дела непосредственно императору, имея прямой к нему доступ.

В 1869 г. император Александр II принял новое сеймовое законодательство, согласно которому депутаты сословий стали собираться регулярно. Сеймовый устав 1869 г. также стал одним из главных элементов законодательства о бюджете.

Особенностью финляндской бюджетной практики и законодательства являлась фондовая система, бывшая наследием шведской камеральной системы. Бюджет был не единой росписью, а сводом росписей отдельных фондов, каждый из которых обладал своими сферами доходов и расходов. Разделение функций сейма и короны заключалось в том, что правитель не мог устанавливать новые налоги и контрибуции без согласия народного представительства. Монарх имел право лишь на установление, взимание и отмену пошлин. Кроме того, сейм был вправе контролировать состояние казны. Данные ограничения власти российского императора не могли не привести к борьбе между имперской и местной властью. И если до 1869 г. почвы для конфликта не было, так как с 1809 г. сейм не созывался, то установленные после 1869 г. периодичности созывов парламента, ранее законодательством не предусмотренные, гарантировали развитие сеймовой практики в области бюджета и финансов.

С правовой точки зрения автономия Финляндии вплоть до 1869 г. была сильно ограничена, так как княжество не могло самостоятельно изменять свое законодательство. Однако это не помешало привести в жизнь ряд важных изменений, повлиявших на развитие экономической автономии Финляндии. В первую очередь изменения коснулись финансовой сферы.

Готовность к изменениям в финансовой сфере во многом обусловливалась тем, что долгое время Финляндия находилась в составе Шведского государства. Государственный банк Швеции был основан еще в середине XVII в., он является самым древним из всех государственных банков Европы. В начале XIX века, еще до завоевания Финляндии Россией, шведское купечество основало в Финляндии первый частный банк. Он просуществовал совсем недолго, но в результате во время обсуждения на сейме 1809 г. вопроса о мерах по улучшению денежной системы края земские чины наилучшей мерой сочли создание национального банка. Он был основан в конце 1811г., однако на тот момент это была только вексельно-ссудная депозитная контора, которая не имела ни своего металлического фонда, ни филиалов и отделений. В полной мере национальным банк стал только в 1860-х гг., после ряда реформ в области финансового управления.

Первой реформе финляндского банка предшествовала денежная реформа. К концу 30-х гг. XIX века денежная система Финляндии находилась в хаосе — в денежном обращении были как русские ассигнации, так и шведские кредитные билеты, русские и шведские монеты самых различных времен. И только в 1840 г. вышел Высочайший манифест о денежной системе в Великом княжестве Финляндском, который объявлял исключительным законным платежным средством рубль. Совокупность мер по улучшению денежной сферы, реорганизация банка, устранение из обращения шведских кредитных знаков привели к устойчивости новой денежной системы. Однако была и оборотная сторона — общая монетарная система приводила к зависимости финляндского банка от российского. Например, в лекциях профессора Императорского Александровского университета И.Н. Ланга отмечалось, что поскольку банковские билеты без всяких ограничений были объявлены законным средством обмена наравне с золотой монетой, а русские ассигнации в отношении обращаемости поставлены на одну доску с финляндскими банковскими билетами, то финляндский банк был обязан обменивать не только свои билеты, но и русские ассигнации. В результате, если бы российский банк отказался от обмена своих ассигнаций, финляндский банк был бы вынужден сделать то же самое, иначе пришлось бы истратить свои металлические фонды на размен русских ассигнаций — как это и произошло в Крымскую войну. Кроме того, колебания курса русских ассигнаций влияли на курс финляндских банковских билетов. Все это вызвало в Финляндии желание получить свою монетарную систему.

Манифестом 4 апреля 1860 г. в Финляндии была введена собственная валюта — марка (markka). Это можно назвать одним из значимых шагов в сторону автономизации экономики — постепенно русские денежные знаки стали исчезать из обращения в Финляндии, а Высочайшим постановлением 6 ноября 1865 г. было объявлено, что единственным средством размена и платежа становится металлическая монета. Спустя два года, в 1867 г., правительство предложило сейму реформу финляндского банка, превращавшую его в настоящий национальный банк: снять из-под управления хозяйственного департамента сената часть фондов и передать в управление земским чинам.

Осуществленная затем, в 1877 г., замене серебряной валюты золотой и приведение к золотому стандарту — на двадцать лет раньше, чем в России, — привели к стабилизации денежной системы Финляндии и одновременно к почти полной ее автономизации от российской.

Преобразования в финансовой сфере Финляндии были также тесно связаны с развитием промышленности. Когда Финляндия вошла в состав Российской империи, в ней существовало только мануфактурное производство. В 1820-х гг. государство начало кредитовать текстильное производство — строительство хлопчатобумажных и льняных фабрик. Эта промышленность вначале целиком зависела от экспорта в Россию.

Таким образом, быстрый подъем финляндской промышленности был возможен только при условии проведения реформ и расширения российско-финляндской торговли. Последнее было выполнено в конце 1850-х гг., когда были приняты постановление о российско-финляндской торговле и новый таможенный тариф (между Россией и Великим княжеством Финляндским всегда существовала таможенная граница), которые установили более равноправные торговые отношения между сторонами и способствовали финляндскому экспорту в Россию.

Однако коренным образом ситуация с финляндской промышленностью улучшилась только после основания предприятий, которые занимались лесозаготовкой и лесопереработкой. Это произошло не скоро — поначалу внутренние потребности страны целиком удовлетворялись за счет лесопилен, а странам Западной Европы было невыгодно вывозить лес из Финляндии. Кроме того, производство ограничивалось законодательством — только в 1859 и 1869 гг. вышли постановления о ремесленных заведениях и фабриках, благодаря которым производство перестало ограничиваться квотами. Закон 1879 г. о промыслах окончательно отменил остатки цеховой системы и объявил полную свободу промышленности и торговой деятельности для всех жителей Финляндии.

С появлением парового флота экспорт лесопродукции из Финляндии в Западную Европу стал рентабельным, появился спрос. Соответственно к началу 1880-х гг. производство существенно расширилось.

Еще одним важным фактором промышленного и экономического прогресса Финляндии стала переработка древесины в бумагу. Этот способ был изобретен в Германии в 1840-х гг., а в 1860-х гг. перенят Финляндией. Древесномассные заводы требовали много энергии и строились у больших речных порогов — вокруг этих заводов стали вырастать новые промышленные центры, такие как Нокиа, Мянття, Кюми и пр. Экспорт из Финляндии увеличился еще больше с началом производства целлюлозы в 1886 г.

В 1864 г. вышел закон об акционерных обществах, по которому владельцем завода могло стать объединение акционеров. Разумеется, это не могло не оказать влияния на рост промышленного производства.

Соответственно развивалась и торговля. Этому способствовали, помимо стабилизации денежной системы и развития промышленности, освобождение торговли в городах от всяких ограничений в 1868 г.— для занятия торговлей теперь не было необходимости просить бюргерские права — и развитие внутренней инфраструктуры. В 1856 г. был построен Сайменский канал, позднее — менее крупные каналы, а в 1860-х гг. началось железнодорожное строительство.

Правительство Финляндии после 1850-х гг. не получало финансирования со стороны российского финансового рынка. Источником средств для строительства железных дорог внутри страны выступали зарубежные рынки капитала — финляндское правительство практиковало займы. Проведение денежных реформ 1865 и 1877 гг. также стало возможным благодаря займам, которые были выпущены в твердой валюте .

Во второй половине XIX века Финляндия стала часто прибегать к выпуску облигаций на международных фондовых биржах. Впервые финляндские облигации появились на европейских фондовых рынках в 1862 г. — во Франкфурте-на-Майне, при посредничестве банкирского дома «М.А. Ротшильд и сыновья». В дальнейшем фондовыми площадками для финляндских ценных бумаг стали также Париж и Лондон. Необходимо отметить, что Российская империя не выступала гарантом по финляндским займам. При этом в первое время возникали сложности при получении займов из-за того, что Великое княжество Финляндское входило в состав Российской империи. Выпуск нового железнодорожного займа оказался сопряженным с рядом трудностей, как то и предвидел помощник статс-секретаря по делам Великого княжества Финляндского Эмиль Шернваль-Валлен еще в конце 1867 г. Он писал, что если Ротшильд отвергнет предложение финляндской стороны касательно займа, то Сенату следует обратиться к финансовым рынкам Англии.

Но уже в начале 1880-х гг. мировые финансовые рынки располагали знаниями о политике и экономике Финляндии, и Великое княжество начало принимать активное участие в международном сотрудничестве в области иностранных займов. В 1890-х гг. банк «Лионский кредит» начал отслеживать информацию в отношении Финляндии, и на протяжении десятилетия тон аналитики был крайне положительным. В отчете банка от 1895 г. заявлялось, что в Финляндии сложился совершенно особенный политический организм («ее политическое устройство совершенно отлично от политического строя России»).

К 1890-м гг. Великое княжество Финляндское достигло практически полной экономической автономии. У него были свой национальный банк, своя монетарная система, налаженные экономические связи со странами Европы. Великое княжество и Российскую империю разделяла таможенная граница.

В начале 1890-х гг. российское правительство поменяло свою политику в отношении Великого княжества. На протяжении последующих двух десятилетий Российская империя искала возможность лишить Финляндию ее автономии и оставить в своем составе уже на общих правах.

Однако в один из самых напряженных периодов во взаимоотношениях между империей и ее Великим княжеством в последнем начинает свою работу первая финляндская фондовая биржа, сам факт появления которой может говорить о том, что процесс автономизации экономики продолжался. Первые планы по созданию фондовой биржи в Финляндии возникли спустя некоторое время после того, как Хельсинки стал столицей Великого княжества в 1812 г. Архитектор Карл Энгель предложил чертежи монументального здания, которое планировалось построить на Рыночной площади. Однако экономическое развитие страны на тот момент еще не достигло достаточного уровня, поэтому эти планы пришлось отложить. Повторно о них вспомнили после Крымской войны, когда в Великом княжестве Финляндском начался экономический подъем. Реорганизация государственного банка, открытие первого частного коммерческого банка, строительство первой железной дороги и нескольких промышленных предприятий — все это привело к новой попытке создания фондовой биржи в Великом княжестве Финляндском.

12 февраля 1862 г. в Хельсинки состоялось собрание крупных представителей купечества для решения вопроса об открытии фондовой биржи и основании фондовой ассоциации. На следующем заседании 15 апреля уже 71 человек пожелал стать членом планирующейся биржи. Фондовая биржа начала свою деятельность 1 ноября 1862 г. Однако после хороших экономических условий в начале 1860-х гг. на окончание десятилетия пришлись годы кризиса, из которых 1867 г. был самым тяжелым. Неурожай в стране привел к сильному уменьшению торговли. Фондовая биржа не могла функционировать в период экономического спада — продажи, которые так и не успели достигнуть значительных объемов, сокращались все больше и больше. В 1869 г. Хельсинкская фондовая биржа была официально закрыта. По примеру Швеции начали проводиться аукционы фондовой биржи, сначала один раз в месяц, а с 1910 г. — два раза в месяц. Торговля ценными бумагами через биржевые аукционы проводилась в небольших масштабах, при этом практически отсутствовала публикация котировок.

27 февраля 1911 г. на заседании Совета по торговым делам в Хельсинки начал обсуждаться вопрос об обеспечении эффективного обмена ценных бумаг и достижения постоянной публикации котировок.

Совет единогласно решил, что этот процесс не будет строиться на базе биржевых аукционов. Вопрос об организации фондовой биржи был передан Биржевому комитету, в который вошли как члены Совета по торговым делам, так и представители коммерческих банков. В январе 1912 г. комитет представил городскому совету Хельсинки, торговым ассоциациям и частным банкам (как потенциальным участникам фондового рынка) предложение о создании полноценной фондовой биржи и проект ее устава. Комитет считал важным, чтобы торги на фондовом рынке проводились ежедневно — при этом условии обеспечивался более стабильный курс, даже если торговый оборот на начальных порах был бы невелик.

4 мая 1912 г. был назначен председатель комитета — представитель банковских кругов Леон фон Пфалер, и на заседаниях в мае, августе и сентябре были совершены все необходимые приготовления для открытия биржи. Первая торговая сессия была открыта в 1912 г.

Доставка пива в Хельсинки Источник: https://zagge.ru/xelsinki-nachala-20-veka/

Индустриализация Финляндии и российские предприниматели

Принципы шведско­го общества, во многих аспектах ограни­чивавшие свободу торговли в Финляндии, постепенно сходили на нет в течение XIX столетия. С другой стороны, вводились некоторые новые регулирующие правила, развитие кото­рых ускорилось после обретения незави­симости Финляндии.

Меркантилистские принципы требова­ли определенных доказательств наличия профессиональных навыков и/или благо­состояния для открытия бизнеса. В Вы­борге бюргерские права на занятие неко­торыми видами торговли предоставля­лись состоятельным людям, подтвержде­ния квалификации не требовалось. С вве­дением статутов о свободе торговли (1859, 1868 и 1869 гг.) требования к ква­лификации коммерсантов были снижены, но были введены новые ограничения по национальному признаку. Основными за­конодательными мерами, касавшимися иностранцев или русских, были следую­щие:

— 1832 г. — права бюргеров (куп­цов, ремесленников) были закреплены лишь за финскими гражданами;

— 1851 г. — любой иностранец, кроме русского дворянина, мог приобрести не­движимость в Финляндии лишь с разре­шения Сената;

— 1883 г. — для проведения горно­рудных разработок иностранцам стало необходимо получить лицензию;

— 1886 г. — банковское дело стало прерогативой лишь финских граждан;

— 1891 г. — расширение прав иност­ранцев: граждане России, кроме евреев, получили право приобретать недвижи­мость без разрешения финских властей, если они имели право приобретать недви­жимость в России;

— 1895 г. — введено правило, соглас­но которому в компаниях с ограниченной ответственностью большинство членов правления должны были быть финнами;

— 1919 г. — установлено, что иност­ранцы должны были получать от губер­наторов разрешения на занятие торгов­лей или профессиональной деятельностью; требовались гарантии налоговой плате­жеспособности;

— 1920 г. — иностранцы потеряли право приобретать недвижимость в про­винции Выборг;

— 1939 г. — иностранцам и компани­ям с ограниченной ответственностью, бо­лее 1/5 активов которых принадлежало иностранцам (так называемые опасные компании), было вменено в обязанность получать разрешение на приобретение недвижимости в Финляндии от правитель­ства. Это правило оставалось в силе до 1993 г., т. е. практически до вступления Финляндии в ЕС.

Многие иностранные предприниматели обходили налагаемые на них ограничения, принимая финское гражданство. Есть примеры, когда иностранцы становились финскими подданными одновременно с началом своей экономической деятельно­сти (например, торговцы Стокманн и Паулиг).

Аграрная Финляндия

В начале XIX века в Финляндии насчитывалось около одного мил­лиона жителей, к 1870 г. численность населения, достигнув 1770000 человек, почти удвоилась. В первой половине столетия Финляндия переживала демографический бум, шесть-семь детей в крестьянской семье было обычной нормой. Рождаемость на протяжении всех лет превышала смертность, исключения составляли лишь 1833 и 1836 гг., когда Финляндию посещал очередной неурожай, оказывавший на положение дел в финской деревне самое губительное воздействие.

Этот общий рост народонаселения шел главным образом за счет сельских жителей и характеризовался своеобразием, связанным с неравномерным процессом в разных социальных группах. Наиболь­ший прирост наблюдался в беднейших слоях деревенских жителей, к которым относились различные категории безземельного населе­ния: торпари, батраки, подсобные работники и т. д.

Экономическое положение различных групп земледельческого на­селения финской деревни на протяжении XIX века было неодинако­вым, и эти различия непрерывно возрастали.

Среди арендаторов на самой высокой социальной ступени на­ходились лампуоти, которые арендовали целое хозяйство со всеми постройками, пашней, лугами. Это была довольно состоятельная группа лиц, которая стала арендовать казенные хозяйства, бывшие шведские коронные «бостели», отмененные после 1809 г. В этой группе «полных» арендаторов появились офицеры и даже дворяне. Но общее число лампуоти оставалось небольшим, всего около 2- 3% населения, занятого в сельском хозяйстве.

Более многочисленной была другая группа арендаторов — торпари. Они имели в своем распоряжении лишь какую-то часть хозяй­ской земли. Как правило, это были неудобицы, расположенные вда­леке от основного двора, которые торпарь получал в аренду на усло­виях отработок и натуральной оплаты. На этом участке он строил небольшой домик, приводил землю в порядок и с нее получал хлеб свой насущный. Лес в аренду торпарю, как правило, не выдавался, и поэтому его эксплуатация ограничивалась лишь домашними по­требностями. Исключения из этого правила были очень редки.

В отличие от шведского периода, когда торпарь получал арендо­ванную землю в «вечное пользование», в XIX веке срок аренды огра­ничивался жизнью самого арендатора, после смерти которого торппа могла передаваться «по наследству» одному из сыновей. Поскольку торппу нельзя было делить между всеми наследниками и многие из них в связи с этим оставались без средств к существованию, отно­сительное перенаселение финской деревни становится фактом уже в первой половине XIX столетия. Несмотря на почти двукратный рост торпарских хозяйств (38116 в 1825 г. и 61864 в 1860 г.), же­лающих ее получить было еще больше. А это создавало условия для ужесточения условий аренды, которые обычно оговаривались в устной форме и могли произвольно меняться по прихоти хозяина.

Известный историк XIX века И.-С. Ирье-Коскинен характеризовал положение торпаря как рабство, поскольку хозяин «мог по собствен­ному желанию в любое время выселить торпаря и присвоить плоды многолетнего труда арендатора». В первой половине XIX века торпари составляли 11-12% земледельческого населения Финляндии.

Еще более низким социальным статусом в финской деревне обла­дали лица, не занимавшиеся земледелием как таковым. Эта катего­рия жителей делилась на две группы: постоянные работники данно­го хозяйства (прислуга, батраки и вдовы, питавшиеся наряду с хо­зяевами в этом же доме) и временные работники, которые различа­лись между собой «жилищными условиями». В наиболее благоприят­ном положении среди них были т.н. «мякитупалайсет», владевшие небольшим домиком на арендованной земле, но вынужденные зара­батывать пропитание работой на хозяина. «Итселлисет» не имели собственного жилья и вынуждены были его арендовать. «Лойсет» не имели и этой возможности и вынуждены были скитаться по углам, старым баням. Все эти категории сельского населения жили случай­ными заработками, которые были привязаны к сезонным циклам сель­хозработ. Трудовые отношения носили временный характер, оплата труда была поденной и, как правило, продуктами (зерном).

Удельный вес разных групп этого населения в различных регио­нах Финляндии был неодинаков. В восточных районах страны, где доминирующей формой земледелия была пожога, связанная с по­стоянной миграцией семей, преобладали лица, лишенные вообще какой-либо собственности. Они вели полукочевой образ жизни, пере­бивались заработками при освоении новых земель под посевы. В за­падной Финляндии, где господствовало пашенное земледелие, соот­ветствующая категория оседлого населения была представлена торпарями и так называемыми «мякитупалайсет».

В целом рост безземельного населения имел место практически во всех регионах Финляндии. С 1825 по 1875 г. число безземельных крестьян возросло в губернии Уусимаа с 8,8 до 13,3%, губернии Турку и Пори с 7,6 до 14,5%, губернии Хяме с 7,6 до 19,1%. А в це­лом по стране удельный вес безземельных в общей массе сельского населения Финляндии за этот же период вырос с 15,2 до 27,9%.

По условиям ведения сельского хозяйства, его направленности и результативности Финляндия делилась на три крупных района: южный регион, восточная Финляндия и, наконец, северная часть страны. Все они отличались не только климатическими условиями, но и традиционными методами ведения сельского хозяйства, кото­рые сохранились вплоть до XIX века.

Сельское хозяйство в первой половине XIX столетия оставалось основой экономики Финляндии. В 1811 г. был составлен первый фи­нансовый баланс княжества, из которого следовало, что 95% по­ступлений казна получала от налогообложения крестьянства.

В целом сельское хозяйство Финляндии в первой половине XIX века переживало серьезные трудности, которые, в свою очередь, вызвали изменения в его структуре. Основная причина заключалась в том, что объемы сельскохозяйственного производства, которое велось экстенсивными методами, стали отставать от реальных потребностей быстро возраставшего населения.

Еще в XVIII столетии шведские власти стали организовывать в Финляндии так называемые «хлебные магазины», в которые сдава­лась часть выращенного зерна, предназначенного для использова­ния только в неурожайные годы. Эта практика продолжилась и после присоединения Финляндии к России. К середине XIX века создание этих магазинов стало обязательным для всех сельских общин и в их деятельности появились новые функции. Теперь они становились не только хранилищем семян, подспорьем для бедного населения, но и своеобразной ростовщической конторой, выдававшей зерновые ссуды под определенный процент.

В наиболее острой форме кризисные явления в сельском хозяй­стве Финляндии проявили себя в Восточной Финляндии, в районах Карьяла, Саво, Миккели, где в отличие от западных районов страны не было удобных участков для пашенного земледелия и где местное население традиционно занималось подсекой. Здесь даже в нормаль­ные годы выращенного зерна не хватало для пропитания, тем более в нем стали испытывать острую нехватку в условиях демографи­ческого бума первой половины XIX века.

К кризису подсечного земледелия привело, прежде всего, сокра­щение необходимых для него лесных массивов. Уже на рубеже XVIII-XIX веков в связи с выделением из сельской общины самостоятельных хозяйств и передачи им в собственность участков леса, а также из-за политики шведских властей, которые ограничивали пожогу ради со­хранения леса для нужд металлургии, крестьянин начинает сталки­ваться с нехваткой «свободных» лесов.

Обычно цикличность подсеки в лиственных лесах составляла 30-40 лет. Но нехватка новых площадей для подсеки заставляла крестьян преждевременно возвращаться на старые участки уже через 15 лет, когда новый лес не успевал достичь нужной готовности. При этом надо учитывать, что трудоемкость в получении конечного про­дукта была несравнима, по некоторым оценкам, в четыре раза выше, чем в пашенных районах Финляндии. Крестьянин вынужден был вести извечную борьбу с лесом, который в его глазах вплоть до середины XIX столетия не представлял какой-либо ценности.

Наиболее древний вид подсеки — «хуухта», требовал четырех лет изнурительного труда, прежде чем можно было снять урожай. В районе предстоящей пожоги сначала возводилось небольшое времен­ное жилье, которое позволяло жить в нем продолжительный период времени. Подготовка площади начиналась осенью, когда вырубался подлесок. Следующей весной валились более крупные деревья, ко­торые укладывались рядами. Самые большие, «трудоемкие» деревья оставляли стоять, но их отесывали, и дерево, не получая питания, постепенно засыхало и умирало. Еще через год, в летний период, когда не было дождей, срубленный лес сжигался, и пожога остава­лась «отдыхать» до следующего лета. С его наступлением несгорев­шие стволы деревьев собирались в кострища и поджигались. Лишь после этого, не позднее Якова дня (25 июля), приступали к посеву, а урожаем можно было воспользоваться только через год. Результаты этого многолетнего труда могли быть сведены на нет не только по­годными катаклизмами (как правило, ранними заморозками), но и обыч­ным северным дождливым летом, когда сваленный лес просто-на­просто не горел. Урожай с этой площади снимался только один раз. После этого надо было переходить на новые участки, которые находились все дальше от дома.

В XVIII веке получают распространение новые, более быстрые приемы подготовки земли под посевы, которые, как уже указывалось выше, вели к истощению почвы и снижению урожайности. Производитель­ность подсеки в Восточной Финляндии уменьшилась с конца XVIII века до 1830-х гг. почти в два раза. Традиционные занятия земледелием уже не могли обеспечить население средствами к существованию, тем более что после 1809 г. в восточные районы Финляндии стало поступать дешевое зерно из России, которое сбивало цену и делало местное производство нерентабельным.

Положение усугублялось тем, что на Старую Финляндию (Вы­боргскую губернию) не распространялось шведское законодательство, запрещавшее де­лить хозяйство между всеми наследниками. В результате со смертью главы семьи хозяйство дробилось на столь мелкие наделы, что они не могли обеспечить пропитание его новому владельцу и его семье.

Все это понуждало крестьян Восточной Финляндии искать иные пути выживания, среди которых на первое место выступает торговля. Кризис подсечной системы земледелия пришелся как раз на тот период, когда стали налаживаться торговые отношения с Россией, и в первую очередь с Петербургом. У восточнофинляндского крестьян­ства появились возможности для вывоза леса, лесопродуктов, дров, продажи масла, тем более что российская столица предъявляла на все эти товары повышенный спрос. На проданные масло и дрова покупали хлеб. Началась подспудная переориентация с подсечного земледелия на животноводство.

Кризис подсечной системы земледелия и переориентация на жи­вотноводство означали новые тяготы для безземельного населения Восточной Финляндии, ибо существенным образом уменьшалась пот­ребность в рабочей силе, ранее занятой на пожоге. Положение без­земельных, которые ранее работали на подсеке, становилось безыс­ходным. В сельской местности лавинообразно возрастало количе­ство обездоленных людей, живших по углам и баням, скитавшимся по приходам в поисках пропитания. Решение возникшей в первой по­ловине XIX века острейшей социальной проблемы Восточной Финлян­дии перешло во вторую половину столетия.

Иная ситуация наблюдалась в южных и западных губерниях страны. Аграрная реформа 1775 г. привела к появлению хуторских хозяйств с наделами, пригодными для пашенного земледелия. В отличие от Восточной Финляндии в западных губерниях производство зерна было избыточным и его хватало для пропитания местного насе­ления даже с учетом его заметного роста в первой половине XIX века. Но возраставшие объемы производства объяснялись не повышением урожайности, а расширением запашки, которая, «съедая» поля и луга, сокращала возможности для развития животноводства.

В середине XIX века в Финляндии пришли к выводу, что для нор­мального развития пашенного земледелия нужно иметь соотно­шение пашня — луг в пропорции 1:3. Такая пропорция давала бы возможность нормально унавозить пашню. И если в конце XVIII века в Южной Финляндии это соотношение было близко к норме (1:2,8), то в 1870-х гг. оно упало до показателя 1:1,7 и продолжало падать в последующие десятилетия. Диспропорция между возраставшей площадью зернового клина и скромными объемами вносимых удобрений имела своим след­ствием истощение земли и падение урожайности.

В Южной и Западной Финляндии значительный прирост насе­ления, как и в целом по стране, наблюдался в низших социальных слоях общества. Старое шведское законодательство, запрещавшее дробить хозяйства между многочисленными наследника­ми, а также застывшая на месте торпарская аренда земли увеличи­вали на селе количество свободных рабочих рук, готовых браться за любой труд по самым низким расценкам. Избыток свободной и дешевой рабочей силы в немалой степени объясняет быстрое обогащение землевладельцев юго-западного регио­на Финляндии, довольных своим положением и не стремившихся к каким бы то ни было новшествам.

В Северной Финляндии, в редконаселенном регионе Эстерботния, условия для развития сельскохозяйственного производства заметно отличались от юга страны. Здесь было больше полей и лугов, что позволило значительно увеличить запашку под зерновые, производ­ство сельхозпродукции росло в такт с ростом населения. Крестьяне Эстерботнии традиционно вывозили хлеб на шведский рынок, наряду с сельским хозяйством они занимались выгонкой смолы и судо­строением. Эта продукция находила сбыт за пределами Финлян­дии. После 1809 г., когда торговля со Швецией была подчинена та­моженным правилам и шведский рынок для смолокурения и судо­строения оказался закрытым, все большее число крестьян переклю­чается на сельское хозяйство. Именно этим в значительной мере объясняется тот факт, что в Эстерботнии, по сравнению с другими регионами страны, наблюдается наибольший прирост не только тор- парских хозяйств (с 604 в 1815 г. до 3,7 тысяч в 1870 г.), но и числа новых земельных собственников (с 7,6 до 11,5 тысяч соответственно).

Новые налогооблагаемые хозяйства возникали как на отдален­ных казенных землях, так и путем неоднократного деления старого хозяйства между наследниками, что приводило к его измельчанию и нерентабельности. Это, в свою очередь, толкало крестьян к аренде земли и превращению их в торпарей, социальное положение которых в Эстерботнии было не столь безысходным, как в южных и восточ­ных районах страны. Для сельского хозяйства Эстерботнии, где было больше лугов и полей, а климат был холоднее, чем в Южной Финляндии, было ха­рактерно также развитие животноводства.

В южных районах страны содержа­ние скота диктовалось лишь одним соображением: необходимостью обеспечить пашню нужным количеством удобрений. Самое главное, сохранить от падежа в зимний период полуголодных коров, для ко­торых заготовлялось ровно столько кормов, чтобы они «дотяну­ли» до следующей весны. Молочного животноводства как такового не существовало: удои от коровы в начале XIX века в Южной Финлян­дии составляли не более 400—500 литров в год!

В восточных районах страны живот­новодство стало развиваться в связи с кризисом подсечной системы земледелия. Заброшенные пожоги теперь становились лугами и вы­пасами для скота. Петербургский рынок и хорошие цены стимулиро­вали развитие молочного животноводства, прежде всего на Карель­ском перешейке. Это развитие требовало решительного сокращения непродуктивного поголовья крупного рогатого скота, проведения племенной работы и разведения молочной породы коров, которых на первых порах выписывали из-за границы. Наиболее адаптированной к суровым северным условиям оказалась айрширская порода, поз­волившая к середине XIX века поднять удои до 1000 литров молока от коровы.

Но настоящий прорыв в развитии животноводства произошел только после неурожаев 1862-1867 гг. и страшного голода 1868 г., после чего в Финляндии решили отказаться от односторонней ориен­тации на зерновую направленность сельского хозяйства.

Оценивая условия, в которых крестьянину приходилось вести свое хозяйство, надо отметить, что после 1809 г. Финляндия вступила в продолжительный период мирного развития. Финские крестьяне, которые в шведский период должны были не только содержать швед­ское войско, но и сами участвовать во всех военных кампаниях Стокгольма, теперь были освобождены от воинской повинности, а сама поселенная организация войска была заморожена на неопре­деленный срок. В рамках политики умиротворения Финляндии, про­водившейся имперской властью с 1808 г., крестьяне были освобож­дены от всех долгов за прошлые годы. В своей экономической политике Сенат не мог рассчитывать на изменение налогового законодательства, поскольку введение новых налогов относилось к компетенции финляндского сейма, который не собирался до 1863 г.

Поэтому вся старая система налогообложения осталась в неприкос­новенности. Довольно сложная система, уходившая корнями в швед­ские времена и основанная на оценке качества и количества земли, крепости самого хозяйства, после 1809 г. не претерпела никаких изме­нений.

Налоги, установленные по шведскому законодательству 1789 г. «на вечные времена», оставались неизменными в первой половине XIX века даже в том случае, если в своем хозяйстве землевладелец вводил в оборот новые участки пашни или расширял луга. Налого­вая нагрузка на расширяющееся хозяйство не возрастала. Занятия животноводством и лесными промыслами оставались вообще вне на­логообложения. Во всяком случае, в первой половине XIX века импер­ская власть не ввела в Финляндии ни одного нового налога.

На протяжении первых двух десятилетий XIX века сельское хозяй­ство являлось доминантой экономической политики Сената, исходив­шего в своих решениях из принципов аграрного меркантилизма, цель которого заключалась не столько в развитии самого сельского хо­зяйства, сколько в поддержании стабильных цен на зерно. То внима­ние, которое правительство уделяло сельскому хозяйству, в значи­тельной мере объяснялось финансовыми соображениями, поскольку налоговые поступления от земельных собственников составляли важ­ную доходную статью бюджета.

Основные поступления бюджета давал взимаемый с крестьян еже­годный поземельный налог. Но он, естественно, был не единствен­ным. Помимо него с землевладельца бралась десятая часть урожая, из которой треть шла в пользу пасторов. Подушный налог платили с 15-летнего возраста. Кроме этого, существовало множество иных платежей: лагманский и судебный налоги, налог на мосты и за право охоты, взимались деньги для поездок судей на судебные разбира­тельства, а также за «бытовые излишества» (оконное стекло, карман­ные часы и пр.). Все эти «старые» шведского времени налоги в пер­вой половине XIX века оставались в неизменном виде, и поскольку они не росли, то казне приходилось искать дополнительные финансовые поступления вне сельского хозяйства, главным образом в сфере тамо­женных сборов. Их доля к 40-м гг. XIX столетия выросла до 40%. Еще более существенные изменения в структуре налогообложения стали происходить в Финляндии во второй половине XIX столетия.

Сельскохозяйственная политика Сената отличалась известной про­тиворечивостью. С одной стороны, самостоятельные крестьянские хозяйства были основной базой финансовых поступлений казны. Но в то же время Сенат противился созданию новых хозяйств, поскольку они, по его мнению, стали бы источником дополнительного роста сельского населения, которое в условиях существовавшего запрета на дробление хозяйства неминуемо пополнило бы ряды безземель­ных жителей финской деревни.

По своему уровню финское сельское хозяйство 1820-1830-х гг. зна­чительно отставало от уровня западноевропейских стран. Если вне­дрялись какие-то новшества в культуру земледелия, то это имело место только в хозяйствах крупных собственников. Крестьянские на­делы обрабатывались по дедовской технологии. Чтобы в какой-то мере сдвинуть дело с мертвой точки, с конца 1820-х гг. в некоторых губерниях Финляндии стали создаваться сель­скохозяйственные общества, руководство которыми находилось, как правило, в руках «горожан». Вся их деятельность протекала на швед­ском языке, которого финский крестьянин практически не знал, и по­этому эффективность этих обществ опять-таки ограничивалась хо­зяйствами крупных собственников.

Начиная с 1840 г. стали открываться первые сельскохозяйственные школы, но перелом наступил только со второй половины 1860-х гг., когда Сенат постановил основать (в дополнение к уже существую­щему сельскохозяйственному училищу Мустиала, пользовавшемуся значительной финансовой поддержкой казны) семь сельскохозяйст­венных школ и учредить должность губернских агрономов.

Сельская торговля в Финляндии еще со шведского времени нахо­дилась под строгим контролем властей и практически была запреще­на. Чтобы сбыть свою продукцию, крестьянину надо было отправ­ляться в город, платить при пересечении городской черты т. н. «ма­лую пошлину» или дожидаться единственного дня в году, когда было разрешено проводить сельские ярмарки. Естественно, что эти запреты и ограничения крестьянин в своей повседневной жизни пытался обойти, и запретительное законодатель­ство постепенно начинало давать трещины. Еще в конце XVIII века была разрешена сельская торговля зерном и картофелем, рыбой, крестья­нин получил право покупать лошадь, продавать свой скот на мясо. Сразу же после войны 1808-1809 гг. были отменены внутрен­ние, т. н. «малые таможни», которые обременяли крестьянство при поездках в город для продажи своей продукции. Легальная тор­говля продолжала существовать наряду с нелегальной. Получают распространение новые формы торговых операций, среди которых следует отметить коробейничество и появление в финской деревне закупщиков, приобретавших крестьянский товар для последующей перепродажи в городах. Постепенно эти состоятельные крестьяне-по­средники превращаются в агентов крупных торговых домов, полу­чают от последних кредиты для проведения закупочных операций, выдают ссуды своим крестьянам-поставщикам и т. д. В итоге тор­говля на селе в известной мере попадает под контроль крупного тор­гово-промышленного капитала Финляндии.

Скупка крестьянского товара в сельской местности была легали­зована только в 1842 г.: по сути, закон признал сложившуюся в пре­дыдущие десятилетия практику. Обратное движение товара — из го­рода в деревню, при фактическом запрете сельской торговли, стало возможным опять-таки благодаря перекупщикам, которые приво­зили из города «своим» крестьянам «господские» вещи.

На протяжении первой половины XIX века финляндский Сенат про­водил противоречивую политику в отношении сельской торговли. В 1821 г. была закрыта большая часть местных ярмарок, во всей Фин­ляндии их осталось около дюжины. Планы, связанные с рассмотре­нием вопроса о сельской торговле на финляндском сейме в 1822 г., остались нереализованными в силу того, что неоднократно обещан­ный императором Александром I созыв сословий так и не состоялся. Но власти вынуждены были все же идти на частичные уступки: в 1842 г. разрешена торговля солью, поскольку прекратился ее привоз из Шве­ции, в 1859 г. позволено открывать сельские магазины (но не ближе 50 верст от города). Окончательно сельская торговля была прирав­нена к городской и с нее были сняты все ограничения только в 1868 г.

Формы крестьянской торговли поначалу были достаточно при­митивными. На рынках Санкт-Петербурга она велась прямо с телег и лодок. Лишь в 1843 г. строительством складских помещений и спе­циального «дома крестьянина» на Гончарной улице, вмещавшего одновременно до 400 приезжих финнов, была предпринята попытка централизации крестьянской торговли, которая, тем не менее, оказа­лась неудачной.

Главным продуктом крестьянского экспорта было масло. По мере того как возрастали объемы этой торговли, постепенно менялись ее организационные формы. В 1820-х гг. в районах Северо-Западного Приладожья, а позднее даже в Эстерботнии и в Лапландии появ­ляются заготовители («войсаксы»), которые, передвигаясь из деревни в деревню, скупали у крестьян масло для его последующей отправки в Санкт-Петербург. Первые достоверные сведения об объемах этой торговли относятся только к 30—40-м гг. XIX века. Из одного лишь уезда Рауталампи (Северное Саво) ежегодно вывозилось до 5 тыс. лиспундов масла (42,5 тонны), которое было основной экспортной животноводческой продукцией отдаленных районов.

Крестьяне же Карельского перешейка, проживавшие в непосред­ственной близости от мегаполиса, ежедневно привозили на город­ские рынки скоропортящиеся продукты — молоко, сметану, сливки, творог. Масло составляло лишь незначительную часть этой торговли. По данным торговых агентов, в 40-е гг. XIX века из Восточной Фин­ляндии ежегодно вывозилось в Россию 500—700 тонн масла, что составляло половину общефинляндского экспорта. Практически все масло направлялось в Санкт-Петербург. Восточная Финляндия к се­редине XIX века стала крупнейшим регионом княжества по экспорту масла, оттеснив с этих позиций провинцию Эстерботния, которая ра­нее традиционно ориентировалась на шведский рынок.

Из непродовольственных товаров, поставлявшихся крестьяна­ми в Санкт-Петербург, прежде всего следует выделить дрова. До 1809 г. эта традиционная для финского крестьянина, проживавшего вдоль западного побережья Финляндии, торговля была ориентирована в основном на Стокгольм, отчасти на Або. В новых геополитических условиях экспорт в Швецию постепенно приходит в упадок, а пере­ориентация западно-финляндского крестьянина на восточную тор­говлю была невозможна из-за большой протяженности морских ком­муникаций. Постоянно возраставшие потребности Санкт-Петербурга в дровах стали обеспечиваться крестьянами Карельского перешейка и Восточной Финляндии, которые доставляли свой товар на лодках по Ладожскому озеру и Финскому заливу.

В связи с тем, что Карельский перешеек после 1809 г. быстро пре­вращался в оживленную транзитную зону российско-финляндской торговли, многие крестьяне вообще стали рассматривать занятия сель­ским хозяйством как дополнение к своему основному доходу, полу­чаемому от обслуживания торговых операций. Среди них перевозка всевозможных грузов — на подводах и лодках — становится наиболее распространенной формой такой деятельности. Извоз давал крестья­нам Карельского перешейка и Приладожья в 1830-е гг. до 60-80% их годового дохода. Когда Финляндию в 1830-х гг. посетили оче­редные неурожаи, именно извоз, как отмечали современники, помог крестьянам пережить трудные времена.

Влияние Санкт-Петербурга сказалось и на положении безземель­ного населения Карельского перешейка, которое устремилось в сто­личный регион в поисках работы. Крестьянский труд также широко использовался при строительстве оборонительных сооружений на перешейке.

Лесная промышленность

Несмотря на обилие лесов в Финляндии, которые составляли ее основное богатство, лесопиление в первой половине XIX века не явля­лось ведущей отраслью экономики. Причина заключалась в политике финляндского Сената, стремившегося всячески сохранить лесные запасы для нужд металлургического произ­водства в княжестве. Тем не менее эксплуатация лесов, несмотря на незначительные объемы лесопиления, была большой. Лес использовался для строи­тельства домов как в сельской местности, так и в городах. Он был необходим в крестьянском быту для всевозможных хозяйственных построек, для нужд сельского хозяйства, заготовки дров, изготовле­ния орудий труда и для промыслов. Огромные массивы леса выру­бались для смолокурения.

Что же касается лесопиления, то оно было ярко выраженным се­зонным производством, которым можно было заниматься на водя­ных лесопильнях лишь в летнее время, пока не замерзали реки. Они были и источником энергии, и путями транспортировки пиленой древесины к морскому побережью, откуда продукция отправлялась на европейские рынки.

Политика шведского периода, нашедшая отражение в лесном за­коне 1805 г. с его многочисленными ограничениями в области лес­ного хозяйства, оставалась в силе до середины XIX века. Несмотря на прошения финских лесопромышленников разрешить строительство новых лесопилен, финляндский Сенат, как правило, подобные просьбы отклонял. В редких случаях разрешения после длительной бюрокра­тической процедуры, занимавшей до пяти-шести лет, выдавались на ручную распиловку бревен или на строительство водяных «мельниц». В 1841 г. была создана сенатская комиссия для выработки нового лесного закона, проект которого предполагал новые драконовские меры в отношении лесопильной отрасли производства. Паровые ле­сопильни (не привязанные к водным источникам энергии и способ­ные работать круглый год и в силу этого производить значительно больше продукции) оказались под полным запретом. Широкая крити­ка законопроекта со стороны предпринимателей, судовладельцев и Фин­ского экономического общества, казалось бы, возымела действие.

Но новый, более мягкий, вариант законопроекта на этот раз был подвергнут критике в 1848 г. со стороны вице-председателя Сената фон Гартмана, для которого интересы металлургического производ­ства стояли на первом месте. Составленный лично им вариант лес­ного устава получил силу закона в 1851 г. Он еще сильнее сковал возможности развития отрасли, полностью запретив строительство паровых лесопилен и ограничив деятельность водяных мельниц.

На этом общем запретительном фоне бросаются в глаза послаб­ления, касавшиеся восточных районов Финляндии, что в немалой степени было связано с острыми социальными проблемами региона, которые были вызваны кризисом подсечной системы земледелия. После того как в 1816 г. был отменен указ Павла I, запрещавший лесопиление в Старой Финляндии, в восточные районы княжества устремился русский капитал для организации лесопильного произ­водства. Пик строительства водяных лесопилок русскими предпри­нимателями (Петр Чусов, Тимофей Тиханов, Ефим Никифоров и др.) приходится на 1830-1840-е гг. В середине 1830-х гг. они владели шестнадцатью лесопилками, на которых трудилось 156 человек, что составляло 43 % всех рабочих, занятых в лесопильном производстве Восточной Финляндии.

Финляндскому банку с 1840 г. было разрешено предоставлять кре­диты для строительства лесопилен в окрестностях Выборга и Север­ного Приладожья, где наряду с русскими промышленниками наибо­лее крупными предпринимателями были представители немецкого капитала Хакман, финско-шведского — Нильс Людвиг Арппе. Послед­ний владел лесопильнями по берегам Ладожского озера, скупал лес­ные массивы для обеспечения собственного производства сырьем, организовал транспортировку леса огромными плотами по Сайменской водной системе. Выборг к середине XIX века превратился в круп­нейший центр Финляндии по экспорту пиломатериалов.

Рост спроса на внешних рынках на продукцию лесопиления по­буждал предпринимателей к массовым нарушениям запретительно­го лесного устава 1851 г. Действенный контроль за деятельностью лесопромышленников установить не удавалось. Понимание Сена­том неэффективности проводимой политики привело к тому, что в 1857 г. было разрешено строительство паровых лесопилен, а через два года последовала отмена вывозных пошлин, которые сдержи­вали экспорт продукции финляндского лесопиления. Специально соз­данный комитет в 1860 г. пришел к мнению, что существующие ограничения в лесопилении противоречат интересам общества, и вы­сказался за полное освобождение лесопромышленности ото всех оков. В 1861 г. новое положение, упразднившее систему запретов, приви­легий и регламентаций, вступило в силу. Отныне лес можно было пилить круглый год и без всяких ограничений.

Превращение лесопиления в одну из ведущих отраслей эконо­мики Финляндии пришлось на вторую половину XIX века, когда после отмены запретительного лесного устава 1851 г. были также сняты все ограничения на предпринимательскую деятельность.

Русские предприниматели в финской лесопильной промышленности

Лесопильная промышленность была одной из тех отраслей, где русские пред­приниматели играли довольно существен­ную роль. Когда в 1812 г. Старая Фин­ляндия была воссоединена с Финляндией, в ней существовало несколько промыш­ленных предприятий, принадлежавших русским помещикам. Это были преиму­щественно лесопильные заводы, исполь­зовавшие водяную энергию, а также чу­гунолитейные заводы и шахты. После 1812 г. русские также продолжали актив­но приобретать лесопильные заводы в восточной Финляндии.

Графиня Анна Орлова-Чесменская, владелица поместья Сальми-Суоярви, владела 13 лесопилками в 1820-е гг., яв­ляясь, таким образом, крупнейшим соб­ственником в этой отрасли в Финляндии. Она продала свои предприятия Федулу и Сергею Громовым, предпринимателям из Санкт-Петербурга. Громовы владели и другими предприятиями: несколькими ле­сопилками в русской Карелии, а также торговой фирмой. Наследник Федула Громова Василий Громов продал имение Сальми-Суоярви с лесопилками в 1856 г. Горному департаменту Министерства фи­нансов Российской империи. К тому вре­мени лесопилки Громовых были посте­пенно закрыты, кроме одной, перешед­шей в финскую собственность в 1860 г. Позднее Громовы приобрели еще несколько лесопилок в ре­гионе, основав фирму «Громов и Ко».

До 1860 г. в Финляндии деятельность лесопильных предприятий регулирова­лась жесткими ежегодными квотами на вырубку леса. По-видимому, правитель­ство Финляндии выделяло очень высокие квоты, свободные от налогов, для лесопи­лок Старой Финляндии, где они были больше, чем где-либо по стране. Когда лесопилки Громовых были обложены на­логами в 1837 г., они начали вывозить лес с финской стороны на свои лесопилки в России, поскольку в Олонецкой губер­нии налоги были ниже. Освобождение от налогов, воз­можно, способствовало активному откры­тию лесопильных заводов в Старой Фин­ляндии в период непосредственно после присоединения Финляндии к России.

Расцвет русских лесопильных пред­приятий пришелся на 1830-1840-е гг. К концу 1850-х гг. этот вид бизнеса стал клониться к упадку. В 1835 г. русским принадлежало 8 лесопилок из 35, в 1855 г. — 7-9 из 43. Их владельцами яв­лялись прежде всего торговые дома, ори­ентированные на экспортную торговлю. На этих предприятиях были заняты чет­верть всех рабочих отрасли. Многие лесопилки были проданы финскому консорциуму Hackman & Co и фирмам «Йохан Колиис» (Johan Koliis) или «Пауль Валь и Ко» (Paul Wahl & Co) в 1850-е гг. (Хакман был немецким коммер­сантом, осевшим в Финляндии в 1790-е гг.; его потомки со временем получили фин­ское гражданство. Hackman & Co была се­мейной фирмой в Финляндии до 1970-х гг.). Некоторые из них просто прекратили су­ществование, например, сгорели. Двое предпринимателей, Тичанов и Чусов, по­лучили финское гражданство. В начале 1850-х гг. действовали шесть русских ле­сопилок, в 1860 г. — возможно, одна или две. Об одной из них известно точно. Это был русско-британский лесопильный завод «Сахансаари» в Оулу, перестроен­ный компанией Ebeling & Albers в 1859 г. В 1871 г. он был продан финской компа­нии Bergbom.

Другие русские предприниматели за­нялись созданием паровых лесопилок после отмены ограничений на лесозаго­товки в 1860 г., но их число было незна­чительным. Известно лишь о нескольких российских паровых лесопилках помимо «Сахансаари», а именно о заводе «Хасанниеми» в Йоэнсу (1861-1875 гг.), «Нурмисаари» (1871-1917 гг.) и «Импилахти» (1893-1917 гг.). Последние две принад­лежали компании «Громов и Ко» и были проданы норвежской компании Diesen Wood Co в 1917 г. Федор Сергеев вместе с К. Росениусом (C. Rosenius) владел ле­сопилкой Пеллякяля в 1890-1893 гг. Лесопильное заведение «Райвола», при­надлежавшее Илье Галкину, и паровая лесопилка «Райвола», основанная в 1898 г. и принадлежавшая петербургско­му торговому дому «Роберт Петц» (Robert Paetz), были, по данным Й. Авенайнена, среднего размера предприятия­ми.

Нет сомнений, что русские предприниматели сравнитель­но быстро осознали выгоду открытия ле­сопильных заводов в восточной Финлян­дии. Остается, впрочем, непонятным, по­чему эти предприятия пришли в упадок, когда на рубеже 1860-х гг. ограничения на лесозаготовки, наконец, были отмене­ны, а с 1870 г. в Западной Европе значи­тельно вырос спрос на обработанную древесину.

Во всей Финляндии во второй половине XIX века было немного лесопилок, принад­лежавших иностранцам. По расчетам Кая Хоффмана, количество основанных в 1870-1900 гг. лесопилок, принадлежав­ших иностранцам, было 11. В 1885 г. дей­ствовало пять иностранных лесопильных предприятий из общего их числа 63 (с объемом годового производства свыше 1000 м3 древесины), которые производили 16% обработанной древесины. Некоторые из них являлись весьма крупными и со­временными.

Текстильная промышленность

Среди немногочисленных отраслей финляндской промышленности особым покровительством правящих кругов пользовалось текстиль­ное производство, существовавшее в Финляндии как в форме цент­рализованной, так и рассеянной мануфактуры.

Местный Сенат учреждением различных премий и иными мерами побуждал предпринимателей к развитию льнопрядения и ткачества, получившими преимущественное развитие в юго-западных районах страны. Уже в 1820-е гг. приобретает распространение кредитование непосредственно производителя, работавшего на дому, необходи­мым количеством пряжи и другого сырья, стоимость которого опла­чивалась после продажи результатов собственного труда.

Накануне русско-шведской войны 1808-1809 гг. в Финляндии насчитывалось 18 текстильных мануфактур с 222 работниками. На­чало промышленного текстильного производства связано с именами Дж. Финлейсона и Джона Паттерсона, английскими предпринимате­лями, которые в 1819 г. обратились к Александру I с просьбой разре­шить им строительство текстильной фабрики на знаменитых таммер­форсских порогах. Фабрика Финлейсона смогла возникнуть и суще­ствовать только при большой финансовой поддержке российского правительства. Предприниматели получили не только огромный бес­процентный заем, но и освобождение от налогов и массу иных при­вилегий, поскольку продукция этой фабрики должна была сбываться в России.

К этому следует добавить, что финляндский Сенат в 1821 г. объявил Таммерфорс вольным городом (статус продлен в 1855 г.), что пред­полагало беспошлинный ввоз машин, оборудования и сырья. В 1823 г. для завершения строительства крупнейшей в те времена фабрики Финлейсона казна предоставила еще один заем, и первые партии хлопчатобумажной пряжи вскоре были отправлены в Санкт-Петер­бург. Только благодаря этим чрезвычайным мерам фабрика преодо­лела серьезные экономические затруднения 1820-1830-х гг., проис­текавшие из недостатка капиталов, узости внутреннего рынка и отсут­ствия квалифицированной рабочей силы.

У дешевой хлопчатобумажной пряжи был хороший сбыт на Севе­ро-Западе России, куда из-за плохих дорожных условий с трудом проникала аналогичная продукция из центральных районов импе­рии. Постепенно расширялся сбыт и в самой Финляндии. Местное население повсеместно заменяло более дорогую шерстяную пряжу продукцией нового предприятия, которое уверенно расширяло масш­табы своего производства. Если в первые годы своего существова­ния фабрика насчитывала около 500 работников, то к 1860 г. их чис­ленность выросла до 3 тысяч человек.

По своей технической оснащенности фабрика Финлейсона стояла в одном ряду с аналогичными предприятиями Англии, а ее продук­ция демонстрировалась на Всемирной промышленной выставке 1851 г. в Лондоне. Фактически можно говорить об империи Финлейсона в Таммерфорссе, которая была своеобразным «государством в госу­дарстве». У фабрики имелись свой жилой квартал, своя больница и школа, пожарная команда и даже свой приход со своей церковью. Но это была империя женского и детского труда, в которой женщи­ны и дети составляли 2/3 всей рабочей силы, занятой на производ­стве. Фабрика Финлейсона внесла немалый вклад в формирование промышленного облика города, который приобрел славу «финского Манчестера», сосредоточившего на своих предприятиях в середине XIX века до 35% всех рабочих Финляндии. Построенные в 1840-х гг. фабрики Дж. Баркера в Турку и Акселя Варена в Форсса вместе вы­пускали продукции намного меньше, чем одно предприятие Фин­лейсона, которое сохраняло свои лидирующие позиции до 1920-х гг.

Текстильные предприятия по производству льняных и шерстяных изделий не занимали в Финляндии столь доминирующих позиций, как хлопчатобумажные фабрики. Отчасти это объяснялось широко распространенным домашним ткачеством, основанным на перера­ботке льна и шерсти. Отчасти тем, что льняные и шерстяные ткани фабричного производства стоили значительно дороже хлопчатобумаж­ных изделий, которые успешно завоевывали местный рынок благо­даря своей дешевизне. Несмотря на постоянные усилия финляндско­го правительства по стимулированию производства льняных и шер­стяных тканей, в стране в середине XIX века действовали только три льняных мануфактуры, на которых трудилось 52 рабочих, и 12 су­конных предприятий, из которых своими размерами выделялись только фабрики в Лииттоис и в Таммерфорссе. Но и они в начале 1860-х гг., не выдержав конкуренции с хлопчатобумажной отраслью, обанкро­тились.

МАТЕРИАЛЬНО-ФИНАНСОВЫЕ ВОПРОСЫ ЖИЗНИ РУССКОГО ПОМЕЩИКА ВЫБОРГСКОЙ ГУБЕРНИИ

Материально-финансовое положение многих российских дворян уже в первой половине XIX века было достаточно тяжелым, оно было тесным образом связано с их повседневным образом жизни, преиму­щественно в Санкт-Петербурге. Некоторые из них владели имениями за пределами столицы, зачастую рассматривая их как возможный до­полнительный источник дохода.

Из имений Выборгской губернии наибольший интерес краеведов вызывает усадьба Монрепо: история ее создания, жизнь известных владельцев, современное состояние и возможности использования этого музейно­го объекта.

На территории Выборгской губернии, образованной в первой тре­ти XIX века, большое количество земель было роздано российским дво­рянам уже в XVIII веке. Однако в Старой Финляндии, как стала называться эта территория, действовали особые законы, оказывав­шие влияние на разные сферы жизни, в том числе на материально­-финансовое положение владельцев имений.

В тот период, когда территория будущей Выборгской губернии входила в состав шведского королевства, в ней были введены особые правила пожалования земель. В середине XVII века шведские аристо­краты, занимавшие высокие военные и государственные чины, полу­чали земельные участки за служебные заслуги. Право собственности на эти участки было жестко ограничено: владельцы не имели права передавать их по наследству, земли могли быть возвращены короне.

После присоединения Выборга в 1710 г. Петр I даровал первому обер-коменданту города, бригадиру Г.П. Чернышеву облагавшиеся налогами наделы в волости Муолаа. Условием дарения было обяза­тельство обер-коменданта следить за состоянием земель. По оконча­нии срока дарения право владения аннулировалось, территория могла быть передана новому пользователю. Похожие с юридической точки зрения земельные владения, т.е. за служебные заслуги, получили и другие ближайшие сподвижники императора. В 1714 г. императо­ром был издан Указ о единонаследии, по которому поместья как зем­ли, полученные временно за заслуги и на период службы, прекращали свое существование и становились наследственными владениями. Однако на территорию Выборгской губернии данный указа не распро­странялся, там по-прежнему пользовались шведскими судебными и административными нормами, хотя об этом не было подписано особо­го соглашения или договора. Когда владелец жалованной земли уми­рал или терял свое высокое должностное положение, его потомки были вынуждены оставить земли, полученные в Выборгской губернии.

Еще до подписания Ништадтского мирного договора, т.е. до офи­циального перехода территории Карельского перешейка в состав Рос­сийского государства, по указу Петра I (1720) было роздано 32 имения, а концу XVIII века было пожаловано еще более 30 имений. Причем, с западной стороны от королевской дороги дарения ликвиди­ровались. Это было вызвано стремлением Петра I «выровнять северо-западную границу, пролегавшую на линии крепостных укреплений Выборга и Кексгольма», а также получением дополнительных прибылей с налогов, что стало возможным благодаря ликвидации системы дарения земель.

В 1714 г. было принято новое налогообложение, в соответствии с которым вводился единый годовой земельный налог (1 р. 40 к.), кото­рый крестьяне должны были выплачивать казне. В сравнении со «шведской» Финляндией налоговое бремя государственных крестьян российской Старой Финляндии было слабее, даже несмотря на то что в 1720 г. его увеличили (2 р. за надел). На жалованных дворянству наделах крестьяне дополнительно платили еще оброк и исполняли барщину, что составляло примерно 7-9 р. Уже в середине 1720-х гг. налогообложение нерусских провинций империи, в том числе бывшей шведской территории, было реформировано. В указе 1726 г. о налого­обложении Выборгской провинции говорилось о том, что все налоги должны были учитывать шведские законы. Указ затрагивал в том чис­ле и земли, находившиеся «во временном владении представителями дворянства или в повторном дарении, которые государство планиро­вало в неопределенном будущем получить обратно в платежеспособ­ном с точки зрения налогов состоянии». В 1727-1728 гг. была проведена налоговая проверка всех крестьянских наделов Выборгской провинции. По ее результатам для Старой Финляндии были опреде­лены земельные и подушные налоги, основанные на шведских нор­мах, при этом на территории отменялась российская подушная подать. Крестьян, работавших на жалованных землях, отличало то, что общую сумму налогового бремени определяли не хозяева- дворяне, а представители императорской власти. В результате реви­зии вышло постановление, что с нововведенных налогов владелец земли оставлял себе две трети дохода, а одну треть передавал ко­роне.

Установленные в 1728 г. принципы и правила налогообложения дарованных земель сохранялись до начала 1770-х гг. Тем не менее, уже в 1760-е гг. ощущалась необходимость налоговой реформы. С точки зрения дворянства проблема заключалась в том, что изменения в налоговой платежеспособности крестьян не приносили пользу хозя­евам земель. Уже в 1765 г. был опубликован указ об образовании но­вой Ревизионной комиссии по межеванию земель. В задачи комиссии входила подготовка и осуществление новой налоговой ревизии, кото­рая включала бы новое распределение налогов как для государствен­ных, так и для жалованных земель. Проект продвигался медленно, во многом это было связано с протестами дворян и крестьян. Дворянство расширяло свои усадебные хозяйства и не хотело, чтобы государство вмешивалось во внутренние налоговые взаимоотношения с крестья­нами. Крестьяне не поддерживали ревизию, потому что с ее приняти­ем они связывали новое повышение налогов. В итоге работа Ревизионной комиссии была полностью остановлена в 1788 г. из-за новой русско-шведской войны, а возобновлена лишь в 1792 г., но уже в 1802 г. ее деятельность вновь была приостановлена. Таким об­разом, новые налоговые принципы так и не были осуществлены на практике.

Одновременно с этим происходило усиление позиций российского дворянства и расширение прав на пожалованные земли. Земельные наделы, находившиеся во владении, утверждались личной государ­ственной жалованной грамотой, в соответствии с которой даровалось определенное количество крестьян или наделов в определенной во­лости, провинции или губернии, а также условия дарения, в том числе срок «временно», «на умеренный период времени», «до смерти» вла­дельца и т.д. В середине 1730-х гг. в отношении сроков дарения при­шел термин «в вечное и потомственное владение», а через несколько десятилетий – «полная собственность». В соответствии с указом 1765 г. жалованные грамоты о дарениях земель в Выборгской, Лифляндской и Эстляндской губерниях должны были содержать единые формули­ровки, после чего в Старой Финляндии были установлены три воз­можных типа дарения: высшую категорию составляли земли, переданные в «вечное и потомственное владение», другие два типа считались «срочными» и «временными» владениями. Унификация терминов позволяла четко установить юридическое по­ложение земли, собственности на нее и на то, что на ней находилось. При этом на территории Старой Финляндии принципы шведского зе­мельного владения по-прежнему сохранялись. Крестьяне дарованных земель этих территорий изначально не были крепостными и считались индивидуально свободными, что ставило формулировки жалованных грамот о собственности в противоречие с принятыми на территориях нормами. Кроме того, налоговой ревизией 1728 г. было установлено, что корона и в дальнейшем имела право определять налоговые отно­шения донатариев и крестьян, независимо от содержания жалованных грамот, указывавших на полное право собственности. Чиновники местного управления, независимо от формулировок жалованных гра­мот, придерживались в их отношении такого же порядка, что и в отно­шении временных донаций: дворянству были дарованы лишь две трети годового дохода с земельного налога.

Расширение права собственности на землю в случае «вечного и потомственного владения» открывало возможности ее наследования, завещания, закрепления, продажи, покупки, закладывания в счет дол­га, постепенно распространявшиеся и на территории Старой Финлян­дии. Продажа и покупка жалованных земель участились в 1760-1770 гг. Предметом сделок обычно становились средние и мелкие территории, распределенные между наследниками. При этом в купчих не было упоминаний о крестьянах, душах, которые были своеобразным мерилом собственности. Вероятно, это было следствием ряда судебных разбирательств, рассматривавшихся местными судебными органами. Видимо, первоначально владельцы земель в Старой Финляндии действовали по привычному им принци­пу, характерному для остальной российской территории: при продаже, покупке или закладывании имений в счет долга учитывались души крестьян, особенно если для реализации данных операций дворяне обращались в Государственный заемный банк. Часть выдаваемых кредитов шла на содержание дворян и на их личные расходы. В каче­стве кредитной гарантии дворянин закладывал имеющихся в соб­ственности крепостных: за одну крепостную душу можно было получить 40 руб. кредита. При этом для получения займа дворянин должен был доказать, что имеет право собственности на за­кладываемые крестьянские души.

Первые заявления на займы из Старой Финляндии были приняты к рассмотрению осенью 1786 г. Заложить крестьянские души и полу­чить ссуду стремились владельцы многих имений: генерал, граф И.П. Салтыков; вице-президент Адмиралтейств-коллегии, граф И.Г. Чернышев; штабс-капитан Преображенского полка А.И. Фреде­рикс; действительный камергер, граф П.В. Бутурлин. Однако в ноябре 1786 г. Выборгская палата городского суда вынесла постановление, в соответствии с которым объявлялось, что крестьяне Старой Финлян­дии не являлись собственностью дворянина-владельца земли, следо­вательно, их невозможно было заложить в качестве гарантии в Государственный заемный банк. Палата гражданского суда отправила решение по данному вопросу в Правительствующий сенат, который подтвердил его специальным указом 15 января 1787 г. Данное реше­ние имело несколько последствий: оно вызывало в среде дворян воз­мущение, поэтому многие представители высшего дворянства продали свои имения нижестоящим чинам, а также купцам. Кроме то­го, в формулировки жалованных грамот вносились изменения: в них теперь указывалось, кому принадлежит дарение, какие деревни и ка­кое количество душ относится к дарованной земле (но не принадле­жит владельцу).

В результате многих торговых сделок владельцами земельных участков в 1770-1780-х гг. все чаще становились дворяне более низ­кого статуса с социальной и экономической точки зрения. Они были вынуждены заниматься развитием усадебного хозяйства с целью уве­личения собственных доходов путем оптимизации сельского хозяй­ства, устройством мануфактур и предприятий на своих землях. Однако для развития усадебного хозяйства дворянам необходимо было увеличить трудовую повинность крестьян. Для выполнения сельскохозяйственных работ (подготовки земли к пахоте, посева, сбо­ра урожая и т.д.) требовалось большее количество рабочих рук, но нормы, установленные ревизией 1728 г., не позволяли владельцу уве­личить трудовую нагрузку крестьян. Дворяне пытались доказать, опи­раясь уже на шведские законы, по которым жалованные земли явля­лись шведскими фрельзами, т. е. землями, переходившими по наследству. В таком случае крестьяне являлись арендаторами земли. А в соответствии со шведским земельным законом Кристофера Ба­варского 1442 г. арендаторы должны были раз в шесть лет составлять с собственником земли налоговый контракт. В таком контракте дво­ряне видели возможность обойти нормы ревизии 1728 г., получить резкое увеличение работающих крестьян, а обрабатываемые ими по­ля привести к налогообложению. В целом императорская власть не возражала против таких налоговых контрактов, но требовала их под­тверждения в местных судах.

Первый налоговый контракт был за­ключен придворным аптекарем M.X. фон Брискорном при приобрете­нии в августе 1772 г. жалованной земли Сумбула в волости Рауту. Финский историк так описывает условия данного контракта: «кресть­яне, помимо установленных ревизией 1728 г. налогов, были обложены также барщиной. Каждая вторая налоговая единица должна была от­правлять одного мужчину-крестьянина в возрасте от 15 до 60 лет вме­сте с лошадью для работ на землях усадьбы. Крестьяне должны были также в течение двух недель в год либо на лошадях, либо на ногах работать в усадьбе в период возделывания земли, посева, уборки се­на и сбора урожая. Кроме того, крестьяне были обязаны осуществлять перевозку различных грузов. Расширивший усадебное хозяйство фон Брискорн получил за счет заключения такого контракта дополнитель­ные налоговые доходы с крестьян в форме трудовой повинности и обязательств по перевозкам. По отношению к одной налоговой едини­це фон Брискорн получал 156 рабочих дней в год. Если на жалован­ной земле было около 36 налоговых единиц, которые обрабатывали крестьяне, то трудовая повинность составляла чуть больше 5600 ра­бочих дней в год. Если на территории налоговой единицы трудились в среднем 6 мужчин, то один мужчина в год выполнял около 26 дней трудовой повинности. В 1811 г. налоговая ситуация Сумбула остава­лась практически такой же, произошел лишь небольшой прирост нало­гового дохода, связанного с ростом населения. Фон Брискорны получали с крестьян около 6300 дней трудовой повинности в год. В сравнении с трудовой повинностью крепостных крестьян на исконно русских территориях, повинность крестьян фон Брискорнов в годовом исчислении была не столь высока.

На мелких и средних жалованных землях Старой Финляндии пере­ход на контрактную систему произошел в период между 1770 и 1780 гг. В большей части контрактов упор делался на барщину, но также за­ключались контракты денежные и связанные с зерновым оброком. Обязательным условием являлось утверждение налоговых контрактов в местных судах. Таким образом, крестьяне жалованных земель, яв­ляясь договорообязанными, по собственному желанию могли оспо­рить контракт или обжаловать его, вплоть до обращения к Правительствующему сенату. Для дворян такие контракты были не­удобны, поскольку, помимо возможности их обжалования со стороны крестьян, по действовавшим в Старой Финляндии шведским законам и постановлениям для заключения контракта необходимо было полу­чить согласие самих крестьян. В результате владельцы жалованных земель старались проводить контракты без согласия не только кре­стьян, но и судов низших инстанций, что привело к увеличению соци­альной напряженности на территории Старой Финляндии.

Наиболее известным стал конфликт между помещиком А.И. Фредериксом и крестьянами мызы Таубила. В 1785 г. барон Ан­дрей Иванович фон Фредерикс составил контракт, налоги по которому значительно превышали обозначенные ревизией 1728 г. Часть кресть­ян не согласилась подписать контракт; от крестьян, выступивших про­тив, Фредерикс потребовал либо согласиться, либо покинуть наделы. В результате между управляющими усадьбой и крестьянами воз­никли столкновения, которые в дальнейшем рассматривались в суде. Суд Старой Финляндии отказал Фредериксу в его требованиях, сославшись на налоговую ревизию 1728 г., ревизию 1765 г., указ Верховного тайного совета 1726 г., а также на принятые в Старой Финляндии шведские законы. По ним «дарованные земли не являлись полной собственностью владельца, а формулировки Жало­ванных грамот необходимо было толковать следующим образом: ко­рона поручила свои владения дворянину, который не имеет права претендовать на большее количество налогов, чем сама корона». Фредерикс пытался обжаловать решение в Правительствую­щем сенате, но рассмотрение дела было отложено на долгие годы, в результате хозяева земель перестали учитывать мнения Сената, со­ставляя и подписывая новые контракты с крестьянами. Фредерикс продолжал требовать от крестьян либо соглашаться на заключение нового контракта, либо покидать наделы, а в усадьбе повторялись столкновения между крестьянами и управляющими, эти стычки потом рассматривались в судах. В итоге Сенат вынес свое решение по делу лишь в 1798 г. Согласно этому решению жалованные земли Старой Финляндии считались собственностью дворянина, а крестьяне не имели права покидать наделы.

Для Фредерикса подобная ситуация означала возможность перехода от модели налоговой единицы, в центре которой был конкретный надел, к модели русских подушных налогов, по которым трудовая повинность определялась общим коли­чеством мужчин. На земле фон Фридрикса работало около 1850 крестьян (от 15 до 60 лет), каждый из которых отрабатывал 26 дней трудовой повинности в году, что в целом со­ставляло 48100 дней в году. В дальнейшем дело по усадьбе Таубила вновь оказалось в суде, который принял решение вернуться к старой налоговой модели, снизив количество трудовых дней до 3450 в год, что оказалось значительно меньше, чем при системе фон Фридрикса». Лагманский суд пришел к компромиссу, в рамках которого были учтены интересы обеих сторон. Отмены «модели налоговой единицы» не произошло, но увеличение налогов было достигнуто поднятием трудовой повинности для каждой единицы до 326 дней. Та­ким образом, владелец земель получал с 46 налоговых единиц около 15000 отработанных дней в год. Решение было обосновано неакту­альностью налоговой системы 1728 г.

В период с 1798 по 1802 гг. в Старой Финляндии было зареги­стрировано около двадцати крупных крестьянских волнений, часть из которых стала следствием неподчинения приказам и налоговым зако­нам, что нередко приводило к рукоприкладству, стычкам, а затем но­вым судебным разбирательствам, в результате которых земельные пожалования могли быть даже конфискованы (но по прошествии вре­мени нередко возвращались старым владельцам).

По окончании русско-шведской войны 1808-1809 гг. в состав Рос­сийского государства вошла территория так называемой Новой Фин­ляндии, ставшая Великим княжеством Финляндским. Включение в состав княжества территории Старой Финляндии рассматривалось, в том числе, и как способ улучшения положения крестьян на жалован­ных землях. Особенно эту идею поддерживал граф Г.М. Армфельт, который перешел на русскую службу в мае 1811 г. Присоединение Старой Финляндии к Великому княжеству Финляндскому в виде Вы­боргской губернии давало возможность императору попытаться ре­шить вопрос с положением крестьян на этих территориях без издания специальных законов, по сути, с опорой на сохранявшиеся там тради­ции и нормы шведских административных и судебных законов.

В Великом княжестве Финляндском и, соответственно в Выборг­ской губернии, официальным языком стал шведский, на нем велось все делопроизводство. Многие русские помещики, владевшие земля­ми, уже не чувствовали себя «хозяевами», как раньше: теперь дей­ствовали преимущественно шведские законы и большими правами обладали дворяне шведского происхождения. Попытки русских дворян «бороться за свои привилегии вызывали недовольство местных вла­стей, которые через Финляндский сенат обращались к императору с жалобой на строптивых русских помещиков». Для разрешения ситуа­ции теперь уже с русскими помещиками был создан в 1825 г. специ­альный комитет под председательством финляндского генерал-губернатора А.А. Закревского. По итогам работы комитета в 1826 г. было принято решение «присвоить всем помещикам Старой Финлян­дии фрельсовое право без всяких исключений, а гейматным обывате­лям жалованных имений определить десятилетний срок для схода с гейматов ими занимаемых», т. е. земли были объявлены собствен­ностью русских помещиков, а местные жители могли в десятилетний срок заключить со своими хозяевами договор аренды или оставить эти земли.

Но, несмотря на нововведения, многие владельцы, включая баро­на А.И. Фредерикса, не продавали земли, а оставались в своих име­ниях, пытаясь развивать хозяйство, следить за расходами и увеличивать свои доходы. Не все помещики владели наследственны­ми имениями. Таковым являлось имение Хиетала под Выборгом, вла­дельцем которого в 1810 г. стал Георг Магнус Спренгтпортен, первый генерал-губернатор Великого княжества Финляндского, на тот момент находившийся в отставке. После смерти Спренгтпортена его вдова обращалась к финским властям с просьбой передать ей владение этой землей. Тем не менее, о многих владельцах и их усадьбах на настоящий момент известно немногое. Повседневные вопросы фи­нансового характера позволяют раскрыть документы Андрея Ивано­вича Фредерикса, сохранившиеся в Ленинградском областном государственном архиве города Выборга.

Дворянский род Фредериксов известен в России с XVIII века. Иван Юрьевич Фредерикс, родом из Голландии, был приглашен ко двору Екатерины II придворным банкиром. В 1773 г. он получил баронский титул, а затем приобрел имение в Выборгской губернии у потомков графов Мусиных-Пушкиных, а также землю в Пюхяярви у вдовы графа Петра Салтыкова. Его наследнику, Андрею Ивановичу, родившемуся в 1760 г., перешли эти земли под названием Таубила.

Барон А.И. Фредерикс, помимо того, что был известным военным деятелем, устанавливавшим жесткие отношения с крестьянами, был еще и любителем лошадей. На территории его усадьбы находились конюшни, лошади из которых поставлялись в армию. О пристрастии барона говорят тетради о способах лечения ран и болезней у лоша­дей из конюшен усадьбы. Например, лечить занозу под копытом ло­шади предлагалось следующим образом: «вынув занозу, прочистить рану, впустить в нее несколько зверобойного масла, смешанного с скипидаром, покрыть се льном, намазав на него [базильной] мази и [арцеева] бальзама, а сверх оного положить еще коровьего калу, так чтобы вся подошва была покрыта оным, и наконец обвязать тряпи­цею. На другой день снять обвязку, прочистить рану, залить опять зверобойным маслом с скипидаром, покрыть льном обмочи оный в [сапожничий] вар, чтобы грязь и песок не могли попасть в рану, обвя­зать тряпицею, и переменять обвязку ежедневно, очищая всегда ра­ну». Расходы на покупку лошадей были постоянной статьей расходов Андрея Ивановича.

Подобно многим помещикам Фредерикс большую часть времени проживал в Санкт-Петербурге, а в усадьбу приезжал эпизодически. В 1810 г. по доверенности он поручил ведение дел в своем имении ком­мерции советнику А.И. Перетцу. Тем не менее, сам барон старал­ся отслеживать финансовые дела, поскольку состояние имения определяло его благосостояние.

Типичным явлением в жизни дворян рассматриваемого периода стала жизнь в долг. Несмотря на крупные суммы, которые получали дворяне на государственной службе в качестве жалования (в сравне­нии с ценами на продукты и товары первой необходимости), денежные траты значительно их превышали. Жизнь при императорском дворе требовала огромных средств, прежде всего на внешний облик. Любой дворянин, появлявшийся при дворе, должен был выглядеть в соответ­ствии со своим статусом: парадное платье, ткань, декоративные эле­менты, украшения, карета, слуги – все это регламентировалось и должно было соответствовать тому чину или рангу, который занимал дворянин. С карьерным ростом, новым чином или новой должностью траты увеличивались. Пышные обеды, которые дворяне проводили в своих домах, с приглашением огромного количества гостей, с делика­тесами на столах, также требовали значительных расходов: на один торжественный ужин могло уходить до 800 р. Кроме того, знатным вы­сокопоставленным лицам считалось неприличным сразу же оплачи­вать поставки продуктов или заказы по пошиву костюма. Подобные счета зачастую накапливались в течение нескольких лет и набегали на кругленькие суммы. Чтобы избавиться от долгов, многие дворяне были вынуждены либо продавать свои имения с крепостными кресть­янами, либо закладывать и перезакладывать свои поместья. Усадьба Таубила А.И. Фредерикса в 1810 г. была оценена в 583333 р., при этом сумму в 37500 р. ассигнациями помещик оставлял в собствен­ном распоряжении, а оставшуюся сумму в 545833 р. доверял А. Перетцу «употреблять залогом в обеспечение Казны по откупам, подрядам и другим с Казною делам».

Важным аспектом в повседневной жизни помещика-дворянина в начале XIX века становится организация контроля за собственными фи­нансовыми средствами, что выразилось в попытках ведения книг при­хода и расхода денежных средств. В 1820-е гг. (за более ранний период не сохранилось подобных документов) барон А.И. Фредерикс лично записывал, на что он тратил деньги и откуда их получал, при­чем все необходимые суммы (как они были потрачены или получены) он отображал в таблицах в разных денежных единицах того времени: червонцах, рублях серебром и ассигнациями, а итоги подводил с уче­том перевода одних денежных единиц в другие. Например, за июнь-июль 1827 г. суммы были следующие: «Итого: 90 червонцев; 1 руб. 30 коп. се­ребром; 4623 руб. 2 коп. ассигнациями. В расходе: 56 червонцев; 268 руб. 70 коп. серебром; 3104 руб. 80 коп. ассигнациями. Затем остается: 34 червонца; 3104 руб. 80 коп. ассигнациями. Передержано серебра, за исключением 1 руб. 30 коп., 267 руб. 40 коп. что и составит на ассигнации 1069 руб. 60 коп. Итого в остатке: 34 червонца; 2035 руб. 20 коп. ассигнациями».

Отдельную статью расходов в записях Фредерикса составляло жалование слугам. К сожалению, в записях нет ранжирования слуг по степени их занятости и объему работ в хозяйстве барона, но жалова­ние слуги получали разное. Так, некто Синицын получал в 1823 г. в месяц в среднем 5 р., «Егор при мне» – 15 р., форейтор Мирон – 5-10 р., прачка – 6-7 р., повар – 5 р. Следует отметить, что даже слу­гам не всегда и не полностью выплачивалось жалование, о чем дела­лись соответствующие записи: «за год следует – 180, получил – 155», «за год следует – 180, старых – 25, итого – 205, получил – 150», «по 1 число Генваря 1823 года следует ему 40 рублей», «старых следует 40» и т. д..

Отмечены в тетрадях важные покупки: за быков для казны было выплачено 35 р. и 195 р. серебром, за оружие у пленных персов 6 червонцев, за железо – 1250 р. ассигнациями, за ковры – 14 червонцев, за серого и гнедого жеребцов – 47 р. серебром и 31 р. 50 к. соответственно, за серебряный прибор к уздечке – 300 р. ассигнациями, «Ягамакову купцу за разные покупки» – 572 р. серебром, указывалась плата за отдельные услуги: пи­сарям в артель (92 р. ассигнациями), за отправление письма на почту (2 червонца), мастеровым за шитье вещей (40 р. ассигнация­ми), священнику за молебен (1 червонец), за починку часов (3 червонца) и т. д.

В качестве расходов были отмечены собственные долги и раз­влечения: «проиграл – 9 червонцев», «отправлено Кузнецову для водки» – 4 р. 20 к. серебром, театр – 20 р. ассигнациями, за вино – 6 червонцев, за шампанское – 2 чер­вонца 1 р. серебром, «с прискорбием на вздор и дрянь» – 13 р. 80 к. серебром. Иногда барон тратил деньги на благотворитель­ность: «на доброе дело» – 106 р. 22 к. ассигнациями, «бед­ной» – 50 руб. ассигнациями.

Суммы прихода в тетрадях А.И. Фредерикса расписаны не настолько подробно, как расходы. Прежде всего отмечены те сред­ства, которые возвращались должниками барону, а также деньги, вы­рученные за продажу скота, ячменя, пшеницы, или, например, суммы, полученные совершенно неожиданно: было «найдено в шкатулке» 150 руб. ассигнациями.

Своеобразным источником дохода стали для А.И. Фредерикса взаимоотношения с крестьянами. Как уже отмечалось, барон пытался увеличить подати с крестьян, но дело закончилось длительным су­дебным разбирательством не в пользу Фредерикса. Тогда он очень тщательно стал следить за соблюдением права собственности на свои земли и штрафовать крестьян, например, за рубку и увоз бревен «без позволения». Только в осеннем заседании 1833 г. местного суда за подобные нарушения были привлечены 6 чел. (и обсуждение нару­шений 8 крестьян отложено на следующее заседание суда) на общую сумму 211 р. 70 к.

Как и многие другие владельцы усадеб, проживающие в столице, Фредерикс получал денежные отчеты от управляющего своим имени­ем. В этих отчетах, в отличие от книг прихода и расхода потраченные суммы отражены более подробно, кроме того, отмечены и некоторые факты из жизни усадьбы. В отчетах 1830-1831 гг. управляющий И. Шумов описывал ремонтные работы, проводившиеся в строениях на территории, с указанием сумм и количества потраченного строи­тельного материала. Так, 18 мая 1830 г. управляющий сообщал баро­ну, что «на галерее трактира передвинуты по размеру два окна и одна дверь с прибавлением последней в вышину; у кузнеца в сенях так же передвинута одна дверь применяясь к имеющей быть лестнице»; «печником в новом отделении пробито и заделано в стене четыре трубы для дыму»; «щекотуром покрыта над новым отделением чере­пицею крыша и подмазана»; «кровельщиком повыше помянутой кры­ше сделан с трех сторон из железных листов борт и три слуховыя окошка». Подобные отчеты И. Шумов отправлял каждые две недели, в них он указывал и истраченные суммы на жалование строи­телям и сами материалы, особенно в большом количестве закупался кирпич, бревна и доски разных размеров. В период с мая по август 1830 г. только на строительные работы было выделено и потрачено 2029 р. 30 к.

По отношению к работникам барон проявлял иногда щедрость: в награждение кузнецам и плотникам в октябре 1827 г. было выплачено 2 р. серебром, в июне 1830 г. было куплено «по приказанию Г. Барона ведро вина для рабочих при закладке нового строения» на сумму 8 р., а также «два пирога в 20 ф. на закуску» на сумму 2 р.

В 1836 г. А.И. Фредерикс решил строить новый деревянный уса­дебный дом. На разные виды строительных работ были заключены договоры с крепостными крестьянами других губерний. Так, с крестья­нином Костромской губернии Степаном Санковым был заключен дого­вор на строительство «по плану и фасаду» на каменном фундаменте деревянного дома с мезонином. За всю плотничью работу С. Санков должен был получить 3000 р. в случае выполнения работ в течение лета 1836 г. Таким образом, он должен был за два месяца дом «под­вести под крышу, а потом продолжать внутреннюю отделку то есть дверные и оконные косяки, черные полы и потолки, обтесать внутрен­ние стены, сделать внутри по потолкам чистую подшивку и карнизы, а снаружи балконы с колоннами и карнизы на фасаде означенные, об­шить весь дом дюймовыми досками плотно и чисто, крышу покрыть в два теса из того же лесу плотно и хорошо», настлать «полы из чисто строганных досок, но оные окончить окончательно весною» 1837 г., чтобы «дать хорошо высохнуть лесу».

После строительства непосредственно дома появились договоры на выполнение других работ. С крестьянином-печником Ярославской губернии Лукой Кунтышевым был заключен договор на ремонт печей и дымовых труб на мызе Таубила. В тексте прописан конечный резуль­тат: крестьянин обязался сделать «в новом доме девять печей израз­цовые, с 14-ю близирами, изразцовые же, с 9-ю разделками, с 9-ю бранжирами, с 9-ю же дымовыми трубами, с щекотуркою и краскою труб, совершенно по архитекторскому плану и по размеру на оном прочно и чисто, ценою за всю оную работу четыреста рублей моне­тою, печки и близиры должны сделаны быть из лучших белых израз­цов», «каждая печь должна иметь восемь проходов». В соответствии с текстом печник должен был произвести работу в апре­ле-мае 1837 г. Если «печи и близиры не прочно и красиво сделаны или не будут содержать в себе жару в целые сутки после топления, или будут дымить», то Кунтышев должен был переделать печи за свой счет. Кроме того, он обязался по договору производить починку печей в течение 10 лет без какой-либо платы, если ремонт последует в ре­зультате ошибок в работе печника.

Управляющим барона Фредерикса был заключен договор с Фили­пом Ларионовым на сумму более 800 руб. на проведение столярных работ в новом доме: в соответствии с текстом необходимо было сде­лать «летний и зимний переплет в каждое окно большое и малое», «створки двери большие и малые», оконные и дверные наличники, форточки, «плинтусы всякаго рода».

Таким образом, к концу жизни Андрей Иванович, видимо, уже до­статочно успешно контролировал свои финансовые сбережения, по­скольку смог позволить себе строительство нового большого дома с обилием архитектурных украшений, изразцовых печей, выполненных из лучших материалов, которые только можно было найти в Санкт- Петербурге. Вероятно, это стало возможным в том числе и благодаря тщательным записям и контролю за своими сбережениями. Однако такая финансовая ситуация не всегда являлась типичной для россий­ского дворянства к середине XIX века.

В целом материально-финансовые вопросы являются достаточно специфической стороной жизни русского дворянства. Их изучение ос­новано преимущественно на личных финансовых документах, которые стали активно появляться и распространяться на рубеже XVIII-XIX веков. Тем не менее, подобные материалы позволяют не только проследить финансовое состояние дворянского сословия в рассматриваемый пе­риод, но и осветить отдельные аспекты повседневной жизни русской помещичьей усадьбы, в том числе с учетом территориальных особен­ностей, как, например, в Выборгской губернии.

Русские предприниматели в финской металлургии и горном деле

Позиции русских предпринимателей в Финляндии до 1918 г. были наиболее прочными в металлургии и горном деле. Согласно Эверту Лайне в период нахож­дения Финляндии в составе Российской империи 12 горнодобывающих и метал­лургических компаний принадлежали русским владельцам. Среди них были:

  1. Чугунолитейный завод «Райвола», действовал в 1800-1874 гг., продан фин­скому правительству в 1882 г.
  2. Сталелитейный завод «Пейппола», малое предприятие, действовал в 1830-1840-е гг.
  3. Чугунолитейный завод «Херайоки», около 1810-1840 гг., масштаб деятельно­сти небольшой.
  4. Чугунолитейный и лесопильный за­вод «Св. Анна», 1814-1905 гг.
  5. Чугунолитейный завод «Сумпула», затем небольшой литейный цех и машино­строительный завод, 1827-1897 гг.
  6. Медные и оловянные шахты, литей­ный цех и чугунолитейный завод в Пит­кяранте, начало деятельности в 1810-е гг., широкомасштабная деятельность в 1840-1860-е гг. и в 1880-1903-е гг., также некоторые мелкие шахты, бутылоч­ная фабрика и фабрика по производству красной охры.
  7. Чугунолитейный завод «Юнтедас», 1858-1900 гг.
  8. Чугунолитейные заводы «Хутокоски», «Хаапакоски» и «Орави» Николая Путилова, 1857-1879 гг.
  9. Шахта и чугунолитейный завод «Лупикко», 1866-1903 гг., в 1860- 1861 и 1888-1904 гг. был связан с заво­дами в Питкяранте.
  10. Чугунолитейный завод «Карттула», 1867-1907 гг.
  11. Фабрика «Выборг-Перо» по про­изводству гвоздей с 1862 г., с 1873 г. — частично в русской собственности; дей­ствовала как минимум до 1908 г.
  12. Небольшой чугунолитейный завод в Панкакоски, принадлежал фабрике «Выборг-Перо» в 1885-1891 гг.

Шесть из этих компаний вели актив­ную производственную деятельность на протяжении значительного периода вре­мени. Интересы некоторых из них выхо­дили за рамки металлургии. Например, им принадлежали небольшие мукомоль­ные предприятия и лесопилки преимуще­ственно местного значения, а также круп­ная бутылочная фабрика и фабрика по производству красной охры. Русские предприниматели были наиболее важной группой среди иностранных собственников в металлур­гии и горном деле.

Судьба компаний оказалась различ­ной, но можно выделить некоторые об­щие черты. Практически все они приоб­ретались для снабжения машинострои­тельных и оборонных заводов железом, преимущественно в Санкт-Петербурге, а также в районе Петрозаводска. Железо, производимое из местной озерной и бо­лотной руды, было хорошим сырьем для отливки орудий. Десять из 18 финских чугунолитейных заводов, перерабатывав­ших озерную и болотную руду, находи­лись во владении русских. Некоторые из них также перерабатывали чугун, импор­тируемый из Швеции. Фабрика «Выборг-Перо» по выделке гвоздей была един­ственным значительным предприятием по производству металлоизделий. Остальные производили сырой металл, прежде всего предназначенный для дальнейшей обра­ботки, и отправляли его в Россию.

Металлургия в Финляндии имеет дол­гую историю. Первые чугунолитейные за­воды были основаны в XVII в. на юго-западе страны для переработки шведской железной руды, поскольку в некоторых железорудных районах Швеции стало не хватать леса для производства древесно­го угля. Известные финские месторожде­ния железа были бедны по содержанию металла в руде, но в центральных и вос­точных частях Финляндии железо тради­ционно выплавлялось из озерной и болот­ной руды в небольших традиционных пе­чах. Импорт шведской железной руды для выплавки металла на юго-западных чугунолитейных заводах продолжался и после присоединения Финляндии к Рос­сийской империи. До 1857 г. он квотиро­вался, а затем осуществлялся свободно.

Русские владельцы металлургических и горнорудных предприятий относились к трем разным группам. Во-первых, это было русское представительство в лице либо Олонецкого горнозаводского округа, либо Артиллерийского департамента Воен­ного министерства, отвечавших за чугуно­литейное производство и горное дело («Райвола», «Св. Анна»). Во-вторых, рус­ские дворяне, владевшие поместьями в Старой Финляндии, также пытались разра­батывать природные ресурсы региона («Питкяранта», «Св. Анна», «Юанкоски», «Сумпула»). Предприятия «Питкяранта» и «Св. Анна», основанные дворянами, не были ни прибыльными, ни долговременны­ми. «Сумпула» принадлежала семье Фок с 1828 по 1897 гг., когда ее деятельность пре­кратилась, а «Юанкоски» сравнительно долгий период (1848-1900 гг.) принадле­жала Пономаревым.

Третьей группой собственников были русские купцы и промышленники. Неко­торые из них действовали в одиночку, не­которые создавали компании (Громовы, Николай Путилов, «Э.М. Мейер и К», Ладожская компания, владельцы «Карттула». Эти предприниматели часто имели другие экономические интересы в Санкт- Петербурге и окрестных русских и каре­ло-финских районах. Иногда некоторые иностранные предприниматели, жившие в Петербурге, на некоторое время станови­лись владельцами чугунолитейных заво­дов. Торговый дом «Э.М. Мейер и К» имел трех партнеров — из Великобрита­нии, Германии и России. В основе своей это был банкирский дом, но с диверсифи­цированной сферой экономических инте­ресов. Из-за долгов «Райвола», «Питкя­ранта» и «Лупикко» перешли в собствен­ность «Э.М. Мейер и К» на более или менее длительное время.

Первые попытки русских предприни­мателей обосноваться в финской метал­лургии оказались неудачными, но в 1850-1860-е гг. бизнес стал приносить плоды. Этому, а также развитию финской металлургии в целом способствовали не­сколько факторов. Во-первых, открытие Сайменского канала в 1856 г., который облегчил доставку грузов из восточной Финляндии к Финскому заливу; во-вторых, ослабление унаследованных от Швеции ограничений на экспорт железа в 1857 г.; в-третьих, внедрение процесса пудлингования, кото­рый стал эпохальным нововведением в об­работке озерного и болотного сыродутно­го железа. Углерод и излишки фосфора теперь можно было удалить из руды, а полученную таким образом сталь исполь­зовать для производства орудий и боепри­пасов. Наконец, новый таможенный тариф 1859 г. отменил большинство пошлин на экспорт из Финляндии в Россию, экспорт­ные квоты были значительно увеличены. Впрочем, и ранее ряд товаров был осво­божден от пошлин или устанавливались квоты для отдельных товаров или компа­ний. Финский импорт из России был почти полностью беспошлинным на протяжении всего периода автономии. Кроме периода 1857-1877 гг., русские импортные пошли­ны были выше финских. Это побуждало предпринимателей импортировать сырье из-за границы в Финляндию, обрабаты­вать его и экспортировать в Россию гото­вые изделия беспошлинно.

Этот бум продолжался до начала 1870-х гг., но технологический и транспор­тный прогресс снова изменил ход событий. Внедрение бессемеровского способа про­изводства стали с 1850-х гг. и мартеновс­кого метода с 1870-х гг. дало определен­ное преимущество крупному чугуно- и сталелитейному производству, долгое вре­мя неосуществимому в Финляндии. Это был удар по конкурентоспособности финс­кой металлургии. Развитие транспорта и технологии дало России возможность рас­ширить собственное производство железа в южном районе (Донбасс), что еще силь­нее ослабило конкурентоспособность финс­кого железа в России. Небольшие финские чугунолитейные предприятия были обре­чены на поражение в конкурентной борь­бе. Они основывались на старых произ­водственных методах и в основном исполь­зовали древесный уголь.

В 1872 г. доля русских предпринимателей в производстве чугуна была достаточно высокой — 55%. Часть чугуна затем пе­рерабатывалась на тех же заводах, часть продавалась на сторону. Доля принадле­жащего русским производства железа в слитках, выработанного из озерной и бо­лотной руды, также была очень высокой (72%). В 1860 г. доля принадлежащего промышленного производства, контроли­руемого российскими предпринимателя­ми, была высокой: если исключить дан­ные по заводам «Райвола», она составля­ла около 1/4 чугуна и 1/5 железа в слитках. После того, как деятель­ность чугунолитейных заводов «Райвола» и Путилова была прекращена, доля рус­ских предприятий в производстве чугуна значительно упала (до 23%), а их удель­ный вес в производстве железа в слитках стал незначительным в конце 1870-х гг. (3%). Производство литых и кованых металлических изделий было исключени­ем. Только «Юанкоски», «Панкакоски» и «Перо» периодически занимались их вы­пуском.

Экспорт железа являлся важной ста­тьей финской торговли с Россией на про­тяжении большей части периода до 1918 г. Около 2/3 всего произведенного в Финляндии чугуна и половина железа в слитках вывозились из страны, причем Россия в 1860-1884 гг. являлась основ­ным импортером. Это означает, что в 1860-1870-х гг. значительная доля чугу­на и железа производились русскими. К 1880 г. более значительная часть экспор­та находилась в руках финнов. К концу периода автономии состав экспорта изме­нился в пользу готовых изделий, а не сы­рого металла.

С 1870-х гг. участие русских в метал­лургии заметно снизилось. В 1890 г. их доля в добывающей и металлургической промышленности составляла 6,5% от суммы годового производства. К тому времени действовало шесть предприятий, принадлежавших русским предпринима­телям. В 1908 г. осталась лишь фабрика «Перо» по производству гвоздей, а доля русских фирм в горнодобывающей про­мышленности и металлургии отрасли упа­ла до 1%.

За 1860-1913 гг. объем производства горнодобывающей и металлургической промышленности Финляндии вырос в 10 раз, увеличиваясь в среднем на 4,4 % в год. Одновременно произошли глубокие структурные изменения в отрас­ли. Снизилась доля горнорудной промышленности, хотя в абсолютных из­мерениях объем добычи возрос. Чугун и железо в слитках утратили лидирующие позиции, причем сократился даже абсо­лютный объем производства. Производ­ство изделий из металла за тот же период, напротив, увеличилось в 15 раз, а объем машиностроительной продукции и выпуск стальных судов — по меньшей мере в 40 раз. В 1913 г. на машиностроение при­ходилось около 2/3 суммы производства отраслей тяжелой промышленности.

В этих структурных изменениях отра­зилась окончательная сдача позиций древесноугольной металлургии по сравнению с новыми чугунолитейными заводами в России, Центральной и Восточной Евро­пе, работавшими на коксе. Взамен в Фин­ляндии получили развитие сравнительно крупные машиностроение и судостроение, а также производство металлоизделий, основанное на импортном железе. Про­дукция этих отраслей реализовывалась в Финляндии и России.

Российские предприниматели остались в стороне от этого процесса. Их деятель­ность прекратилась с закрытием заводов по переработке финской озерной и болот­ной руды. Они не приняли участие ни в создании машиностроения, ни в зарожде­нии электротехнической промышленности Финляндии. Машиностроительная отрасль получила развитие в самой России, вслед­ствие чего русские товары конкурирова­ли с финскими.

Прочие русские промышленные компании в Финляндии

В восточной Финляндии существовали несколько принадлежавших рус­ским стекольных заводов, некоторые из которых были основаны еще до 1809 г. в Старой Финляндии. Они были ориентиро­ваны на рынок Санкт-Петербурга, вы­пуская оконное стекло, бутылки и товары повседневного спроса. Оконное стекло из­готавливалось этими заводами из чистого кварцевого песка Ладожского озера, что обеспечивало высокую прозрачность стекла. Стеклодувы и квалифицирован­ные рабочие приезжали в основном из Германии, иногда из Швеции. Остальные рабочие были либо финнами, либо рус­скими. Финские стекольные заводы оста­вались в основном мелкими, производя простое оконное стекло, бутылки и быто­вые стеклянные изделия.

Два стекольных завода — «Лейстиля» (1801-1865 гг.) и «Яппиля» (1802-1846 гг.) в Усикиркко близ русской гра­ницы — были основаны русскими стекло­дувами. В 1840-е гг. они перешли к Йозе­фу Шультису и благодаря успешной ра­боте заняли 23-ю строчку в списке веду­щих компаний Финляндии. Заводы не от­личались широкомасштабным производ­ством ввиду недостатка древесного топ­лива, хотя перспективы сбыта продукции в районе Санкт-Петербурга были благо­приятными.

Крупнейшими русскими стеклодельны­ми предприятиями были завод «Роккала» (1788-1920) и родственные фабрики «Куккола» (1772-1822) и «Кирккониеми» (1892-1926). «Кирккониеми» была крупным производителем зеркального и оконного стекла. В 1811-1860 гг. «Рок­кала» принадлежала русскому прави­тельству, находясь в ведении Министерства Императорского двора и уделов. «Роккала» являлась единственной в Рос­сии фабрикой по производству зеркал, и ее монопольное положение охранялось высокими таможенными пошлинами. В 1844 г. «Роккала» была третьим по вели­чине финским предприятием по числу ра­бочих. После 1860 г. находилась в соб­ственности разных частных владельцев, некоторые из которых были немецкого происхождения. Деятельность предприя­тия в 1860-1875 гг. протекала вяло, но затем наметился подъем.

В 1887 г. владелец медных и оловян­ных рудников и литейного завода в Пит­кяранте, компания «Э.М. Мейер и К», основала там и бутылочную фабрику (1887-1899). Предприятие быстро на­брало обороты и производило до 10 млн. бутылок в год для российского рынка. Кроме этих предприятий, в отрасли с разным успехом действовало еще не­сколько мелких русских фирм.

Изменение условий конкуренции и та­моженного налогообложения придавали деятельности стекольных заводов весьма неустойчивый характер. В 1885 г. тамо­женные пошлины закрыли дорогу на российский рынок финскому оконному, зеркальному, а также полированному стеклу. В 1897 г. та же участь постигла бутылочное производство. Производство бутылок в Питкяранте прекратилось в 1899 г. «Роккала» и «Кирккониеми» рас­полагали особыми привилегиями беспош­линного экспорта и смогли продержаться до Первой мировой войны. Во время войны фабрики «Роккала» и «Киркконие­ми» перешли к финским владельцам, но из-за жесткой конкуренции в 1920-е гг. прекратили производство.

В производстве керамических изделий две фабрики в восточной Финляндии, «Суотниеми» и «Рокколанеки», находив­шиеся в 1860-1870-х гг. в русской соб­ственности, сбывали продукцию в районе Санкт-Петербурга.

Хлопчатобумажная фабрика «Финлей­сон и Ко» (Finlayson & Co) в Тампере пе­решла к российским владельцам в 1836 г. Ее собственниками стали два купца из Санкт-Петербурга, Карл Самуэль Ноттбек (Nottbeck) и Георг Адольф Раух (Rauch). Фабрика была основана в 1820 г. как пред­приятие по производству текстильных стан­ков шотландцем Джеймсом Финлейсоном, который рассчитывал сбывать продукцию на российском рынке, но после отмены запрета на вывоз текстильного оборудова­ния из Великобритании его планам не суж­дено было сбыться. Новые российские вла­дельцы расширили хлопчатобумажную фабрику, превратив ее в крупнейшее пред­приятие Скандинавии. Эта фабрика также была ориентирована на российский рынок. Она имела право беспошлинно реализовы­вать свою продукцию в России, а также беспошлинно импортировать оборудование и сырье, поскольку Тампере были дарова­ны особые таможенные привилегии. Даже после введения нового российского тарифа 1885 г. компания сохранила беспошлинные квоты, но со временем переориентирова­лась на финский рынок. Те из российских владельцев, которые переселились в Фин­ляндию, постепенно приобретали финское гражданство, но до 1930-х гг. половина ак­ций компании оставалась в собственности наследников Ноттбека и Рауха, живших в разных концах Европы. «Финлейсон и Ко» являлась крупнейшей финской промышленной компанией по ко­личеству занятых в 1844-1913 гг. и до 1930-х гг. входила по этому показателю в первую пятерку финских предприятий.

Русский купец Николай Синебрюхов яв­лялся единственным пивоваром в Хельсин­ки с 1829 до 1850-х гг., когда в Финляндии начался бум баварского пивоварения. Пи­воваренное предприятие Синебрюхова весьма разрослось за годы монополии, став 27-й по размеру промышленной ком­панией в 1860 г. и 26-й — в 1890 г. На­следники предпринимателя постепенно приобретали финское гражданство. Пиво­варня продолжала оставаться одним из крупнейших предприятий Финляндии (сей­час она принадлежит датским собственни­кам).

В финской сахарной промышленности, работавшей на привозном сырье, россий­ские предприниматели заняли прочное положение, приобретя в 1812 г. две саха­рорафинадные фабрики: одну в Турку, владелец К.Р. Ломан (Lohman), позднее Г.Е. Пихлау (Pychlau), а другую в Хель­синки (Федор Киселев). Они пользова­лись привилегией беспошлинного сбыта продукции на российском рынке, в то время как импорт сахара из других стран был запрещен. В 1822 г., однако, беспош­линный экспорт сахара и сахарного сиро­па из Финляндии в Россию был прекра­щен. Фабрика в Турку закрылась в 1824 г. Фабрика в Хельсинки уцелела, она являлась крупнейшей в Финляндии и ос­тавалась во владении семьи Киселевых до 1869 г., когда была реорганизована в ак­ционерную компанию, совладельцами ко­торой стали еще несколько предпринима­телей помимо Киселевых.

Все табачные фабрики в Выборге в 1870-е гг. находились в собственности российских подданных. Всего их насчи­тывалось 12, но большинство вели опе­рации лишь недолгое время (число одно­временно действовавших предприятий не превышало шести). Причиной являлись доступность российского сырья и конку­ренция со стороны развитой российской табачной индустрии. Фабрика Сергеева, основанная в 1873 г., была крупнейшей и действовала наиболее продолжитель­ное время. В 1912-1913 гг. табачная и мыловаренная фаб­рика Сергеева входила в число 20 круп­нейших промышленных предприятий Финляндии; в межвоенный период она продолжала работать. Ее владелец Фе­дор Сергеев в 1894 г. приобрел также небольшую пивоварню, винокуренный и машиностроительный заводы, но оставил лишь пивоваренное производство. Пред­приятия Сергеева сохраняли важное по­ложение в Выборге до 1930-х гг.

Можно привести один пример, ког­да участие русских и других иностранных инвесторов было отклонено финнами. С 1890-х гг. и до 1917 г. велась продолжи­тельная борьба по поводу использования гидроэнергетических ресурсов реки Вуокса. Были созданы несколько консорциумов с участием российских и других иностранных предпринимателей с целью обеспечения Санкт-Петербурга электроэнергией за счет строительства электростанции на порогах Вуоксы. Эти консорциумы постепенно ску­пили землю по берегам реки, так что 2/3 их площади оказались в собственности иност­ранцев. В этих условиях финский сенат сис­тематически отвечал отказом на предложе­ния о строительстве гидроэлектростанции. Механизм отказа был достаточно сложным: заявления направлялись на рассмотрение различных комитетов, изучавших техноло­гическую и экологическую осуществимость проектов. По мнению Тимо Мюллентауса, в этой истории явно прослеживается нацио­налистическая идея сохранения природных ресурсов в руках финнов. В 1919 г. была запрещена пе­редача за границу электроэнергии, выраба­тываемой финскими ГЭС.

Выставка всеобщей финской промышленности в Гельсингфорсе

Всеобщая финская промышленная выставка 1876 г. была первой торговой ярмаркой Финляндии, представившей местную промышленность и искусство, состоявшаяся в Кайвопуйсто в Гельсингфорсе.

Выставочный зал длиной и шириной 40 метров, расположенный к северу от бювета, был спроектирован архитектором Теодором Хойером. Кайвохуоне служил главным рестораном мероприятия, а Карл Кемп отвечал за питание.

Открытие выставки состоялось 1 июля и выставка была открыта до середины сентября. Выставку открыл генерал-губернатор Николай Адлерберг в сопровождении салюта из пушек Суоменлинны (Свеаборга) .

За два с половиной месяца работы выставки приняли участие 1769 экспонентов, а 93000 посетителей выкупили входные билеты. В первые две недели после открытия, выставку посетили император Александр II с супругой и наследник престола Александр с супругой.

На выставке, среди прочего, были представлены сельскохозяйственные и промышленные машины, лодки и паровоз, произведенный в Финляндии . В этнографическом разделе были представлены меблированные загородные дома, а в Зале искусств – работы финских художников. На выставочной площади располагались кафе, парковый ресторан, точка продажи минеральной воды «Хартвалл» и бирхалле «Синебрюхов» , где продавалось пиво. Перед гостиной в рыночном саду Бонхоффа была высажена декоративная растительность с фонтанами.

Железная дорога Рийхимяки — Санкт-Петербург

Вторая половина XIX века стала периодом строительства основных линий железных Дорог Финляндии. 7 марта 1857 г. вышло правительственное постановление о строительстве первой железной дороги между Гельсингфорсом и Тавастгуссом протяжностью 108 км. Проектировал ее губернский архитектор К.А. Эдельфельт, построена она была в 1857-1862 гг. В 1860 г. изучалась возможность строительства дороги от станции Тавастгусса до Таммерфорса, а в 1861 г. – продолжения ее до Або, что и было со временем осуществлено.

В дополнение к строящемуся Сайменскому каналу в 1861 г. Комитет по строительству железных дорог предложил построить дорогу от станции Рихимяки на Гельсингфорско-Тавастгусском направлении через Лахти на Выборг до Петербурга протяжностью 394 км. 8 декабря 1867 г. были высочайше утверждены основные условия постройки этой линии. 10 августа 1868 г. Комитет министров одобрил и утвердил проект. Затем последовало высочайшее разрешение. На протяжении около 32 верст линия должна была пройти по русской территории при условии сохранения этого участка в ведении Управления Финляндской железной дороги, главная строительная контора которого находилась в Гельсингфорсе. По отношению к русскому Министерству путей сообщения линия оставалась на положении частной.

Железная дорога Рихимяки – Петербург была построена в 1867-1870 гг. Курировало ее Управление железных дорог. Дирекция назначалась особо для каждого участка. Дистанционное начальство было ответственно за планировку, утвержденную Управлением, рассматривало вопросы содержания путевого хозяйства и зданий, но не касалось архитектуры вокзалов, так как дорога была отнесена к частным. В России же чертежи проходили утверждение в министерстве Российской империи. Проектировщиками вокзалов были архитекторы Кнут Нюлендер, Вольмар Вестлинг, П.Э.С. Дагенаер и П.С. Купинский.

Строительство было разбито на участки – пять округов, которые вели инженеры-офицеры путей сообщения Финляндии, уже участвовавшие в качестве руководителей работ при сооружении железных дорог Финляндии. Первый участок от Санкт-Петербурга до Вамилемеки (58 верст) был поручен инженеру Фридолину Шернвалю. На основании представления Его Императорское Высочество в 1868 г. повелел Дирекции по строительству дорог Рихимяки – Санкт-Петербург, а также Санкт-Петербургскому и Финляндскому частному управлениям соединиться в общее Управление, но дела и отчетность по дорогам вести отдельно.

Строительство большинства сооружений на территории, принадлежащей России, велось по местным подрядам, но по планам, составленным финскими инженерами. Местные подряды не оправдали себя – “работы исполнялись дурно или совсем не исполнялись”. Финское железнодорожное управление вынуждено было само производить эти работы силами своих людей, за исключением строительства станционных зданий в Санкт-Петербурге и Выборге, которые были построены местными подрядчиками по заключении с ними договоров с публичных торгов.

Основным вокзалом этой линии считался вокзал в Санкт-Петербурге. Он должен был иметь представительный вид и отвечать требованиям международного уровня. Вокзал был построен в 1868 г. по проекту русского архитектора П.С. Купинского. Главным фасадом он выходил на Симбирскую улицу, ныне улицу Комсомола, – одноэтажный, протяженный с двумя двухэтажными угловыми павильонами. Боковой его фасад с двухэтажным павильоном для Царской фамилии был ориентирован на вновь проложенный Финский переулок. Это было здание в стиле эклектики, популярной в середине XIX века.

Архитектор Вольмар Вестлинг и архитектор П.Э.С. Дагенаер из Швеции проектировали интерьер и мебель для вокзала Петербург – Варшава в 1857 г., что послужило образцом и для Финляндского вокзала в Санкт-Петербурге.

Все остальные вокзалы в большинстве своем III и IV классов проектировали финские архитекторы на основе типовых проектов Кнута Нюлендера и К.А. Эдельфельта. Вокзалы были деревянными. Планы павильонного типа отличались симметрией, характерной для архитектуры вокзалов. В центре здания помещались открытые веранды с декоративной резьбой. Первая веранда появилась в чертежах Выборгского вокзала, созданного в 1868 г. неизвестным архитектором, предположительно Нюлендером или Вольмаром Вестлингом. Здесь же появился и первый центральный проходной зал с кассами и отдельными залами ожидания I-II и III-IV классов. Новым в оформлении вокзалов были различные панели обшивок, пилястры, шестиугольные эркеры касс, выступающие перроны на фигурных столбах или кронштейнах с резьбой.

Вокзалы в Карелии отличались от других вокзалов между Выборгом и Санкт-Петербургом. Это была густо населенная местность с оживленным движением, особенно летом. В Карелии имели свои дома-дачи петербуржцы, и поэтому здесь требовалось большее количество вокзалов, чем на остальной части Финляндии. Все вокзалы от Вамилемеки до Петербурга проектировал архитектор Вольмар Вестлинг, получивший образование в Политехническом институте в Хельсинки в 1868 г.

В пределах российской территории были построены станции: Ланская, Удельная, Шувалово, Парголово, Левашово и на границе с Финляндией – Белоостров. Вокзалы, построенные архитектором Вольмаром Вестлингом, были схожи с виллами и дачами Карельского перешейка и выполнены в стиле неореализма. На станции Ланской кассы для продажи билетов были в виде шестиугольной веранды-эркера. В Левашове и Шувалове резьба и украшения были сосредоточены на открытой части в середине здания вокзала со стороны перрона.

К 1894 г. линия стала Финляндской казенной дорогой и имущество перешло к Главному обществу Российских железных дорог. В архиве, в деле за 1895-1896 гг. в связи с обложением сбором по земской повинности, есть описание первоначально возведенных вокзалов. Станция Ланская была построена как станция IV класса, с четырьмя комнатами, залом экспедиции, дамской комнатой, телеграфной. При ней – две сторожки. На перегоне до Санкт-Петербурга – четыре простые сторожки. Станция Удельная – III класса, подобная станции Парголово. Их пассажирские здания имели по два сборных зала, телеграфную комнату, зал и пять жилых комнат, а кроме того, хозяйственные здания и двойную сторожку. Станция Шувалово – III класса, подобная станции Левашово. В ее нижнем этаже были два сборных зала, дамская комната, буфет и телеграфная, а в верхнем этаже – семь жилых помещений. Станция Белоостров – III класса, в 6 верстах от Сестрорецкой ружейной фактории, со станционными и таможенными зданиями. Она имела два сборных зала и экспедиционные комнаты, дамскую комнату, буфет, контору, телеграфное бюро и две жилые комнаты, а также жилой дом российской таможни из 13 комнат, жилой дом в 12 комнат для служителей финской таможни с хозяйственными зданиями, баней, прачечной и пекарней. Были здесь и службы с амбарами, конюшня с закромом и сеновалом, два погреба, товарный магазин, локомотивная завозная и прочее. Между Белоостровом и Левашовом имелись две двойные и две простые сторожки. Между Шуваловом и Удельной – всего одна простая сторожка.

В сообщении одного из участников строительства железной дороги дается следующее описание: “Здания вокзалов вдоль всей линии выполнены в… простом, опрятном и практичном стиле, обшиты досками и покрашены масляной краской, с более или менее богатым орнаментом. Как в оснащении, так и в меблировке, по-видимому, пытались избежать ненужного излишества. В основном они отвечают требованиям комфорта, на который пассажиры в наше время, видимо, имеют право рассчитывать”.

На строительство по поручению железнодорожного Управления и согласно официальным документам от 30 апреля 1871 г. получено по Указу финансовой экспедиции Имп. Финского Сената железнодорожной дирекцией:

Год     Сумма, рубли

1868    8 000

1869    12 546 200

1870    7 425 605

1871    470 000

Итого: 28 423 805

Русское правительство выделило Финляндии кредит на сумму 10 млн. рублей золотом. Для удешевления строительства на участке, проходящем в черте города, железнодорожный путь был проложен на одном уровне с городскими улицами. На протяжении 4 км появилось 12 переездов. На некоторые из них приходилось в сутки 4000-5000 перевозок, что крайне затрудняло движение поездов и снижало транспортную безопасность, хотя скорость поездов в то время не превышала 30 км в час для пассажирских и 48 км в час для курьерских.

Строительство, начатое 3 января 1868 г., закончилось открытием движения 11 сентября 1870 г. Расстояние между станциями было от 2/3 до 4,5 верст. Ежедневно курсировало 12 пассажирских поездов (с 7 часов утра до 11 часов вечера), кроме двух товарных. “Вся Финляндская железная дорога обслуживалась финнами в голубых кепи и в форменных тужурках. В Белоострове еще были русские жандармы, а в Териоках на станции стоял финский полицейский в черной каске, мундире со светлыми пуговицами и тесаком с белой металлической отделкой. Деньги “ходили” общероссийские и финские. Марка из расчета 37 копеек”,- так вспоминают старожилы. Тарифы на проезд были следующие: в первом классе – три копейки 1 км, во втором – две, а в третьем – одна копейка.

Появление железной дороги вызвало усиление строительства дачных поселений. С распространением дачных поселков и их “зимигоров” увеличились потоки пассажиров, что вызвало необходимость перестройки и расширения станционных сооружений.

Управление железной дороги чутко реагировало на нужды в обслуживании движения пассажирских и товарных потоков. В начале XX века на дороге курсировало уже около 40 поездов зимой и более 60 летом. Доход в 1897 г. на территории Финляндии был 7967 рублей на версту, в то время как на русской земле 93000 рублей, что доказывало повышенную интенсивность движения.

К концу XIX века, то есть за 30 лет существования этой линии, существенно изменилось окружение вдоль Финляндской железной дороги, появились оживленная дачная застройка и поселки городского типа.

Книга "Финляндская железная дорога в картинках"

Таможенная политика

Организация таможенной службы финляндского княжества с уче­том изменившихся условий началась сразу же после подписания Фридрихсгамского мирного договора. Первые проекты стали разра­батываться уже осенью 1809 г. в специально созданной таможенной комиссии Э. Тулленберга, рекомендовавшей, помимо прочего, даже отказ от меркантилизма в экономической политике и от Продукт-плаката 1724 г. во внешней торговле. Но эти либеральные идеи, опережавшие время и не совместимые с обстановкой в охваченной война­ми Европе, были отвергнуты — не в последнюю очередь из-за про­теста министра финансов Д.А. Гурьева. Рекомендации Боргоского сейма о сохранении в Финляндии старых шведских установлений легли в основу таможенной политики имперского центра.

Правительство Александра I сохранило за 13 финляндскими ста­пельными городами их право вести самостоятельную внешнюю тор­говлю; остальные прибрежные города Финляндии по-прежнему могли торговать в акватории Балтийского моря; сохранялась и прибрежная каботажная торговля финского крестьянства товарами собственного производства. Торговые связи со Швецией, несмотря на желание официального Петербурга всячески ослабить прошведскую ориен­тацию финляндского княжества с его бывшей метрополией, продол­жали сохраняться. Но неблагоприятная для Финляндии торговая по­литика Швеции, которая стала ограничивать беспошлинный привоз финских продуктов сельского хозяйства, сама способствовала пере­ориентации финляндской торговли на восток. По торговым согла­шениям (1817, 1834 и 1838 гг.) условия шведской торговли в кня­жестве были существенно ограничены, а с 1844 г. можно говорить о том, что с прежним привилегированным положением Швеции на финляндском рынке было полностью покончено.

Но шведская проблема, естественно, не могла заслонить собой необходимость урегулирования русско-финляндских торговых отно­шений, вставших на повестку дня в связи с присоединением Финлян­дии к Российской империи. Еще на раннем этапе войны 1808-1809 гг. командующий русскими войсками в Финляндии генерал фон Буксгевден излагал Александру I и министру иностранных дел графу Н.П. Ру­мянцеву свое мнение о той заметной роли, которую может сыграть Финляндия с ее лесными богатствами и развитым судостроением для экономической жизни России и торговли Санкт-Петербурга. 26 февраля 1808 г. был издан императорский указ «О снятии в Фин­ляндии состоящих на прежней границе таможен и таможенных застав». Судоходство между портами России и Финляндии было объяв­лено беспрепятственным. Товарообмен между империей и княже­ством стал, таким образом, совершенно свободным. Все эти меры лишний раз свидетельствовали о том, что на этом этапе импер­ское правительство не планировало предоставления Финляндии ка­кого-либо особого статуса. Все говорило о том, что Финляндия пол­ностью инкорпорируется в состав Российского государства в каче­стве завоеванной провинции.

Однако уже в ближайшее время обнаружилась отрицательная сто­рона такого «бесконтрольного» финляндского ввоза на российский рынок. Беспошлинный транзит иностранных товаров, прежде всего шведских, через территорию Финляндии в Россию заставил импер­ское правительство в ноябре 1811 г. восстановить таможенную цепь, которая располагалась между Выборгом и Кексгольмом, а после при­соединения Выборгской губернии к «шведской» Финляндии пере­нести ее на российскую сторону.

Эти меры имели своим следствием образование в княжестве соб­ственного таможенного ведомства (1812 г.) и превращение Финлян­дии в особую таможенную территорию в рамках империи. Финская сельхозпродукция и кустарные изделия допускались на российский рынок беспошлинно и без количественных ограничений. Остальные товары ввозились на основе предоставленных финляндской сторо­ной свидетельств об их «местном происхождении». В 1830 г. финские суда были уравнены с русскими в их правах при заходе в российские гавани и порты.

Практически все тарифы, регламентировавшие внешнюю торговлю финляндского княжества, были слепками с имперских калек, кото­рые видоизменялись применительно к конкретным местным усло­виям. Но, как отмечал К. Раухала, в период правления Александра I при разработке имперских тарифов и их модификаций для княже­ства центральная власть принимала во внимание пожелания фин­ляндских властей и даже отказывалась от некоторых своих проектов, если они нарушали предоставленные Финляндии права.

Возможности финского экспорта на российский рынок были су­щественно расширены тарифом 1835 г., после чего доля России во внешней торговле Финляндии выросла до 40%. В середине столе­тия, когда финская промышленность сделала определенные успехи в развитии ряда отраслей производства (металлургия, текстильная промышленность и др.), в Финляндии стали звучать голоса о новом пересмотре условий русско-финляндской торговли. Наиболее четко эта позиция проявилась в 1856 г., во время работы т. н. «промыш­ленного комитета» Финляндии, который обратил внимание на четы­рехкратное превышение российского импорта в княжество над вы­возом финляндских товаров в Россию. После того как Александр II отметил эти диспропорции финляндско-российской торговли, очеред­ной пересмотр ее условий состоялся в 1858 г. Новый русско-фин­ляндский торговый тариф предоставил Финляндии практически неогра­ниченные экспортные возможности, поскольку даже сохранившиеся квоты превышали производственные мощности промышленных отрас­лей Финляндии.

Торговые дома

Вторая четверть XIX века — время расцвета торговых домов, ко­торые появились в Финляндии еще в XVIII веке и поначалу являлись лишь посредниками между производителями и покупателями товаров. Но со временем, в условиях неразвитости банковской системы, торговые дома стали играть роль кредитных организаций, они становятся крупными собственниками торгового флота, начинают приобретать лесопильные и иные промышленные предприятия.

Местный Сенат проводил унаследованную со шведского времени политику меркантилизма с ее привилегиями отдельным торговым домам и массой ограничений для свободного предпринимательства. Получение разрешений на ведение торговли напрямую зависело от решений финансовой комиссии Сената, влиятельные чиновники которой нередко сами были доверенными лицами тор­говых домов и крупными землевладельцами.

В итоге к середине XIX века торговые дома Финляндии владели 86% тоннажа всех финских судов, они кредитуют все крупные производства. Большая часть активов вкладывалась в заграничные облигации, в капиталы компаний в Лондоне, Стокгольме и Петербурге.

Выборгские торговые династии

На протяжении всей своей истории Выборгская губерния была крупным торговым и промышленным центром. Особенно мощное развитие получила экономика губернии во второй половине XIX века благодаря известным выборгским купцам.

Большой вклад в развитие городской экономики внес род Альфтанов. Их оптово-закупочная фирма была широко известна не только в Выборге, но и во всем Великом княжестве Финляндском. Родоначальник династии Антон Альфтан в 1829 г. основал свечной и мыловаренный завод в Ала-Кирьола (в районе современного поселка Советский). Впоследствии завод был переведен в Выборг и стал известен как завод Хави. Потомки А. Альфтана принимали активное участие в торговой жизни города и были в числе самых богатых его жителей.

Одним из известных промышленников Восточной Финляндии являлся торговый советник Пауль Вайль. В начале своей деятельности был акционером в фирме “Хакман и Ко”, но затем в 1850 г. основал собственную фирму, успеху которой содействовали открытие Сайменского канала и подъем деревообрабатывающей промышленности. 

Говоря о выборгских торговых династиях, нельзя не упомянуть род Хакманов (Хаакманов).  Основатель династии Йохан Фредрик Хакман во второй половине XVIII века переехал из Бремена в Выборг, где учредил небольшое коммерческое предприятие “Торговый дом Хакмана”. После смерти тестя Й.Ф. Хакман получил в наследство цикориевый завод и канатную фабрику. После смерти самого Йохана Хакмана владелицей семейного бизнеса стала его супруга Мария. Именно под ее руководством “Торговый дом Хакман” продолжал успешно развиваться.

В 1850 г. в Санкт-Петербурге на Биржевой площади состоялась первая выставка сельских и промышленных произведений. Здесь были представлены товары российских производителей, ремесленные изделия, достижения кустарей, а также экспонировались предметы, предназначенные к отправке в Лондон на Всемирную выставку 1851 г.

По окончании петербургской выставки крупные предприятия Выборгской губернии и местные промышленники были удостоены наград. Так, например, большой серебряной медалью были награждены промышленник Антон Альфтан “за превосходный ячмень и долгогорящие свечи”, Мария Ивановна Хакман “за превосходную наливку и весьма хорошие артишоки, а также деревянную посуду”, барон Казимир Котен, исполнявший должность Выборгского гражданского губернатора, – за “отличный гидравлический цемент”. Помещик А. Бойцов из имения Тервайоки “за весьма хорошее крестьянское сукно и мыло” получил малую серебряную медаль. А бронзы был удостоен выборгский купец, торговый советник Пауль Вайль за прочный сельскохозяйственный инвентарь.

Торговые династии Выборгской губернии, в частности, Альфтан и Хакман, – впоследствии принимали участие в петербургской выставке сельского хозяйства и промышленности 1860 г., двух московских 1872 и 1895 гг., а также в Харьковской 1887 г.

Наряду с выставками общероссийского масштаба проводились подобные мероприятия и на местном уровне. Так, например, летом 1887 г. в Выборгской губернии прошла Общефинляндская сельскохозяйственная выставка. Проходила выставка в Выборге в течение недели, с 11 по 16 августа. Вход на нее стоил 3 марки. Предусматривалась и льготная категория посетителей, которым билеты продавали в полцены – учащиеся и дети до 15 лет. “Членский билет” на выставку стоил 10 марок и давал право все дни “свободно посещать все отделы оной и присутствовать при прениях”. Посетители, купившие билеты, также получали подробный отчет о выставке на шведском и финском языках. Главными “экспонатами” этой выставки стали лошади и домашний скот.

С начала открытия и во все последующие дни проводилась “выводка рысистых, чисто финской и иностранных пород лошадей и жеребят и молочного скота чисто финской, эйрширской и прочих иностранных пород и помесей рогатого скота, скрещенных пород и так называемой дворовой породы”. После показа, прений и выноса оценки хозяев животных, признанных победителями, награждали специально учрежденными призами. В день официального окончания выставки были устроены “рысистые бега с прениями на ристалище в Келькала, в расстоянии 4-х верст от города”.

Помимо демонстрации “живности” участники и гости могли посетить выставку предметов кустарного производства и художественную выставку, расположенные в зале Выборгской народной школы. В течение двух дней на плацу перед зданием школы была также организована аукционная продажа. Услуги для коммерческих сделок предлагали три городских банка: Финляндский, Финляндский соединенный (Ференингс-банк) и Северный акционерный банк торговли и промышленности.

Программа выставки включала упоминание наиболее посещаемых туристами достопримечательностей. Во все дни работы выставки в городе играла музыка.

КУЛЬТУРА.РФ: Семья Альфтан в Выборге

Купцы Синебрюховы

Братья Николай и Павел Синебрюховы
Павел Синебрюхов с супругой - шведской актрисой Фанни Гран

Фамилия Синебрюховых – купцов, пивоваров и коллекционеров – известна сегодня в Финляндии многим.

Основателем купеческой династии Синебрюховых является Петр Васильевич Синебрюхов. Корни рода — из Владимирской губернии, город Гаврилов Посад. Там Синебрюховы занимались мелкой торговлей, им принадлежало несколько торговых лавок. Петр Васильевич является основателем купеческой династии тех Синебрюховых, которых в конце XVIII века он вывез из Владимирской губернии на новое место жительства — в область Кюми в Роченсальмскую крепость на территории нынешней Финляндии.

Там Синебрюховы выполняли казенные подряды по снабжению гарнизона провиантом. Пива в те времена потребляли много. В крепости Роченсальм стоял гребной флот, а в день матросу полагалось 3 литра пива, что много даже по любым нормам. Но причина была не в желании вывести из строя армию и флот, а в плохом качестве воды, которая хранилась в бочках и быстро портилась. Воду использовали только для приготовления пищи. В любом случае, производство и продажа пива было очень перспективной темой. Есть серьёзные основания предполагать, что сырье для пива, которое Синебрюхов варил в роченсальмском гарнизоне, привозили из Гаврилова Посада. Несколько сел рядом с Гавриловым Посадом занимались хмелеводством до начала ХХ века.

В 1809 г. Финляндия стала частью Российской империи. Необходимость в военных базах, в том числе в крепости Роченсальм, отпала. Полк, который стоял в Роченсальме, перевели в Суоменлинну.

Петр Васильевич умер в 1805 г. Главой семьи стал один из его сыновей — Николай, который в 1817 г. перевез семью в Выборгскую крепость, где находилась его торговая лавка. Спустя два года, в 1819 г., Николай Синебрюхов приобрел лицензию на производство и продажу пива в Хельсинки сроком на 10 лет. Таким образом, был основан всемирно известный бренд «Sinebrychoff», который существует уже 200 лет. Даже сегодня в Финляндии все финны 13 октября празднуют Национальный день пива — именно тот день, когда Синебрюхов получил письменное разрешение на строительство пивоварни в Хельсинки.

Сейчас компания «Sinebrychoff» — самая старая пивоваренная компания на Скандинавском полуострове, а также старейшая компания в Северной Европе.

Николай Петрович Синебрюхов, основавший пивоваренную компанию «Sinebrychoff», не имел прямых наследников. Компания очень быстро развивалась, помогал Николаю управлять семейным бизнесом его брат Павел. Николай при жизни успел построить городской парк в Хельсинки, носящий сегодня его имя. Кроме того, он построил большой особняк в стиле ампир, где жил сам и там же расположил контору пивоваренной компании. Как и его отец, Николай инвестировал деньги компании в различные акции и облигации. К началу XX века семья Синебрюхова была крупнейшим владельцем Банка Финляндии. В 1888 г. компания стала обществом с ограниченной ответственностью. Скончался Николай Синебрюхов 11 января 1848 г. в Хельсинки и похоронен на православном участке кладбища в Хиетаниеми.  

В 1848-1852 гг. пивоварней управлял его брат Иван, а с 1852 по 1878 еще один брат Павел, которого сменили сыновья Николай (1878-1888) и Павел-мл. (1888-1917). Павел-старший внес существенный вклад в развитие дела: он изменил технологию приготовления напитка, существенно расширил дистрибьюцию. Помимо прочего, владел крупнейшей судоверфью города “Хельсингин Лайвателакка”, а также акциями в различных торговых, производственных предприятиях и банках, недвижимостью и фермами, являясь одним из самых заметных горожан, членом городского правления, и чуть ли не самым богатым жителем всей Финляндии, не забывая платить налоги и жертвовать на благотворительность: была построена школа для детей рабочих пивоварни и создан пенсионный фонд – крайне прогрессивный шаг для своего времени. Долгое время компания «Sinebrychoff» была самым крупным налогоплательщиков в Финляндии, крупнее был только Национальный Банк. Павел Петрович скончался в 1883 г. После делами фактически стала управлять его жена Анна, которой за последующие 20 лет удалось удвоить семейное состояние. Старший сын Николай был больше заинтересован в других делах – театр, парусный спорт и т.д. Его управление ознаменовалось открытием в 1885 г. больницы для работников пивоварни. Он скончался от туберкулеза в 1896 г.

Павел Синебрюхов-младший (Пауль) управлял делами с 1888 г. вместе с матерью, а после 1904 г. единолично. Он продолжил политику диверсификации активов и инвестиций, что увеличивало состояние семьи. А стоимость находившейся в его собственности недвижимости составляла 7 млн. финских марок.

Пауль Синебрюхов в 1883 г. женился на актрисе Шведского театра Фани Гран, которую стали звать Фани Синебрюхова. У Пауля и Фани Синебрюховых детей не было, свою жизнь они посвятили коллекционированию предметов искусств. Они скупали художественные предметы и собрали огромную коллекцию. Фанни в 1921 г. завещала наследство Финскому государству и умерла в 1924 г. В особняке Синебрюховых был основан Художественный музей Синебрюховых, который существует по сей день. В нем собрана самая большая во всей Финляндии коллекция художественных предметов интерьера, миниатюр, картин.

Сахарозаводчик Киселев

15 февраля 1820 г. родился Николай Федорович Киселев (Nikolai Kiseleff), потомственный предприниматель, сахарозаводчик и меценат.



Его дед, Пантелей Киселев, был купцом из Осташково (Тверская область). После подписания Абосского мирного договора 1743 г. Пателей Киселев обосновался в Хамине. Отец Николая Киселева, Федор Пантелеевич, перебрался в Хельсинки в 1812 г. На новом месте главным предприятием Федора Пантелеевича стала фабрика по производству сахара, располагавшаяся в здании на пересечении Унионинкату и Алексантеринкату, в центре современного Хельсинки. Однако в связи с ростом и развитием новой столицы Финляндии было решено перенести сахарный завод на берег залива Тёёлён-лахти. Всего в семье Федора Пантелеевича Киселева родилось трое сыновей – Федор, Константин (будущий архитектор) и Николай.

В 1844 г. Николай окончил Императорский Александровский университет со степенью бакалавра философии и продолжил свое обучение в Московском университете на факультете права. После смерти отца в 1847 г., Николай вместе с братом Федором стал управлять семейной фирмой, изменившей название на F.P. Kiseleff & Söner. Бóльшую часть активов фирмы составлял завод по производству сахара в Тёёлё. Братья отремонтировали сахарный завод, чтобы удовлетворить потребности времени и растущий внутренний спрос. Внутренняя конкуренция и усиление позиций зарубежной сахарной промышленности, использующей более передовые технологии, также повлияли на инвестиционные решения. Чтобы финансировать обширные ремонтные работы, Киселевы преобразовали фабрику в 1859 г. в компанию под названием Tölö Sockerbruks Bolag с уставным капиталом в 200 000 рублей серебром. Несмотря на первоначальные трудности, технические реформы завода и внедрение паровой энергии увеличили производство сахара и укрепили позиции компании на внутреннем рынке. Работы по реконструкции и расширению продолжались в последующие десятилетия. В 1860-х и 1870-х гг. завод производил бренди из избыточных запасов сиропа.

Федор-младший был главным директором обеих компаний вплоть до конца жизни. Он умер в 1874 г., после чего к Николаю перешло руководство предприятиями.

Николай Киселев также был выдающимся меценатом. Он коллекционировал произведения искусств зарубежных и отечественных художников. В его коллекции находилась картина Хелены Шерфбек «Бальные туфли».

Киселев поддерживал деятельность Шведского театра, в то время называвшегося Nya Teatern, и занимал пост его директора в 1867—1876 и 1876—1880 гг. Он и сам играл на сцене, а также переводил зарубежные пьесы на шведский язык. Исполнял партии баритона в первых любительских оперных спектаклях в Хельсинки («Barbararen i Sevilla» , 1849; «Kärleksdrycken» , 1850).

Во времена Киселева в репертуаре были классические комедии, а также две оперные постановки, которые конкурировали с Финской оперой (1873-1879). Киселев временами уходил со своей должности, огорченный тем, что на него нападали с обвинениями в слишком осторожном управлении. Он устраивал у себя дома вечеринки для театральных деятелей и отдавал доходы от спектаклей в пенсионный фонд актеров.

Николай Киселев, также, в течение многих лет был членом Общества финской литературы, Общества финского искусства и научного общества Societas pro Fauna et Flora Fennica. Выделял Обществу финской литературы 150 рублей серебром для выдачи награды автору лучшего литературного произведения на финском языке. В конкурсе в 1860 г. победил студент университета Алексис Стенвалль (Alexis Stenvall, он же Алексис Киви) с трагедией «Куллерво».

Обширная коллекция произведений искусства и большая библиотека располагались в поместье Оитбака в Киркконумми. Киселев приобрел Оитбаку в качестве летней резиденции в конце 1850-х гг., когда жители Сэтти стали чаще проводить лето в сельской местности. Вместе с братом Федором он построил на хуторе новый главный корпус. Новое главное здание спроектировал младший из братьев Киселевых, известный архитектор Константин Киселев (1834-1888).

Члены семьи Киселевых явно стремились слиться с шведскоязычной буржуазией Хельсинки. Подобное слияние имело место и среди других русских купеческих родов города. Для Киселевых шведизация была особенно заметна в браках. Отец Федор Киселев, приехавший в Хельсинки в начале XIX века, выбрал в жены шведоязычную лютеранку, и супруги его детей, кроме одной, тоже происходили из лютеранских семей. Николай Киселев женился на дочери викария Ольге Сирен. Николай и Ольга Киселевы, несомненно, принадлежали к столичной элите. Как и другие знатные дамы, Ольга Киселева занималась благотворительностью. Она дольше всех проработал членом первого правления Финского общества Красного Креста, основанного в 1877 г.

Второе поколение Киселевых не очень активно участвовало в церковной жизни, хотя православная вера составляла важную часть духовного наследия русского купечества XIX века. Традиционно купцы щедро помогали своему приходу и выполняли различные приходские функции. Подобно зажиточным русским купцам Хельсинки, Киселевы занимались широкой благотворительностью, но свои пожертвования направляли в основном на общественные цели.

С 1875 г. Николай входил в Городской совет Гельсингфорса, а в 1883 г. получил почетное звание коммерции советника. В том же 1883 г. Николай Федорович скончался от сердечного приступа. Киселев стал известен современникам не столько как бизнесмен, сколько, как говорилось в опубликованных в газетах некрологах, как большой любитель искусства.

Похоронен на православном кладбище в Хельсинки.

Финские предприятия и общества Санкт-Петербурга

В жизни многонационального Санкт-Петербурга XIX века особое место занимали выходцы из Великого княжества Финляндского, которые сильнее других ощущали притяжение столичного мегаполиса по причине географической близости.

Усиление миграционных процессов последней трети XIX века повлекло увеличение притока финляндцев, тем самым сделав возможным развитие Санкт-Петербурга в качестве «второго финского города» после Гельсингфорса.

При изучении положения выходцев из Финляндии в составе Петербурга некоторую сложность составляет определение их численности и статуса. Количество финляндцев, проживавших в Петербурге и его окрестностях на рубеже XIX-XX веков, исчислялась по-разному. Такая неточность исчисления приезжих может быть связана с тем, что в документах не фиксировались приезжавшие на несколько дней на заработки или в гости. Кроме того, жители столицы часто путали иностранцев между собой. Например, об этом упоминает художник Александр Бенуа в своих воспоминаниях: директора частной гимназии Карла Ивановича Мая ученики по происхождению считали «скандинавом» – не то шведом, не то датчанином, с виду он походил на финна, на чухонца, но на самом деле был чистокровным немцем. Даже если придерживаться официальной статистики о численности финляндцев, то их количество все равно было ощутимым для Петербурга, так как выходцы из Финляндии занимали третье место в составе населения города, уступая немцам и полякам.

Что касается статуса, то официально приезжих из Финляндии не определяли в качестве иностранцев. Так, при приезде в столицу необходимо было предъявить паспорт для прописки и внести плату в пользу города по званию лица: 40 копеек для лиц привилегированного сословия русских и иностранцев, 20 копеек – за прописку непривилегированных лиц, в том числе уроженцев Царства Польского, Великого княжества Финляндского, Эстляндии и Лифляндии. В переписях по Санкт-Петербургу финляндские уроженцы также были представлены отдельно от прочих иностранных подданных. Уникальный статус финляндцев объясняется тем, что они являлись подданными Великого княжества Финляндского, которое на особых правах входило в состав Российской империи. Проживая на территории Петербурга, финляндцы оставались гражданами Финляндии и взаимодействовали с российскими властями через финляндскую паспортную экспедицию, которая выступала в роли своеобразного представительства их родины.

Финляндские предприятия в Петербурге XIX-XX веков представляли разнообразные сферы: пошив одежды, ювелирное дело, транспортные перевозки, механические заводы, строительство торговых и военных кораблей и многое другое.

Одним из самых известных финляндских предприятий города, с которым сталкивались многие петербуржцы, было «Финляндское пароходное общество». Перевозки по воде в конце XIX века все еще оставались основным средством перемещения по городу, так как наземная транспортная сеть еще не была достаточно развита. В то время среди основных перевозчиков по Неве и каналам современниками упоминались два конкурирующих предприятия: «Общество легкого финляндского пароходства», одним из основателей которого был шведоязычный финн Рафаэль фон Гаартман (Haartman), и пароходы купца Шитова. Примечательно, что финские пароходы ассоциировались у жителей города с энергичностью и предприимчивостью, а пароходы купца Шитова слыли не очень хорошей транспортной компанией: «Пароходы Шитова были сильно изношены, эксплуатация их сопровождалась с риском. Был несчастный случай, когда перевозной пароход с Охты на Калашниковскую набережную во время ледохода получил пробоину и затонул, причем погибли пассажиры».

История финских перевозок началась в 1872-1873 гг., когда Рафаэль фон Гаартман приобрел два парохода, которые начали курсировать по маршруту Васильевский остров – Сенатская (Петровская) площадь – Летний сад – Финляндский вокзал. Со временем количество судов увеличивалось, а маршруты расширялись – к 1890 г. «Финляндское пароходство» курсировало по 12 линиям, включая Неву, Фонтанку, петербургские каналы, а также Каменный, Крестовский, Елагин острова и Новую Деревню. Пароходики носили названия по порядку их изготовления: «Первый», «Второй» и т.д., по оценкам современников, были небольшими (вмещали от 70 до 150 человек) и имели свой отличительный синий цвет. Поездки стоили: две копейки за поперечные рейсы, десять копеек – за продольные (от 13-й линии Васильевского острова до Финляндского вокзала и от Летнего сада на Острова), пять копеек – по реке Фонтанке. После оплаты каждый пассажир проходил через контрольный турникет.

На пароходах «Финляндского общества» команда состояла обычно из финнов, сдававших особый экзамен при управлении Торгового порта. Капитан и машинист набирались из отставных флотских. Языком общения команды и обслуживающего персонала был русский, который вызывал у финляндцев сложности в произношении, за что их любила дразнить русская публика: «Тихий кот», «Перет!», «Садний кот!». Финское предприятие пользовалось спросом и было довольно популярным среди горожан: общее количество судов росло, пассажиропоток за год составлял около 10 миллионов человек, а в 1896 г. удобные пароходики появились и на Волге, в Нижнем Новгороде, где их долгое время называли «финляндчиками». В этом же 1896 г. Гаартман выступил с предложением организации пароходного сообщения между Ялтой, Севастополем и Феодосией, которое не встретило возражений. Высокий статус, надежность и профессионализм финской пароходной компании были также отмечены на официальных мероприятиях империи – члены Первой государственной думы после приема в Зимнем дворце в апреле 1906 г. отправились по Неве к Таврическому дворцу на маленьких финских пароходиках, поданных к царской пристани.

Не обходилось предприятие и без некоторых конфликтов с конкурентами. Так, в августе 1888 г. арендатор яличных перевозок через Большую Неву, отставной рядовой и временный Петербургский 2-ой гильдии купец, Р.Е. Еремеев обратился в городскую думу с просьбой о воспрещении «Обществу Финляндского легкого пароходства» производить пассажирское сообщение через Б. Неву, так как он несет большие убытки. Таких жалоб от Еремеева поступало несколько, однако город посчитал их безосновательными, и все они были отклонены. При этом городские власти не всегда выступали на стороне финляндского предприятия. В апреле 1905 г. «Общество Финляндских пароходов» представило коллективное прошение жителей столицы об установке пристани у Елагина острова и ходатайствовало о разрешении на ее устройство. Петербургский градоначальник нашел постройку пристани нежелательной по причине того, что с установлением дешевого пароходного сообщения с островом состав гуляющей публики на нем неизбежно изменится, а значит появится необходимость в увеличении полицейских постов, что «при современной ситуации в столице невозможно».

Менее известными, но не менее масштабными были предприятия финляндского купца из Куопиосской губернии Ивана (Иоганна) Семеновича Парвиайнена. Дело предпринимателя из Финляндии получило развитие в начале XX века, когда в 1900 г. Парвиайнену было выдано разрешение на строительство алебастрового завода на 2-ом участке Петербургской части по ул. Бармалеевой, д. 36. К 1901 г. было получено другое свидетельство – на открытие механического завода с отделением цинкового железа во 2-ом участке Выборгской части, по Выборгской набережной, д. 15 с численностью рабочих до 360 человек. Примечательно, что второе разрешение уже было выдано на имя торгового дома «Парвиайнен и Ко», которое финляндский купец основал вместе с коммерции советником Иоганном Вильгельмом Окерстедтом. Кроме указанных заводов, фирма «Парвиайнен и Ко» занималась оптовой хлебной торговлей и имела торговое пароходство. Однако И.С. Парвиайнен недолго участвовал в этом партнерстве. В 1902 г. он скончался, и на общем собрании правления был выведен из состава акционеров. Управление фирмой постепенно менялось, Окерстедт также перестал принимать в нем участие, и ведение дел к 1906 г. перешло к директору-распорядителю Рудольфу Виттингу и директору Отто Брунстрему, которые в 1910 г. на базе заводов Парвиайнена основали «Русское общество для изготовления снарядов и военных припасов». Финляндский след предприятия некоторое время фигурировал в названии, но к 1917 г. исчез окончательно.

Обеспечивало российские военные нужды и другое финляндское предприятие – акционерное общество «В-м Крейтон и Ко». Фирма «Крейтон и Ко» базировалась в Великом княжестве Финляндском в городе Або, занималась постройкой пассажирских и буксирных судов, канонерских лодок, минных крейсеров и миноносцев. Финляндская фирма использовала современные технологии обработки металла и изготовления паровых машин, что обеспечивало получение заказов. Так, первый контракт Морского министерства с заводом В. Крейтона на постройку двух миноносцев «из самой мягкой» судостроительной стали был подписан 18 октября 1888 г. С ростом заказов было решено открыть филиал фирмы в Петербурге. В 1896 г. разрешение на право «безвозмездного 35-летнего пользования бывшей Охтенской верфи с находящимися на ней зданиями» было предоставлено Морским министерством. Такая сделка была выгодна российским властям, так как отдельным пунктом прописывалось обязательство общества «капитально исправить существующие постройки и сооружения, вновь построить необходимые каменные мастерские и по окончании срока пользования безвозмездно возвратить Морскому ведомству в полной исправности». Однако «Крейтон и Ко» не стали брать на себя лишние расходы и использовали старые верфи Петербурга минимально, продолжая изготовление основных деталей в Финляндии. Например, изготовление двух паровых катеров для императора Николая II, по сведениям Морского ведомства, велось в Финляндии, и стоимость каждой единицы с полным оснащением и доставкой до Петербурга равнялась 50 тысячам рублей.

Выходцы из Финляндии считались хорошими специалистами и в более изысканных производствах, а именно – в ювелирном деле. Финляндские подмастерья и мастера получали первоначальную квалификацию на родине, а затем приезжали оттачивать свое мастерство в крупные ювелирные мастерские столицы. Некоторым из них удавалось открыть свое дело. Одним из таких ювелиров стал Александр Густавович Тилландер (Александр Эдвард Тилландер). Тилландер приехал из Финляндии в Петербург в первой половине XIX века, в 1860 г. основал собственную ювелирную мастерскую, которая обслуживала государственных чиновников, прима-балерин Мариинского театра, а к началу XX века получила статус поставщика Императорского двора. Кроме мастерской золотых и серебряных вещей, Тилландер также содержал богато обставленный ювелирный магазин, который располагался в престижных местах Петербурга – сначала на Большой Морской, а с 1911 г. – на Невском проспекте. Успехом у покупателей пользовались украшения в виде животных, цветов, букетов из цветных камней, а также пасхальные яйца в стиле Фаберже. Примечательно, что вывеска магазина дублировалась на русский, немецкий и французский языки, принадлежность к Великому княжеству Финляндскому не афишировалась. Однако семья Тилландер не забывала своих земляков в столичном городе: через пожертвования для лютеранской (шведской) церкви Святой Екатерины они оказывали помощь нуждавшимся. Кроме материальных связей с финляндскими уроженцами, сохранялись и духовные. Интересен эпизод празднования 50-тилетнего юбилея фирмы в 1910 г., проходившем в Зимнем саду гостиницы «Европейская»: на нем выступал хор, который исполнял песни на шведском, финском, датском и немецком языках, а по-русски не пелось ни одной песни.

Указанные предприятия являются примерами крупных структур с большим количеством рабочих и весомыми капиталами, которые были известны за пределами локального финно-шведского сообщества. Представители среднего и мелкого производства не выполняли крупных общественных задач, и их предприятия были менее узнаваемы, однако они занимали другую важную нишу – оказывали разнообразные бытовые услуги жителям города. Чаще всего это было значительное количество маленьких магазинов, контор или лавок, историческая судьба которых прослеживается сложнее.

Например, среди таких финляндских фирм можно выделить швейные мастерские Карла Густавовича Суоминена и Андрея Андреевича Лютикяйнена, располагавшиеся в центре города около памятника Екатерины II на Невском проспекте и на углу Большой Морской и Кирпичного переулка соответственно. Обувной магазин и мастерскую в приходском доме финской церкви Святой Марии по Большой Конюшенной № 6-8 содержал другой уроженец Финляндии, Абрам Адамович Сиканен. Его фирма существовала с 1875 г., а сам Сиканен был награжден министерством финансов серебряной медалью за трудолюбие и искусство. Встречаются уроженцы Финляндии и в торговле продуктами и выпечкой, содержании слесарных мастерских, контор для торговых посредников и ренсковых погребов, где можно было приобретать алкогольные напитки на любой вкус.

Таким образом, рассмотрение финляндских предприятий позволяет выявить элементы коммуникации их владельцев с обществом Петербурга. Имперские и городские власти не препятствовали и даже способствовали развитию подобных предприятий. Это подтверждается примерами фирм «Парвиайнен и Ко» и «Крейтон и Ко», получившими разрешения на открытие заводов. Властям было выгодно сотрудничество с этими компаниями, так как они обеспечивали выполнение казенных заказов, привлекали капитал и внедряли новые технологии. Удовлетворяли финляндские компании и растущий спрос петербуржцев на определенные услуги. Так, новую главу в перевозках открыло «Общество Финляндского пароходства» Гаартмана, распространив их не только на столицу империи, но и на ряд других городов (Нижний Новгород, Ялта, Севастополь).

Фирмы выходцев из Финляндии задавали высокую планку, служили некоторым примером для конкурирующих предприятий и имели хорошую репутацию в городе. Скорее всего, такая ситуация сложилась не без влияния общественных настроений публики, которая зачастую считала товары и услуги нероссийского производства более качественными, чем отечественные. При этом вклад в военные сферы российской промышленности действительно был не малым: «Крейтон и Ко» построил около 15% российского минного флота на Балтике, а элементы производства «Парвиайнен и Ко» продолжили свое существование под именем Ленинградского механического завода им. Карла Либкнехта, функционирующим до сих пор.

Для самих предпринимателей из Финляндии их производственная деятельность, помимо получения прибыли, помогала им сохранять связи со своими земляками и другими иностранными подданными, с которыми им удавалось общаться в процессе работы. Такие контакты облегчали процесс адаптации в чужом городе, а также в какой-то мере поддерживали домашние привычки и нравы. При этом предприятия финляндских уроженцев являлись частью жизни Петербурга и были ориентированы на потребности его жителей, которые охотно впитывали разнообразные новшества и привнесенные извне элементы.

ИСТОЧНИКИ ИНФОРМАЦИИ:

  1. Кузьменко Дмитрий. Выборгские торговые династии. https://gazetavyborg.ru/news/iz-istorii–selskokhozyaystvennykh–i-promyshlenny/.
  2. Анисимова Д.В. Неизвестная фондовая биржа российской империи, о заключительном этапе экономической автономизации Великого Княжества Финляндского. УДК 94:336.761(480).
  3. Ими гордится Финляндия. https://www.gorodskievesti.ru/2018/01/16/imi-gorditsya-finlyandiya.
  4. Синебрюховы: предыстория финского успеха. https://terve-suomi.com/blog-finnomanki/602-sinebryukhovy-predystoriya-finskogo-uspekha.html.
  5. Маркку Куисма. Экономические отношения России и Финляндии (1700-2000 гг.). Сборник «ФИНЛЯНДИЯ И РОССИЯ». Издатель Модест Колеров. Москва, 2015. УДК 947 (08) ББК 63.3(2).
  6. Свешникова В.Н. ЛИНИЯ РИХИМЯКИ – САНКТ-ПЕТЕРБУРГ ФИНЛЯНДСКОЙ ЖЕЛЕЗНОЙ ДОРОГИ (от Санкт-Петербурга до Белоострова). https://terijoki.spb.ru/railway/rw_articles.php?item=0.
  7. Хьерппе Р. Индустриализация Финляндии и российские предприниматели. УДК 94(480):330.341.424.
  8. Норенкова И.Д. Финские предприятия и общества Санкт-Петербурга рубежа XIX – XX веков. Московский государственный университет имени М.В. Ломоносова.
  9. Зайцева С.В. Повседневная жизнь русского помещика на территории Выборгской губернии в конце XVIII – первой половине XIX в.: материально-финансовые вопросы.

Увеличение богатства не то же самое, что уменьшение бедности.

- Джоан Робинсон