ОБЩЕСТВО И НАСЕЛЕНИЕ

Русские начали селиться в Финляндии в эпоху императрицы Екатерины II. Территория, завоеванная русскими войсками у шведов в этот период называлась «Старая Финляндия». Вначале русские купцы селились в городах на Карельском перешейке – в Выборге, Кексгольме, севернее в Сердоболи (Сортавала) и позднее в Фридриксгамне (Хамина), Вильманстранде (Лаппеенранта) и Нейшлоте (Савонлинна). Русское население этих городов составляло в конце XVII века около 30%.

В 1809 г. Швеции пришлось отдать России и остальную территорию Финляндии, которая стала Великим Княжеством Финляндским. Однако, в ней действовала правовая система Швеции, что ограничивало иммиграцию русских в Финляндию. Статус русских в Финляндии как иностранцев сохранился в течение правления Николая I, Александра II, Александра III и Николая II. При вступлении на российский престол они подтверждали положения грамоты Александра I, подписанной 15 (27) марта 1809 г. и закреплявшей льготы и привилегии, дарованные Финляндии.

В 1812 г. «Старая Финляндия» присоединилась к основной территории Финляндии, в результате чего русские крестьяне из поселка Красное Село, расположенного в юго-восточной Финляндии, недалеко от финско-русской границы, стали финскими подданными.

Русское население в Финляндии В XVIII – начале XX веков

Российско-финляндские миграционные контакты с самого начала имели двустороннюю направленность. Наряду с переселениями из Финляндии в Петербург, Восточную Карелию, Кольский полуостров и другие российские области, имело место движение, хотя и менее интенсивное, через границу в противоположном направлении.

С XVIII века происходило «освоение» Старой Финляндии: территории Карельского перешейка и Приладожской Карелии. Часть этой территории входила в состав новгородских, затем московских владений еще в Средние века, но была занята шведами в период Смутного времени и отторгнута от России по Столбовскому миру 1617 г. Во времена шведского владычества следы русского влияния на этой территории были в значительной степени уничтожены, хотя часть местного населения сохранила верность православной вере (особенно в Приладожье). Вскоре после окончания Северной войны началась раздача земель на Карельском перешейке во владение русским сановникам, прежде всего царским приближенным. На дарственных (дотационных) землях стали возникать помещичьи усадьбы. На Перешейке распространялись российские крепостнические порядки, однако местные финские крестьяне с неохотой подчинялись новым господам. Поэтому некоторые русские помещики предпочитали переселять в свои новые владения крепостных из внутренних российских губерний. Так было положено начало нескольким селениям, составившим в дальнейшем русские анклавы на территории населенного по- прежнему преимущественно финнами Перешейка.

Уже в 1710 г. граф Г.П. Чернышев, первый комендант Выборга, получил во владения угодья в волости Муолаа на Карельском перешейке, в которых насчитывалось 92 двора. В 1720 г. часть этих дворов была забрана назад в казну, однако в качестве компенсации Чернышев получил разрешение освоить близлежащие пустоши. В свои новые владения, территория которых некоторое время именовалась затем как Чернышево угодье, он переселил 20 семей из своего имения под Череповцом, которые были распределены по трем деревням (позднее несколько новых переселившихся семей образовали четвертую). Эти деревни – Кююреля, Парккила, Кангаспелло и Сувенойя – были позднее объединены в единое селение, которое стало называться по-русски Красное Село, по-фински – Кююреля (Kyyrola) – по названию одной из вошедших в его состав деревень. В 1745 г. Г.П. Чернышев завещал село своему сыну сенатору П.Г. Чернышеву, затем имение перешло к его вдове, в 1780 г. его унаследовала их дочь, княжна Н.П. Голицына. Позднее имение находилось в разное время во владении статского советника Богаевского, Артиллерийского департамента, князя Э. Ухтомского. После отмены крепостного права в 1861 г. жители Красного Села были освобождены от крепостной зависимости без уплаты выкупа и получили права финляндского гражданства. В 1878 г. земли, на которых располагалось село, окончательно приобрела финская земельная управа, у которой жители Красного Села получали участки в полное наследственное владение. Средства жители села, не имея достаточного количества земли, добывали себе разного рода промыслами, главным образом горшечным, и малярными работами.

Также еще до окончания Северной войны на Перешейке стали появляться и другие донационные владения. Так, в волости Кивеннапа (Кивинеб) 18 деревень были переданы во владение новому выборгскому коменданту Матвею Неелову; эти земли, составившие имение Линтула, также несколько раз переходили из рук в руки, а в 1820 г. отошли к Сестрорецкому оружейному заводу. Обширное владение к югу от Выборга на землях волостей Койвисто и Йоханнес было отведено адмиралу Корнелиусу Крюйсу. Согласно описанию Выборгской губернии, составленному в начале XIX века, на Карельском перешейке, кроме государственных владений, имелось 17 частных русских владений. В их состав входило около 400 деревень с населением приблизительно в 35 тысяч совершеннолетних крестьян. К числу владельцев донационных имений принадлежали знатные русские роды Апраксиных, Долгоруких, Трубецких, Воронцовых, Чернышевых, Шуваловых, Салтыковых и др. После образования Великого княжества Финляндского и присоединения к нему Старой Финляндии господство крепостнических порядков на Карельском перешейке стало сходить на нет, что заставило русских владельцев имений изыскивать рабочую силу иным способом, нежели привлечение к принудительному труду местных крестьян, в том числе и посредством новых переселений крепостных из России.

В XIX веке на Перешейке формируется второй крупный русский анклав в селе Райволово (Райвола) на границе приходов Кивеннапа и Уусикиркко. Начало ему было положено, когда в 1800 г. граф Петр Салтыков получил привилегию на строительство в Райвола железоделательного завода. Крепостные были завезены сюда из Орловской губернии. В 1820 г., когда линтульские донационные земли были переданы Сестрорецкому оружейному заводу, Райволовский завод также перешел в его подчинение. Для работы на заводе были приглашены рабочие олонецких рудников и литейных мастерских, которые также поселились в Райволово. В 1860-е и особенно в 1870-е гг. завод заметно расширил свое производство, но затем, с изменением рыночной конъюнктуры, начался спад, и завод был вынужден прекратить свою деятельность. По данным на 1888 г., в русском селе Райволово проживало 1215 человек. Жители села трудились на местной мельнице, изготовляли изделия для продажи на дому или ездили на заработки в Сестрорецк, Кронштадт или Петербург. В 1864 г., когда Сестрорецкий завод с прилегающей территорией был передан из Выборгской губернии в состав Петербургской, рабочие Райволовского завода были приписаны к Сестрорецку. Население Райволово оказалось, однако, в двойственном положении: оно несло налоговые и прочие повинности наряду с жителями сестрорецкого общества, в административном отношении продолжая подчиняться властям Великого княжества. В апреле 1903 г. русские жители Райволово подали прошение о присоединении села к Петербургской губернии. Заключение финляндского сената по этому вопросу оказалось отрицательным, и дальнейшего развития вопрос тогда не получил

На территории остальной Финляндии, пока она оставалась под властью шведской короны, русского населения почти не было. В Хельсинки, в частности, в 1724 г. русских насчитывалось всего 13 человек. Ситуация изменилась после русско-шведской войны 1808-1809 гг. и образования Великого княжества Финляндского. Появление русского населения в Великом княжестве в значительной мере было связано с размещением на его территории русских воинских частей и царской администрации. В финляндских городах стали селиться русские офицеры, чиновники, священники и их семьи. С обслуживания русских гарнизонов и семей русских офицеров и чиновников начинали свою деятельность в Финляндии русские купцы, некоторым из которых со временем удавалось расширить свое дело и стать владельцами крупных торговых или промышленных предприятий.

В Старой Финляндии русские торговцы и промышленники действовали еще с XVIII века. В Выборге уже до образования Великого княжества имелось значительное русское население. К 1850 г. русские составляли более половины всего выборгского купечества, в дальнейшем их доля начала снижаться. Однако еще в 1880-е гг., по данным изданного в те годы торгового календаря, русские составляли 55-60% всего купечества городов Выборг, Кексгольм, Сортавала (Сердоболь) и Хамина (Фредриксхамн). Русскоязычные жители, значительная часть которых была связана с торговлей, в 1880 г. составляли 20% всего населения города Лаппеенранта (Вильманстранд). Наряду с торговлей, русские предприниматели занимались и производством: на территории Выборгской губернии ими было основано несколько металлургических, лесопильных, стеклянных заводов.

В 1830 г. в Хельсинки было 20 русских купцов, в 1852 г, – 58. В Хельсинки в 1879 г. русские составляли четвертую часть всего купеческого общества и уплачивали половину всех коммунальных налогов, собиравшихся с торговцев. В Хямеенлинне и Ловиисе доля русских среди предпринимателей моментами доходила до 20-30 %.

Постепенное сокращение удельного веса русских и вообще православных людей в сфере предпринимательства связано не только с усилением активности местных торговцев и промышленников, но и с ассимиляцией русских деловых людей, некоторые из которых получали финляндское гражданство, женились на местных уроженках, усваивали шведский язык, местные культурные традиции и, таким образом, сливались с шведоязычным привилегированным слоем Великого княжества.

Помимо крупных предпринимателей, в Финляндии появлялись, на более или менее длительные сроки, и мелкие русские торговцы и ремесленники. Наряду с миграцией сезонной рабочей силы из Финляндии в Россию, имел место и обратный процесс. Из России в Финляндию приезжали представители тех ремесленных профессий, труд которых мог иметь здесь спрос: либо их специальности были менее распространены в самой Финляндии, либо русские могли предложить свои услуги по более низкой цене, чем местные мастера соответствующей квалификации. В частности, широкую известность в Финляндии, как в сельской местности, так и в городах, получили русские точильщики ножей и ножниц. В селениях Карельского перешейка предлагали свои услуги русские конопатчики, лудильщики, жестянщики, стекольщики (последние приезжали, в частности, из Олонецкой губернии): эти ремесленные занятия имели репутацию специфически «русских».

В 1880-е гг., когда в Финляндии, в связи с хозяйственным подъемом, начался строительный бум, здесь стали появляться артели русских рабочих различных строительных специальностей: каменщиков, штукатуров, маляров. Дороги в финских городах мостили также артели приезжих из России рабочих. Как правило, миграция рабочей силы такого рода имела сезонный характер: артели из России обычно приезжали весной и осенью уезжали назад. Местным работодателям было выгодно иметь с ними дело: русские рабочие выполняли свою работу более качественно, чем местные, и в то же время соглашались на более дешевую оплату своего труда. Тем более что русским предпринимателям, бравшим строительные подряды, удобнее было общаться именно с русскоязычными рабочими. Появлялись на Карельском перешейке и в других финляндских местностях, несмотря на законодательные запреты и всяческие препоны, и бродячие торговцы-коробейники из России (в Финляндии их называли konttikauppiaat или laukkuryssat); коробейниками могли быть как русские, владевшие в той или иной мере финским языком, так и ингерманландцы и беломорские карелы. В 1872 г., в частности, в Финляндии побывали свыше 3000 коробейников, их торговые обороты доходили до двух миллионов рублей.

Основными центрами концентрации постоянного русского населения в Финляндии как в имперский период, так и позднее в независимой Финляндии, оставались Хельсинки и Выборг. По официальным данным на 1900 г., в Финляндии насчитывалось 5939 русскоязычных жителей, имевших финляндское подданство. Из них наиболее многочисленные группы проживали в волости Муолаа на Карельском перешейке (1427 человек), в Хельсинки (1408 человек) и Выборге (1347 человек). Большинство русских, проживавших в Финляндии, сохраняли, однако, российское подданство. Общую численность русского населения Великого княжества определить сложно, так как в одних переписях учитывалось все население, а в других – только гражданское, к тому же семьи военнослужащих и чиновников нередко перемещались с места на место. По наиболее полным данным на тот же 1900 г., общая численность российских подданных по четырем крупнейшим финляндским городам составляла: в Хельсинки – 5304 человека, в Выборге – 5350, в Турку (Або) – 770 и в Тампере (Таммерфорсе) – 109, всего 11533 человека.

Российские подданные, проживавшие на территории Великого княжества Финляндского, не обладали полнотой гражданских прав. Так, по сеймовому уставу 1869 г., русские уроженцы, даже родившиеся в Финляндии и владевшие недвижимостью, не имели права участвовать в выборах в сейм и не могли быть избраны в депутаты. Также российские подданные не имели ни активного, ни пассивного избирательного права прут выборах в муниципальные органы. Поступление русских уроженцев на государственную службу в Финляндии, хотя и было предусмотрено законом 1858 г., на практике обставлялось всевозможными ограничениями. Такие же ограничения касались занятия должностей в больницах (врачебной практикой русские врачи могли заниматься лишь частным порядком), права заседать в уездных судах.

Приобретение недвижимости в Финляндии российскими подданными, кроме дворян, до 1891 г. было обставлено такими же ограничениями, как для иностранцев, то есть они могли приобретать его только с особого «высочайшего» разрешения. Такое положение дел вызывало недовольство патриотически настроенных кругов российской общественности, которые указывали на беспрецедентность и ненормальность положения, когда представители основного населения империи ущемлены в правах, в теории и на практике, на одной из ее окраин, пусть и автономной. При этом обращалось внимание на то, что для финляндских уроженцев на территории коронной России подобных ограничений не существует.

Попытки центра расширить права русских подданных в Финляндии, однако, болезненно воспринимались националистически настроенными финляндскими общественными кругами, которые ставили эти действия в один ряд с мероприятиями, направленными на ущемление финляндских свобод. Недовольство вызвали, в частности, указы 1891 и 1903 гг., направленные на расширение имущественных прав российских подданных в Финляндии. В 1910 г. Государственная дума приняла, наконец, постановление о предоставлении российским подданным в Финляндии равных прав с подданными Великого княжества, которое, наряду с одновременно принятым законом об изъятии на территории Финляндии дел «общегосударственной важности» из компетенции финляндского сейма, явилось новым поводом для массового недовольства. В так называемые «периоды угнетения» (когда имперское правительство пыталось проводить политику некоторого ограничения автономии Финляндии и частичного распространения общеимперских порядков на ее территорию), раздражение части жителей Финляндии против российского центра подчас переносилось и на местное русское население. Так, в газете «Гражданин» от 23 августа 1889 г. было помещено письмо из г. Турку (Або), автор которого, священник Казанский, «сетуя на неблагоприятные условия жизни для русских в Або, указывал между прочим на то, что в Або, как и в некоторых других городах Финляндии, русское и русских ненавидят, а над “русской” верой глумятся и даже самое слово “русский” служит ругательством». Священник, возможно, несколько сгущал краски, однако отдельные факты проявления враждебности по отношению к русским в разных городах Финляндии действительно имели место.

Для сохранения своей идентичности, культуры и родного языка на «полуиностранной» территории существенное значение для русских в Финляндии имела организация школьного образования на русском языке. Общее число учащихся в русских школах в Финляндии в 1879-1880 учебном году составляло 639 человек. Наиболее крупным русским учебным заведением в Великом княжестве до конца периода автономии оставалась Гельсингфорская Александровская мужская гимназия. 

Русскоязычной прессы в автономной Финляндии до конца XIX века не существовало, а ее появление связано с именем Н.И. Бобрикова, который занимал пост финляндского генерал- губернатора в 1898-1904 гг. Отдельные попытки наладить выпуск газет на русском языке предпринимались и ранее. В 1875 г., в частности, в Хельсинки местные русские добились разрешения на издание «Русской Гельсингфорской газеты», однако император Александр II счел основание русской газеты в Финляндии ненужным. Попытки основать русскую газету имели место и в Выборге, но они также не имели результата. Бобриков, вступив в должность генерал-губернатора, поставил вопрос об основании в Финляндии русской газеты, указывая, что в все финляндские партии и лютеранская церковь имеют свои печатные органы, в то же время русское население лишено такого органа, который освещал бы. текущие события с государственной и православной точки зрения и противостоял бы финляндскому сепаратизму, газеты же, издаваемые в России, не до всех доходят. За образец для подражания предполагалось взять газету «Варшавский дневник», которая выходила в Польше на русском языке с 1879 г. Император Николай II в июне 1899 г. дал разрешение на издание в Финляндии «официальной русской газеты» и распорядился о ее финансировании из государственных средств. Для нового органа было выбрано название «Финляндская газета», для руководства его изданием был назначен постоянный комитет, первым председателем которого стал генерал-майор П.Д. Ольховский. Ближе к концу периода автономии в Финляндии появились и другие русскоязычные газеты, но просуществовали они недолго.

В финляндской столице действовал и русский театр. С 1868 г. в городе имелась русская драматическая труппа, игравшая временно на сцене театра «Аркадии», но с передачей этого театра финскому обществу русские представления прекратились. В 1875 г. правительство выделило средства для постройки здания для русского театра, а городской муниципалитет выделил для него место; строительство велось под руководством военного инженера генерала Фролова. Театр был освящен и открыт в марте 1880 г. Его официальное название звучало как Русский Александровский театр. Это было единственное постоянное русское культурное учреждение в Финляндии, пользовавшееся государственной поддержкой.

Таким образом, можно сделать вывод, что российские подданные на территории автономного Великого княжества Финляндского в XIX – начале XX века находились в весьма специфическом положении, имея статус своего рода «полуиностранцев». Так же Русская православная церковь, будучи государственной на территории империи, в Финляндии находилась на положении лишь «терпимой». Можно говорить об особой русской жизни и зарождении элементов русской культуры в Финляндии.

Сословная структура финляндского общества

Социальная структура финляндского общества, унаследованная со шведского времени, после 1809 г. осталась без каких-либо су­щественных изменений. В своих манифестах Александр I неодно­кратно подчеркивал мысль о сохранении прежних привилегий за традиционными сословиями, которые формировали облик финлянд­ского общества на протяжении всего XIX столетия.

Немногочисленное дворянское сословие (около 2,5 тысяч чело­век в начале XIX века, что составляло всего 0,19% от всех жителей княжества) занимало господствующие позиции во всех сферах управления Финляндией. Привилегированное положение дворян­ства покоилось на старом шведском законодательстве 1723 г., по которому только у «лучших людей» было право на замещение высших государственных должностей и на владение землей, свобод­ной от налогообложения. Новый закон, введенный в 1789 г., открыл путь к высшим должностям представителям других сословий, но по­колебать позиции дворянства он все же не смог. Система универ­ситетского обучения в Финляндии в 1820-1830-х гг. была реоргани­зована таким образом, чтобы затруднить проникновение в сферу управления образованным молодым людям из иных общественных классов. Позиции дворянства подпитывались возведением в это при­вилегированное сословие лиц недворянского происхождения (прежде всего, чиновников). Этим монархи отмечали их безупречную службу империи. В итоге к середине XIX века численность финляндского дворянства возросла до 2600 человек, но удельный вес этого со­словия в финском обществе, ввиду быстрого роста населения в це­лом, снизился еще более — до 0,15%.

Довольно замкнутую касту представляло собой духовное со­словие, ряды которого пополнялись только через церковную долж­ность и, как правило, по семейной линии, от отца к сыну. Наличие в Финляндии только двух епархий и небольшого числа приходов сдерживало количественный рост священников. За более чем сто­летний период (с 1730 по 1860 г.) число служителей культа в Фин­ляндии выросло всего на 115 человек (с 540 до 655), что объясня­лось практически полным застоем по учреждению новых приходов как в XVIII веке, так и в первой половине XIX века. Лишь со второй по­ловины столетия открытие новых приходов пошло такими темпа­ми, которые заставили церковь, испытывавшую острый дефицит в пасторах, искать священнослужителей за пределами своего тра­диционного круга.

Бюргерское сословие было представлено состоятельными го­родскими жителями, имевшими права на ведение торговых опера­ций, на занятия промышленным производством или ремесленным трудом, т.е. лицами, которые обладали бюргерскими правами. Жители финляндских городов, не отвечавшие данным критериям, а также военнослужащие, лица, находившиеся в услужении у третьих лиц, к городскому сословию не принадлежали. Бюргерские права выдавались магистратом, который состоял из выбранных ратманов во главе с бургомистром. При этом получение прав было обстав­лено множеством требований формального характера: опасаясь появ­ления новых конкурентов, бюргеры сами старались регулировать численность своего сословия. Лишь обладатель бюргерских прав мог владеть недвижимостью в городах и принимать участие в управ­лении городскими делами.

В отличие от дворянского и духовного сословий количество бюр­геров в первой половине XIX века почти удвоилось (в 1820 г. — 6700 человек, в 1860 г. — 11500), что было естественным резуль­татом экономического развития Финляндии. Доля лиц, обладавших бюргерскими правами, в общей массе городского населения состав­ляла в 1860 г. 10,4%. Значительное количество ремесленников (в 1820 г. — 10300 человек, в 1860 г. — 17300 человек) прожи­вало в сельской местности, но все они находились за рамками бюр­герского сословия.

Крестьянское сословие состояло только из полноправных зе­мельных собственников, количество которых в первой половине XIX века выросло незначительно: с 80230 человек в 1825 г. до 81550 че­ловек в середине столетия. Крестьяне — арендаторы земельных участков — членами сословия не являлись. Его ряды пополнялись путем наследования, покупки или создания самостоятельного на­логооблагаемого хозяйства. К середине XIX века крестьянское сосло­вие в Финляндии насчитывало всего около 80 тысяч человек (5,3% сельского населения княжества).

Таким образом, традиционные сословия включали лишь незна­чительную часть населения финского общества. Это положение справедливо, прежде всего, по отношению к крестьянскому сосло­вию. Но эта оценка применима и к бюргерскому сословию, по­скольку в городах рождался новый непривилегированный класс «господ» в лице чиновников, офицеров, врачей, учителей, журна­листов, которые, не обладая бюргерскими правами, в социальном плане стояли выше, чем столь же бесправные, жившие в городах подмастерья. Новая непривилегированная господская прослойка в 1860 г. насчитывала около 24 тысяч человек.

По своей структуре финское общество становилось все более сложным и многообразным, и узкая сословная организация посте­пенно становится предметом критики уже в первой половине XIX века, когда начался процесс размывания сословных границ.

В одном случае ряды природного дворянства разбавлялись ли­цами, получавшими дворянское звание за «верную и безупречную» службу, в другом — сами дворяне начинали заниматься предпри­нимательской деятельностью, стирая грани межсословных разли­чий. В сельской местности различия между привилегированными собственниками земель и состоятельными владельцами «неблаго­родного» происхождения также стали уменьшаться. Особую роль в этом процессе играли масонские ложи, члены которых, представ­ляя разные социальные группы, при взаимном общении демон­стративно игнорировали предписанные нормы поведения.

Население Гельсингфорса

Население Финляндии на 31 декабря 1880 г. составляло 2059587 человек. 202866 человек «обоего пола» проживало в Нюландской губернии, столицей которой был Гельсингфорс. В Гельсингфорсе проживало всего 43142 человек. Из общего числа проживающих в Нюландской губернии 2357 человек обозначены как говорящие по-русски. Во всей Финляндии говорящих по-русски также на 31 декабря 1880 г. насчитывалось 5457 человек. В эту статистику не входят расквартированные российские подразделения из войск финляндского военного округа, учет которым велся отдельно. Так, например, чинов, состоявших на службе в войсках Финляндского военного округа к 1 января 1874 г., было 15008 человек без учета их семей.

Таким образом, Гельсингфорс в рассматриваемое время был городом с относительно немногочисленным русскоязычным населением. Однако в этом городе находились представители российской администрации в крае, промышленники и предприниматели, а также русские и русскоговорящие военные со своими семьями. Естественно, жизнь города также оживилась благодаря многим русским и прибалтийским немцам из Санкт-Петербурга, которые поселились в Гельсингфорсе.

Евреи в Финляндии

Более 500 лет Финляндия была частью Шведского королевства. В этот период евреи могли жить только в трех городах, которые находились за пределами Финляндии. После 1809 г., когда в результате русско-шведской войны Финляндия стала частью Российской империи, евреи продолжали жить по шведским законам. В основном они служили в русской армии на территории современной Финляндии (они назывались кантонистами) и после окончания службы могли остаться в стране, но только в определенных городах.

Особенность Финляндии – незначительное количество служивших в войсках евреев, равно, как и малочисленная еврейская диаспора, в отличие, скажем от Санкт-Петербурга, (несмотря на все запреты), не говоря про малороссийские и бывшие польские губернии, где существовали мощные общины, помогавшие нижним чинам из евреев, как в религиозном, так и в материальном отношениях.

При этом особых ограничений на численность рекрутов-евреев в Финляндии не было. На 1870 г. в Финляндии находилось около 500 евреев без права на гражданство.

Ввиду малочисленности еврейской диаспоры Финляндию не коснулась волна вероотступничества, характерная для других губерний в годы «Великих реформ» Александра II. По мнению В.Л. Амчиславского это было «временем, когда многие еврейские выкресты, состоящие на действительной службе, в бессрочном отпуске или в отставке, почувствовали потребность вернуться к иудаизму и нашли в себе силы заявить об этом».  В соответствии с Уложением о наказаниях 1866 г. за подобные поступки полагалась серьезная кара. Статья 185 Уложения предполагала помимо отправки вероотступника к духовенству для «увещевания и вразумления» лишение всех прав состояния и передачу его имущества в опеку до возвращения в православие. Статья 184 предусматривала наказание для тех, кто подговаривал к отступлению от православия. За подобные деяния полагалось лишение всех прав состояния и ссылка «в каторжные работы в крепостях на срок от 8 до 10 лет», если же это было связано с насилием, то наказание усиливалось – предусматривалась ссылка «в каторжную работу в рудниках на время от 12 до 15 лет».

Закон 22 мая 1880 г. подтвердил ряд ограничений для евреев. Среди областей, где им «было воспрещено водворяться» упоминалась и Финляндия, что соответствовало положению сената Финляндии о паспортах 1862 г. Несмотря на отдельные попытки пересмотреть это положение, окончательно евреи в Финляндии получили права гражданства лишь с 1918 г.

Татары в Финляндии

В XIX веке ислам на территории Финляндии был представлен исключительно финскими татарами, принадлежащими к историческим национальным меньшинствам.

Первые контакты между татарами и финнами имели место гораздо раньше: в 1570-е гг. татарская кавалерия Ивана Грозного перешла замерзший Финский залив из Эстонии и разорила окрестности Хельсинки. В 1709-1721 гг. в Казани проживали шведские военнопленные, среди которых были и финны.

Финские татары прибыли в страну в XIX веке в качестве купцов и солдат, выслуживших установленный в Российской империи срок военной службы. Позднее к ним присоединились члены их семей. Большое переселение татар в Финляндию зафиксировано в середине XIX века. В Финляндию отправились жители двадцати мишарских деревень из современного Сергачского района Нижегородской области, в основном, из села Актуково. Все начиналось с сезонной торговли мехами и тканями, а затем купцы поселились в Хельсинки и в Выборге, который на тот момент был финским. Новые земли оказались благоприятными для торговли. Вначале татары занимались выездной и рыночной торговлей, но вскоре они установили рыночные павильоны. Поскольку торговля превратилась в предпринимательство, практикуемое в некоторых населенных пунктах, татары приступили к созданию текстильных, швейных и меховых магазинов в маленьких городах и провинциальных центрах. Татарские семьи начали получать стабильных доход. Очень часто торговля стирала старые барьеры, благодаря этому народы начали взаимодействовать и, таким образом, создавать новые культурные связи. На рубеже веков малое и унитарное культурное сообщество постепенно начало развиваться. Там не было места отчуждению, поскольку для того, чтобы заработать на жизнь, нужно было уметь приспосабливаться, и татары быстро и эффективно интегрировались в финское общество. Поскольку структура и звуковая система их родного языка напоминают финский, для татар не было проблемой выучить новый язык. Было также известно, что финны являются родственниками мокшан, они были их хорошими соседями.

У мусульманской общины есть несколько целей, одна из них — сохранение исламской религии. Но, помимо этого, есть и такие цели, как сохранение родного языка и татарской культуры. Мусульмане-старожилы сегодня полностью интегрировались в европейское общество, они стали европейцами по всем параметрам. Юные татары в Финляндии являются представителями уже пятого-шестого поколения.

Вместе с финским и другими народами татары основали независимую Финляндскую Республику, сохраняя свою религию, культуру и язык. В этом — главное отличие татар от мусульман-мигрантов нашего времени.

Мечети в Хельсинки сегодня — это достаточно большие молельные залы в арендованных помещениях, за которые нужно вносить плату. У татарской общины здание находится в собственности. После получения независимости Финляндии татары смогли построить собственное общинное здание только спустя почти 40 лет. В 1925 г. они зарегистрировали Татарскую мусульманскую общину, согласно принятому Закону о свободе совести и вероисповедания, и только в 1960 г. заканчили строительство здания общины. В этом здании есть мечеть, библиотека, учебные классы и административные офисы.

Сейчас финских татар примерно тысяча человек. Конгрегация обеспечивает преподавание родного языка, учит религии и истории, а также содержит детский сад. Раньше в Финляндии даже имелись школы с татарским преподаванием, но после образовательной реформы в связи с малым количеством учеников они были ликвидированы.

Несмотря на свою крайнюю малочисленность, финские татары дали Финляндии немало известных личностей. В качестве примера можно назвать хоккеистов Дениза Баваутдина, Рашида Хакимсана и Лотфи Насиба; актрису Ясмин Хамид, футболиста Атика Исмаила, программиста Али Саадетдина; художника Нирана Байбулата. Все они совсем не растворились среди местных и сохранили татарское самосознание, а также собственный мишарский диалект.

Родной язык финских татар является диалектом татарского языка, точнее его западным диалектом — мишарским татарским. У общины есть собственный метод письма, основанный на латинской орфографии турецкого и финского языков. Хотя финский язык оказывает влияние на языки меньшинств, татарское сообщество по-прежнему сохраняет четкую и существенную языковую идентичность.

Татарская община в Финляндии имеет богатое и разнообразное культурное наследие. Община сохраняет народные песни и музыку, ее члены собираются вместе на культурные вечера и другие совместные мероприятия. Театральные спектакли по классическим произведениям татарской литературы также популярны. Финские татары написали собственные литературные произведения, включая песенные книги, религиозные книги, поэзию, художественную литературу и иногда выпускают журнал и газету Mahalla Habarlare.

Первая общероссийская перепись населения 1897 г.

Значительная часть русских проживала в Гельсингфорсе — столице Великого княжества Финляндского, являвшегося административным, культурным и промышленным центром страны.

В конце XIX века жителей в городе вместе с населением находившейся рядом крепостью Свеаборг насчитывалось приблизительно 65 тысяч человек (не считая русских войск). В 1881 г. около 55% населения говорило на шведском языке и около 36% — на финском; остальные жители были преимущественно русские (главным образом военные, купцы и предприниматели), а также немцы.

В городе имелся ряд русских учебных заведений: Александровская классическая и Мариинская женская гимназии, народная школа. На полуострове Скатуден (финское название Катаянокка), расположенном напротив Свеаборга, где была сосредоточена значительная часть русского населения, находилась православная Успенская церковь, монетный двор, а также тюрьма.

По данным переписи населения г. Хельсинки в 1870 г., 15% жителей были иностранцами. В 1890 г. в городе проживало 45,5% финнов, 45,6% шведов, 5,6% русских, 1,2% немцев.

На 1 декабря 1890 г. в Хельсинки проживали 32158 мужчин и 33377 женщин. Существенной разницы между количеством мужчин и женщин нет, однако стоит обратить внимание, что численность мужчин в возрасте 22-24 лет была значительно выше всех остальных возрастных групп. Последний факт обычно объясняется либо наличием воинских контингентов, либо активными миграционными процессами в растущих городах.

Известны сведения о конфессиональной принадлежности населения: лютеранами были 28586 мужчин и 31665 женщин, других представителей протестантской религии было 25 и 34, православных — 2616 и 1250, католиков — 532 и 131, иудеев — 372 и 270, мусульман — 18 и 10 соответственно, упомянут в статистике и один раскольник.

Большой научный интерес представляют демографические характеристики отдельных городских кварталов. Так, можно рассмотреть западный район города, полуостров Катаянокка. Изначально это был полуостров, который отделял северную городскую гавань от южной. Катаянокка, он же Можжевеловый мыс, был окончательно отделен от города в 1840-е гг. каналом. Последний был прорыт для отделения Кауппатори (старой торговой площади) от нежелательного соседа — местных жителей. По воспоминаниям современников, «на Можжевеловом мысу обитали рабочие доков, моряки, легкодоступные женщины и другие сомнительные люди. Катаянокка был застроен убогими лачугами, он сильно контрастировал с застроенной противоположной частью города».

Помимо данных финской статистики о численности православной части населения Гельсингфорса, сведения о русских гражданах, проживавших в Финляндии, содержатся в материалах Первой всеобщей переписи населения Российской империи 1897 г. Как известно, территория Финляндии не была включена в перепись 1897 г. Однако для учета русских граждан, пребывавших на момент переписи вне губерний России, статистиками и демографами была специально выделена группа лиц, «находившихся в дальнем плавании на военных судах, в русских поселениях в Бухаре, русских подданных в Хиве и русское население, подлежавшее переписи в Великом княжестве Финляндском».

В архивах сохранились данные о 33 домах на Скатудене, которые указаны в 34 перечневых ведомостях, содержащих информацию о 129 жителях. Это позволяет довольно подробно изучить каждую проживавшую здесь семью. Стоит отметить тот факт, что переписчик в ходе заполнения ведомостей мог зарегистрировать не только русских поданных, проживавших на полуострове, но и их соседей.

На рассматриваемой территории в 1897 г. были переписаны 129 чел. Население полуострова считало своими родными языками русский, финский, шведский, эстонский. Это были машинисты, кочегары, матросы. На полуострове Скатуден находились портовые сооружения. Это объясняло социальный статус и характер деятельности жителей, проживавших на этой территории — большинство из них занималось техническим обеспечением порта и судов.

Хозяева семей по своему сословному происхождению, национальности и вероисповеданию отличались друг от друга. Среди них были православные и лютеране. В сословном отношении — в основном крестьяне, однако встречались и мещане, и даже дворяне. Кроме того, в ведомости, в графе сословие, значились: «отставной баталер», «отставной фельдшер», «отставной солдат», «отставной писарь».

Тесное соседство под одной крышей православных и лютеран, а также большое количество смешанных семей говорит о распространенном бесконфликтном сосуществовании русского и финского населения. 39% семей на полуострове были русскими, 13% — финскими, одна эстонская и 45% смешанных (в основном в браке состояли русские и финны). Стоит отметить тот факт, что все дети получали образование, умели читать и писать. Кроме того, в смешанных семьях в большинстве случаев они записывались православными и родным языком считали русский. Большая часть жителей были грамотными, образование получали либо на службе, либо дома, могли писать и читать на родном языке. Из 129 переписанных жителей только 7 человек оставались неграмотными (не считая малолетних детей). На полуострове проживали как многодетные, так и бездетные семьи. Семей с одним ребенком было 20%, с двумя — 20%, с тремя — 6%, с четырьмя — 13%, свыше пяти — 9%, бездетных было 32%. Жены, как правило, были «записаны при мужьях», занимались стиркой или шитьем.

В качестве прислуги в четырех семьях многодетных и состоятельных жителей проживали финские гражданки. Женщины, исполнявшие эти обязанности, были либо вдовами, либо незамужними девицами. Они занимались воспитанием детей, готовили пищу, оказывались записанными в ведомости как «няньки» и «чернорабочие».

Такова была пестрая картина многонационального и различавшегося по сословной принадлежности населения полуострова в 1897 г. — района, тесно связанного с портом и Свеаборгом. Судя по всему, в переписные листы не попала та часть населения, которая своим поведением, как отмечалось ранее, вызывала определенные опасения у местной полиции и добропорядочных граждан. В конце XIX века трудно было представить, что через несколько десятилетий этот район превратится в один из наиболее респектабельных районов Хельсинки, состоятельные жители которого уже будут иметь мало общего с теми, кто проживал здесь в годы Первой общероссийской переписи населения.

Гомеопатия в Финляндии

Христиан Фридрих Самуэль Ганеман, основоположник гомеопатии

Мысль познакомить Финляндию с гомеопатией принадлежит одному из самых преданных ее приверженцев, бывшему генерал-губернатору Финляндии графу Н.В. Адлербергу. Сознавая важность своего намерения, граф приступил к выполнению его самым рациональным образом, а именно, введением в Гельсингфоргском университете лекций о гомеопатии и учреждением особой гомеопатической больницы, так что молодые врачи и все желавшие ознакомиться с гомеопатической наукой могли в тоже время проверять ее учение и на практике. С предложением читать лекции и заведовать больницей граф Адлерберг обратился к одному из ученейших гомеопатов в Европе — доктору Эдуарду фон Грауфоглю (Grauvogl) в Нюрнберге. Предприятие Адлерберга составляет любопытнейший эпизод в истории гомеопатии в России.

Вот, что рассказывал сам доктор Грауфогль: «Больно и досадно быть участником дела, не удавшегося по причинам, не зависящим от самого себя, а еще больнее вспоминать о нем и излагать весь ход его. Поэтому я постараюсь рассказать вам об этом самом несчастном периоде моей жизни сколь возможно короче, да и то только потому, что вы настоятельно этого требуете.

Еще до начала франко-германской войны граф Адлерберг неоднократно предлагал мне переселиться на год в Гельсингфорс для чтения при университете лекций о гомеопатии, так как в Финляндии нет еще ни одного врача-гомеопата; граф писал, что мне, конечно, будет лестно принять на себя роль первого насадителя ганеманова учения в крае, где оно до сих пор еще совсем неизвестно. Граф конечно не рассчитывал на интриги, на ту вражду и на те препятствия, с которыми мне пришлось бороться, считая вероятно подобные обстоятельства ничего не значащими и легко устранимыми. Предложенное им мне вознаграждение не превышало 1000 гульденов, поэтому я и не помышлял о принятии сделанных мне предложений. Вслед за заключением мира граф возобновил свое предложение, но я по многим для меня важным причинам принять его не мог. При таком повороте дела надо было подумать о репутации гомеопатии, ибо я знал очень хорошо, что ни способности, ни знания, ни авторитет д-ра Т*** не могут соответствовать той задаче, которую он принимает на себя, а еще менее борьбе с ожесточенными врагами, поэтому желая избавить гомеопатию от неизбежного фиаско, которому она обрекалась, я согласился на предложение графа, но с тем условием, чтобы мне дозволено было привезти с собой и аптекаря, который тоже должен быть обеспечен вознаграждением. Аптекаря я выговорил для того, чтобы иметь под рукой хоть одного преданного мне человека. Граф согласился.

Лекции мои начались 1-го ноября 1871 г. За слушателями дело не стало: между ними были даже два высокопоставленных военных врача и начальник медицинской части университета, но из них только двое первых вникли в сущность дела и интересовались им. Студентов на лекции я не допускал. Вскоре затем Государь приказал назначить мне две палаты в военном госпитале с двумя ординаторами, также военными врачами, и с больничной прислугой, причем годовое жалованье мне назначалось в 4000 р.

Гомеопатическое лечение в этих палатах продолжалось с 1 января по 25 июля 1872 г., частная же моя практика в течении этого времени приняла довольно обширные размеры и простиралась до Петербурга. Отведенные мне палаты наполнялись медленно, ибо старались выбирать для меня больных самых трудных, со сложными болезнями, большей же частью неизлечимыми; с острыми болезнями ко мне не назначали, кроме таких, которые находились уже весьма в сомнительном положении. Такой образ действий казался мне оскорбительным; мои жалобы и просьбы, чтобы больных ко мне назначали по мере поступления их в госпиталь, наравне с прочими палатами, оставлялись без внимания; не только мои жалобы, но даже и приказания графа не повели ни к чему, ибо начальник медицинской части Гельсингфорса, отъявленный враг гомеопатии, делал как хотел и как ему было нужно. В одной только России возможно, чтобы служащие могли поступать вопреки воле Государя и его доверенных лиц. Последствием столь несправедливого и пристрастного образа действий было конечно то, что больные оставались в госпитале более продолжительное время, чем это могло быть, если бы ко мне поступали и с острыми болезнями. Таким образом я в течение полугода в свои две палаты, из которых в каждой было по 10 кроватей, мог принять только 81 больного; 52 из них выздоровело, 10 перешли в аллопатическое отделение, 5 умерло и 14 человек оставались в лечении. В доказательство того, что было выше сказано о роде болезней, с какими ко мне назначались больные, привожу для примера большую часть случаев с теми определениями болезней, которые были сделаны врачами, лечившими этих больных до поступления ко мне.

Я, конечно, не был согласен ни с приведенной диагностикой, ни с содержанием скорбных листов, веденных ординаторами, но не хотел возражать ни против того, ни против другого, чтобы устранить всякий повод к обвинению меня в пристрастии и в боязливом самоограждении. Я старался вести дело так, чтобы оно было у всех на виду, и чтобы оно могло быть доступно суждению каждого. При этом я должен указать на три обстоятельства, которые подвергали терпение мое тяжкому испытанию, а именно:

1) Все без исключения больные нижние чины страдали хроническим меркуриализмом, который так обыкновенен в русской армии.

2) Вскоре после того, как мне были отведены палаты, в них развились тяжкие повальные больничные заразы, на которые, впрочем, назначенные ко мне ординаторы-аллопаты смотрели совершенно хладнокровно, как на явления весьма обыкновенные.

3) В периодических изданиях Гельсингфорса гомеопатия, мои слушатели и я сам стали предметами самых грубых нападок, насмешек и ругательств; кроме того, я встречал всевозможные препятствия во всем, что только я ни желал предпринять. Заступничество, на которое я мог рассчитывать со стороны графа, оставалось бессильным против нападок и интриг, возникавших со всех сторон, и, хотя по настоянию моему уже была решена постройка особенного, отдельного здания для помещения моих больных, хотя уже и место было выбрано для него, но за всем тем к постройке все-таки не приступали. Я объявил, что в случае дальнейшей проволочки откажусь от принятой на себя обязанности.

Наступило время, когда граф обыкновенно предпринимал ревизионный объезд вверенного ему края. Он предложил мне ему сопутствовать. Проехав безостановочно 30 часов кряду на пароходе по большому озеру Саймо и не доехав еще до Купио, граф, проведя холодную ночь в каюте при открытых люках и сквозном ветре, простудился. Он проснулся в 4 часа ночи с сильной болью в затылке и в сильном ознобе. Когда меня разбудили, он не мог уже внятно говорить и только кивал мне головой, чтоб я следовал за ним. Я вошел к нему в каюту — в ней дул холодный сквозной ветер. Левая рука графа была неподвижна; я попросил его показать мне язык — он высунул его изо рта косо. Заметя, что он хочет что-то сказать, но не может, я подал ему карандаш и бумагу, он написал что-то непонятное; камердинер тоже не мог понять его. Я попросил графа сделать движение левой ногой, но он двигал только правой. По требованию моему пароход пристал к берегу, чтобы из первой встречной аптеки взять Аrgentum nitricum для приготовления третьего деления, так как в дорожной аптеке лекарства этого не было. К счастью, правитель канцелярии графа, финляндский уроженец, был знаком с живущим на одном из соседних островов фабрикантом железных пароходов, куда мы через полчаса и причалили. Верхние и нижние конечности у графа были поражены параличом; тут он лишился памяти: он не помнил, как был внесен на фабрику и что с ним было, но обо всем случившемся до того он сохранил сознание. При употреблении Arg. nitri и потом Bellad положение графа с каждым днем становилось лучше, но окружающие желали консультации с другим врачом, и, хотя граф упорно противился этому, но мне удалось уговорить его согласиться. Призванный врач был того мнения, что у графа апоплексический удар и что если немедленно не будет сделано значительное кровопускание, то ему угрожает неминуемая смерть. Я уверял врача, что тут и речи не может быть об апоплексическом ударе, что граф, поражен ревматическим пораличем и что я не допущу ни малейшего кровопускания, с чем соглашался и граф, кивая головой. Государь, узнав о случившемся, потребовал от меня ежедневные бюллетени о положении больного. Положение мое было крайне затруднительное, ибо вся ответственность за исход болезни падала на меня, а притом меня сильно озабочивала остановка дела, начатого мной в Гельсингфорсе.

Шесть недель спустя все параличные явления исчезли, осталась лишь некоторая неловкость в движении языка, причем случалось еще, что граф произносил не то слово, которое хотел сказать. По моему совету больной переселился на дачу Аньюля, где должен был оставаться до тех пор, пока наступит время отправиться для полного восстановления здоровья в Вильдбад в Вюртемберге.

Я стал уже помышлять об отъезде в Гельсингфорс, чтобы продолжать свои лекции и занятия в госпитале, но Государю угодно было, чтобы я оставался при графе и потом ехал с ним в Вильдбад. Желание Государя было конечно равносильно приказанию, а затем следующие шесть месяцев я провел с графом заграницей. Все начатые в Гельсингфорсе предприятия окончились бесследно. В течении трех месяцев состояние графа настолько улучшилось, что он возвратился к прежней своей должности, которую он исправляет и до сих пор, пользуясь совершенным здоровьем.

Предоставляю всякому подумать, какие обвинения и упреки посыпались бы на гомеопатию, если б мне не удалось восстановить здоровье графа! Но дело обошлось благополучно: Государю угодно было наградить меня орденом св. Анны 2 ст.

Я, как сказал уже, изложил все случившееся со мной вкратце и прошу вас сообщить дословно это письмо в вашем труде, ибо все мной пережитое все-таки считаю заслуживающим быть полезным в «Историческом очерке».

Христианство на территории Финляндии

Граница между Швецией и Великим Новгородом по Ореховскому миру 1323 г.
Третий герб города Стокгольма, введенный в употребление в 1376 г. Изображает Эрика IV Святого
Роберт Экман. Святой Генрих, крестящий финнов

Самое раннее описание религиозности племен, насе­лявших территорию современной Финляндии, мы находим у древнеримского историка Тацита в 98 г.: «…беспечные по отношению к людям, беспечные по отношению к божествам, они достигли самого трудного — не испытывать нужды даже в желаниях». В «Орозии короля Альфреда» конца IX века уже упоминаются квены, финны (терфинны) и бьярмы как основ­ные племена, соседствующие с восточными территориями скандинавов. В «Истории Норвегии» 1170 г. говорится, что «на северо-восток простираются за Норвегию многочислен­ные племена, преданные язычеству, кирьялы и квены, рогатые финны, и те, и другие бьярмоны».

Стурла Тордарсон в «Саге о Хаконе, сыне Хакона» опи­сывает договор между норвежским конунгом Хаконом Хаконсоном (1218-1263) и князем Александром Невским по поводу разделения сфер влияния в Северной Финляндии. С 40-х гг. XIII века начинается карельское, а, следовательно, прорусское и православное наступление на запад.

Наиболее полное описание дохристианских религиозных представлений финнов в русскоязычной литературе мы можем найти у доктора богословия Санкт-Петербургской духовной академии Илариона Алексеевича Чистовича в его «Истории православной церкви в Финляндии и Эстляндии, принадлежащей Санкт-Петербургской епархии». Большой материал для данного описания автору дал знаменитый финно-карельский эпос «Калевала». Особо интересно описание финского жречества, которое славилось искусством магии и чародеяния. Народная религиозность финнов была полностью пропитана магизмом, повсеместное распространение имела практика знахарей (tietajat), мало отличавшихся от шаманов. Шведский историк Олаус Магнус в своей «Истории северных народов» (1555) счел необходимым отдельно упомянуть финских знахарей и ведьм, которых, по его мнению, больше всего встречалось в области Похъянмаа (Эстерботния) и на Крайнем Севере.

Известно устоявшееся мнение соседних народов о финнах, карелах и саамах как о колдунах, которым приписываются раз­личные бедствия. Так, неожиданная смерть в апреле 1597 г. од­ной из ключевых фигур финской истории «железного марша­ла» — Клауса Флеминга была приписана результатам колдовства ведьм из Похъянмаа. Мнение о Финляндии как об «отчизне ужасов природы и злого чародейства» дошло до нас и из древне­норвежских и исландских саг, которые были интерпретированы Н.М. Карамзиным в «Истории государства Российского».

«Финляндская хроника» является самым ранним источ­ником, который говорит о том, что финны были крещены рус­скими. «О том, какие деяния свершались в те времена, нам не ведомо ничего, кроме того, что наш народ обрел христианскую веру. Об этом свидетельствуют многочисленные русские роспи­си церквей, которые во множестве остались в Карелии», — пишется в «Финской хронике». Если же ознакомиться с други­ми источниками, в первую очередь с работой И.А. Чистовича, то становится понятным, что проповедь христианства на терри­тории Финляндии начинается со стороны русских, а не шведов. «Усердию иноков одолжена и Финляндская страна началом Христианства», — пишет он о роли Валаамского монастыря в деле христианизации восточных финских земель. История славной обители очень древня. Так, из жития прп. Авраамия Ростовского, сподвижника первого ростовского епископа свт. Феодора, мы узнаем, что он был пострижен на Валааме. По мнению некоторых исследователей, доказательством значимой роли православных миссионеров в христианизации финнов служит ряд ключевых христианских понятий в финском языке, представленный древними заимствованиями из русского: pappi — священник, risto — крест, raamatu — грамота, писание.

Одним из основных русскоязычных источников по истории дореформационной Финляндии являются летописи. Из них мы узнаем о постоянных военных конфликтах ями (финн. Хяме, шв. Тавасты) и корелы, двух народов, которые представляют собой западное и восточное основания современного финско­го народа. О характере взаимоотношений можно сказать следующее: уже в 1042 г. нов­городский князь Владимир, сын Ярослава Мудрого, совершает первый зафиксированный поход против ями. Если это действи­тельно указывает на территорию нынешней Финляндии, а не на ямь с реки Емтца, то речь идет о самом первом письменном упоминании, касающемся истории Финляндии. «Повесть вре­менных лет» не упоминает среди союзников князя новгород­цев, но в более ранней Первой новгородской летописи можно найти подтверждение того. Также «Повесть временных лет» сообщает о том, что ямь платила дань русам. В 1142 г. ямь нападает на земли Новгорода и проигрывает сражение вблизи Ладоги, потеряв 400 человек. Ямь организует новое нападение в 1149 г., по русским источникам — из 1000 человек. Пятьсот новгородцев совместно с водью отправляются в погоню и побеждают. Мы не находим никаких упоминаний о православной миссии среди ями, что приводит к выводу о спонтанном распростране­нии Православия на пограничных с Новгородским княжеством землях, находящихся под непосредственным контролем Новго­рода. По сути, это может говорить о том, что вся сегодняшняя Финляндия, за исключением юго-запада и Аландских островов, безусловно испытывала преимущественное политико-культур­ное влияние Руси, что однозначно продолжалось до XIII века.

Современная церковно-историческая наука опровергает те, казалось бы, незыблемые теории, которые в течение столе­тий считались истинными. Одним из таких ключевых момен­тов в истории христианизации Финляндии, то есть встречи западного и восточного христианства на одной территории, является поход шведского короля Эрика с миссией к финским языческим племенам, значимость и важность которого долгое время не подвергались ни малейшему сомнению. Христиани­зацию Финляндии нельзя рассматривать без учета так назы­ваемых крестовых походов. Первым из такого рода походов принято считать поход короля Швеции Эрика IX «Святого» (1155-1161).

В 1147 г. Римский папа Евгений III пообещал отпущение грехов каждому, кто отправится обращать в христианство языч­ников, обитавших на побережье Балтийского моря, а противо­стояние Рима и Священной Римской империи привело к огра­ничению немецкого влияния в Скандинавии и всяческому поощрению самостоятельной религиозной политики датских, шведских и норвежских монархов. Этим и воспользовался шведский король Эрик IX для упрочения собственной власти и присоединения новых земель, провозгласив крестовый поход в Финляндию. Дату этого похода мы находим в Предисловии к Новому Завету у Микаэля Агриколы: «В лето 1150-е от Рож­дества Христова королем Швеции был избран Эрик Седварсон, которого теперь мы величаем Эриком Святым. Тотчас после своего избрания стал он думать, чтобы веру Христову насадить также и в Финляндии. С этой целью отправился он туда с боль­шим войском, захватив в поход и св. Генриха, тогдашнего епи­скопа Упсальского».

Личность епископа Генриха для историков весьма интересна, она до последних дней была окружена множеством легенд. Сама известная из них — «Legenda sancti Henrici» (фин. Pyhan Henrikin legenda). По происхождению Генрих был англичанин, в 1153 г. он в свите английского кардинала Николаса Брейкспира, в то время папского легата в Скандинавии, а впоследствии Римского папы Адриана IV (1154-1159), перебирается из Англии в Швецию для создания нового архиепископства Упсала. Создание в 1164 г. (1162 г. по «Шведской хронике») независимого шведского архиепископства в Упсале, как и раннее, в 1104 г., датского архиепископства в Лунде, было вызвано явным желанием римских пап не допустить немцев в Скандинавию, почему для данной миссии выбираются англичане. Есть предположение, что архиепископство Упсалы заменило ранее существовавшее епископство Сигтуны, существовавшее с середины XI века.

Легенда о походе короля Эрика говорит о сопровождающем его новоизбранном епископе Упсальском Генрихе, проповеди Евангелия которого предшествовало сражение с финским войском, а затем в обмен на мир — крещение побежденных. После крещения финнов Генрих остается для дальней­шей проповеди в Финляндии, не получая титула епископа Финляндского, но в то же время не отказавшись и от кафедры в Упсале. На своем новом поприще он столь рев­ностно проповедовал, что вскоре был убит на замерзшем озере Кееле крестьянином Лалли. Об этом событии нам повествует народная руна «Смерть епископа Генриха» и «Финская хро­ника», где подробно описано само убийство и чудеса убитого. Олаус Петри даже указывает год этого события: «В год от Рож­дества Христова тысяча сто пятьдесят первый епископ Хенрик был убит». Вполне допустимо, что истинной причиной убийства епископа было недовольство недавно обращенных финнов чрезмерной настойчивостью, с которой Генрих принуждал местное население выполнять повинности в пользу Католической церкви. С другой стороны, высказывалось предположение, что христианизированные финны могли даже выступить в качестве союзников шведов против финских племен, еще пребывавших в язычестве.

По легенде, мощи Генриха были перенесены в собор Турку уже в 1154 г., что, безусловно, было ложным, так как собор был построен только в 1290 г. Нет также никаких исторических источников, которые бы подтверждали существование епископа по имени Генрих в Финляндии.

Современная историография рассматривает историю хри­стианизации Финляндии по-другому, в ней важность похода Эрика IX опровергается полностью. Так, И.В. Макаров, счита­ет, что христианская миссия среди финнов началась задолго до похода Эрика IX, а сам поход имел своей целью лишь упроче­ние власти шведов в Юго-Западной Финляндии, а не крещение язычников.

Этому мы находим подтверждение и у Микаэля Агриколы, который считал, что население Уусимаа и побережье Похьянмаа (Южной и Западной Финляндии) было христианизировано еще первыми поселенцами из Швеции или с Готланда: «Когда же безбожные язычники-финны, обитавшие во внутренних районах, попытались по своему обычаю причинить вред островным жителям, те на кораблях и лодках бежали в Швецию, прося защиты и помощи у родственников и приятелей. По этой причине они сделались христианами задолго до того, как были обращены жители Финляндии». Исходя из изложенного, роль похода короля Эрика IX приобретает черты не миссионерской экспедиции, но просто колониального расширения Шведского королевства.

Нам практически ничего неизвестно о православных мис­сионерах, несущих Веру Христову финским племенам, но о западных просветителях материала достаточно много. По­сле смерти епископа Генриха Упсальского в 1156 г., по мне­нию современных финских и датских историков, территория Финляндия в церковном отношении подчиняется Дании, два епископа Родольфус и Фолгиниус получают посвящение не в Упсале, а в Лунде. С 1221 по 1536 гг. территория Церкви Фин­ляндии находилась в ведении епископов Римо-Католической Церкви, носивших титул — «episcopus Finlandiae», непосред­ственно подчинявшихся архиепископу Упсальскому и в зна­чительной степени зависящих от шведских королей. Первым достоверно известным католическим епископом с титулом «episcopus Finlandiae» был англичанин Томас (1234-1245), а последним — Мартин Шютте (1528-1550), при котором «рухнула власть папы над Финляндией, частные и домашние мессы были упразднены, из употребления вышла освященная вода, прекратили освящать пепел и вербные ветки, в церков­ное пение были внесены изменения и исправления».

В 1291 г. произошло знаменательное событие: впервые епископом был избран Магнус (Мауну) I, финн по происхож­дению, представитель местного знатного рода Таваст. При нем в 1300 г. произошло освящение кафедрального собора в Турку, куда вскоре из Ноусиайнен были перенесены мощи св. Генриха, объявленного покровителем Финляндии. Еще в 1240-е гг. на территории Финляндии появились первые мо­нахи: это были доминиканцы, пришедшие с епископом Тома­сом. В 1249 г. в Турку ими был основан первый на финской земле католический монастырь св. Олава.

Школьное обучение так же сосредоточивалось в руках ду­ховенства. Древнейшею школою в Финляндии была кафедраль­ная школа в Або, основанная в 1355 г., кроме того, имелись городские школы в Выборге, Рауме и Порвоо.

С XIII века начинается открытое противостояние западной и восточной миссий распространения христианства на территории современной Финляндии. Новгородское влияние приобретает характер кратковременных набегов. К этому времени новгородская колонизация Финляндии прекращается полностью, а, следовательно, и распространение Православия начинает ослабевать.

Отношения к Православию среди коренного финского народа было весьма неоднозначным, но как констатация факта о начале новой эпохи для Финляндии — эпохи шведского господства, автор «Хроники Эрика» пишет: «Эту страну, что Эрик крестил, думаю я, русский князь упустил». С этого времени происходят серьезные изменения в отношениях соседей. С одной стороны, нам известны браки между представителями шведской, норвежской и русской знати, с другой стороны — взаимная пренебрежительность и отторжение религиозных традиций имели место уже с первых десятилетий XII века.

Из наиболее заслуживающих внимания военных конфликтов той поры служит поход новгородцев в 1191 г. в Ямьскую землю (обл. Хяме, Тавастланд, Центр. Финляндия). В ходе этого похода были разорены и уничтожены все шведские поселения и сожжен город на месте будущего Або. Впоследствии походы новгородцев имели место на протяжении всего XIII века.

Восстановлением шведской колонии занялся 4-й после Генриха епископ Финляндии Томас (управлял епархией до 1245 г.). Известно, что он был монахом доминиканского монастыря в Висбю на о. Готланде. При нем был отстроен сожженный город Або, с возникновением которого епископы Финляндии начинают называться епископами Або или Абовскими. При епископе Томасе началось организационное укрепление новой епархии, в частности, церковь впервые получила земельные владения. Епископ Абовский «жил как феодал, окруженный многочисленной прислугой и охраняемый вооруженной конной стражей. Он подчинялся архиепископу Упсальскому и обязан был участвовать в съездах духовенства, происходивших в Швеции». Подобное укрепление власти духовенства, конечно, не могло осуществиться без вмешательства Рима. Папа Гонорий III 13 июня 1221 г. выдал епископам Або привилегию запрета под страхом наказания всенародным покаянием ввозить жизненные припасы «варварам, которые старались об истреблении нового населения, и церковь, пришедшую снова к познанию истины, подвергли толиким смятениям и удручениям». Возможно, немецкие и готландские купцы, как никто другой заинтересованные в торговле в данном регионе, и побудили Новгородское княжество к очередному походу в Финляндию. Лаврентиевская летопись говорит, что в 1227 г. князь Ярослав Всеволодович «ходил за море в Ямьскую землю, повоевал всю и привел множество пленных».

Поход князя Ярослава связывается в отечественной исторической науке с крещением одного из племен тогдашней Финляндии — корелы (карелов, карьялы), который произошел, согласно Лаврентиевской летописи, в 1227 г. Но нам ничего неизвестно о какой- либо православной церковно-административной системе на территории проживания корелы. К 1260-м гг. вся Юго-Западная Финляндия, а также побережье Ботническо­го залива были окончательно включены в состав Шведского государства и тем самым вошли в сферу влияния Западной Церкви и культуры. В 1259 г. в источниках вместо титула «епископ Финляндии» впервые зафиксировано наименова­ние «епископ Або (Турку)» — episcopus Aboensis, которым с тех пор стали обозначать первоиерарха Финляндской церк­ви; оно сохранилось и с началом Реформации.

Деятельность епископа Томаса так или иначе привела к усилению шведского влияния в Финляндии. Для Швеции здесь была троякая польза: с одной стороны, это было при­соединение новых земель, с другой — улучшение отношений с Римским престолом за счет обращения язычников, с третьей же — использование новообращенных финнов в борьбе с рус­скими.

Завершение шведской экспансии на земле Финляндии при­ходится на конец XIII — начало XIV века: этот период исто­рики назвали «битвой за Карелию». Шведский полководец Торгильс Кнутсон вместе с епископом Вестероса Петером (1284-1299) проводит ряд военных походов вглубь современ­ной Карелии, захватывает погосты Яскис, Эурепя, Саволакс. В результате мощного сопротивления со стороны местных пле­мен и новгородцев Торгильс основывает Выборг как погранич­ную крепость католических земель.

Ореховецкий мирный договор 1323 г. был первым соглашением о «вечном мире» Руси с соседней страной. Новгородский князь Юрий передал Швеции три западно-карельских погоста: «…и да князь великий Юрги со всем Новымъгородом по любви три погосты: Севилакшю, Яскы, Агребу, Корельскыи погосты». С подписанием Ореховецкого мира между обоими госу­дарствами возникла политическая граница, которая одно­временно стала демаркационной линией, разделившей за­падные и восточные церковные общины. Таким образом, большая часть нынешней Финляндии подпала под швед­ское и римско-католическое владычество. Тем самым финская культура медленно, но верно подверга­лась ассимиляции со стороны общеевропейской католиче­ской культуры. Новые способы управления и церковное ис­кусство отражали целый ряд духовных ценностей, которые в последующие века стали формировать у финского народа мироощущение и взгляды на жизнь — прежде всего в фор­ме позднейшего лютеранства.

Во второй четверти XIV века русско-шведские отношения принимают мирный характер, что способствует укреплению православной церковно-административной системы в Каре­лии и Юго-Восточной Финляндии. С этим периодом связанно появление в пограничных землях православных монастырей. «Православные монастыри Карелии, сливаясь с природой, яв­лялись сосредоточением аскетизма и созерцательности, центра­ми тихой миссионерской работы, в которых физический труд был частью образа жизни» — таково общераспространенное мнение современных отечественных исследователей об этих се­верных обителях. В отличие от католических монастырей Фин­ляндии, а их было совсем немного (доминиканские монастыри св. Олава в Турку и Выборге, францисканские в Раума, Выборге и на о. Шекар (Kokar) (Аландские о-ва), бригиттский в Наантали), о православных монастырях известно очень мало. Боль­шинство письменных источников уничтожалось во время на­бегов северных соседей. Так, например, до сих пор нет единой версии об основании самого крупного монастыря Карелии — Спасо-Преображенского Валаамского. Сейчас большинство историков согласны признать датой основания монастыря вторую четверть XIV века, то есть после Ореховецкого договора.

Из стен Валаамского монастыря вышло множество про­поведников, распространявших христианство в самых глухих уголках Русского Севера. В XIV веке валаамский инок прп. Корнилий основал Палеостровский монастырь на берегу Онеж­ского озера. В 1397 г. валаамский инок прп. Арсений основал Коневецкий монастырь. В 1429 г. прп. Савватий основал Соло­вецкий монастырь. В 1487 г. прп. Александр Свирский основал обитель в Присвирье. В 1793 г. из стен монастыря отправился с проповедью на далекие Алеутские острова прп. Герман Аля­скинский.

Наряду с Валаамским монастырем на Ладоге во второй половине XIV века возникают на о. Коневец Коневский мона­стырь, а в конце XV века на о. Хийнясенмаа (Сенной остров) Троицкий Сенной монастырь.

Наиболее важным последствием Ореховецкого мира для распространения Православия на территории Финляндии стала миграция карельского, то есть православного населения, вглубь России (в северные уезды Твери). Переселение карелов с их исконных земель можно объяснить жестоким преследованием иноверцев в Шведском королевстве, которые вполне могли рассматриваться как неблагонадежный элемент. Пограничные территории Финляндии населялись выходцами как юго-западной части страны, так и из самой Швеции. Это впоследствии привело к тому, что Юго-Восточная Финляндия с центром в Выборге порой сильнее тяготела к Стокгольму и была более предана интересам короны, чем юго-запад с центром в Або.

Заключение Ореховецкого договора сопровождалось спеш­ным строительством пограничных крепостей и созданием ад­министративной системы приходов как на шведской стороне, так и на русской. Приход в русской традиции получил наимено­вание погостов, центром которого являлся храм. По названию храма назывался и сам погост. В Корельский уезд, пограничный со Швецией, входили погосты Воскресенский (Городенский), Михайловский (Сакульский), Васильевский (Ровдужский), Рождественский (Кирьяжский), Никольский (Сердобольский), Ильинский (Иломанский) и Воскресенский (Соломенский)2. В церковно-административном отношении данные приходы подчинялись архиепископу Новгородскому, которому принад­лежало более трети земель Корельского уезда и право собирать с местных крестьян 1/3 урожая.

Начало XVI века ознаменовано появлением крупных мона­стырских землевладений в Корельском уезде. Валаамскому и Коневецкому монастырям принадлежало в Корельском уез­де соответственно 67 и 58 деревень и более 400 крестьянских семей. Однако сами крестьяне не принадлежали монастырю, а были арендаторами на его землях.

С присоединением в 1478 г. Новгорода к Москве, архиепи­скоп Новгородский лишается большой части своих земельных владений. Монастыри по-прежнему сохраняют свои права на свои землевладения. В 1500 г. московский дьяк Дмитрий Кита­ев и подьячий Никита Губа составляет «Писцовую книгу Водской пятины», где впервые подробно дается перечень всех зем­левладельцев северо-запада Новгородской земли, в том числе и церковных. Известно, что происходит укрепление монастыр­ских владений, Китаев упоминает много монастырских дере­вень, оставленных крестьянами. В «Писцовой книге» мы находим и сведения о православных погостах. Причт храма обычно состоял из священника, дьячка, сторожа и просфорницы.

Стоит особо указать, что со второй четверти XVI века происходит катастрофическое уменьшение православного населения в пограничных территориях. Так, например, 70-90% владений Валаамского монастыря обезлюдело. Причины достаточно разнообразны: «крестьяне вымерли, а иные безвестно разошлись», деревни запустели «от государева тягла и государьских посох и от воинства государева», «от немецкие войны и государьских посох», «от свийских немец и государевых податей». Чаще всего причиной покидания крестьянами своих поселений служит административные злоупотребеления местных властей, выражающиеся в большом налогообложении. К концу 90-х гг. XVI века наиболее крупными карельскими погостами остались: Иломантси — 15 дворохозяйств, Тохмаярви — 28, в Лиексе — самом крупном населенном пункте округи — 35. Эти три погоста на сегодняшний момент являют­ся муниципалитетами провинции Северная Финляндия, а Тохмаярви является «самым русским» муниципалитетом Финлян­дии. В процентном отношении к численности населения, кото­рое составляет 5 тысяч человек, в Тохмаярви проживает больше всего выходцев из России, около 5%.

С присоединением Новгорода к Москве происходит и сме­на политики религиозной терпимости к остаткам язычества на пограничных территориях. Архиепископ Новгородский святитель Макарий, впоследствии митрополит Московский и всея Руси, в 1534 г. жалуется о почитании карелами языче­ских праздников и широкого распространения колдовства, о почитании священных деревьев и камней, а также об обраще­нии к «арбуям Чюдцкым», то есть волхвам и знахарям.

Как и католические монастыри Финляндии, православ­ные обители так же выступали в качестве просветительских и образовательных центров. Одним из шедевров северного монастырского творчества по праву может служить «Вала­амская беседа» — публицистическое сочинение середины XVI века, направленное против монастырского землевладения и вмешательства Церкви в государственные дела. В послесло­вии к рукописи Валаам назван не иначе как «Честною и ве­ликою лаврою Святого Спаса и Боголепнаго Преображения Господа нашего Иисуса Христа, Валаамского острова». Лав­рою же называли наиболее крупные и значимые монастыри. Вероятно, в Валаамском монастыре была и большая библиоте­ка. До нашего времени среди рукописей Софийско-Новгород­ской библиотеки сохранился комплект пергаментных рукопи­сей XV века — Миней с пометками: «Сия книга Валаамского монастыря».

Несмотря на взаим­ную заинтересованность Швеции и Новгорода в Ореховецком договоре, длительного мира так и не наступило: «В лето 6904 (1396) пришедше Немци в Корельскую землю и повоева- ша 2 погоста: Кюрьескыи и Кюлоласкыи, и церковь сожгоша; и князь Костянтинъ с Корелою гнася по них, и языкъ изима и присла в Новъгород». Возможно, причиной послужило и то, что в 1351 г. папа Климент VI издал шесть булл с призывом провести крестовый поход против «русских и защищаемых ими карел и ижорцев». В подтверждение этого можно сослать­ся на «Рукописание Магнуша» — древнерусское публицисти­ческое сочинение, в котором говорится о неудачном походе шведского короля Магнуса II Эрикссона (года правле­ния 1336-1364) на Ореховец. Потерпев поражение и будучи вынужден из-за различных бедствий (мор, наводнение, голод, междоусобица и личное заболевание безумием) бежать морем из Швеции в Норвегию, он потерпел кораблекрушение и был спасен монахами Валамского монастыря. Осознав свою грехов­ность, он принял на Валааме великую схиму с именем Григорий и оставил в назидание шведам свое наставление.

В 1397 г. Швеция вступает в Кальмарскую унию и на более чем 100 лет теряет возможность самостоятельно вести внеш­нюю политику, тем самым заканчивается и активная миссия католичества в Финляндии и сопредельных землях. Об от­ношении к Православию говорит тот факт, что в «Шведской хронике» за 1462 г. мы встречаем упоминание русских — как о «врагах христианского мира», на борьбу с которыми тогдашний король Кристиан даже отобрал у папского легата Маринуса половину сбора, полученного за продажу индуль­генций.

Единственным примером военно-религиозной кон­фронтации XV в. можно назвать Русско-шведскую войну 1495-1497 гг., в ходе которой русскими войсками в 1495 г. был осажден Выборг и опустошена вся Южная Финляндия вплоть до Ботнического залива. Причиной войны послужи­ла борьба Ивана III против монополии Ганзы на мореплава­ние и торговлю на Балтике, для чего в 1493 г. был заключен союз c датским королем Гансом, желавшим удержать Швецию под своей властью. Регент Швеции — Сванте Нильсон Сту­ре (1460-1512) находился в острой конфронтации с Гансом, и в то же время Иван III был недоволен нарушением шве­дами Ореховецкого договора при Магнусе II Эрикссоне. Сами шведы обвинили в развязывании войны Данию: «Рус­ские, по наущению короля Ханса, снова начали вторгаться в Финляндию». Наиболее важным событием данной войны была осада Выборга, о результатах которой писал командир шведского гарнизона Кнут Поссе: «К счастью, Всемогущий Бог по своей великой милости к нам сделал так, что у них было много убитых и раненных и они отступили к своему лагерю». Религиозная часть этого конфликта выражена в том, что регент Швеции, командовавший войсками в Финляндии, объявил свои действия против русских «крестовым походом под знаменем святого Эрика». Сванте Стуре отправил в Рим послание с целью получения папского благословения на кре­стовый поход. Это благословение «означало, что все, кто по­могут шведам и последуют за ними, чтобы биться с русскими, получат отпущение грехов и освобождение от адских мук». Благословение было получено, но было перехвачено датчана­ми, что по сути делало поход Стуре нелегитимным. В 1496 г. шведами был захвачен Ивангород, население которого было поголовно уничтожено, а в марте 1497 году в Новгороде было заключено перемирие на шесть лет, не предполагавшее ника­ких территориальных изменений воющих сторон.

Таким образом, становится понятным ранний этап взаи­моотношений между западным и восточным христианством на территории современной Финляндии. Став полем битв для шведских и русских колонистов, языческая Финляндия в зависимости от усиления в различных ее регионах того или иного влияния приобретала и соответствующее вероиспове­дание, но с XII века римско-католическая вера, подкрепляе­мая шведским правительством, начала распространяться на финских землях все быстрее и быстрее, преграждая миссию русского Православия.

Лютеранство в Финляндии

В настоящее время на территории Финляндии действуют десятки религиозных организаций. Однако Евангелическая лютеранская цер­ковь Финляндии (Финляндская лютеранская церковь, ФЛЦ) — самая крупная среди них по числу последователей и количеству объектов культовой инфраструктуры, имеет сложно организованную территори­ально-административную структуру и, наряду с Финляндской право­славной церковью, особый государственный статус.

История распространения лютеранства на территории Финляндии началась почти со времени возникновения этой христианской деноми­нации в первой половине XVI века. До этого христианизация населения шла в двух направлениях: с середины XII века шведы насаждали католичество в западной части страны, а новгородцы — православие в восточной.

Часть финнов приняла крещение в католичество и признала зави­симость от шведского короля Эрика IX после его благополучного по­хода с целью завоевания Финляндии в 1157 г. Первый христианский крест на территории завоеванной страны был водружен там, где швед­ское войско высадилось на берег. Недалеко от этого места находится город Турку, ставший центром католичества, а затем лютеранства в Финляндии.

Католическая церковь имеет жесткую административно-территори­альную структуру, важное место в которой занимает епархия, возглав­ляемая епископом. В церковно-административном отношении Финлян­дия с новообращенной католической паствой в XII веке вошла в подчине­ние архиепископа Упсальского, как и шесть епархий Швеции.

Первым титулованным епископ Финляндии был Томас (1220-1245). Его резиденция первоначально находилась в Ноусиайнене, но с 1295 г. была перенесена в замок Куусисто неподалеку от Турку. Этот город, с его освященным в 1300 г. кафедральным собором, сохра­нившимся до настоящего времени, стал не только административным и торговым, но и церковным центром зависимой от Швеции территории Финляндии. Границы Финляндского епископата совпадали с границами страны. К нему относились следующие территории: Собственно Финляндия (фин. Varsinais Suomi), Сатакунда, Нюланд, Тавастланд, Западный Ка­релия, Западный Саволакс. Аландские острова были присоединены к епископству Финляндии в 1303-1326 гг., в то время, когда кафедру возглавлял епископ Рагвольд — уроженец тех мест. На севере границы епископства простирались до Остроботнии.

Начало распространения идей лютеранства в Финляндии относится к 1520-м гг. и связано с именами П. Сяркилахти и М. Агриколы — по­следователей М. Лютера. В 1527 г. лютеранство стало государственной религией Швеции, а значит, паства подвластной ей Финляндии тоже должна была принять изменения в церковной жизни. Они вскоре кос­нулись не только вероучения и обрядности, но и церковно-территори­ального управления: в 1554 г. единая прежде епархия Финляндии была разделена на две с центрами в Турку и Выборге, при этом обе епархии находились в подчинении Упсальского архиепископа и шведского ко­роля. Численность населения на территории новой Выборгской епар­хии была гораздо меньше, чем в епархии Турку, и приходов там было всего 24 против 78.

В конце XVI века, как результат контрреформации в стране, был не­долгий период, когда обе епископские кафедры Финляндии оставались незамещенными на несколько лет после смерти правящих епископов, но попытка возродить католичество не удалась, и XVII — начало XVIII века оказалось временем становления и процветания лютеранства. Число лютеранских приходов достигло 350.

В 1812 г., когда Великое княжество Финляндское уже три года на­ходилось в составе Российской империи, на территории Финляндии на­считывалось 503 лютеранских прихода, помимо которых было еще 26 православных и 2 римско-католических.

Во время существования подвластного Российской империи Вели­кого княжества Финляндского принадлежность основной массы насе­ления к лютеранству способствовала удержанию Финляндии в преде­лах «шведского мира», своеобразной «скандинавской цивилизации». Даже в настоящее время есть основания говорить о существовании «Скандинавского протестантского региона».

Российские императоры не пытались каким-либо образом насаж­дать православие в своих финляндских владениях. Так, Кафедральный собор в Хельсинки (главный лютеранский собор нынешней Финлян­дии) был построен по распоряжению Николая I в 30-е — начале 50-х гг. XIX века, а главный православный собор нынешней финской столи­цы, Успенский, — в конце 60-х гг. XIX века. Лютеранство стало факти­чески и юридически государственной религией Великого княжества. Но при этом в «сакральном пространстве» Финляндия не отделяла се­бя от Швеции, поскольку самостоятельного опыта государственной жизни страна не имела совсем — даже слов «государство» (фин. valtio) и «нация» (фин. kansakunta) в финском языке до конца XIX века не существовало.

После обретения независимости в 1917 г. Финляндия начала вос­принимать себя как отдельную нацию, и проявилось это в том числе в религии. Во-первых, финны начали избавляться от православных церк­вей, переделывая их в лютеранские кирхи (примеры — церкви в Лаппеенранте (Вильманстранде) и в крепости Суоменлинна (Свеаборг); по­следняя получила еще и дополнительную утилитарную функцию мая­ка). Во-вторых, появляется и все более усиливается стремление к раз­делению былого скандинавского «сакрального пространства» и форми­рованию финской национальной церкви. Раздел лютеранской церкви Финляндии на «финскую» и «швед­скую» части, ставший главным итогом епархиальной реформы 1923 г., привел к тому, что в Финляндии впервые за всю ее историю фактиче­ски сформировалась своя национальная лютеранская церковь.

Православие в Финляндии

Специфический статус проживавших на территории Великого княжества Финляндского российских подданных, большинство которых, в отличие от основного населения страны, исповедовали православие, сказывался и на такой важной стороне их существования, как организация церковной жизни. В собственно Финляндии или в Новой Финляндии, входившей в состав владений шведской короны вплоть до русско-шведской войны 1808-1809 гг., количество православных до этого времени было крайне невелико. Здесь история православия фактически началась в основном лишь после образования Великого княжества, когда на его территории были размещены русские войска и появились первые переселенцы из России. В Старой Финляндии, напротив, православие имело давние традиции.

На карельских землях, вошедших позднее в состав Выборгской губернии, история православия восходит к периоду средневековья, когда эти земли вошли в сферу влияния Великого Новгорода. Карелы и родственные им прибалтийско-финские народы российского Северо-Запада долгое время сохраняли свои древние традиционные верования, хотя влияние православия среди них определенным образом сказывалось. Так, при раскопках карельских погребений, относящихся к XII в. и имеющих определенно языческий характер, археологи неоднократно находили также предметы христианского культа. Первая попытка массового обращения карелов в православие, по летописным данным, имела место в 1227 г.; она была предпринята по инициативе новгородского князя Ярослава Всеволодовича. Примерно к этому же времени предположительно относится основание прихода в Корельске (Кореле, Кексгольме, Кэкисалми) – старейшего православного прихода в карельских землях. Для Новгорода насаждение православия в Карелии имело помимо прочего и важное политическое значение: оно было связано с борьбой за господство на берегах Балтики против Швеции. Шведы, со своей стороны, усиленно стремились обратить население подвластных им территорий в католичество; их противостояние с Новгородом, а позднее с Москвой, в Финляндии и Карелии имело, наряду с военно-политическим, также религиозный характер. Граница между новгородскими и шведскими владениями, установленная Ореховским миром 1323 г., обозначила также раздел финляндской территории на сферы влияния в церковном отношении (при этом области Саво, Яюряпяя и Яаски, где православие успело до этого пустить корни, были закреплены за Швецией). После заключения мира с Швецией организация церковной жизни в Приладожье приобрела регулярный характер. К началу XVI века здесь существовало семь приходов: в Корельске, Саккола, Рауту, Куркийоки, Сердоболе (Сортавале), Иломантси и Салми. В церковном отношении карельские приходы подчинялись новгородскому архиепископу.

Важнейшими центрами распространения и поддержания православия в Карелии были два монастыря: Валаамский Спасо-Преображенский, ставший позднее одним из крупнейших русских монастырей, и Коневский во имя Рождества Богородицы. Оба они находились на Ладоге: Валаамский располагался на острове Валаам и соседних с ним более мелких островах в северной части озера, Коневский – на острове Коневец близ побережья Карельского перешейка.

Валаамский монастырь был не только одним из самых крупных, но и одним из старейших русских монастырей. Время его основания точно неизвестно. Православная традиция относит его к Х веку, временам княжения Владимира Святого, а годом основания монастыря иногда называется 992. Монашеская жизнь на островах началась, возможно, еще раньше. Основателем иночества на Валааме почитается преподобный Сергий, живший, по- видимому, еще в IX веке. Его преемник Герман организовал здесь первую иноческую общину. На протяжении Х века валаамскую общину возглавляли последовательно Иоаким, Феогност и преподобный Авраамий Ростовский, которые в письменных памятниках, относящихся к истории монастыря, именуются игуменами. При Авраамии Валаамская обитель уже пользовалась широкой известностью на русском Севере. Иноческая община имела регулярное устройство. Богослужения проводились на острове в Троицкой церкви, и монастырь назывался обителью Св. Троицы. Первое летописное упоминание о Валаамском монастыре относится к 1163 г.: в этом году состоялось перенесение мощей Сергия и Германа из Новгорода обратно на Валаам. В XII веке монастырь в первый раз подвергся нападению и разорению со стороны шведов. В конце столетия обитель была восстановлена. Ее новую главную церковь игумен Мартирий построил в 1192 г. Церковь была названа во имя Преображения Господня, и монастырь с тех пор был известен как Спасо-Преображенский. Развивалось и материальное благосостояние Валаамского монастыря. В начале XVI века монастырю принадлежали уже 537 крестьянских дворов, соляные варницы, рыбные ловли и другие угодья. Московские великие князья и цари предоставляли монастырю жалованные грамоты, которыми монастырские крестьяне освобождались от пошлин и повинностей.

Валаамский монастырь сыграл видную роль в распространении православия и иноческой жизни на русском Севере и в карельских землях. Выходцем с Валаама был преподобный Арсений, основатель второго монастыря на Ладоге, Коневского. Арсений был уроженцем Новгорода. Приняв монашеский постриг, он провел три года на Афоне. Вернувшись на Русь, он жил некоторое время на Валааме, затем, получив в 1393 г. от новгородского архиепископа благословение на основание нового монастыря, основал его на острове Коневец. Арсений был настоятелем Коневского монастыря в течение 51 года до своей смерти в 1444 г. В 1421 г. на острове была построена каменная церковь во имя Рождества Богоматери, давшая название всему монастырю. Три более мелких монастыря действовали в Корельске: Иоанна Крестителя, Св. Николая и Св. Георгия. В 1533 г. был основан еще один монастырь на русском Севере – Печенгский, который до 1917 г. не находился на территории Великого княжества Финляндского, однако по условиям Тартуского мира 1920 г. город Печенга (Петсамо) и его окрестности, в том числе и монастырь, отошли к Финляндской республике. Основателем монастыря был монах Трифон родом из Твери. Первый период существования монастыря оказался, однако, недолгим: в 1590 г., через семь лет после смерти Трифона, отряд финских партизан сжег монастырь и перебил братию. Восстановлен монастырь был только через три столетия, в конце XIX века.

Ореховский мир не положил конец русско-шведскому противостоянию в Балтийском регионе. Борьба неоднократно разгоралась снова. Особо упорный и ожесточенный характер она приобрела в XVI веке. В ходе вооруженных столкновений русские православные обители на Ладоге не раз подвергались новым нападениям шведов. В 1577 г. шведские войска заняли остров Коневец, который был возвращен России только в 1594 г. В феврале следующего, 1578 г. шведы напали на Валаам и перебили 18 монахов и 16 послушников. Монастырь был затем восстановлен, однако вскоре пришла новая беда, когда в 1581 г. на острове начался мор, от которого погибли более 80 человек. В ходе военных действий во время Ливонской войны шведами был занят и Корельск, центр православия в Карелии. В результате войны русская часть Перешейка и Ижорская земля оказались под властью шведов, однако после новой войны со Швецией в 1590-1595 гг. Русское государство сумело добиться восстановления прежней границы (по Тявзинскому миру 1595 г.). В том же 1595 г. для восстановления церковной жизни в Карелии здесь было учреждено викариатство Новгородского архиепископства с центром в Корельске. Первым викарным епископом карельским и ореховским был Сильвестр. Он занимал эту должность до 1614 г., а его преемником был Павел. В ходе войны Валаамская обитель снова была разорена шведами, но в конце 1597 г. по повелению царя Федора Иоанновича монастырь был отстроен заново. В период Смутного времени приладожские земли вновь были захвачены шведами. При этом православные обители подверглись новому разорению. В 1611 г. шведы высадились на Валааме, напали на монастырь и предали его огню и мечу. Игумен Макарий и многие монахи и послушники были убиты. Оставшиеся в живых перебрались в новгородские и псковские монастыри; большинство поселились с Старой Ладоге, а когда Ладога также была разорена шведами, валаамские монахи перешли в Тихвинский Успенский монастырь. Коневский монастырь также был захвачен шведами, которые разрушили его до основания.

По условиям Столбовского мира 1617 г. Приладожье, Карельский перешеек и Ижорская земля, населенные православными карелами и ижорами, оказались под властью Швеции. Шведские власти предпринимали энергичные усилия по насаждению лютеранства в подвластных им новых землях. Хотя мирный договор гарантировал для православных подданных шведской короны свободу вероисповедания, на практике это условие не соблюдалось: жизнь православных приходов подвергалась всяческим стеснениям, среди православного населения велась активная лютеранская пропаганда. На протяжении XVII века значительная часть православного населения Карельского перешейка и Ингерманландии, как русского, так и прибалтийско-финского, выселилась во владения Московского государства, оставшиеся были частично обращены в лютеранство. В Северном Приладожье местные карелы в основном сохранили верность православию. Число православных церквей и священнослужителей в шведской Карелии в течение XVII века заметно сократилось: если в 1630 г. здесь было 48 церквей и молелен и 17 священников и дьяконов, к 1680 г. оставалось лишь девять церквей, четыре часовни и семь священников. Шведские власти в 1630-е гг. намеревались подчинить православные приходы в своих владениях юрисдикции Константинопольского патриарха, однако эти планы остались нереализованными. Кардисский мирный договор 1661 г., завершивший русско-шведскую войну 1656-1658 гг., предусматривал известные послабления в пользу православных в шведских владениях, в частности, они получили право принимать священников из России и отправлять туда своих людей для рукоположения в священнический сан. В 1685 г., по соглашению русского и шведского правительств, было восстановлено карельское викариатство при новгородском архиепископе. Викарный епископ, впрочем, редко появлялся в своем викариатстве и жил в основном в Юрьевском монастыре под Новгородом. До 1690 г. викариатство возглавлял епископ Леонтий, однако после его смерти кафедра оставалась вакантной до 1708 г. До конца XVII века статус самостоятельных приходов приобрели общины в Тайпале (Либелицах), Суйстамо и Суоярви (Шуезеро).

В ходе Северной войны Ингерманландия, Карельский перешеек и Приладожье были заняты русскими войсками, а Ништадтский мир 1721 г. закрепил возвращение этих территорий под власть российской короны (при этом в составе шведской Финляндии остались православные приходы в Тайпале и Иломантси). Русские власти предприняли меры по восстановлению православия в карельских землях. Еще до конца войны, в 1708 г., была замещена вакантная должность викарного епископа карельского и ладожского, которую до 1712 г. занимал Иоиль, а в 1714-1723 гг. – Аарон.

После присоединения к России в 1743 г. Юго-Восточной Финляндии и образования Выборгской губернии вся ее территория стала подведомственна карельскому викариатству. На территории губернии за период ее нахождения в составе России возникло несколько новых православных приходов. Одним из первых был основан приход в Выборге, позднее появились приходы в городах Лаппеенранта (Вильманстранд – в 1783 г.), Хамина (Фредриксхамн – в 1799 г.), Савонлинна (Нюслотт – в начале XIX века), где имелось русское население. К концу столетия в городах Старой Финляндии действовало восемь православных церквей: три в Выборге и по одной в Кексгольме, Сортавале, Савонлинне, Лаппеенранте и Хамине. Были также основаны четыре новых сельских прихода: в русских поселениях Красное Село (предположительно в 1717 г.) и Райволово (в 1802 г.) на Карельском перешейке, в Кителя (Киделе – в 1777 г.) и Корписелькя (Карбосельки – в 1786 г.) в Приладожской Карелии. Организационно карельское и ладожское викариатство продолжало находиться в ведении новгородской митрополии. За 40 лет (с 1723 по 1763 г.) на епископской кафедре сменилось семь человек. Викарные епископы, однако, продолжали жить в новгородских монастырях и мало занимались делами своего викариатства. В 1763 г. должность викарного епископа была упразднена. В руководстве жизнью православных финляндских приходов все большую роль играло Санкт-Петербургское духовное правление, существовавшее до 1742 г. В указанном году была образована самостоятельная Санкт-Петербургская епархия, примерно тогда же было учреждено Выборгское духовное правление.

В 1717 г. Петр I издал указ о восстановлении Валаамского монастыря. Возрождение иноческой жизни на Валааме осуществлялось на средства Кирилло-Белозерского монастыря и благодаря энергичным усилиям его архимандрита Иринарха. Своего прежнего положения монастырь достиг, однако, далеко не сразу. В 1719 г., в частности, в нем находилось всего 22 монаха. После 1754 г., когда пожар уничтожил большую часть монастырских построек, его пришлось восстанавливать практически заново. Русские государи, в особенности Елизавета Петровна, отпускали значительные средства на устройство обители. Новый подъем Валаама связывается с 1785 г., когда митрополит Гавриил пригласил на должность настоятеля монастыря инока Саровской пустыни Назария. Павел I в 1797 г. пожаловал монастырю рыбные ловли и сенные покосы, состоявшие в Кюменском приходе Выборгской губернии. В конце XVIII века стараниями игумена Назария были построены новые каменные церкви и другие здания. Главный храм – Преображенский собор – был освящен в 1794 г. Восстановление второго монастыря на Ладоге – Коневского – началось в 1718 г., когда Петр I своим указом повелел приписать остров Коневец к Деревяницкому монастырю и принять меры по возрождению здесь обители. На остров прибыл командированный митрополитом Иовом иеромонах Тихон, и в конце следующего года здесь была освящена небольшая деревянная Николаевская церковь, с которой и началось восстановление Коневского монастыря. До 1760 г. монастырь оставался в ведении деревяницких настоятелей, а в указанном году по ходатайству новгородского митрополита Димитрия указом Елизаветы Петровны он был отделен от Деревяницкого монастыря и объявлен самостоятельным.

В 1809 г., после того как Швеция была вынуждена уступить территорию Финляндии Российской империи, произошло образование автономного Великого княжества Финляндского, а 11 декабря 1811 г. был опубликован императорский манифест о присоединении к нему Выборгской губернии. Находившиеся на ее территории православные приходы оказались, таким образом, в составе нового автономного образования. В шведской Финляндии, по данным переписи 1804 г., насчитывалось около 7000 православных, проживавших главным образом вблизи восточной границы. В результате присоединения Старой Финляндии к Великому княжеству численность его православного населения увеличилась (без учета военнослужащих частей, размещенных на его территории) до 34 212 человек при 21 церкви.

На протяжении XIX века в наиболее крупных городах Новой Финляндии по мере роста их русского населения образовывались новые православные приходы. Уже в 1809 г. был образован приход в Хельсинки (Гельсингфорсе). В 1825-1827 гг. по проекту строителя архитектурного ансамбля центра Хельсинки Карла Людвига Энгеля была сооружена церковь Святой Троицы – старейший православный храм города. Поскольку к середине столетия сравнительно небольшая церковь уже не могла вмещать всех прихожан, в 1859 г. финляндский генерал-губернатор Ф.Ф. Берг и обер-прокурор Святейшего синода согласовали между собой решение о строительстве в городе новой, более крупной церкви. Проект здания Успенской церкви подготовил академик архитектуры А.М. Горностаев, он же руководил его строительством на возвышенности на острове Катаянокка (Скатудден), которое началось в 1862 г. Церковь была освящена в октябре 1868 г., а в 1872 г. она стала кафедральным собором. На протяжении XIX века были основаны приходы в городах Турку (Або), Тампере (Таммерфорс), Вааса и Куопио. В период автономии возникло и несколько новых сельских православных приходов: в Уусикиркко (Новой Кирхе) на Карельском перешейке (в 1853 г.) и в Тиурула и Палкеала (Палкелакс) в Приладожской Карелии (соответственно в 1838 и 1865 гг.).

Рост православных жителей Финляндии продолжался за счет как притока переселенцев из России, так и естественного прироста православного карельского населения. В 1838 г., по сведениям известного ученого Г. Кеппена, собранным для Академии наук, в Великом княжестве проживало 36 038 православных, из них 30 513 человек – в Выборгской губернии, 5111 – в Куопиоской, 258 – в Нюландской (в Хельсинки) и 156 – в Миккельской (в Савонлинне)27. К 1851 г. число православных в Финляндии достигло 45 227 человек. По данным на 1869 г., в Финляндии действовало 22 православных прихода, из них 9 городских и 13 сельских и сельско-городских. Из сельских приходов два находились в Куопиоской губернии (тайпальский и иломантский), остальные – в Выборгской. Среди последних, в свою очередь, три находились на Карельском перешейке (красносельский, райволовский и новокирхский), остальные – в Приладожье. Значительное большинство православных – около 35 тысяч человек – составляли прихожане сельских приходов. Самым крупным из православных приходов в Финляндии был салмиский: в 1869 г. к нему принадлежали 7973 человек. К числу наиболее крупных относились также приходы в Суйстамо, Тайпале и Суоярви, к которым на тот же год принадлежали соответственно 5478, 4448 и 3613 прихожан. Из городских православных приходов наиболее многочисленными были выборгский (1623 человека) и гельсингфорсский (1486 человек). Совокупное число прихожан остальных городских приходов составляло не более 700 человек. В русских селениях Карельского перешейка Райвола и Красное Село к местным православным приходам относились соответственно 1163 и 1013 человек. К концу XIX в. в Финляндии проживало 53 986 православных при 72 церквях. Процесс образования православных приходов был завершен в начале ХХ века, когда были основаны приходы в городах Йоэнсуу, Котка (общины в Котке и Ловиисе) и Ханко (общины в Ханко и Таммисаари) и на острове Мантсисаари.

Следует также отметить, что на территории Финляндии некоторое распространение получило русское старообрядчество. Еще при Петре I, когда в России были активизированы гонения на староверов, некоторые из них бежали на территорию прихода Иломантси, остававшегося тогда в составе шведских владений. Старообрядческие скиты, основанные в деревнях Мегри, Пахкалампи и Лиусвааранкки, существовали еще во второй половине XIX века. Их обитатели добывали себе средства к существованию земледелием и рыбной ловлей.

Финляндские православные приходы до 1892 г. относились к Петербургской епархии. Центр православия в Финляндии переместился из Кексгольма в Выборг, где располагалось образованное еще в XVIII веке духовное правление, которое осуществляло непосредственное руководство жизнью финляндских приходов и их связь с вышестоящими инстанциями. На территории Финляндии православная церковь оказалась в ситуации весьма специфической и, с точки зрения ряда русских официальных лиц и общественных деятелей, ненормальной. Если в Российской империи православие имело статус государственной религии, то в автономном Великом княжестве сохранялось преобладание лютеранства, православие же оказалось на положении религии терпимой (и при этом не очень приветствуемой). В автономной Финляндии были сохранены в силе старые шведские законы и административные порядки. По закону же 1772 г., определявшему форму правления Финляндией, права православных организаций и их членов были существенно ущемлены. Закон ограничивал права собственности православных организаций и участие их в общественной жизни, создавал препятствия в культовой практике, запрещал православным занимать должности в государственной и местной администрации, иметь собственные школы, проводить миссионерскую работу и публичные церемонии, в том числе крестные ходы. Существование монастырей на территории Финляндии были лишено всяких правовых оснований. Таким образом, в национальной окраине православная церковь лишалась статуса государственной. 2 августа 1823 г. был высочайше утвержден указ о православной церкви в Финляндии. Указ оставлял управление православными церквями и приходами в компетенции епархиального начальства. Однако, по мнению авторов изданной в 1893 г. работы «Православная церковь в Финляндии», этим указом «давался лютеранскому правительству открытый доступ к делам православной общины».

Российские государи, начиная с Александра I, издавали указы, направленные на расширение прав православия в княжестве. В частности, еще в 1812 г. были сняты таможенные барьеры на пути судов Валаамского и Коневского монастырей через новую границу с Финляндией. В 1827 г. православные жители Хельсинки были освобождены высочайшим рескриптом от поборов в пользу лютеранского духовенства и причта, которые взимались на основании прежних постановлений. В последующие годы лютеранским капитулам было запрещено вмешиваться в дела православных приходов, последним дозволялось проводить публичные церемонии, в том числе крестные ходы, финляндским подданным православного вероисповедания было разрешено занимать должности чиновников в государственной и местной администрации. Всего в 1820-1870-х гг. имперским центром было издано около 20 указов, которые касались важных сторон деятельности православной церкви; они наделяли православие необходимыми правами и ограничивали влияние лютеранской церкви на православное население. Контроль гражданских органов власти Великого княжества над православной церковью, однако, не только не слабел, но с течением времени усиливался. Финляндский Сенат в 1888 г. закрепил свои прерогативы в протоколе, в котором говорилось, что дела, связанные с внешним обустройством жизни православных приходов и монастырей, осуществляются под его надзором.

В 1860-е гг. Синод обратил внимание на неудовлетворительное положение православия в Финляндии, когда бывший куопиоский губернатор сенатор Антель представил ему свои соображения о необходимости улучшить содержание православного духовенства, привести в порядок ветхие здания церквей и возвести ряд новых, организовать школьное обучение в православных приходах. Общее положение действительно оставляло желать лучшего. Центральные духовные и светские власти не уделяли достаточного внимания положению единоверцев в финляндской окраине. В результате многие церкви пришли в неудовлетворительное состояние, так как у приходов не было средств для их содержания. Низким был уровень подготовки священнослужителей, так как служба в финляндских приходах не считалась престижной; более половины священников не имели законченного семинарского образования. Немалую проблему представляла собой территориальная разбросанность приходов, вследствие чего священники не были в состоянии охватить пастырской заботой всех прихожан. В мае 1866 г. был учрежден «Комитет об устройстве духовных дел православного исповедания в Финляндии» под предательством бывшего обер-прокурора Синода графа Д.А. Толстого. Комитет наметил ряд мер, призванных способствовать укреплению православия в Финляндии. В частности, говорилось о необходимости улучшить подготовку православных священников, обратить внимание на владение ими местным языком, назначить походных священников для обслуживания православных жителей, «которые, жительствуя на далеких расстояниях от православных храмов, через то самое затруднены в исполнении своих духовных нужд и обязанностей», создать сеть постоянных приходских и передвижных школ. Для подготовки учителей для таких школ предполагалось основать семинарию в городе Сердоболь (Сортавала). Предположения, высказанные комитетом, легли в основу высочайшего постановления от 5 марта 1883 г., которым православное духовенство и приходы в Финляндии должны были руководствоваться в своей деятельности.

Первый пункт постановления гласил: «Священники, назначаемые в православные приходы Финляндии, должны быть избираемы из лиц, которые, вообще удовлетворяя требованиям пастырского служения, имеют достаточные знания и навык в языке, преобладающем в приходе. Православные священники, ныне служащие в крае, но не вполне владеющие сказанным языком, обязаны стараться приобрести в оном такие познания, какие необходимы для исполнения священнической должности и для духовного попечения о прихожанах». В этом пункте отразилась одна из наиболее серьезных проблем, которую православной церкви приходилось решать на территории Финляндии, – языковая. Несмотря на рост русского населения Финляндии на протяжении XVIII-XIX веков, большую часть членов православных приходов здесь по-прежнему составляли карелы Куопиоской и северных уездов Выборгской губерний, большинство которых не владели или плохо владели русским языком. В частности, из 7911 прихожан прихода Салми, по данным местного приходского священника на 1887 г., лишь 350 человек в той или иной степени владели русским языком. В то же время православные священники, за редким исключением, не знали финского языка или местных диалектов. Богослужение почти во всех церквях карельских приходов велось по традиции на церковнославянском языке, совершенно непонятном для прихожан. Православная религиозная литература на финском языке почти полностью отсутствовала. Языковой барьер, по мнению ряда официальных лиц в центре, мог вызвать отчуждение многих православных жителей Финляндии от своей веры и способствовать тому, что они могли подпасть под лютеранское влияние.

Духовные власти обратили внимание на языковой вопрос уже в первые годы существования Великого княжества Финляндского. В 1815 г. Синод издал указ о чтении Евангелия на церковных службах по-фински. В петербургских и петрозаводских духовных семинариях в 1820-х гг. было начато преподавание финского языка для священников, которые происходили из Финляндии или были предназначены для служения в финляндских приходах. В 1865 г. финляндский генерал-губернатор П.И. Рокассовский обратился к петербургскому митрополиту Исидору с просьбой ускорить работы по переводу богослужебных книг на финский язык и издать уже имеющиеся переводы. Высочайшим указом от 6 июля того же года было дозволено совершать богослужения на финском языке в тех церквах, где церковное начальство и местные чиновники сочтут это необходимым. Если в 1850-х гг. все требы совершались в основном на финском языке, а богослужения на церковнославянском, то в 1860-х гг. они стали все чаще проводиться на финском языке. Во второй половине 1860-х гг. появилась первая школа при православной церкви на финском языке. Первый преподаватель финского языка Петербургской духовной семинарии Григорий Окулов составил первую грамматику финского языка. Другой преподаватель финского языка той же семинарии Туомас Фриман занимался переводами православной религиозной литературы на финский язык.

Одним из средств укрепления православия в Финляндии было призвано стать учреждение самостоятельной Финляндской епархии, решение о котором было принято в соответствии с императорским указом от 24 октября 1892 г. (Выборгское духовное правление, по мнению ряда иерархов и общественных деятелей, не справлялось со своими обязанностями, его деятельность подвергалась критике в прессе.) Первым главой новой епархии стал Антоний (Вадковский), принявший титул архиепископа Финляндского и Выборгского. Его резиденция находилась в Выборге, где также заседала новообразованная вместо прежнего духовного правления Финляндская духовная консистория. Архиепископ, совершив несколько инспекционных поездок по финляндским православным приходам, выразил обеспокоенность неудовлетворительным положением во многих из них, которое отчасти объяснялось в сельских карельских приходах влиянием лютеранства, а в городских русских – религиозным индифферентизмом. Он наметил ряд мер, призванных исправить это положение. Полагалось необходимым улучшить положение духовенства и активизировать его деятельность, организовать «постановку дела народного образования Финляндии в духе православия» и провести реорганизацию приходской структуры, которая включала в себя объединение групп приходов в новые благочинные округа и деление крупных приходов на более мелкие с одновременным строительством новых церквей и назначением новых причтов.

Все финляндские православные приходы к 1898 г. были разделены на четыре благочинных округа. В первый округ были объединены приходы Южной и Западной Финляндии, в которых ведущую роль играли состоятельные русские горожане, имевшие финляндское подданство. Во второй округ вошли приходы Карельского перешейка, объединявшие главным образом русских землевладельцев и дачников. Карельские приходы составили два благочиния. В третье вошли приходы, расположенные в северных уездах Выборгской губернии и в Куопиоской губернии, где положение считалось наиболее угрожающим из-за лютеранского давления. Наконец, четвертое благочиние составили приходы Салмиского уезда Выборгской губернии, где карельское население было более стойким в православной вере, хотя здесь и отмечалась распространенность среди населения языческих обычаев (православные иерархи считали, впрочем, языческие пережитки куда менее опасными, чем лютеранское влияние).

Период архиепископства Антония отмечен активизацией строительства церквей, часовен и школ. В 1890-е гг. были построены и освящены церкви в Хямеенлинне и Ханко, собор благоверного князя Александра Невского в Тампере, ряд часовен в карельских волостях. В Хельсинки к концу периода автономии насчитывалось до 15 церквей и часовен. В начале ХХ века строительство церквей шло в основном на Карельском перешейке, где продолжался рост временного русского населения: в 1914 г. была освящена церковь Казанской Божьей Матери в Терийоки, в 1916 г. – церковь Всех Скорбящих Радость в Ваммелсуу, в 1912-1917 гг. были построены церкви Преображения в Куоккале, Мустамяки и Уусикиркко.

В 1890-е гг. количество школ в православных приходах Финляндии значительно увеличилось. В 1895 г. в епархии действовало 10 постоянных школ и 41 передвижная, в 1898 г. – соответственно 22 и 49. В 1895 г. в школах епархии обучалось 2856 детей, в 1897 г. – 3238. Еще 1810 детей посещали финские народные школы. Подготовкой учителей для епархиальных училищ занималась учительская семинария в Сортавале, основанная в 1880 г. Следствием развития епархиального школьного дела в 1895-1898 гг. явилось то, что за счет детей уровень грамотности среди православных карелов Выборгской губернии превысил соответствующий показатель для финнов-лютеран, не говоря о карельском населении Олонецкой губернии, где около 90% жителей были неграмотными.

Выдающуюся роль в распространении просвещения среди православных финляндских карелов играло «Карельское Братство во имя святых Сергия и Германа Валаамских чудотворцев», основанное в 1884 г. Его работой руководили протоиерей Сергей Окулов, священники Михаил Солнцев из Выборга и Михаил Казанский из Салми. Общество развернуло деятельность по подъему духовного уровня финляндских православных: оно открывало библиотеки и читальни с литературой религиозно-нравственного содержания, воскресные школы для детей и взрослых, организовывало паломничество прихожан в монастыри, издавало собственные газеты и журналы, праздничные листовки, священники и активисты проводили собеседования на религиозные темы, раздавали или продавали по низкой цене книги населению. Священник И. Альбинский продолжал дело Т. Фримана по переводу на финский язык религиозной литературы. В 1889 г. при Синоде была образована переводческая комиссия для перевода церковных книг на финский язык. С 1897 г. братство св. Сергия и Германа начало издавать в Хельсинки газету «Aamun Koitto» («Утренний рассвет»). Эта газета, редактором которой был С. Окулов, фактически стала печатным органом епархии.

Следует отметить, что XIX веке, несмотря на все переживаемые финляндским православием сложности, был периодом расцвета монастырской жизни в Финляндии. В первую очередь речь здесь идет о Валаамском монастыре, который в этот период стал одним из самых крупных и авторитетных русских православных монастырей. Подъем монастыря связан с активной деятельностью его самых известных предстоятелей – Назария и Дамаскина. Последний возглавлял монастырскую общину в течение более чем 40 лет – с 1839 г. по 1881 г. При Дамаскине монастырь расширил свои владения: в 1866 г. была совершена купчая на несколько близлежащих островов. Обладая обширной территорией, лесными угодьями, рыбными ловлями, каменоломнями (на островах Пуутасаари и Сюксюансаари), экспортируя свою продукцию в Петербург, Валаамский монастырь относился к числу крупнейших российских собственников в финляндском приграничье. Архипелаг представлял собой транзитный пункт на путях грузовых и пассажирских перевозок. Финляндский сенат в начале 1880-х гг. основал на монастырской территории государственный таможенный пост, однако великий князь Владимир Александрович в 1887 г. добился переноса таможни на материк. Монастырь взялся самостоятельно выполнять таможенные функции и следить за тем, чтобы посетители монастыря не ввозили на архипелаг спиртные напитки и табак. К началу XX века число монахов и послушников монастыря составляло более 1000 человек. К 1900 г. на островах Ладожского озера монастырю принадлежало 9 скитов, к 1917 г. – 13. В период руководства Дамаскина окончательно сложилась хозяйственная инфраструктура Валаамского архипелага. Монастырю принадлежали крупные мастерские, оснащенные паровыми машинами, в том числе свечной завод, фотография, портняжная, резная, иконописная и переплетная мастерские, смолокурня, известковый завод, рыболовецкие тони, конюшни, сеновалы и риги, причальные и мелиоративные сооружения, сады, огороды, луга и пашни, а также множество искусственных древесных насаждений. По главному острову были проложены широкие дороги, прорыты каналы с мостами. Во все здания, сады и огороды был проведен водопровод. Имелся собственный пароходик для связи с материком. Монастырь получал также доходы с двух подворий, одно из которых находилось в Сортавале, другое – в Петербурге. Российские власти уделяли пристальное внимание монастырю, который они считали основным оплотом православия на северо-западной окраине империи. Монастырь удостаивали своим посещением российские самодержцы: в 1819 г. Валаам посетил Александр I, в 1858 г. – Александр II. Императорская фамилия вкладывала в экономику монастыря значительные средства, ее примеру следовали многие аристократы, промышленники и купцы. В 1870-е гг. Валаамский монастырь вышел на второе место среди русских монастырей по уровню своих доходов. Валаам был крупным центром паломничества; за год в монастыре бывало около 20 тысяч богомольцев: 12 тысяч местных («береговых») и 8 тысяч дальних. Монастырь славился также своей библиотекой, к пополнению которой игумен Дамаскин прилагал немалые усилия. В ней хранилось в общей сложности свыше 12 тысяч томов, в том числе много старопечатных московских книг XVII века.

Коневский монастырь, занимавший гораздо более скромное место среди православных русских обителей, также развивался сравнительно успешно. Число монахов и послушников монастыря составляло в конце XIX века около 90 человек, а в начале 1914 г. к монастырской братии принадлежали 311 человек. Помимо собора Сретения Господня, главного храма монастыря, было выстроено еще три церкви. Коневец также был центром паломничества и туризма, для чего в 1914 г. здесь была выстроена новая пристань, проложен водопровод в монастырскую гостиницу. В 1895 г. на Карельском перешейке, в имении Линтула (в 14 верстах от железнодорожной станции Терийоки), принадлежавшем тайному советнику Ф.П. Неронову, был основан женский монастырь. Первоначально обитель существовала в виде женской общины, а в августе 1905 г., по определению Синода, она была преобразована в монастырь под управлением игуменьи. В монастыре была построена деревянная Троицкая церковь (сгоревшая в 1916 г., она была отстроена заново три года спустя).

Заслуживает упоминания восстановление в конце XIX века Печенгского Святотроицкого монастыря, который, как уже упоминалось, в то время не находился в Финляндии: земли, на которых он располагался, относились к Кольскому уезду Архангельской губернии, однако в 1920 г. он оказался на территории, отошедшей к Финляндской республике по условиям Тартуского мира. Поначалу монастырь был восстановлен в 1886 г. при приходской церкви Сретения Господня, так как первоначальное местонахождение монастыря находилось во владении поселившихся там колонистов. Позднее, однако, Синод, архангельские губернские власти и настоятель Соловецкого монастыря признали необходимым перенести монастырь на его прежнее место, где он был основан преподобным Трифоном, – близ устья реки Печенги, приняв во внимание, что это место «удобно как для доставления в монастырь продовольственных и других необходимых материалов, так и для посещения обители богомольцами» и что «побережье Печенгской губы является средоточием жизни Мурманского побережья и потому восстановление здесь Печенгского монастыря будет более соответствовать его духовно-просветительской деятельности». С колонистами удалось договориться о компенсации в их пользу землями в другом месте. В августе 1895 г. Синод издал соответствующее высочайше утвержденное постановление.

На положении финляндского православия отразились политические противоречия в отношениях между Финляндией и имперским центром, начавшие обостряться с конца XIX века. Деятельность Н.И. Бобрикова на должности финляндского генерал-губернатора (1898-1904 гг.) связывалась с усилением русификаторской линии в «финляндской» политике правительства. При этом православие частью финской общественности воспринималось как одно из средств русификации страны. Финские газеты допускали резкие выпады против православия. Православные священнослужители все чаще подвергались оскорблениям на улицах финляндских городов. Так, в декабре 1909 г. генерал-губернатор сообщал в финляндский Сенат, что из числа 15 опрошенных духовных лиц лишь трое заявили, что случаев оскорбления их со стороны местных жителей не было, остальные же 12 удостоверили, что таким оскорблениям они подвергались неоднократно (главным образом со стороны школьников и гимназистов). В начале следующего года Сенат даже был вынужден предписать главному управлению училищного ведомства «безотлагательно принять необходимые меры в видах прекращения безобразных выходок» по отношению к православному духовенству со стороны учащейся молодежи. Неоднократно отмечались и факты хулиганского поведения, доходившего до актов вандализма, окрестных и приезжих финнов на монастырской территории Валаама и Коневца. В марте 1912 г. указом выборгского губернатора «всем лицам, принадлежащим к рабочему классу, а также местным жителям городов и приходов, граничащих с Ладожским озером, за исключением лиц православного вероисповедания», было запрещено под угрозой штрафа в 25-250 марок, «совершать увеселительные поездки или иные экскурсии в Валаамский и Коневский монастыри и на принадлежащие им острова без особого разрешения монастырского начальства».

С другой стороны, развитие фенноманского движения в Финляндии выражалось, помимо прочего, и в росте панфинских настроений в некоторых кругах финской общественности, пропаганде финно-угорского единства, усилении интереса к «соплеменникам», проживавшим на востоке. Объектом финско-лютеранской духовной экспансии становилось прежде всего этнически близкое к финнам православное население Великого княжества, что вызывало объяснимое беспокойство российских светских и духовных властей и патриотических общественных кругов. Среди последних стали раздаваться голоса о пагубности перевода богослужения и школьного обучения в православных финляндских приходах на финский язык. Решение архиепископа Антония о введении богослужения на финском языке они считали ошибочным. При этом один из аргументов противников финноязычного богослужения заключался в том, что финский язык не был идентичен тем диалектам, на которых говорили карелы, и финские фразы не всегда понимались ими правильно. Литературного же карельского языка не существовало. В некоторых приходах, в частности, в Салми, сами карелы высказывались за сохранение богослужения на церковнославянском языке.

В 1898 г. Антоний был переведен на должность главы Петербургской епархии. Новый финляндский архиепископ Николай (1898-1905 гг.) активно включился в осуществление нового политического курса правительства. С 1899 г. он приступил к реформированию системы общинно-приходского школьного образования, созданной в предыдущие годы. При поддержке российской администрации и Министерства народного просвещения он занимался организацией приходских школ с преподаванием на русском языке. Николай намеревался не допускать к преподавательской работе выпускников сортавальской семинарии и ходатайствовал об открытии особой православной учительской семинарии, но этот замысел не был осуществлен из-за недостатка средств. Его преемник Сергий (Страгородский, 1906-1917 гг.), занимавший прежде пост ректора Петербургской духовной семинарии, поначалу относился к использованию финского языка в богослужении и школьном преподавании более благожелательно. В 1907 г. Синод разрешил к печати учебник «Начатки христианского учения» на финском языке, а в 1910 г., по ходатайству Сергия, определил учредить в Финляндской епархии переводческую комиссию «для издания богослужебных и вероучительных книг на шведском языке на тех же основаниях, на каких учреждена подобная же комиссия для перевода богослужебных книг на финский язык». Однако с началом нового наступления царского правительства на финляндские свободы в 1910-е гг. Сергий также стал действовать, в большей степени сообразуясь с господствующей политической линией.

С 1910 г. по инициативе архиепископа в Выборге начал выходить на русском языке «Православный финляндский сборник». Прорусской деятельностью в обеих частях Карелии – как российской, так и финляндской – занималось основанное в 1907 г. «Православное карельское братство Св. Великомученика Георгия», которым руководил архимандрит Киприан; цель братства определялась как «пробуждение у окружающего населения чувства истинного православия, русской народности, любви к отечеству и верности престолу». Киприан, в частности, выступил одним из инициаторов отставки инспектора народных училищ Садовникова, которого обвиняли в сепаратистских устремлениях и сопротивлении введению русского языка в школах. Дело Садовникова, уволенного с должности в марте 1911 г. по решению Сената и затем лишенного духовного сана, получило широкий общественный резонанс и активно обсуждалось в прессе. К 1917 г. в округах приграничной Карелии действовали 63 русские школы, образованные Министерством народного просвещения и Братством Св. Георгия, с 2205 учащихся (финских народных и епархиальных финских школ тогда же было 74, с 2839 учащихся).

В 1888 г. некоторыми российскими официальными лицами впервые был возбужден вопрос о передаче островов на Ладоге, на которых были расположены православные монастыри, в состав Петербургской губернии. Такой шаг в Петербурге был сочтен нецелесообразным. Вопрос об административной принадлежности ладожских обителей и других областей Финляндии с преобладающим православным населением на протяжении последующих двух десятилетий не сходил со страниц российской прессы. Особенно активно высказывались по этому поводу «Московские ведомости». Мнения расходились: если одни газеты высказывались за присоединение монастырей и некоторых приходов к коронной России, другие считали необходимым оставление их в составе Финляндии как форпостов православия на территории автономного Великого княжества. На страницах газеты «Русское знамя» было, в частности, заявлено, что «отнять у Финляндии два прихода, занятые русскими людьми», означало бы «лишить ее вовсе русского элемента и дать Финляндии право с большей смелостью находить ненужным русское законодательство и русскую власть за отсутствием русских людей», а обер-прокурор Синода В.К. Саблер в июне 1912 г. заявил, что ввиду важности для всей Русской церкви миссионерской и просветительской деятельности Валаамского монастыря в Финляндии Синод считает невозможным вывести его из состава финляндской епархии. Ф.А. Зейн, последний финляндский генерал- губернатор имперского периода, занимавший этот пост в 1909-1917 гг., был сторонником присоединения к России ряда населенных православными территорий. В письме к министру внутренних дел А.А. Макарову в марте 1912 г. он писал, что «единственной мерой, действительно могущей избавить издревле православную и тяготевшую к России Карелию от панфинского засилья, следует считать присоединение территории, занятой православным карельским населением, к соседней губернии Империи». Эти и другие подобные идеи не получили, однако, поддержки в центре, а разработанный в 1911-1913 гг. законопроект о передаче в состав России двух волостей Выборгской губернии, как уже отмечалось, не был реализован. Сложности и противоречия, связанные с положением православия в Финляндии до конца периода автономии так и не были должным образом разрешены, а с образованием независимого Финляндского государства на них наслоились новые проблемы.

ЗАРОЖДЕНИЕ РУССКОЙ ПРАВОСЛАВНОЙ БЛАГОТВОРИТЕЛЬНОСТИ

Согласно финляндскому законодательству, благотворительная деятельность распространялась только на финляндских подданных, а потому русские, приезжавшие в Финляндию и жившие там годами, лишены были права на общественное призрение в Финляндии.

Для заботы о таких бедных в Выборгском приходе 25 марта 1868 г. был открыт Русско-приходской Попечительный комитет о бедных православного исповедания и русского происхождения, не имеющих права на призрение из касс для бедных города Выборга. Членами комитета состояли: один соборный священник — председатель и пятеро прихожан. У председателя был решающий голос на собраниях комитета. Источником финансирования служили добровольные приношения прихожан, устройство благотворительных концертов, спектаклей, чаепитий и иных торжеств, частично проценты с пожертвованных генерал-губернатором Н.В. Адледбергом билетов Финляндской железной дороги.

Стоит отметить еще одно общество, в деятельности которого принимали участие священнослужители. Это Русское благотворительное общество в Гельсингфорсе, отделения которого находились в крупных городских приходах княжества (Выборге, Або, Фридрихсгаме, Вильманстранде), а также Тавастгусе, Таммерфорсе и Свеаборге).

Идея создания в Финляндии Русского благотворительного общества появилась в 1870-х гг. после открытия русской гимназии в Гельсингфорсе. Дело в том, что некоторые родители (в основном отставные офицеры, нижние чины) оказались не в состоянии платить за обучение своих детей и за помощью стали обращаться к генерал-губернатору, начальнику штаба округа и директору гимназии об освобождении их от взносов. Удовлетворить все просьбы не удавалось, поэтому полковник К.Д. Кодзеревский, начальник штаба 23-й пехотной дивизии, и капитан артиллерии И.Е. Кеппен обратились к генерал-губернатору с инициативой устройства в городе особого пансиона для малообеспеченных воспитанников гимназии. Поскольку бюджетных средств для этого не нашлось, но сама идея была поддержана генерал-губернатором, то решено было организовать частное благотворительное общество. Именно граф Н.В. Адлерберг ассигновал первоначальный взнос для общества из собственных и казенных средств — 600 марок. Буквально за несколько недель членами общества стали 197 человек, а уже через 4 года — 22011, в основном лица офицерских чинов из разных городов Финляндии. Отчисления в фонд общества — «свою трудовую марку на пособие бедным учащимся детям» производили даже нижние чины войск, расположенных в Финляндии. Причем в 1870-х гг. их вклад составлял почти 30% всех доходов общества.

В октябре 1871 г. финляндским Сенатом был утвержден Устав Благотворительного общества, в который в 1876 и 1880 гг. внесли некоторые изменения. Основная цель общества заключалась в содействии устроению и развитию русских учебных заведений Финляндии, помощи детям из малообеспеченных семей в получении образования. Для этого общество субсидировало учебные заведения, вносило плату за учение, выдавало книги, учебные пособия и даже одежду бедным ученикам. Источниками финансирования деятельности этого общества были членские взносы и единовременные пожертвования. Руководство отделами общества осуществляли распорядительные комитеты общества из шести членов, избиравшихся на собрании из местных членов. Распорядительный комитет Гельсингфорского общества был избран в ноябре 1872 г. В него вошли: директор мужской гимназии П.В. Аршаулов, полковник К.Д. Кодзеровский с супругой, воспитатель гимназии В.И. Ассонов, священник И. Орлов и купец В.Н. Шарин, казначеем стал С.К. Евстратов. Председателем избрали инициатора создания общества — Константина Даниловича Кодзеровского. Однако уже через два года он был переведен в Санкт-Петербург и во главе общества стал полковник И.О. Лаппа.

Особое внимание общество обращало на нужды народных школ и учащихся в них детей из малообеспеченных семей. Так, в Гельсингфорсе на средства общества обучалось 55 детей из 159 гимназистов, кроме того, действовал русский детский сад на 40 человек.

Выборгское отделение Русского благотворительного общества являлось одним из самых многочисленных после Гельсингфорского. В нем состояло 90 человек, в том числе известные купцы-меценаты Демьян Маркелович Маркелов, А.В. Жаворонков, коммерции советник Федор Иванович Сергеев, полковник С.Ф. Рымкевич и его супруга Екатерина Васильевна. Последняя принимала самое деятельное участие в организации и проведении лотерей в пользу общества в Выборге. Председателем несколько лет подряд был генерал-майор Курганович.

Согласно отчетам Выборгского отделения общества, оно расходовало средства не только на пособия для обучения детей из малоимущих семей, но также на их форму, закупало учебники и пособия в городские школы, даже устраивало бесплатные завтраки для учащихся народных школ. В Выборгском отделении каждые полгода пересматривался список учеников, для которых выделялась стипендия, число их в среднем составляло: 12 — для выборгского реального училища (600 марок), 18 — для выборгской женской гимназии (1255 марок) и для народной школы — 550 марок на стипендии и завтраки.

Абоское отделение русского благотворительного общества, например, помимо пособий учащимся из бедных семей, в 1884 г. изъявило желание выделить средства на приобретение здания для русской народной школы в городе.

Существовало общество не только на членские взносы, но и само изыскивало источники финансирования. Так, им устраивались народные гуляния с лотереями-аллегри и фейерверками, спектакли, концерты или вечера в пользу недостаточных учащихся в русских учебных заведениях, покупались «процентные бумаги» на основной капитал общества. Как отмечалось на одном из собраний, поступления его «всецело зависели от отношения к благотворительному делу местного общества, у которого могут являться временно и другие не менее важные нужды и цели, требующие серьезных жертв», каковым, например, стало начало Первой мировой войны.

Не оставалось в стороне от благотворительной деятельности и женское население православных приходов. Так, при Выборгском Спасо-Преображенском соборе существовал Дамский кружок, который возглавляла жена русского купца А.В. Жаворонкова — Ольга Васильевна. Ее избирали на эту должность в течение пятнадцати лет. Русский Дамский кружок оказывал нуждающимся русским гражданам, проживавшим или временно находившимся в городе Выборге и лишенным права на общественное призрение в Финляндии, в основном единовременную помощь. Средства на это собирали из членских взносов, сборов от устраивавшихся спектаклей, концертов. Целью кружка было оказание не только материальной, но и нравственной помощи страждущим, находившимся на территории княжества фактически в рамках иного законодательства. Особое внимание деятелей этого кружка было обращено на подрастающее поколение. Так, участницы кружка активно занимались устройством детских праздников в русских школах.

На церковно-приходском собрании в Выборге 8/20 июня 1894 г. был принят новый устав Русского попечительного комитета о бедных в городе Выборге под названием «Устав Русского попечительного комитета и русского дамского кружка в Выборге», который направили на согласование к губернатору в январе 1895 г. Членами комитета состояли все священники и церковные старосты выборгских русских церквей, а также все желающие. Для вступления в Дамский кружок определялся членский взнос — не менее 12 марок в год. Дела комитета решались на собраниях. Территория Выборга и окрестностей была разделена на участки, для наблюдения за состоянием малоимущего населения которых назначались участковые дамы. В случае обращения кого-либо в Комитет или в кружок с просьбой о помощи, дама должна была представить подробные сведения о положении просивших, о степени их нужды, а также свое мнение о том, какого рода помощь и в каких размерах должна была быть им оказана.

В княжестве существовало еще одно направление благотворительной деятельности — это забота о православных церквях и духовенстве. Чаще всего такой вид благотворительности носил индивидуальный характер.

Благодаря пожертвованиям во второй половине XIX века было построено или отремонтировано 12 церквей из существующих 28. Дело в том, что к этому времени русские коммерсанты в княжестве наладили свои дела, доходы их начали расти, и они нередко сами стали выступать с инициативой постройки православного храма, предлагая свою помощь в финансировании работ. Так, например, строительство нового храма в Суйстамо финансировал купец первой гильдии и коммерции советник Феодул Громов, которому тогда было уже за восемьдесят лет.

Феодул Григорьевич Громов (1755-1848) был родоначальником знаменитой династии лесопромышленников. Он владел несколькими водо-действующими лесопилками и Суоярвским чугуноплавильным заводом в Выборгской губернии, поставлявшими пиломатериалы в Санкт-Петербург и Англию. Его дети — Василий и Илья Громовы — также занимались лесопереработкой в Олонецком крае. Как и их отец, часть заработанных средств они жертвовали на строительство и содержание храмов и школ. В Николайштадте местные купцы Лисицын и Семенов с 1819 г. несколько раз испрашивали разрешения у финляндских властей на постройку православного храма. Только в 1845 г., когда их состояния стало достаточно, чтобы принять участие в финансировании работ, разрешение было получено, и началась разработка проекта. Храмы, расположенные в дачной местности, обновлялись и строились на средства петербуржцев, которые и являлись их основными прихожанами.

До конца XIX века забота о бедных и вдовах духовного звания в Финляндии лежала на Санкт-Петербургском епархиальном попечительном комитете. Оно выплачивало им пенсии и пособия из собственных сумм, однако после образования самостоятельной Финляндской епархии в 1892 г. был создан временный Комитет для вспомоществования нуждавшимся лицам из духовенства Финляндской епархии, просуществовавший до 1897 г. Финляндские гражданские власти выплачивали содержание только служащим членам причта, пенсии для служителей православных церквей не были предусмотрены. Однако почти в половине приходов княжества имелись вдовы и сироты, оставшиеся после смерти церковнослужителей. Обеспечивать их содержанием было накладно для малочисленных городских и бедных сельских прихожан, поэтому существование особого попечительства было необходимо.

Таким образом, формирование сети православных обществ призрения, приходских попечительств в княжестве берет свое начало в середине XIX века. Однако процесс этот шел очень медленно и исключительно в городской среде. Это было связано с местными особенностями. Во-первых, территориальными: православный сельский приход княжества объединял жителей разных сельских общин. Во-вторых, финансовыми, поскольку основу сельских приходов составляли бедные крестьяне. В-третьих, свою роль играл человеческий фактор, так как местные священники, занятые исполнением церковных обязанностей, не имели времени для участия в общественной деятельности. Тем не менее, несмотря на все трудности, в крупных городских приходах Гельсингфорса и Выборга благодаря частным благотворителям и местным священникам забота о бедных как служение «ближнему своему» не была предана забвению.

Помимо благотворительных обществ в княжестве со второй половины века все чаще проявляли себя русские благотворители — купцы, промышленники и помещики. Их деятельность была еще более многогранной. Помимо забот об обучении православных детей, они жертвовали на издание переводной православной литературы на финском языке. Кроме того, они заботились и о благолепии храмов княжества, финансируя ремонтные и строительные работы.

Петербургские финны

Финны всегда были тесно связаны с Россией, особенно с Петербургом. Неудивительно, порубежность земель Петербурга и Финляндии создавала определенные условия для миграции. Особенно увеличился приток мигран­тов в конце XIX – начале XX века. В этот период, в связи с постройкой Сайменского канала (1856 г.), а позднее и железной дороги, переезд в Петербург стал гораздо проще. Петербург, как крупный мегаполис, всегда мог предло­жить разнообразную работу. Финны жили в Петербурге, имели свои профессиональные и экономические интересы. Миграция носила как постоянный, так и временный характер. Одни приезжали в Петербург на постоянное место жительства, другие на сезонные работы, третьи курсировали между Петер­бургом и Финляндией.

В XIX веке в Россию мигрировали, прежде всего, по экономическим причи­нам. В Петербурге в XIX веке зарплата была значительно выше. Привлекали многочисленные описания зажиточной жизни петербургских финнов. К тому же в Финляндии с середины XIX века стало заметно увеличиваться аграрное пе­ренаселение, а промышленность еще была слишком слаборазвита, чтобы при­нять освободившуюся рабочую силу. Люди оставались без работы и не могли прокормить свои семьи. В то же время приграничный рынок Петербурга и Пе­тербургской губернии был открыт и притягателен для мигрантов. Хотя аграр­ная Финляндия всегда считала любой город источником зла, а Петербург был большим и чужим городом, но это не останавливало финнов. Существовали тесные связи с уже работающими в Петербурге финнами и, желающим прие­хать, можно всегда было выяснить условия проживания из первых рук.

В Петербурге и губернии было сосредоточено 80 % всех финских пере­селенцев. В основном это были одинокие финны в активном трудовом воз­расте. Гендерный состав был примерно одинаков. Женщин из городов при­езжало больше. Петербург стал для мигрантов – женщин важным брачным рынком. Приблизительно половина незамужних женщин, приписанных к финскому приходу в середине XIX века, обратились с просьбой об оглашении помолвки в течение первых 5 лет, по истечении 10 лет таковых было уже две трети. Мужчины-мигранты относились к разным слоям общества. Очень не­многие принадлежали к высшему сословию. Подавляющее большинство бы­ли слуги и работники. Примерно половина переселенцев – это выходцы из го­рода, лет 26-30, которые шли в подмастерья. Молодые люди в возрасте 14-­18 лет приезжали из сельской местности и устраивались учениками. Род за­нятий финнов в Петербурге был самым разнообразным: сапожники, столяры, слесари, переплетчики, ткачи, портные и т.д.

В Петербурге были хорошо из­вестны финские швейные мастерские фирм «Суоминен» и «Люютикайнен». Финны составляли большую часть рабочих в крупнейшей петербургской са­пожной фирме «Вейсса». Особенно много финнов было среди ювелиров: в 1869 г. они составляли 44 % всех занятых этим ремеслом, причем мастерская принадлежала финнам. В 1840 г. в Петербурге насчитывалось 538 финских ювелиров почти вдвое больше чем в самой Финляндии, где их было лишь 280. Многие финны, трудились в знаменитой ювелирной фирме Фаберже, где их доля доходила до 75 % работников и служащих. Часть была занята в металлургической промышленности, они работали в небольших мастерских и на всех крупных предприятиях Нобеля, Путилова, Лесснера, Байрда и Лейхентберга. Когда на заводе Байрда произошел пожар, уничтоживший мо­дельную мастерскую и литейных цех, то многие финны остались без работы, а они получали достаточно высокую зарплату. В основном финские рабочие трудились на предприятиях, расположенных на Выборгской стороне. Обще­ственный транспорт в Петербурге был развит плохо, поэтому рабочие жили рядом с местом работы. В Выборгском районе, по данным переписи 1881 г. проживало 3555 финских подданных. Особенно много финских рабочих тру­дились на механическом заводе Лесснера, позднее часть из них стала боль­шевиками. Наиболее известные из них: Хуго Ялава, Александр Шотман, Эй­но Рахья, и Адольф Тайми.

Популярной среди финнов была профессия трубочиста: в 1896 г. финны составляли 62% всех столичных трубочистов. Даже существовало финское центральное общество помощи финских подмастерьев-трубочистов. Оно напоминало кассу взаимопомощи среди петербургских финнов – кассу, кото­рая поддерживала подмастерьев во время болезни, а членов их семей в слу­чае потери кормильца.

Женщины работали, в основном, прислугами и домо­хозяйками. Девушки охотно шли на эту работу, становились хорошими кухар­ками, а затем многие выходили замуж. Прислуги-финки обычно считались ху­же иностранок, но иногда их предпочитали русским женщинам. «Петербург­ский листок» писал в 1889 г. «Грубость нашей прислуги, их необузданность, неумение выполнять свои обязанности, нерадивость, отсутствие какого-либо порядка – все это нам петербуржцам хорошо известно… О сравнении с ино­странными и финскими служанками и речи идти не может. Не напрасно у нас в Петербурге финская служанка имеет больший спрос, чем русская».

Некоторые женщины открывали небольшие пансионы. Текстильное производство популярностью среди финнов не пользовалось: на текстильных фабриках работало всего 8 человек. Хотя предпринимателей среди финнов было немного, но нельзя не назвать Юхана Парвиайнена, владевшего боль­шим литейным производством, которое выпускало оружие, сотрудничая с международным концерном «Кредо».

В Петербурге имелись финские магазины, в частности, продовольствен­ный магазин Кутвонена и Куокканена в Казанской части, финский магазин комнатной мебели на углу Невского проспекта и Малой Конюшенной улицы, три книжных магазина. В городе действовала (с 1883 г.) финская больничная и похоронная касса. Недалеко от Финляндского вокзала находилась большая финская гостиница, а на Гончарной улице недалеко от Николаевского (Мос­ковского) вокзала располагался финский ночлежный дом.

Незначительная часть финнов вошла в петербургские низы. В середине XIX века от 100 до 300 финнов высылались за попрошайничество или более се­рьезные правонарушения. В 1863-1866 гг. в петербургских тюрьмах содер­жались 217 финнов. Финские женщины пополняли ряды представительниц древнейшей профессии: в 1888 г. среди 2915 проституток, состоящих под надзором полиции, насчитывалось 165 финноязычных (57 %).

В окрестностях столицы финны занимались главным образом извозом, ремеслами и торговлей.

В 1863 г. под Петербургом была открыта финская семинария, где стали готовить преподавателей воскресных школ. Центром духовной жизни петер­бургских финнов был приход церкви Святой Марии на Большой Конюшенной улице, который являлся крупнейшим финским лютеранским приходом в Рос­сии. Первая финская церковь была построена уже вскоре после основания города. Ганноверский посланник Ф.X. Вебер, описывая город в своей книге «Преображенная Россия» упоминал о деревянной финской церкви, которая находилась вблизи Марсова поля, в районе так называемых финских шхер.

В 1870 г. начала издаваться газета на финском языке «Пиетарин саномат». К 1895 г. выпускалось 13 финноязычных периодических изданий – 8 журналов и 5 газет. Петербургские финны говорили на смешанном языке. По выраже­нию финнов: «на особом диалекте, где много русских слов». По переписи 1897 г. в Санкт-Петербургской губернии финноязычное население насчитывало 210 тыс. человек. Практически был создан целый пояс финских деревень вокруг Петербурга, и они успешно кормили столицу. Авторитет трудолюбивых и доб­росовестных финских крестьян в Петербурге был настолько высок, что среди русских молочниц сложилась традиция произносить слова «молоко», «масло», «сливки» на финский манер, подчеркивая тем самым качество своего товара.

Финны составляли значительную часть населения города и губернии, они оказывали влияние на все аспекты Петербургской жизни, внося свой особый колорит в бытовую культуру российской столицы. Сохранились до сих пор финские названия в топонимике Петербурга. Это, нетрудно заметить, просто совершая прогулку по городу. Так, главная река Нева – в переводе с финского «Сухое болото», а река Мойка (прежнее название «Мья») – восходит к древнему ижорско-финскому слову, означавшему – «Илистая речка». Названий финского происхождения очень много, напри­мер: Автово – одно из старинных названий в городе. Раньше на этом месте находилась деревня с названием «Аутово» это слово означало «Пустошь». Коломяги, Коломяжский проспект – в давние времена здесь находилась фин­ская деревня, которая называлась «Коломяги». «Мяки» – по-фински «горки». Характерны названия улиц в районе Финляндского вокзала: Финский, Нейшлотский переулки, Нюстадская улица.

Финны не замыкались в рамках своего переселенческого круга. Они бы­ли неотъемлемой частью населения Петербурга и губернии. К примеру, фин­ские окрестные крестьяне были постоянными и непременными участниками всех особенно зимних петербургских гуляний. Тысячи извозчиков наезжали в Петербург на Масленицу со своими легкими расписными санками, и не про­катиться «на чухне» как тогда говорили, как бы не побывать на Масленице. В Петербурге сложилась поговорка: «Хоть Шпалерная, хоть Галерная все равно тридцать копеек». Это было действительно дешево и весело. Что характер­но, финны никогда не брали на чай.

Вообще финны, не смотря на их «упрямство», «замкнутость», «медлен­ный ход мышления» снискали уважительное отношение к себе. Прежде всего, их уважали за главную черту характера – «честность в отношении к труду, в обязательствах между людьми, во всем. Например, ювелирная фир­ма Фаберже предпочитала брать на работу уроженцев Великого княжества, так как они были «честными на 110%». Эта честность не от страха перед наказанием, а внутреннее присущее характеру финна качество, опирающееся на чувство его собственного достоинства и самоуважения. Есть и другие наблюдения. Один из финских писателей так характеризовал своих сопле­менников: «Замечательный народ эти петербургские финны. С одной сторо­ны образованы настолько, как ремесленный люд нигде в Финляндии, в целом довольно зажиточны и внешне выглядят как господа, читают книги и газеты и пр., с другой стороны они вообще довольно ветрены и любят выпить».

Такими представлены финны в русских этнографических сборниках и в воспоминаниях современников. Реконструируя эти материалы, ощущаешь заслуженное доброжелательное отношение основной массы населения к пе­тербургским финнам, внесшим свою лепту в жизнь города. Безусловно, в по­вседневной жизни финской диаспоры было много проблем и трудностей, но они, в конце концов, решались и люди находили свое место в жизни.

Скандинавское благотворительное общество в Санкт-Петербурге

Традиции иностранной благотворительности закладывались в Петербурге еще в середине XIX века усилиями Ф.Ф. В. Сан-Галли, затем развивались семейством Нобелей. Во второй половине столетия в городе действовали Германское, Великобританское, Французское, Швейцарское, Итальянское, Австро-Венгерское, Чешское, Скандинавское благотворительные общества. Они играли важную роль в обретении иностранными подданными новой родины на Невских берегах.

Вдохновляющим примером для первоначального замысла создать скандинавское общество стала «Die Palme». Среди бумаг шведской дипломатической миссии в Петербурге, хранящихся в Государственном архиве Швеции, имеется рукописный проект устава «Шведско-норвежского и датского рабочего общества в С.-Петербурге», датированный 1871–1872 гг. Однако подобное общество так никогда и не возникло.

Когда спустя несколько лет было учреждено скандинавское объединение, это произошло по инициативе представителей другой социальной группы. Началось с того, что люди на протяжении нескольких лет собирались для празднования Рождества «по отечественным традициям». Тем самым была заложена основа формальному объединению, и в 1877 г. возникло «Скандинавское общество в С.-Петербурге».

Председателем Общества избрали Людвига Нобеля. Правление состояло из высшего скандинавского — главным образом шведского — общества в российской столице. Среди членов правления выделялись, в частности, балетмейстер Христиан Петрович Иогансон, шведско-норвежский вице-консул Густав Микаэль Дамберг, профессор и «старший астроном» Магнус Нюрен, сын Людвига Нобеля — Эммануил, портняжных дел мастер Николай Норденстрем и ювелир Александр Тилландер.

Поначалу Общество преследовало почти исключительно светские цели, но уже через год его название изменилось на «Скандинавское благотворительное общество в С.-Петербурге»: отныне его главной задачей становилась благотворительная деятельность. Устав Общества был переписан заново и одобрен властями в январе 1879 г. Единственным отмечаемым праздником с тех пор стало 17 апреля — тень рождения Его императорского величества, когда устраивалось и ежегодное общее собрание.

Членом общества мог стать «любой скандинав или лицо, говорящее на одном из скандинавских языков». Вступительный взнос составлял 3 руб., ежегодный членский взнос – 10 руб. для мужчин и 2 руб. (позже – 5 руб.) – для дам.

По уставу Обществу надлежало «в меру своих доходов оказывать поддержку нуждающимся скандинавам, живущим в С.-Петербурге и его окрестностях». Но вскоре оказалось, что средств недостаточно. Поэтому, дабы получать больше денег и вместе с тем укреплять солидарность между соотечественниками и «соплеменниками», было решено впредь заняться выполнением обоих программных пунктов, то есть практиковать и общение, и благотворительность.

Ходатайствовавших о денежной помощи людей с годами становилось все больше — это были главным образом шведы и шведскоязычные финляндцы. Членов же Общества в первые годы насчитывалось около сорока человек, и их ежегодных отчислений на пожертвования не хватало «для смягчения нужды». Одним из средств экономии стало прекращение помощи финляндцам. Было сочтено, что финляндские граждане смогут без этого обойтись, поскольку в Петербурге имелись финские благотворительные общества, а швед, датчанин или норвежец, оказавшийся без средств к существованию столь далеко от дома, «обречен на нищету».

В формальном отношении это было верно: «Финское благотворительное общество», которое по преимуществу поддерживало финнов низших сословий, образовалось в 1883 г., а спустя два года были основаны «Финское общество трезвости» и еще одно общество такой же направленности— «Alku» («Начало»). Однако с этической точки зрения решение было сомнительным, а кроме того, оказалось недостаточным. Для пополнения кассы Общества избранный в 1879 г. его председателем Магнус Нюрен прочитал несколько публичных лекций по астрономии. Доход был минимальным, однако покончить с подобной практикой устроителей вынудила не скудость сборов, а сложности, связанные с получением разрешения. В России любые собрания людей, в том числе преследующие цели народного образования или религиозные, воспринимались с подозрением, и на проведение всякой публичной лекции требовалось дозволение властей.

Делались также попытки устраивать семейные вечера с танцами и «иными увеселениями», но и это не принесло сколько-нибудь ощутимых средств. Поэтому, когда кронпринц Густав в 1892 г. посетил Общество и внес в его основной фонд 250 рублей, они явились для кассы Общества желанным подспорьем.

К экономическим проблемам добавились трудности иного рода: злоупотребления выделенными средствами. Например, рассказывали об одной женщине, которой «стенаниями и слезами» удалось заполучить пару рублей, чтобы потом в ближайшем кабаке выпить с веселой компанией сотоварищей за «Скандинавское благотворительное общество». Подобные случаи не были редкостью.

Борясь с бедностью, Общество в 1895 г. устроило приют на двенадцать «престарелых женщин» на Ординарной улице, 18. Из первых поселенных в этом доме двенадцати старушек одиннадцать были шведскими подданными, а одна норвежкой. Самая старшая, Каролина Руус, родилась в 1808 г., а самая младшая, Агате Юнгстрем, — в 1833-м. Женщины имели бесплатные жилье, еду и медицинскую помощь.

Общество вынашивало также планы организовать приют для мальчиков, однако достаточную для этого сумму собрать не удалось. Поэтому, когда приход церкви Святой Екатерины учредил собственный приют для мальчиков, было решено передать ему собранные средства на условии, что Общество будет располагать пятой частью мест в приюте.

Что касается второго пункта программы Общества — светской жизни, то его выполнение по естественным причинам осталось на втором плане. «Вид толпы, отмеченной печатью бедности», как констатировало правление, «не способствовал радости и настроению, ожидаемым от светского общения». Кроме того, малочисленность дам делала затруднительной организацию какого-либо иного занятия, помимо карточной игры. Поэтому раз в месяц устраивались так называемые семейные вечера, на которых специальный «увеселительный совет» должен был заботиться о том, чтобы общение между людьми не заглохло.

Трудности с налаживанием светской жизни были связаны не только с отсутствием увеселительного таланта. В годовом отчете Общества за 1898–1899 гг. прямо сказано, что в Петербурге в отличие от других европейских столиц нет условий для деятельности таких обществ. Имелись в виду не только ограниченные возможности вечернего досуга, но и надзор властей, которые контролировали все виды организованной деятельности. Кроме того, по сравнению со скандинавскими колониями в других крупных городах — Берлине, Париже и Риме — петербургская страдала от «почти полного отсутствия людей искусства», а ведь всем известно, указывало правление, насколько сильного «животворного для совместной жизни фактора» члены общины вследствие этого лишены.

Помимо всего прочего, Общество не имело собственного помещения для собраний. Долго встречались в разных ресторанах — «Гранд-Отеле», «Метрополе», «Виктории», «Медведе» и других, а начиная с 1902 г. снимали верхний этаж в двухэтажном ресторане Лейнера на Невском проспекте, д. 18 / Большой Морской, д. 12. Это помещение ежедневно находилось в распоряжении «членов Общества и проезжих скандинавов и финнов». Здесь имелись скандинавские газеты, журналы, адресные книги и прочее; общие собрания происходили субботними вечерами.

С годами все чаще в протоколах Общества подчеркивается важная социальная функция общения: оно прививает и чувство общности, и «любовь к отечеству», и корневые нити, «прочно связывающие людей со своей родиной», — это то, что обеспечивает человеку «самые здоровые жизненные соки». В отчете за первые 25 лет деятельности Общества сказано, что отношения между людьми разных национальностей добрые, и даже старейшие члены Общества не припомнят, чтобы «когда-нибудь прозвучало хотя бы единое слово с оттенком чего-то иного помимо выражения симпатий со стороны одной страны по адресу какой-либо из других».

На 1906 г. в обществе состояло 160 действительных членов (шведов – 61, финнов – 50, остальные – датчане и норвежцы). В 1907 г. в обществе произошел раскол – из него выделилось «Северное общество» – финский клуб, собиравшийся на втором этаже ресторана «Король Альберт» (Мойка, д. 58). Вскоре образовался и обособленный шведский клуб – Шведское общество в С.-Петербурге. Между тем, деятельность Скандинавского общества продолжалась.

В феврале 1910 г. было учреждено Шведское общество в С.-Петербурге. Еще с 1906 г. посланником в российской столице был генерал-лейтенант Э. Брендстрем, который и стал почетным президентом Шведского благотворительного общества. В честь этого события была отправлена приветственная телеграмма королю Густаву V, на которую пришел ответ с «горячей благодарностью и пожеланием успешной работы». Шведское благотворительное общество кардинально отличалось по своим организационным основам и направлениям деятельности от Скандинавского. Оно было основано на принципе «шведскости», обостренном самосознании, подчеркнутой самоидентификации. Ежегодным праздником была дата гибели короля Густава II Адольфа – 6 ноября.

Благотворительность стояла на одном из последних по значимости мест. Это сфера общественной жизни максимально зависела от личной инициативы, не являясь программным требованием. Дочь Э. Брендстрема Эльза являлась главным инициатором благотворительных акций, лично посещая нуждающихся и раздавая им все необходимое. С точки зрения социально значимой деятельности общества в целом, отметим женскую организацию «Муравейник» для материальной поддержки неимущих шведов. Еще одним проектом Эльзы Брендстрем стала отправка с 1912 г. шведских детей на историческую родину за счет средств общества для совершенствования в родном языке и укрепления корней. Для проживания детей заключались соглашения с крестьянами, рабочими, священниками, учителями и врачами, в семьях которых они размещались в качестве своеобразных колонистов.

80-е гг. XIX века ознаменовались созданием в Петербурге нескольких финских благотворительных организаций. Их появление было предопределено сложностями и противоречиями внутри северной общины. В 1882 г. было учреждено Финское благотворительное общество, ориентированное на поддержку финнов низших сословий, просуществовавшее до 1917 г. Двумя годами позже были созданы Финское общество трезвости и «Начало» («Alku»). Сведения о функционировании Финского благотворительного общества можно почерпнуть в материалах ЦГИА СПб. Это ежегодные отчеты о деятельности, разрешения на устройство мероприятий (лотерей), документы о недвижимом имуществе. Основной упор в его работе делался на праздничных акциях. В мае 1912 г., например, на первой странице финской газеты «Инкери» («Ингерманландия») было опубликовано объявление о совместном с Обществом трезвости весеннем празднике с обширной развлекательной программой.

Для петербургских финнов традиции проведения публичных праздников были уже устоявшимися, поскольку закладывались во второй половине XIX века, со времени созданного в 1867 г. Финского общества ремесленников. Интересно, что первым финским обществом, в составе которого не было представителей среднего и высшего классов, стало «Alku». Оно с первых дней своего существования оказалось ярым противников Финского благотворительного общества. Камнем преткновения стало отношение к алкогольным напиткам и практика их потребления. Все 5 местных организаций «Alku» в пригородах Петербурга и в Келтто в Ингерманландии обвиняли членов Финского общества в излишнем пристрастии к алкоголю, а те, свою очередь, относились к противникам как к простонародной и политически радикальной организации. Таким образом, и в этой среде программное отношение к благотворительной деятельности и конкретные механизмы ее реализации значительно отличались от истоков второй половины XIX века.

Финская честность

В описаниях российских путешественников конца XIX – начала XX веков значительное место занимали традиционные впечатления об отличительных чертах жизни, быта и нрава других народов. Заметки об этническом/национальном характере составляли важную особенность таких повествований, они также были непременным атрибутом научных географических очерков. Финская тема в этот период была довольно попу­лярна в русской культуре и общественной мысли.

Можно констатировать определенную общность высказываний о финнах в разно­плановых суждениях эпохи: при описании финского национального характера (соглас­но терминологии эпохи – “нрава народа” или “народной психологии”) российские ав­торы непременно указывали в качестве одной из его главных черт честность. В лите­ратуре, прессе и публицистике рубежа столетий и в начале XX века честность финнов квалифицируется как “общеизвестная”, неизменная и важнейшая черта их нрава.

Концепция национального характера имела важное значение для этнографии (фор­мирующейся в середине XIX века в предметном поле географии), которая лишь к концу столетия обрела статус самостоятельной дисциплины. “Нрав народа” виделся как врожденное качество, которое не подвержено изменениям под влиянием социально-культурных факторов.

Честность не всегда относили к группе “нравственных свойств”, зачастую она пони­малась как добродетель, связанная с темпераментом, что было обусловлено представ­лениями о зависимости образа жизни народа от его эмоционального склада. Темпера­мент описывался через такие определения, как “живой”, “вялый”, “медленный”, “жесткий” и т. п.

В учебниках по географии европейских стран такая черта национального характера, как честность, встречается довольно часто (Павловский 1868; Реклю 1883 и др.), в част­ности, в характеристике народов Скандинавии – шведов, датчан, норвежцев. Авторы не пытались устанавливать взаимосвязь между конфессиональной принадлежностью и честностью, скорее, они склонны были видеть причины честности этих народов в суро­вых природных условиях и традициях: согласно популярным в то время антропогеографическим концепциям, природа Севера формирует нравственную строгость.

В народоописаниях Российской империи честность отмечена как черта, отчетливо заметная среди восточных славян у малороссов, причем ее доказательством выступа­ет “редкость” в народе “случаев воровства”, а объяснением служит “патриархальная чистота нравов”. Но особенно частым становится упоминание о ней в характеристике нравов инородцев, в частности финно-угорских и некоторых других сибирских наро­дов. Исследователи-этнографы полагали, что родственные этнические группы обла­дают схожим нравом, и рассматривали честность как одну из наиболее характерных черт финно-угорской группы, при этом она постепенно утрачивалась этими народами под воздействием цивилизации. В этнографических описаниях лопарей (саамов) все­гда отмечалась их “исключительная честность” (Келъсиев 1878; Белов 1892). Честность как этническое свойство в этнографических обзорах и исследованиях, а также в создаваемой на их основе учебной и популярной литературе тесно связыва­лась с качествами, которые эпоха приписывала “нецивилизованным” народам: патри­архальные нравы, радушие, гостеприимство, доброе и доверчивое расположение к чу­жим (пришлым), своеобразная “детская” доверчивость и наивность. Это не исключало негативных черт, но они по большей части объяснялись внешним воздействием.

Честность интерпретировалась как типичное качество финно-угорских народов. Одним из первых это провозгласил М.А. Кастрен еще в 1840-х гг. В путевых дневниках российский лингвист (финн по происхожде­нию) называл тиманских самоедов “самыми честными” зыряне также казались ему верными и честными, а остякам (хантам) он припи­сывал славу “строго” соблюдающих “честность, необыкновенную услужливость, доб­родушие и человеколюбие…”. Восхищение вызывали у него и вотяки (уд­мурты): “…Я не встречал в деревнях ни воров, ни тунеядцев, ни любопытных зевак… Нигде меня не обманывали… вотяки также кротки, простодушны и бесхитростны, как наши финские мужики”. Тем же народам, которые подверглись более значительному влиянию извне – лопарям и канским ненцам, – ученый приписывал “привычку” нарушать взятые на себя обязательства: “Подобно лапландцам, они (са­моеды) своенравны и так лживы, что на них никак нельзя положиться”.

Кастрен полагал, что причина таких различий в нравах кроется в степени воздей­ствия более высокоразвитой культуры – в данном случае русской: “Но по мере успе­хов своих в образованности (они) начали утрачивать эти прекрасные свой­ства…”. В качестве подтверждения “порчи” исконно патриархального нрава финно-угорских народов Кастрен приводит множество примеров пьянства, мо­рального разложения, обнищания и деградации лопарей и народов Сибири. Так, опи­сывая путешествие к “русским лопарям”, он указывал, что “торговля и беспрестанные столкновения с русскими и с карелами вывели его (лопаря) из природного со­стояния невинности”. Ученый исходил из известной и популярной концепции, которая доминировала в науке XIX веке, хотя родилась еще в эпоху Просвещения, о добром и чистом душой дикаре, которого портит всякое близкое знакомство с достижениями более развитой европейской цивилизации. Согласно Кастрену, те финно-угорские народы, которые избегли соприкосновения с русской культурой, смогли сохранить прежние добродетели, и в частности патриархальную честность.

Обращаясь к эволюции представлений о финне в российском восприятии, необхо­димо отметить, что в целом на протяжении всего XIX столетия они были в основном положительными. Такое впечатление создается благодаря позитивной оценке прежде всего его моральных качеств, “неэмоциональности” (сдержанности) и терпеливости, следствием последней считался и мирный, неконфликтный характер. В качестве негативных выступали ка­чества, связанные с темпераментом: мрачность, упрямство, медлительность (в том числе и “умственная”) и некоммуникабельность.

Определение “честный” в описании национального финского характера появляется в текстах русских публицистов, путешественников и ученых еще в 1820-е гг. Особенностью “финского случая” стало то, что в самой финляндской культуре “кон­струирование” национального финского характера находилось в этот период в стадии формирования.

В формировании, а точнее, в конструировании собственного образа финской иден­тичности наибольшую роль сыграли два шведоязычных деятеля финляндской культу­ры – Й.Л. Рунеберг (1804-1877) и 3. Топелиус (младший) (1818-1898). В первой половине столетия ведущая роль в этом процессе принадлежала поэту-романтику, автору гимна Финляндии Й. Рунебергу. Я.К. Грот опубли­ковал в 1840 г. в “Современнике” русский перевод одного из его очерков, в котором Рунеберг, характеризуя типичные черты финна, писал, что тот “в высшей степени че­стен и чужд притворства; ибо простота и благодушие неразлучны со всякой религией”. Однако поэт не рассматривал честность как главную финскую черту, а видел в ней лишь позитивно оцениваемый всеми романтиками элемент ста­ринного уклада, сохранившегося в том числе и благодаря христианскому вероиспове­данию. Честность финна для Рунеберга связана не с его законопослушанием, а с его бедностью.

В 1820-1850-е гг. в России источником информации о национальном характере финнов стали дневники и заметки русских путешественников. Именно тогда возник ряд устойчивых стереотипов. В путевых записках Я.К. Грота верности слову уделено чуть больше места: “Чест­ность финнов известна. Не только в деревнях и на большой дороге можно быть совер­шенно спокойным на счет своей собственности; но и в городах менее значительных воровство так необыкновенно, что жители по большей части не замыкают дверей своих на ночь”. Автор записок неоднократно фиксировал “чистоту нравов” финнов, трактуя неукоснительное соблюдение ими известной христианской заповеди как следствие этой “неиспорченности”. Важно отметить, что Грот одним из первых привел конкретные примеры финской честности (иллюстрирующие неприем­лемость ими воровства и бережное отношение к чужой собственности), которые в клишированном виде воспроизводятся в этнографических очерках вплоть до конца столетия.

С середины века главным “конструктором” финской идентичности становится ис­торик, географ, публицист, национальный финский писатель, поэт, автор сказок и учебников для детей 3. Топелиус (младший), писавший, как и Рунеберг, по-шведски; его перу принадлежат первые научные описания финского нрава. 3. Топелиус осуществил репрезентацию своей страны и народа в сочинении “Путе­шествие по Финляндии” и в его варианте, переработанном для фолианта “Финляндия в XIX столетии”. Общими чертами финского народа по Топелиусу являются: “за­каленная, терпеливая, пассивная энергия, покорность судьбе и стойкая выдержка, не­редко переходящая в упрямство, медлительный ход мышления, обращенный к внут­ренней, духовной стороне, нескорый, но тем более страшный и чрезмерный гнев… наклонность выжидать, откладывать решение и жить изо дня в день… привязанность к старому; его умственные дарования нуждаются в импульсе…” и т. д.

Необходимо упомянуть еще одно сочинение Топелиуса, которое не переводилось на русский язык, но некоторым российским исследователям было знакомо. Это его книга для детей “Vart land”/”Boken om vart land” (1875), в финском переводе – “Maamme” или “Maamme kirja” (1876) (“Наш край”/”Книга о нашем крае”), которая вплоть до 1940 г. включалась в финскую школьную программу. Описание национального нрава, его вариантов и региональных особенностей занимает в ней весьма значимое место. Топелиус определял основные качества финского народа так: “старательный, упорный, трудолюбивый и выносливый”, “закаленный”, “терпеливый, жертвенный, выносливый и жизнестойкий”, “мирный, мужественный, упрямый”. В этом перечне “честность” отсутствует. Однако Топелиус обращается к трактовке данного свойства в притчевой форме, представляя идеальный финский тип, воплощенный в собирательном образе бедного крестьянского труженика Матти (он дается в сравнении со шведом Эриком и русским Иваном): «Матти настолько чест­ный человек, что вынужден был слово “вор” позаимствовать из другого языка». Хотя Топелиус более ничего не поясняет, финскому читателю понятно, о чем идет речь, – финское слово varas (вор) якобы заимствовано из русского.

Анализ российских описаний нрава финнов начиная с середины XIX века позволяет констатировать, что именно честность выступает в них как главная отличительная черта национального характера. В перечне типичных свойств финна в этнографических описаниях превалируют добродетели человека традиционного крестьянского общества, но особенно выделя­ются качества, свидетельствующие об отличиях финнов от русских в отношении к труду и в социальной сфере. Наиболее типич­ный и по содержанию, и по интерпретации фрагмент содержится в хрестоматии Д. Се­менова (1866): “Честность финнов известна также всему миру. Не было примера, что­бы ваша вещь, потерянная во время путешествия, не нашлась… Что бы ни запродал финн в долг, на какую бы сумму не ссудил деньгами, он никогда не потребует распис­ки или какого-либо документа. Единственное ручательство для него – ваше честное слово…”.

Отсутствие у финнов распространенного в России правила “брать на чай” (отмечае­мое ранее, в первой половине века, Гротом, Далем и другими) также становится не­пременным атрибутом честности финнов.

Уважительное отношение финнов к чужой собственности, отсутствие воровства, жульничества, стремления поживиться за счет путника становится непременным элементом описания финнов начиная с 1870-х гг.: “Если вы забудете ваши вещи на станции… финн не возьмет их себе… не попросит на водку”; кражи ред­ки даже в городах. Рассказы о возврате чужого потерянного или за­бытого имущества встречаются у многих авторов. Порядочность финнов обусловила, по мнению авторов, отсутствие в Финляндии взяточничества и высокое качество всякой, в том числе и общественной, работы.

Особенно ярко честность финнов проявляет себя в сравне­нии (и по контрасту) с соседними или родственными народами – русскими, карелами, эстонцами и др. В этом контексте честность трактуется уже не как врожденная особенность, связанная с “темпераментом” или с сохранением архаических черт, а как социальное качество, поэтому “финны, как в домашнем быту, так и военной службе, честны и добросовестны”; “финн никогда не изменяет данной клятве или присяге”.

Некоторые считали, что честность развилась в финнах под влиянием “шведских законов”. Другие видели в этом заслуги финляндской церкви и добросовестности ее пасторов. Третьи – в частности деятели народного про­свещения – настаивали на определяющем влиянии крестьянской грамотности и системы образования, усматривая в них достойный и необходимый пример для подра­жания в России.

Итак, в 1880-1890-е гг. констатация честности финнов сменяется поисками при­чин ее постоянства и дискуссиями о ее природе: проистекает она из страха перед уго­ловным наказанием или из стыда перед обнаружением обмана.

Ставшее стереотипным для русской куль­туры во второй половине XIX века представление о финской честности постепенно, в процессе складывания финской идентичности, трансформировалось и в финский авто­стереотип – не без российского влияния. Не пытаясь ответить на вопрос, когда именно это произошло, следует отметить, что в том или ином виде этот стереотип функционировал в россий­ском и финском сознании в течение всего XX века.

КРАСНЫЙ КРЕСТ В ФИНЛЯНДИИ

Первой структурой Красного Креста, появившейся на территории Финляндии, стал Крепостной комитет Красного Креста, образованный в Свеаборге в 1872 г. Согласно уставным нормам, Крепостной комитет вовлекал в свою деятельность только офицеров, служащих и их жен, живших на территории Свеаборгской крепости; председателем Крепостного комитета являлся начальник крепо­сти. В регламентирующих документах особо оговаривалось, что в состав Крепостного ко­митета привлекаются только русские офицеры, их жены и служащие крепости. Изначаль­но предполагалось, что эта структура не будет расширяться за счет коренного населения Финляндии.

В конце 1876 г. на территории Финляндии появляются новые структуры Красного Кре­ста. Во многом это было обусловлено подготовкой к войне с Турцией. При этом полити­ческое руководство России не исключало повторения сценария «Крымской войны», когда Турцию поддержали европейские державы. В этой ситуации Финляндия оказывалась в зоне действия британского флота, и помощь Красного Креста российским армейским подразделениям на территории Финляндии была бы весьма необходимой.

Как и на территории России, добровольная негосударственная структура создавалась привычными и надежными бюрократическими методами. Хронология развития событий го­ворит сама за себя:

1 декабря 1876 г. генерал-губернатор края и Командующий войсками Финляндского военного округа Н.В. Адлерберг дал разрешение на образование в Гельсингфорсе местного управления Красного Креста. В результате в списки этой структуры записалось свыше 150 человек — мужчин и женщин, проживающих в разных городах южного побере­жья Финляндии.

29 декабря 1876 г. в зале Гельсингфорского военного собрания открылось Учредитель­ное собрание местного управления Общества под председательством свиты Его Величества генерал-майора А.Л. Гагеймейстера, которое избрало в состав местного правления 16 членов. Председателем Гельсингфорского местного управления был избран генерал-лейтенант М.П. Безак. К середине 1877 г. Гельсингфорское местное управление Общества насчитыва­ло уже 438 членов. Однако генерал Безак недолго возглавлял управление. После того как в апреле 1877 г. началась русско-турецкая война, жена генерал-губернатора графиня Адлерберг «предло­жила свои услуги Обществу», и ее немедленно избрали сначала в члены управления Об­щества, а несколько позже и председательницей «Общества помощи раненым и больным воинам».

Вновь сформированное Гельсингфорское местное управление Красного Креста уста­новило отношения с Главным управлением в Петербурге, получив оттуда все необходимые инструкции. Хотелось бы еще раз отметить, что в 1877 г., в самом начале деятельности Гельсингфорского местного управления, генерал-губернатор Адлерберг приказал распростра­нять деятельность только среди военнослужащих и русского населения края, «предложив обращаться к нему по делам, связанным с компетенцией местных властей». Это распоря­жение было, видимо, связано с рядом соображений. Во-первых, в 1860-1870-х гг. Россия с пониманием относилась ко всем проявлениям самостоятельности Финляндии — конечно, в рамках Российской империи. Поэтому генерал-губернатор стремился избежать даже на­мека на вмешательство в дела местного населения и местных властей.

К 1905 г. на территории Финляндии структуры Российского общества Красного Кре­ста возглавляло Финляндское (в Гельсингфорсе) окружное управление, в состав которого входило Выборское местное управление и 9 местных комитетов: Абосский; Вильманстранд- ский; Куопиосский; Николайстадтский; С.-Михельский; Свеаборгский; Тавастгусский; Улеа- боргский; Фридрисгамский, в которые (по минимуму) входило порядка 800 человек.

Кроме того, с 1877 г. в Великом княжестве Финляндском действовало Финляндское общество по лечению больных и раненых солдат, которое включало в свои структуры ко­ренное население края.

В марте 1904 г. Финляндский сенат принял решение об отчислении 1 млн марок для ис­пользования на нужды, вызванные русско-японской войной (1904-1905 гг.). Из них 200 тыс. марок Николай II выделил поровну Финляндскому окружному управлению Российского об­щества Красного Креста и Финляндскому обществу по лечению больных и раненых солдат. Доля Финляндского общества должна была выплачиваться через Финляндское окружное управление Российского общества Красного Креста.

Как и везде, местные комитеты собирали пожертвования. Собранные суммы пере­числялись в кассу Главного управления Красного Креста в Петербурге. Примечательно, что жертвовались как финские марки, так и имперские рубли. В основном в качестве жертво­вателей выступали представители русской диаспоры в Финляндии, но были и достаточно крупные пожертвования со стороны финских предпринимателей.

В заключение можно констатировать, что русская администрация в Финляндии при ор­ганизации Российского общества Красного Креста делала ставку прежде всего на русское население этих территорий. Вместе с тем работа Российского общества Красного Креста на территории Финляндии тесным образом была связана с финляндской организацией «Обще­ство по лечению больных и раненых солдат». Это привело к успеху в работе Красного Кре­ста как во время русско-японской войны и Первой мировой войны, так и в послевоенный период. Оказание помощи воинам, пострадавшим в ходе военных действий, — одна из глав­ных задач Красного Креста, которая, благодаря взаимодействию двух структур, была успеш­но выполнена.

Финские имена и фамилии

Выбор имени для новорожденного в Финляндии – целый ритуал. Молодые мама и папа обычно стараются отдать дань моде, но при этом не забыть о множестве старинных традиций.

Финские законы разрешают давать детям от одного до трех имен, но большинство родителей традиционно ограничивается двумя. Если у финна три имени: скорее всего он происходит из хорошей семьи с давними традициями, возможно, среди его предков есть крупные финские промышленники или шведские аристократы.

Обычно финнов чрезвычайно изумляет наличие в русских именах отчества. Впрочем, выбирая имя для своего ребенка, они тоже не забывают о родственниках. Так, первенца часто называют в честь бабушки или дедушки по отцовской линии, второго малыша – в честь бабушки или дедушки по материнской линии, третьего – по имени одного из родителей. А если в семье появятся четвертый и пятый ребенок, они могут получить имена в честь более дальней родни – дяди или тети, крестных, прадедушки или прабабушки.

Если полные версии имен не нравятся родителям, финский закон разрешает родителям официально зарегистрировать ребенка под уменьшительным именем. Например, Annikki вмеcто Anna или Hannele вместо Hanna. Такой вариант часто выбирают молодые и современные родители.

В Восточной Финляндии и сейчас популярны несколько имен, пришедших из древнеславянского языка. Но даже если вы однажды услышите их, они вряд ли покажутся вам знакомыми – финское произношение изменило эти слова до неузнаваемости. Примеры: Makari – Макарий, Outi ─ Авдотья (Евдокия), Tarja ─ Дарья.

В конце XIX века в Финляндии вошло в моду все национальное: финский язык, культура, история, песни, одежда и имена. В это время финские родители начали называть своих детей финскими словами, символизирующими национальное возрождение и надежду на обретение Финляндией независимости. Примеры: Aino (финск. ainoa – «единственная»), Lahja (финск. lahja – «подарок, дар»), Toivo (финск. toivo – «надежда»), Voitto (финск. voitto – «победа, выигрыш»), Victor (лат. victor – «победитель»), Mies (финск. mies – «муж, мужчина», Karl (древнегерм. karl – «человек, мужчина, муж»).

Финны не могли оставить без внимания имена героев самого знаменитого литературного произведения Суоми – «Калевалы». Так обычно называют своих детей образованные и несколько консервативные родители. Примеры: Tellervo, Tapio, Väinö и Väinämö.

Точно так же, как в России и Европе, в Финляндии многие имена взяты из Библии. И, несмотря, на специфическое произношение и написание, они гораздо больше похожи на своих российских, шведских, французских, немецких «тезок», чем другие финские имена. Примеры: Pietari ─ Петр, Maria ─ Мария, Mikael – Михаил, Heikki ─ Henrik или Henricus, Antero – Anders, Andreas или Андрей.

Финляндия долго время была частью Швеции, так что совсем не удивительно, что на дверных табличках и почтовых ящиках здесь все еще можно увидеть много шведских имен. Интересно, что говорящие на шведском языке жители Суоми используют эти имена в шведском варианте произношения и написания, а говорящие на финском − в финском и звучат два варианта одного и того же имени часто совершенно по-разному! Примеры: финск. Nuuti − шведск. Knut, финскTorsti − шведск. Torsten, финск Tuovi − шведск. Tove, финск Pentti − шведск. Bengt, финск Maaret − шведск. Maret.

Вплоть до конца XIX века финских фамилий практически не существовало в природе. Произошло это по двум причинам. Во-первых, Суоми долгое время была частью Швеции, и, соответственно, все образованные люди в то время говорили и писали на шведском языке, а также брали себе шведские фамилии. Во-вторых, вплоть до начала XX века и обретение Финляндией независимости, большинство финских крестьян фамилий не имели – у хуторских жителей, занимающихся сельским хозяйством и живущих всю жизнь на одном месте, просто не было такой необходимости. Закон о том, что каждый финн обязан иметь фамилию, вышел только в 1920 г.

Все начало меняться после 1863 г., когда российский император Александр II издал указ о введении финского языка в делопроизводство наравне с русским и шведским. А уж после Октябрьской революции в России, когда Суоми обрела независимость, подавляющее большинство финнов взяли себе финские фамилии. Что же они выбрали?

Многие обладатели шведских фамилий просто перевели их на финский. Примеры: шведск. Андерсы − финск. Антеро или Антти, шведск. Юханы и Юханнесы − финск. Юхо, Юсси или Юкка.

Финские крестьяне, узнав, что им нужно выбрать себе фамилии, просто оглянулись вокруг – и выбрали ту деталь окружающего пейзажа, которая была им больше всего по вкусу. И надо сказать, фамилии получились замечательные, напоминающие имена сказочных персонажей. Примеры: Laine от финск. laine – «волна», Virtanen от финск. virta – «река, поток», Mäkinen от финск. mäki – «холм», Järvinen от финск. järvi – «озеро».

Нюландский яхт-клуб

Нюландский яхт-клуб (NJK), возникший в Гельсингфорсе во времена Российской империи, в 1861 г., — один из старейших в мире. Его славная история и то влияние, которое он оказал на развитие парусного спорта в России и Финляндии, хорошо известны историкам яхтинга.

Издавна парусные гонки не только оттачивали мастерство моряков, но и служили катализатором эволюции в конструкции яхт. Яхт-клубы, которые в то время появлялись во многих странах, вели активную деятельность, стараясь поднять парусный спорт на должный уровень. Не были исключением и российские яхт-клубы.

Инициаторами появления Нюландского яхт-клуба были местные аристократы, в основном этнические шведы, проживающие в Гельсингфорсе. Вслед за ним в Великом княжестве Финляндском было создано много парусных обществ и яхт-клубов, но среди них Нюландский всегда занимал особое место.

Многолетние дружеские отношения связывали его и столичный Санкт-Петербургский речной яхт-клуб. Клубные яхты часто встречались на гоночных дистанциях, и яхтсмены двух городов ревниво следили за достижениями друг друга, с интересом знакомились с новыми лодками, перенимали накопленный опыт.

Александер Хинтз, популярный и хорошо известный в Финляндии журналист, редактор первого в княжестве спортивного журнала, много сил отдал популяризации различных видов спорта. В сфере его интересов находился и парусный спорт. По его инициативе в Нюландском яхт-клубе появилось несколько призов, призванных поощрять развитие этого вида спорта. Одним из них стал Кубок Синебрюхова — трофей, за право обладать которым с момента его появления велась нешуточная борьба.

Командор Нюландского яхт-клуба Николай Павлович Синебрюхов был представителем славной династии русских купцов и пивоваров. Искренне любящий искусство, театр и парусный спорт, он 20-летним юношей стал членом клуба, а уже через 8 лет, в 1885 г., был выбран его командором. Уже в первый год своего руководства он принимал участие на собственной яхте «Naja» в парусной гонке в честь юбилея Санкт-Петербургского речного яхт-клуба. Синебрюхов приложил немало сил для того, чтобы возглавляемый им яхт-клуб занял заметное место среди европейских яхт-клубов. Также он сильно укрепил связи с яхтсменами столицы Российской империи.

Сам кубок — награду победителю — разработал известный финский художник Оскар Клейнех, а изготовлен он был в одной из ювелирных мастерских Санкт-Петербурга. Богато украшенный приз был сделан из серебра и обошелся недешево — 1250 немецких марок (сумма по тем временам внушительная). Все расходы оплатил Николай Синебрюхов, поставив условие, что трофей будет носить его имя. Так, в 1886 г., в 25-летнюю годовщину Нюландского яхт-клуба, появился Кубок Синебрюхова.

Первый вызов Нюландский яхт-клуб получил в 1888 г. от яхтсменов города Выборга. Они подготовили для соревнований прекрасную яхту «Адель». Чтобы защитить свой приз, нюландские яхтсмены создали синдикат и заказали проект гоночного тендера известному шотландскому конструктору Уотсону. По его чертежам в Финляндии была построена яхта «Джудит», которая с честью отстояла кубок в спортивной борьбе.

За первым вызовом последовали другие. Гонки на Кубок Синебрюхова стремительно набирали популярность и известность. В них принимали участие яхтсмены Финляндии, России, Швеции. Специально для участия в этих соревнованиях строились новые яхты. Борьба становилась все жестче и жестче. В 1895 г. яхтсмены «Шведского королевского парусного общества» (KSSS) увезли заветный трофей с собой, получив его после напряженной гонки. Нюландский яхт-клуб отбил его только спустя четыре года и снова удерживал несколько лет. В 1908 г. кубок достался петербургским яхтсменам: его выиграла яхта «Атаир» из Речного яхт-клуба. Яхта «Реванш» отстояла его в 1910 г., но в 1912-м приз забрали спортсмены Выборгского парусного общества, выставив на поединок «Иоланду-II».

Гонки на Кубок Синебрюхова проводятся и сегодня. С 2004 г. за право обладания славным трофеем в борьбу вступают яхты класса 6mR. Формат соревнований претерпел значительные изменения, и теперь они называются Nicolas Sinebrychoff Challenge. Но приз победителю все тот же.

Источник: Группа ВЕЛИКОЕ КНЯЖЕСТВО ФИНЛЯНДСКОЕ в ВК.

Так выглядел NJK в 1893 г.

ИСТОЧНИКИ ИНФОРМАЦИИ:

  1. Родионова О.В. Русские подданные в Финляндии по данным Первой всеобщей переписи населения 1897 г. (население мыса Катаянокка). Северо-Западный институт управления — филиал РАНХиГС (Санкт-Петербург).
  2. Мусаев В.И. Русское население в Финляндии В XVIII – начале XX вв.
  3. Боянус Карл. Гомеопатия в Финляндии. Граф Н. В. Адлерберг и Гельсингфоргский университет.
  4. Великое княжество Финляндское при генерал-губернаторе Н.В. Адлерберге (1866–1881)
    тема диссертации и автореферата по ВАК РФ 07.00.02, кандидат наук Загора Марина Григорьевна.
  5. Абросимова Т. А. Санкт-Петербургский институт истории РАН. Петербургские финны (XIX – начало XX вв.).
  6. Мусаев В.И. Православие в Финляндии: очерк истории (XII – начало ХХ в.).
  7. Лескинен М.В. “Финская честность” в российской научно-популярной литературе XIX века. к вопросу о формировании этнокультурного стереотипа. ЭО, 2009 г., № 4.
  8. Соколова В. А. Красный Крест в Финляндии в период русско-японской и Первой мировой войн.
  9. Хуциева В.В. Российский государственный педагогический университет им. А. И. Герцена. Направления, механизмы и традиции деятельности скандинавского, финского и шведского благотворительных обществ в Петербурге на рубеже XIX-XX вв.

Мы, финны, очень меланхоличны. Я не знаю почему, но это так. Если вы загляните в финские чарты, найдете много песен, полных меланхолии. Веселые песни делают финнов несчастными, и наоборот. Возможно дело в том, что дни в Финляндии всегда так коротки...

- Вилле Вало