К середине XIX века разница между Москвой и Петербургом все больше привлекала внимание мыслящих людей из двух столиц.
«Петербург, – писал Александр Герцен в 1842 г., – воплощение общего, отвлеченного понятия столичного города; Петербург тем и отличается от всех городов европейских, что он на все похож; Москва – тем, что она вовсе не похожа ни на какой европейский город, а есть гигантское развитие русского богатого села. Петербург – parvenu («выскочка»); y него нет веками освященных воспоминаний, нет сердечной связи со страною, которую представлять его вызвали из болот. У него есть полиция, присутственные места, купечество, река, двор, семиэтажные дома, гвардия, тротуары, по которым ходить можно, газовые фонари, действительно освещающие улицы, и он доволен своим удобным бытом, не имеющим корней и стоящим на сваях, вбивая которые, умерли сотни тысяч работников».
Москва продолжала сознавать себя не только центром производства и торговли, но и центром культурно-интеллектуальным. «В Петербурге все литераторы, – продолжает Герцен, – торгаши; там нет ни одного круга литературного, который бы имел не личность, не выгоду, а идею связью. Петербургские литераторы вдвое менее образованны московских; они удивляются, приезжая в Москву, умным вечерам и беседам в ней».
Действительно, в середине позапрошлого века интеллектуальная жизнь в первопрестольной буквально кипела: бесконечные споры западников и славянофилов; студенческие кружки; журналы, представляющие свои страницы для интеллектуальных дискуссий; открытые для всех лекции в университете… Да, первопрестольной было что противопоставить Северной Пальмире. Однако кое в чем Петербург все же обогнал Москву. Так, в столице жило на 200000 жителей больше. Помимо этого, там было в 2,5 раза больше дворян и разночинцев, в Москве же преобладали купцы, мещане и крестьяне.
Центр Москвы вызывал сетования современников: «Огромные боярские, – писал Александр Пушкин, – дома стоят печально между широким двором, заросшим травою, и садом, запущенным и обветшалым. Под вызолоченным гербом торчит вывеска портного, который платит хозяину 30 рублей в месяц за квартиру; великий бельэтаж нанят мадамой для пансиона – и то слава Богу! На всех воротах прибито объявление, что дом продается и отдается внаймы, и никто его не покупает и не нанимает. Улицы мертвы; редко по мостовой раздается стук кареты… Барский дом дряхлеет». В оставленных дворянских особняках нередко открывались модные магазины, вступившие в конкуренцию с традиционными лавками.
«Изо всех российских городов Москва есть истинный русский город, сохранивший свою национальную физиогномию, богатый историческими воспоминаниями, ознаменованный печатью священной древности… нигде сердце русского не бьется та сильно, так радостно, как в Москве». Так думал не только революционер В. Белинский, автор этих строк, но и русские консерваторы. Неслучайно Москва представлялась им истинным оплотом новой государственной идеологии, получившей название «теория официальной народности». Принцип «православие, самодержавие, народность» как нельзя лучше подходил под московскую жизнь.
Первым глашатаем «триединой формулы» был профессор московского университета историк М. Погодин. По его убеждениям Москва была избрана свыше и чудесным образом хранима «Русским богом». Она – колыбель русского государства, самодержавия, на котором держится вся отечественная история. «Москва была зерном, из коего произошло великое древо Российской империи… В Москве утвердилась независимость государства на двух краеугольных камнях, единодержавии и самодержавии», – писал Погодин. После основания Петербурга, Москва осталась «средоточием, русского могущества, просвещения, языка, литературы, промышленности, торговли, вообще русской национальности».
Однако с современно точки зрения, противоположность старой и новой столиц вряд ли носила столь острый цивилизационный характер. По словам историка Москвы Андрея Сахарова, «просто произошло своеобразное разделение функций между двумя столицами: северная – город гражданственности; южная – умственной и духовной деятельности. Утратив политическое значение, Москва сохранила нравственное. Один город дополняет другой, один необходим другому».